Текст книги "Когда исчезает страх"
Автор книги: Петр Капица
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц)
В аэроклубе Ирину готовили к полетам на спортивном моноплане, который мог подняться на такую высоту, на какой еще ни одна женщина не бывала. Прежде чем сесть в новый самолет, летчица должна была пройти испытания в специальной барокамере.
После врачебного осмотра Ирина собралась пойти в соседнее помещение, но ее вдруг позвали к общему телефону.
По едва уловимому акценту и голосу она узнала старого Ширвиса. Эдуард Робертович интересовался:
– Ну как, Ириночка, не сильно волнуетесь?
Ирина, полагая, что речь идет о барокамере, бодро ответила:
– Чего волноваться, это же на земле.
– На земле-то на земле, но не на своей. Вся публика будет желать нам поражения. А вы знаете, что такое для боксера моральная поддержка? Половина выигрыша.
Поняв, что старика волнуют не ее испытания, а выступление Яна на сегодняшнем матче в Осло, Ирина смутилась.
– Да, да, конечно, – поспешила согласиться она, – Может, им телеграмму послать?
– Это не помешает. Но как вы думаете – почему он не участвовал в матчах в Тронхейме? Судя по газетам, там дрался в среднем весе какой-то Кочеванов.
– Не какой-то, а Кирилл! Наш хороший друг. Яну, видно, дали отдых перед решающей схваткой.
– Вы правы, мне это и в голову не пришло. Володя, конечно, бережет его. Не хотите ли сегодня прокатиться на автомобиле?
– К сожалению, не смогу, готовлюсь к высотным полетам.
– Это очень опасно?
– Не больше, чем обычно. Но до полетов еще далеко, меня пока испытывают на земле.
– А вечерами вы не скучаете?
– Да нет, понимаете, для этого никак не выберу времени.
– Ну-ну, скрываете! – не поверил Эдуард Робертович. – Я знаю, что такое в ваши годы ждать. Вы хоть к нам заходите, не гордитесь, – просил он. – Бетти Ояровна рада видеть вас.
«Не буду я к вам ходить», – хотелось сказать Ирине, но, боясь обидеть старика, она пообещала:
– Хорошо, постараюсь, если выдастся свободная минута. Передайте привет Бетти Ояровне.
Повесив телефонную трубку, Ирина поспешила в барокамеру. По пути она не без досады на себя думала: «И все-то у меня не как у людей. Надо решиться и все сказать Яну».
Испытательная комната, куда ее привели, мало чем отличалась от обычного врачебного кабинета: два больших окна, белый стол, стулья, крытые клеенкой, и лишь в углу высилась стальная камера с крошечными иллюминаторами.
Старший врач заметил рассеянность Ирины.
– Что с вами случилось? – заботливо спросил он, нащупывая пульс.
– Ничего, пустяки.
Врач недоверчиво посмотрел на летчицу и велел приготовиться ассистенту.
– Если вам станет плохо, – предупредил он, – немедленно останавливайте.
Длинноногий ассистент, натянув на лицо кислородную маску, открыл железную дверцу со стеклянным «волчком» и, сгибаясь чуть ли не пополам, пролез в барокамеру. Ирина, надев шлем без маски, последовала за ним.
Тяжелая дверца захлопнулась. В камере стало тихо, как в погребе. За стенкой загудел мотор, начали работать насосы. В лицо дохнуло холодом. Ирине показалось, что она, круто взмыв, стремительно летит вверх. Ее окружал уже горный воздух, дыхание становилось затрудненным.
Старший врач, следивший за манометром, сначала показал в иллюминатор два пальца, потом три, четыре. Это означало, что они «поднялись» на высоту в четыре тысячи метров. Лицо у летчицы порозовело. Ассистент, сжав ее запястье, стал прощупывать пульс. Сердце на пятитысячной высоте работало хорошо. Можно было подниматься без опасений.
«Так сжимал руку и Ян, когда прощались на вокзале. Он уверён, что я его жду. И родителям похвастался. С этим надо кончать. Нельзя вводить людей в заблуждение».
Врач показывал в «волчок» уже шесть пальцев. Ирина, занятая своими мыслями, не следила за счетом. «А вдруг сегодня не Ян будет драться, а Кирилл? – «встревожилась она. – Он же не очень подготовлен. Уехал в такой спешке, что даже окна не закрыл».
