Текст книги "Когда исчезает страх"
Автор книги: Петр Капица
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 35 страниц)
Сомов спешил в судейскую коллегию. В трамвае, чтобы не терять времени, он развернул утреннюю газету и сразу же наткнулся на портрет Кочеванова. Газета сообщала о смелом прыжке парашютиста. Не дочитав до конца заметку, Сомов скомкал еще пахнувшие типографией листы газеты и стал проталкиваться к выходу. На остановке он пересел в автобус и поехал к своему ученику.
Кирилл сидел на кровати в одних трусиках и курил. Увидев Сомова, он по-мальчишески спрятал папиросу за спину.
– Дымишь? – косясь на гору окурков, с укором спросил Сомов.
– Докуриваю, – с напускной беспечностью, чтобы не выдать смущения, ответил Кирилл.
– Значит, отпуск, тренировка – все в дым?
Сомов в волнении вынул из пачки папиросу, повертел ее, понюхал и взял в зубы.
Наоборот, – оправдывался Кирилл, чиркая спичками. Но они не зажигались, ломались. – Тренировка очень понадобилась…
– Знаю, читал! – грозно перебил его Сомов.
Он взял из рук Кирилла коробок и, держа в руке зажженную спичку, продолжал:
– И главное, за два дня до соревнования! Подождать не мог, что ли? – Пламя коснулось пальцев. Сомов чертыхнулся и в злобе выплюнул папиросу. – Сниму, такого на ринг выпускать нельзя!
«Заметил», – подумал Кирилл. С ним после прыжка действительно что-то случилось. Утром, когда он мылся, из умывальника текла какая-то неощутимая и очень пресная вода. Табачный дым по-прежнему был красноватым, а земляника, купленная вечером, казалась горькой, как хина. Голоса звучали глухо, невнятно. Кирилл по-иному ощущал вещи, звуки, цвета, но рассказывать об этом Сомову не хотелось. Он начал уверять тренера, что после прыжка чувствует себя более уверенным, что ничего не случилось, он в той же форме. А папиросы – это рецидив, неожиданная прихоть. Без них он обойдется. В доказательство Кирилл скомкал всю пачку и выбросил в окно.
– Ну смотри, герой, – погрозил Сомов пальцем и уселся на подоконник.
Он заставил Кочеванова при себе поработать со скакалкой и придирчиво наблюдал за ним.
Кирилл, чуть склонив голову набок, прыгал то на одной, то на двух ногах через посвистывающий цветной шнурок. Потом такими же привычными движениями осыпал дробью ударов мечущуюся грушу. Сомов успокоился. Он лишь по тренерскому обычаю ворчливо пожурил ученика за легкомысленное поведение.
Днем Кирилл бегал на три километра, купался в реке, занимался на снарядах. Все это делал механически, по привычке, не ощущая возбуждения.
Вечером к нему зашел Валин. Толстяк был обижен на Большинцову.
– Скажи, Кирилл, – просил он, – имеет ли она право на презрение? Виноват ли я в том, что не прыгал сам и моя туша осталась целой?
– Она действительно была какая-то суровая, – усмехнулся Кирилл, вспомнив Ирину, сидевшую за рулем. – Не обращай внимания, парашют оправдывает все. Я готов еще раз рискнуть. Только переставь, пожалуйста, контролирующие нити.
– Контролирующие? – почти шепотом переспросил Валин, но тотчас же спохватился, боясь выказать главную цель прихода. «Значит, эта пустяковая деталь была виной всех мучений». Толстяку хотелось сейчас же бежать домой и заняться проверкой, но он сдержал себя.
Друзья, поговорив еще немного о разных разностях, распрощались.
Оставшись один, Кирилл силился вспомнить, как вела себя Ирина в воздухе, но, кроме развевающейся прядки волос и последнего слова «пора», память ничего больше не сохранила.
Он надел тренировочный костюм и отправился пешком на Острова. В парке, несмотря на белые ночи, почему-то меж деревьев горели фонари.
Кирилл в полную силу прошел шесть кругов по дальним дорожкам и, замедляя ход, выбежал к пруду.
У пруда играла музыка. На тихой глади плескались весла лодок и приглушенно смеялись девушки.
Кирилл прошелся по темной аллее, вглядываясь в смутные лица девушек и, ни на одном не остановившись, в каком-то непонятном для себя смятении вернулся домой.