Вчера утром Ирина по привычке посмотрела на его Окно и вдруг увидела, что из него выбрался рыжий кот. «Какой Кирилл неаккуратный, – отметила она про себя. – Надо бы захлопнуть». Недолго размышляя, Ирина вылезла на крышу и, держась за оградительную решетку, подобралась к открытому окну Кочеванова., А там, не в силах сдержать любопытство, спустилась в комнату. Интересно – как Кирилл живет?
На столе она увидела лист ватмана, весь испещренный ее именем: «Ира», «Ирочка», «Ируха», «Ирина Михайловна».
Насосы продолжали работать. Дышать стало трудней, слегка кружилась голова. В монотонном гудении мотора Ирине почудились звуки знакомой музыки. Где она их слышала? Год назад, осенью, в спортивном лагере. Да, да, они танцевали. Какой это был легкий танец! Незаметно для себя Ирина покачивалась в такт едва уловимой музыке. Она вспомнила все: и веранду, и Кирилла, уныло прислонившегося к дереву, и луну над садом…
Ассистент, внимательно следивший за состоянием летчицы, отметил про себя: «На высоте в семь тысяч метров заметная веселость!» В его практике были случаи, когда люди на такой высоте начинали петь.
Они прошли семь… восемь тысяч метров, перемахнули за девять, а Большинцова все еще не давала сигнала к остановке. Ассистент начал беспокоиться. Врач показывал в «волчке» уже десять пальцев – высота для женщины огромная. Ассистент тронул летчицу за плечо. Она попробовала встать и сразу почувствовала, что не может этого сделать. Огромное давление стеснило ее грудь, ноги отяжелели, в ушах шумело.
Боясь потерять сознание, Ирина через силу подняла руку.
Ассистент открыл все краны. «Высота» медленно начала падать.
– Зачем вы спускаете? – придя в себя, запротестовала летчица, но было поздно – камеру наполнила обычная атмосфера. Состояние у Ирины было таким, точно она действительно совершила высотный полет. Хотелось размяться и отдохнуть.
Старший врач, осмотрев ее, остался доволен:
– Молодцом. Сердце в норме. Пульс достаточного наполнения. Вам могут позавидовать многие мужчины.
* * *
Старый Ширвис, прослушав у радиоприемника последние спортивные известия, встревожился:
«Почему Ян опять не участвовал? Не случилось ли чего с ним?»
Он позвонил своему приятелю – начальнику Морского порта – и, объяснив, какая мысль тревожит, спросил: нельзя ли связаться с Осло по радио?
– Устрою, – ответил тот. – В порту Осло наш теплоход. Кого вызвать?
– Моего Яна или их руководителя – Владимира Николаевича Сомова.
– Есть, вызову. Приезжай.
Ширвис потребовал машину и поехал на радиостанцию Морского порта. Зная, что ждать придется долго, он отпустил шофера домой.
Ждать действительно пришлось часа два. Наконец ему сказали, что у микрофона Сомов.
– Володя, это ты? – недоверчиво спросил Эдуард Робертович, а узнав голос старого друга, обрадовался – Здравствуй, дорогой! Поздравляю с победой. Прости, что потревожил. Мать и я волнуемся. Что с Яном? Почему ничего не слышно о нем? Не заболел ли?
– Нет, Эдуард, медики ему не нужны. Но порадовать тебя не могу… он ведет себя хуже, чем я предполагал, – ответил Сомов, и даже сквозь треск в эфире чувствовалось, что он с трудом сдерживает досаду и раздражение. – Был не в форме, пришлось заменить.
– Алло! Что такое? Почему? – встревожась, допытывался Ширвис.
– По радио не скажешь. Были серьезные причины. Он дважды пропадал и возвращался в непотребном виде.
– Не может быть, Володя, он никогда этим не грешил.
– К сожалению, я сам в этом убедился.
– Позови его немедленно к микрофону! – потребовал старый Ширвис.
– Я бы позвал, но его сейчас нет в гостинице. Ян исчез после матча. Ребята искали всюду и не нашли. Он якшается с какими-то неизвестными нам людьми.
– Как ты мог допустить? Я так надеялся на тебя.
– Не укоряй, я ведь предупреждал. Поблагодари за все Гарибана.
– Что же ты предпримешь? – допытывался уже упавшим голосом Эдуард Робертович. – Даю тебе все отцовские права. Поступай, как мог бы поступить я.
– Не волнуйся, сделаю все возможное. Бетти пока ничего не говори.
– Хорошо, Володя. Разыщи Яна сегодня же и скажи, что я в ярости. До встречи!
Закончив разговор, Ширвис почувствовал, как заныло у него сердце. Боясь упасть, он сел на скамейку и стал вспоминать все, что сказал Сомов. Но это не принесло успокоения.
«Ах, негодяй, в такой день убежать от своих! – возмущался Эдуард Робертович. – Чем набита его голова? На что, подлец, надеется? Ведь больше ему не попасть в такую поездку! Впрочем, это к лучшему. Я заставлю его учиться и работать. Пусть узнает, как добывается кусок хлеба. Слишком легко ему все доставалось. Теперь дела не поправишь, – размышлял он, – куда пойдешь, на кого пожалуешься?.. Может, поехать туда, схватить за ворот нашкодившего щенка, встряхнуть и погнать к дому?» Но другой голос, внутренний, издевался над ним: «Как же! Тебе немедля дадут отпуск и визу. Ты воспитал чудесного сына! Поезжай, обними его на радостях».
Как же быть? Что предпринять? А вдруг он действительно соблазнится и останется там?
Ширвис закусил губу и застонал. Он больше не мог сидеть в помещении, ему не хватало воздуху.
Сильно горбясь, он с трудом поднялся и, по-стариковски волоча ноги, вышел на улицу.
На площади на него пахнуло свежестью моря, он услышал шум прибоя родной Балтики. Эдуард Робертович стоял под тополем и не мог надышаться. Ночной ветер нес запахи смолы, дюн и водорослей, как в прежние времена, когда он рулевым стоял за штурвалом и брызги летели в лицо. У него тогда было молодое, сильное сердце, а сейчас оно предательски набухает, становится всё тяжелее и начинает болеть. Сегодня, как никогда, он ощущает отработанный мотор, которому тесно в груди.
А замены Ширвис не вырастил. Кому передать эстафету со всем тем, что сделал он? Хоть бы внук, хоть бы… А что, если?.. Ну конечно, все могло случиться.
Нащупав в кармане серебряную монету, Ширвис прошел в кабину телефона-автомата и позвонил Ирине.
Девушка спросонья ничего не понимала:
– Какой внук? Внука здесь не было. У меня? Почему у меня?
Ширвису хотелось как можно спокойнее всё объяснить ей, но от волнения он мешал латышские слова с русскими, говорил о море, о надеждах, обо всем, что мучило его, боясь прямо сказать главное.
Ирина слушала его с закрытыми глазами. Сон одолевал ее. Она силилась понять невнятный голос старика, но у нее ничего не получалось: доносились лишь обрывки фраз.
– Вы позвоните утром, сейчас я всё перепутаю, – попросила она. – И, пожалуйста, не волнуйтесь, вам вредно.
Ширвис опомнился: «Зачем я тревожу ее, пусть спит спокойно». Попросив прощения за нелепый разговор, он дал отбой и вышел.
Часы показывали второй час ночи.
«Куда же поехать? Домой – бессмысленно; Бетти сразу поймет, да и не уснешь. Может, к Гарибану? Ну конечно! Почему этот боров безмятежно спит? Пусть он мне расскажет, какие у них были разговоры и кто в Осло совращает Яна».
Он опять зашел в кабину, позвонил на квартиру к Гарибану и, услышав женский, голос, потребовал:
– Позовите к телефону Евгения Рудольфовича.
В трубку некоторое время доносились шуршание и шепот, словно на том конце провода мембрану прикрывали рукой и совещались. Потом вновь послышался тот же голос:
– Доктор спит, он так поздно не подходит к телефону. Что ему передать?
– Он не должен спать в такой день. Сейчас же разбудите и скажите: «Нужен по срочному делу Ширвису».
– Простите, я сейчас…
Это была Кальварская. Она пришла к Гарибану послушать репортаж из Осло. Его передавали по радио в первом часу ночи. Зося надеялась узнать хоть что-нибудь о Яне. Но о нем не сказали ни слова. И вдруг неожиданный звонок старого Ширвиса.
Гарибан нехотя взял переданную трубку:
– Эдуард Робертович? Чем могу служить?
– Мне нужен разговор с вами. Надеюсь, вы будете дома?
– Но сейчас ночь…
– Для наших дел не может быть ночи. Вы должны ждать меня, – настаивал Ширвис.