* * *
Ирина, вскочив с постели, распахнула окно. Было еще очень рано, солнце едва поднялось над крышами.
Девушка не одеваясь убрала постель и, схватив полотенце, побежала мыться.
Из медного крана била необыкновенно шумная струя воды. Ирине захотелось, как в детстве, закрыть ладонью кран и пустить на себя тонкую струю воды. Холодные брызги, вырвавшиеся из-под ладони, обдали ее нею. Она взвизгнула и расхохоталась. Девушка плескалась так, что залила весь пол.
Одеваясь, Ирина взглянула на свои ноги и улыбнулась, – сегодня она нравилась самой себе. Парусиновые туфли были легки, белая юбка ловко облегала бедра.
«Не буду надевать берета», – решила Ирина и начала причесываться.
Все-таки что же случилось? Почему так хорошо? Вчера она обидела Валина. Этого не следовало делать. Нужно будет извиниться и провести сегодняшний день вместе. «А может, лучше без него? Нет, позвоню».
Телефон настойчиво будил Валина. Борису хотелось спать, и он, чтобы избавиться от резкого металлического звона, накрыл аппарат подушкой, но телефон не унимался. Валин свирепо схватил трубку:
–. Кто?
– Ой, какой хриплый и заспанный!
– А, это вы? – смягчил толстяк голос. – Понимаете, зверски хочу спать. Всю ночь провозился с парашютом.
– Опять?
– Опять! – уже окончательно проснувшись, радостно кричал в трубку Валин. – Теперь он будет работать как часы.
Девушку, по-видимому, это не обрадовало:
– Так вы, значит, спать хотите? Ну спите, спите. Прошу простить за беспокойство.
Трубка умолкла. Валин сокрушенно почесал грудь и снова улегся в постель. Но спать не пришлось – опять заверещал звонок.
– Это вы, Борисочка? – заговорила Зося Кальварская. – Мне не хочется идти одной на бокс. Заезжайте. Сегодня изумительная погода.
Борис потряс тяжелой головой, взлохматил волосы и начал одеваться.
«Странно, – думал Валин, – что с ними случилось? Первые звонят. А почему бы им и не позвонить?»
Он подошел к зеркалу и начал разглядывать себя:
«Не урод же я – просто чересчур плотный малый. Но ведь иных только за талант и любят. У Кальварской, конечно, больше женственности».
Валин побрился, надел сверкавший белизной китель и еще раз убедился, взглянув в зеркало-, что он не так-то плох.
«Какой я балда, столько провожал Зосю и хоть бы руку погладил. Довольно скромничать!»
Когда Валин заехал к Зосе, она еще одевалась. Толстяк в это утро был смел и шумен:
– Вы еще не обулись? Разрешите помочь?
– Попробуйте.
Борис чуть не свернул стол, ринувшись надевать ей туфли. Шнуровка не слушалась его рук, Зосе пришлось помогать. Пальцы их путались, и они оба раскраснелись.
– Готово! – Валин помог ей подняться. Девушке показалось, что они чересчур близко стоят друг от друга.
– Чаю хотите? – спросила она, отстраняясь.
Нет.
– Тогда марш на стадион.
Борис Валин был пьян от успеха. Ему вдруг захотелось вместе с Зосей показаться Ирине.
– Заедем за Большинцовой? – спросил он.
– Я не против, – согласилась Зося.
Они сели в такси и покатили на окраину.
Борису казалось, что Ирина будет огорчена, увидев его вместе с Кальварской. Но вышло иначе: девушка словно бы даже обрадовалась тому, что он ухаживает за признанной красоткой. Это несколько омрачило так хорошо начавшееся для Валина утро.
По дороге девушки непринужденно болтали друг с другом, точно и в самом деле были рады встрече, а на стадионе они оставили Валина у киоска с водами и скрылись в купальне.
Ирина в этом году купалась впервые, поэтому плавала долго и с наслаждением.
Они с Зосей чуть не опоздали к началу матча. Валин, заняв три места в четвертом ряду от ринга, уже минут двадцать вглядывался в толпу, заполнившую трибуны. Но вот девушки показались у входа; они шли не торопясь и ели эскимо. Борис принялся энергично махать руками. Ирина и Зося, чтобы позабавиться над толстяком, долго делали вид, что не замечают его. Уселись они, лишь когда смолкли трибуны и на ринг вышел главный судья.