– Хорошо, заходите. Такова, видно судьба тренеров и врачей. Я вас жду.
Гарибан снял пенсне и, протирая стекла, стал размышлять: «Для чего я так поздно понадобился Эдуарду? Будет выпытывать или сам имеет вести оттуда? – Зря он не позвонит. Разговор лучше вести без свидетелей».
– Тебе, Зося, придется уйти, – сказал Евгений Рудольфович. – Неудобно, если в такой поздний час старик тебя застанет у меня.
– А вдруг что-нибудь новое?
– Всё равно. Позвонишь утром и узнаешь.
Выйдя на улицу, Зося всё же стала ждать старого Ширвиса, чтобы спросить: не знает ли он чего-нибудь о Яне?
Вскоре из соседнего переулка подкатило такси и остановилось под фонарем.
Из автомашины выбрался на панель высокий, немного горбившийся, седой человек. Вид у него был такой суровый, что Зося не решилась подойти и спряталась за ствол тополя.
Эдуард Робертович прошел в открытое парадное и стал медленно подниматься по лестнице. До четвертого этажа он добирался минут десять. Отдохнул, прислонясь к стене, и позвонил.
Дверь открыл сам Гарибан. Сверкая стеклами пенсне, он широким жестом пригласил гостя пройти и тут же не без тревоги подумал: «Стряслась какая-то беда. У него ужасный вид».
Ширвис был бледен, под глазами набухли синеватые мешки. Одышка не давала сказать ему слова. Спотыкаясь, он прошел за Гарибаном в кабинет и там тяжело опустился в кресло. Евгений Рудольфович сначала с укоризной смотрел на него, а потом по-профессиональному рассердился:
– Что вы делаете с собой? Разве можно так! На вас лица нет. Как отпустили родственники? Я сейчас же позвоню вашей жене.
– Не надо, – слабым голосом запротестовал Эдуард Робертович. – Она не знает, что я поехал к вам.
– Но это же легкомыслие. Вы могли свалиться на улице.
– Ничего, я не свалюсь… не беспокойтесь. Вы лучше скажите, кому передоверили Яна?
Гарибан, будто не слыша его, не торопясь отсчитал двадцать пять капель, налил из графина в стаканчик воды и, повернувшись, строго сказал:
– Выпейте ландышевых, они успокоят.
– Мне не надо успокаиваться. Я спрашиваю, кто виновник моего несчастья?
– Виноват один. Зовут его Владимиром Николаевичем. Вы же знаете сомовский характер! Нужно было ждать, что он отстранит Яна.
– Прежде я таких разговоров не слышал.
– Я всюду твердил: самодура Сомова нельзя посылать, он отравит жизнь молодежи, будет пакостить и вредить чужим ученикам.
– Вы это и Яну сказали? – перебил его Эдуард Робертович.
– Н-н… – замялся Гарибан. – Может, что-то такое говорил, не помню. У вас какие-нибудь новости?
– Да, очень хорошие новости! Он ведет себя как последний мерзавец. У вас, говорят, этому научился, бражничает там.
– У меня? – изумился Евгений Рудольфович. – Да я месяцами спиртного в рот не беру. Клевета, инсинуации Сомова! Наоборот, я учил Яна вести себя так, чтобы не давать повода.
Остро вглядевшись в глаза Гарибана, Ширвис уловил в них растерянность и тревогу.
– Лжете! – крикнул он, ударив кулаком по столу. – Я Володю как себя знаю… Мы из одного котелка…
Он сделал такое движение, точно хотел подняться, и вдруг схватился за грудь. Старому Ширвису показалось, что в этот момент в комнате с треском лопнула электрическая лампочка… Горячий и острый осколок ее застрял у него под лопаткой. Боль отдалась в левый локоть. Стало темно…
Эдуард Робертович хватал открытым ртом воздух, а в легкие, казалось, ничего не поступало. Внутри жгло. И точно издалека доносился настойчивый голос Гарибана:
– Выпейте.
Ощутив на губах холодное стекло, Ширвис сделал несколько судорожных глотков, и ему как будто стало легче.
– Вам нельзя быть в помещении. Здесь слишком душно. Выйдемте на улицу, – вкрадчиво просил Гарибан.
Он профессиональным чутьем угадывал, что это не простой припадок, и в раздражении думал: «Не хватало, чтобы инфарктник в моей квартире застрял месяца на два. Его не позволят перевезти. Надо скорее спровадить».
И Гарибан с еще большей настойчивостью стал уговаривать:
– Я вас провожу, мы поговорим по дороге.
Он помог Ширвису подняться, надел на его голову шляпу и, бережно поддерживая, вывел на ночную улицу. Там они оба отдышались и медленно пошли дальше.
Высоко в небе стояла бледная луна. Слабый ветер перебирал листья деревьев. Гарибан довел Ширвиса до скверика, усадил на скамью и с нескрываемым раздражением спросил:
– Что там стряслось с вашим Яном?
Эдуард Робертович молчал. Ему было плохо, к горлу подкатывала тошнота. В сердце торчал острый, раскаленный осколок. В голове звенело…
– Говорите, что вам удалось узнать?
Ширвис, видимо желая любым способом вдохнуть воздух, приподнялся, чуть развел руки – и со стоном рухнул на скамью.
Гарибан нагнулся над ним, дрожащими руками зажег спичку и, увидев пузырившуюся на губах кровь, понял: «Умирает! Надо скорей вызвать «неотложную»».
Он выбежал из сквера, чтобы позвать дворника, но тут же одумался: «Зачем? Ему уже не поможешь, а беду на себя накличешь. Любой скажет: «Вы же врач, видели, в каком состоянии человек. Как могли вывести его на улицу?» А если он оправится и сообщит, что я его покинул?»
На тускло освещенной улице не было видно ни дворников, ни милиционера.
«Да, лучше не звать. Ведь никто не знает, что он пошел ко мне. Так будет естественнее: старик бродил по городу, расстроенный историей с сыном. Стало худо, присел на скамью, никого не смог позвать на помощь – и конец».
Гарибан вернулся в сквер. Ширвис еще хрипел. Евгений Рудольфович поднял его холодную руку и стиснул запястье. Пульс не прощупывался. «Кончается, – понял врач. – Вызовы бесполезны».
Он поднялся, огляделся по сторонам, – не видел ли его кто-нибудь здесь? И, вытерев платком взмокшее от волнения лицо, пошел прочь по самой затемненной части сквера.
Глава семнадцатаяПокинув стадион, Ян со Штолем поехали разыскивать Лэйна. В гостинице маленького импрессарио не оказалось.
– Тогда мы его «на обрыве» найдем, – заверил Штоль.
Они помчались на окраину города. В темноте накрапывал дождь. Где-то далеко рокотал гром. Освещенный фарами мокрый асфальт, казалось, дымился.
Яну было жарко. Опустив боковое окно, он то и дело высовывал голову, подставляя ее холодным, секущим струям дождя.
От обиды боксеру хотелось кричать и буянить, а Штоль, учитывая его состояние, сочувственно вздыхал и говорил:
– Твою, жизнь надо сделать лучше. Мы найдем Лэйна, я буду помогать.
Ян не слушал его, он приглаживал мокрые волосы горячей ладонью и думал о мести Сомову: «Я напишу письмо в Высший совет физкультуры. Я сумею оправдать себя. Пусть старому дураку накостыляют за все».
Дождь внезапно стих. Насыщенный озоном воздух бодрил и освежал. Машина, разбрызгивая пенистые лужи, приближалась к скалистым обрывам над Осло-фиордом.
Яна вдруг охватило беспокойство: «А то ли я делаю? Они же, меня будут искать». Но раздумывать было поздно, машина круто свернула в сторону и, пройдя сотню метров, остановилась у ресторана, построенного из толстых и темных бревен наподобие жилищ викингов.
Штоль любезно подтолкнул Ширвиса:
– Я думаю, он будет здесь.
И они действительно нашли Лэйна за круглым столиком на террасе. Пучеглазый импрессарио не торопясь, причмокивая обгрызал цыплячье крылышко. Видно было, что он кого-то ждет. Перед ним стояло несколько бутылок вина, фрукты и два чистых прибора. Увидев Штоля с Яном, он бросился к ним навстречу и что-то сказал судетскому немцу. Тот одобрительно похлопал его по плечу и пригласил Яна за столик.
Лэйн, довольно потирая руки, позвал мальчика для поручений. Пока он разговаривал с ним, Штоль пояснил:
– Мы могли немного разориться, но ваш Кочеванов помог получить недурной выигрыш. Можно хорошо кутить. Лэйн вызывает Божену.
– Не надо, – запротестовал Ян. – Через час я должен вернуться к своим.
Штоль удивился:
– После всего случившегося ты имеешь желание просить прощения? Тебе как чемпиону надо показать самолюбие.
– Понимаете, у меня старики… отец с матерью.
– Какой боксер думает о папа с мамой? – с укоризной сказал судетский немец. – Не надо говорить стыдные слова.
Видя, что убеждать его бесполезно, Ян с досадой выпил глоток вина и попросил скорее начать разговор о деле. А тот не спеша жевал бифштекс и переговаривался с импрессарио.
– Кушайте, – предлагал Штоль. – Зачем такое расстройство? Всё идет хорошо!
«Ведь один ответ за все, – подумал Ян. – Часовое опоздание не увеличит вины. Приеду позже». Он придвинул к себе жаркое, начал терзать его ножом и жевать большими кусками, не ощущая вкуса.
Вскоре появилась Божена. Ян холодно пожал ей руку. Словачка сделала недоуменные глаза: неужели боксер еще сердится на нее? Но он сам виноват. Такой стремительностью, какая была у него, можно напугать любую девушку. Теперь она лучше знает его и постарается не ввергать в неприятности. Им надо выпить за хорошие отношения.
Ян не возражал. Божена, сев с ним рядом, попросила наполнить бокалы.
Словачка без умолку тараторила, громко смеялась и пила по-мужски. Ян старался не отставать от нее.
Он быстро пьянел. Перед ним туманились лица соседей, гудели качающиеся абажуры, звенели столы, колыхался, как корабельная палуба, пол террасы.
Вот она, эта неизведанная жизнь странствующего чемпиона бокса. Незнакомый город… ласковые глаза женщин. Певучая, едва понятная речь.
– Оставайся в Скандинавии, – обняв Яна за плечи, предложил Штоль. – Не надо бояться, я всё сделаю.
А кого и когда Ян Ширвис боялся? Он хлопнул по столу так, что на скатерть из бокалов выплеснулось вино, и выкрикнул:
– Я буду сидеть здесь сколько хочу, и никто мне не помешает. Скажите, чтобы играли громче.
Ян подхватил Божену и пошел с ней танцевать.
– Вы будете моей переводчицей, – бормотал он, двигаясь в медленном танго. – Я уложу всех ваших чемпионов. Берлунд для меня на три минуты…
Божена благодарила его и смеялась. Запах ее духов дурманил голову.
В перерывах он пил ледяную воду. Ему было душно.
Изнывая от жары, Ян расстегнул ворот рубашки и, стараясь ступать как можно тверже, спустился в садик.
Подойдя к нависшему над обрывом дереву, он прислонился к его корявому стволу и стал вдыхать влажный ночной воздух.
На темных водах Осло-фиорда дрожали и расплывались желтые огни. За ними на возвышенности виднелись силуэты высоких башен. Вдали Яну почудились стены Петропавловской крепости. Щемящая тоска овладела им. Он вернулся к столику и, облокотись на мокрую, облитую вином скатерть, закрыл лицо руками.
Где-то там, на далеких родных Невках, ребята сейчас выезжают на лодках к взморью. Луна серебрит их весла. Им весело, вот-вот затянут песню… А у Яна уже нет права сесть рядом с ними.
Где-то веселятся Ирина и Зося. Они никогда не пойдут с ним под руку по сумеречным аллеям парка. Никогда!
Ян залпом выпил стакан пива и налил другой.
Никогда к его постели не подойдет мать, не порадуется успехам отец. Никогда!
Ян глотал горькое пиво, и жажда не покидала его. Оркестр играл что-то надрывное и тягучее. Казалось, что скрипки и саксофоны отпевают Яна… Боксеру хотелось плакать.
Отвернется от него, конечно, и Борис Валин. Не подаст руки подлец Кирюшка! Не скажет доброго слова дядя Володя. Никогда!
Ширвис стукнул стаканом по столу. Стакан, жалко звякнув, разлетелся вдребезги.
– Пойду к своим, – решительно сказал Ян и, опрокидывая стулья, направился к выходу.
Штоль нагнал его, схватил за плечи и повернул, к себе:
– Не делай глупость! Лэйн забыл все бумаги дома, Нам надо достать их. Иди садись на свое место.
– Не хочу!
Ширвис стряхнул со своих плеч руки Штоля. В глазах судетского немца загорелся недобрый огонек.
– У тебя нет приличия! – раздраженно сказал он. – Твой характер навлечет неприятности.
– A-а… так вы все против меня?
Ян схватил стул, Божена, стоявшая рядом, вцепилась в его руку:
– Не надо, милый… Мы будем танцевать. Не надо.
Она усадила его на место, дала выпить ледяной воды.
Ян сидел угрюмый, злоба подкатывала к его горлу. Ему уже были ненавистны и Штоль, и Лэйн. Он слышал их пьяные голоса, видел самодовольно ухмылявшиеся физиономии. Никто не сочувствовал ему здесь, все веселились. А скрипки продолжали протяжно выть и плакать.
Ян ударил ладонью по краю стола и потребовал:
– Пусть не плачут! Я не хочу.
Но оркестр не замолкал. Ян сжал кулаки и пошел на дирижера. Он был страшен, этот боксер, с налитыми кровью глазами.
– Перестаньте!
Музыка оборвалась. На Яна набросилось несколько человек. Он разметал их:
– Никогда! Понимаете, никогда!
Ширвис стоял, как на ринге, и люди боялись подойти к «нему. Штоль, стараясь избежать скандала, пустился на хитрость. Он, словно на официальном матче, громко отсчитывая до девяти, подошел к Яну и, подняв его руку вверх, выкрикнул:
– Аут! Победил чемпион мира!
Раздались хлопки. Дирижер, подхватив шутку, грянул бравурный марш. Штоль взял под руку вконец опьяневшего Яна и повел его меж столиков. Им протягивали бокалы с вином и кружки с пивом. Они чокались с незнакомыми людьми и пили за племя атлетов, за крепкие кулаки.
Пили до тех пор, пока Ширвис вообще перестал понимать, где он и что с ним. Он был пьян мертвецки.
* * *
Проснулся Ян от громкого боя часов. Сквозь пестрые занавески пробивалось солнце.
Он приподнял голову и огляделся. На стене, сверкая никелировкой, висел шлем и две шпаги. В углу стоял манекен в латах. Перед камином лежала шкура медведя.
«Где я? – не мог сообразить Ян. – Давно ли здесь?»
В сознании остались только шум оваций, бредовая езда, какая-то унылая музыка и звон бокалов. Он, кажется, буянил, потом ему стало плохо. Ему подали шипучее и горькое питье. Он выпил, что-то подписывал, и… дальнейшее не осталось в памяти.
«А как ребята? Неужели уехали без меня?» Он схватил висевшую на спинке стула одежду и, путаясь в брюках, начал торопливо одеваться.
Рядом послышался шум отодвигаемого кресла. Качнулась портьера. В комнату вошел Штоль. Он был по-утреннему свеж и гладко причесан.
– Зачем так спешно надевать брюки? – шутливо спросил он.
– Надо скорей вернуться к своим.
– К своим? – изумился Штоль. – Их теперь трудно догонять. Они уплыли вчера на теплоходе.
– Как? Они оставили меня одного? – не поверил Ян. У него опустились руки. – Не может этого быть. Почему вы не сказали им, где я?
– Тебя трудно будить. И не имело смысла – ты подписал контракт с Лэйном.
– Неправда, я ничего не подписывал.
– Зачем спорить, посмотри, в кармане, там, наверное, есть дубликат.
Ян вытащил все, что у него было в кармане пиджака, и нашел вчетверо сложенный плотный лист бумаги. Это был контракт, составленный на двух языках – на немецком и русском. В нем указывалось, что Ян обязывается за три тысячи крон выступить в матче боксеров против Берлунда. В скобках было написано, что пятьдесят процентов полагающейся суммы Яном уже получены, а другая половина будет ему вручена после боя. Внизу стояли подписи его и Лэйна.
Когда он подписывал? Это какой-то бред!
– Я не заключал такого контракта, – сказал Ян. – Кто-то подделал мою подпись.
– Не надо говорить неправду, – недовольно поморщился Штоль. – Я сам видел, как ты ставил подпись.
– Но я не хочу подчиняться договору.
– Думай головой раньше. Ты немного легкомысленный человек. Мне тоже казалось, что у тебя есть желание уехать со своими. Я пробовал остановить твою руку, но ты делал страшные кулаки и сам желал платить за ужин. Там была битая посуда. Это много денег. Лэйн давал тебе настоящие кроны.
– Так как же теперь быть? – спросил Ян. Он был напуган и потрясен случившимся.
Штоль не торопясь взял из ящика сигару, откусил кончик, прошелся по комнате, остановился у окна, закурил, подумал немного и наконец, обернувшись, сказал:
– Кроме выступлений на ринге, у тебя нет другого пути. Ты будешь зарабатывать деньги и делать нокауты. Знаменитый чемпион всегда будет встречен как почетный путешественник.
– Но мне придется драться без своих секундантов и тренера?
– В другую сторону хода нет, – сказал Штоль, сокрушенно разводя руками. – Лэйн подписал аренду на самое большое помещение. Много денег брошено на широкую рекламу.
Он показал газеты, в которых крупным шрифтом сообщалось, что боксер Берлунд вызвал на матч-реванш не соперника в недавнем бою с русскими, а более сильного боксера – Яна Ширвиса, неоднократно побеждавшего Кирилла Кочеванова.
Яна бросило в пот. Газеты выпали из рук.
– А как же наши? – спросил он. – Они меня разыщут и потребуют отказаться.
– Мы не сообщаем, где ты находишься. Все предусмотрено. Тебе лучше быть в стороне от всяких хлопот и неприятностей.
«Теперь действительно ничего другого не осталось, – с тоской подумал Ян. – Домой лучше не показываться».
– Мне дадут возможность тренироваться, войти в форму? – спросил он.
– О, конечно, – заверил Штоль. – Какие могут быть сомнения! Мне нравится, когда в тебе говорит мужчина. Ты получишь все, что надо иметь боксеру.
Он вытащил из шкафа фибровый чемодан и вывалил на постель все его содержимое. Тут были две пары новых перчаток, боксерские ботинки, трусы, майки и длинный махровый халат малинового цвета.
– Это подарок Лэйна, а от меня будет знакомство с мастером Квестадом.
Штоль привел сухощавого человека, с таким обветренным и загорелым лицом, что, казалось, будто его чуть поседевшие виски испепелены солнцем. Он почти не выпускал изо рта трубку и попусту не тратил слов.
У Яна разламывалась голова. В ушах стоял шум. Ему, видимо, подсыпали в вино лошадиную дозу снотворного. Пер Квестад, поняв его состояние, велел раздеться до трусов и вывел во двор.
У большой каменистой выемки, в которую впадал тоненький горный ручеек, Квестад остановил боксера и, черпая ведром прозрачную, холодную воду, стал окатывать его с головы до ног.
Вода освежила Яна, ему стало легче. Он растер тело полотенцем, надел халат и огляделся.
Домик был каменный, с черепичной крышей. Четырехугольный дворик напоминал собой волейбольную площадку. Справа высились коричневатые обрывистые скалы, поросшие хвойным лесом, слева, далеко внизу, в узкой долине, виднелось какое-то селение, утонувшее в садах.
«Высоко же меня упрятали, – подумал Ян. – Без проводника не попадешь в Осло».
– Теперь бы черного кофе, – сказал он Квестаду.
Тот закивал головой: «Сейчас будет».
Надев на себя передник, Квестад на миниатюрной плите сварил черный кофе и приготовил омлет с сыром и помидорами. Оказывается, он был мастером на все руки: хорошо знал горы, мог заменить повара, быть лекарем, массажистом и тренером.
После завтрака Штоль собрался в Осло. Прощаясь, он сказал Яну:
– Надеюсь, ты будешь благоразумен. До матча остается четыре дня. Не следует терять времени. Квестад всегда в твоем распоряжении. Если нужно, он будет спарринг-партнером.
Штоль сел за руль, помахал рукой и уехал.
«Не убежать ли? С Пером Квестадом я справлюсь, – подумал Ян. – Но куда? Кто меня ждет?.. А если сообщить в посольство, что меня насильно, при помощи снотворного, увезли в горы? Идея! – Но тут же отверг эту мысль: – Наивно и не очень правдоподобно. Скажут: «Хорош боксер, отбиться не мог». Потом выяснится, что я получил деньги, подписал договор… Нет, такой ход ведет к еще большим неприятностям. Остается одно – готовиться к бою и побеждать. Тогда кое-как все уляжется: поругают за легкомыслие, дадут выговор, проработают на каком-нибудь собрании… И все. Часть вины можно будет свалить на Сомова: «Обидел, мол, а я не стерпел и наделал глупостей». Самокритично и в то же время оправдывает. Это наиболее верный путь».