В парах наилегчайшего веса дрались совсем мальчики. Легкие и верткие, они кружились по рингу, осыпая друг друга тумаками. Ирина так увлеклась зрелищем, что захлопала вместе со всеми, когда один из мальчиков, изловчившись, сбил другого с ног.
Потом начали выходить пары потяжелее. Противники уже не кружились. Пружинистые, нахохлившиеся, как петухи, они покачивались один перед другим, выискивая место, куда бы посильнее клюнуть. Удары посыпались уверенные и крепкие.
В перерывах между раундами секунданты обмахивали бойцов полотенцами, а те, расслабив мускулы и раскинув руки на канаты, сидели с закрытыми глазами на стульях, чтобы за шестьдесят секунд набраться новых сил для трехминутного боя.
Наконец появилась ожидаемая девушками пара.
Ян Ширвис вышел первым. Он одним махом взлетел на ринг и, подняв для приветствия перчатку, пошел в свой угол. В углу, повернувшись спиной к зрителям, он ухватился за канаты и начал растирать ногами крошки канифоли. В нем чувствовались нетерпение и самоуверенность.
Кочеванов появился скромно. Он только лишь мотнул головой и стал ждать сигнала к бою.
– Бойцы среднего веса! – громко объявил судья на ринге, поочередно поднял боксерам вверх кулаки и назвал их фамилии.
На трибунах захлопали.
Ирина почувствовала, как тревожно забилось у нее сердце. «Сейчас начнется, – в страхе подумала она. – И Ширвис может разбить ему лицо, зубы. Хотя нет, что за глупая фантазия, – они же друзья».
Противники пожали руки и, словно нехотя, разошлись, но с ударом в гонг боксеры разом приняли излюбленные стойки и, наклонив головы, косо пошли один на другого.
Взрыв первых ударов откинул обоих противников к канатам. Они словно удивленно, взглянули друг на друга и медленно начали сходиться.
Трибуны притихли. Ирину охватило необыкновенное волнение. Сжав в руке платок, она подалась вперёд, боясь пропустить малейшее движение боксеров.
Вот они сошлись, и черные кулаки замелькали нанося сильные, гулкие удары.
Противники казались неутомимыми. То они дрались на расстоянии вытянутой руки, то переходили в ближний бой и в буре тумаков разлетались в стороны, чтобы снова схлестнуться грудь в грудь.
Неожиданно судья прекратил бой. У Кочеванова развязалась перчатка. Пока ее завязывали, Ян настороженно стоял в своем углу, косясь одним глазом на Кирилла. Он перебирал ногами и, казалось, дрожал от избытка энергии. А Кочеванов от этого вынужденного перерыва почувствовал вялость во всем теле. Он скучающе смотрел, как секунданты возятся с перчаткой, и думал о том, что драться сегодня, да еще с Ширвисом, не имело смысла. Странное ощущение, появившееся после прыжка с самолета, не покидало его.
– В бой! – приказал судья.
Ян немедля бросился на Кирилла. Но тот, мазнув его по виску, уклонился от хватки. Ширвис это воспринял как издевательство. Сделав несколько ложных выпадов, он спровоцировал Кирилла на атаку и, когда тот после промаха утерял устойчивость, налетел на него и сбил на колени…
– Победил? – побледнев, спросила Ирина у Кальварской.
– Да нет же, нет. Он поднимается.
Еще больше летчицы волновалась Зося. Судья отсчитывал секунды:
– Два… Три…
На счете «пять» Кирилл поднялся и повел бой только левой рукой. Ян знал эту хитрую повадку в боксе: левой рукой боец, как шпагой, производит разведку, вызывая противника на необдуманное нападение, а правую бережет для моментального и сокрушительного удара. Ян стал строже охранять свою челюсть.
Но Сомов, стоявший секундантом, понял, что это не тактика, что с Кириллом что-то случилось, – не его стиль так безрезультатно махать перчаткой.
Гарибан заметил напряженное лицо Владимира Николаевича. «Ага, – волноваться начал, – злорадствовал он. – Сейчас ты увидишь, чей метод лучше».
У Кирилла было сбито дыхание, он плохо защищал подбородок. Гарибану хотелось подсказать Ширвису: «Действуй крюком справа».
И тот как бы понял его: два раза поймал противника на крюк. Еще один такой удар – и Кочеванов свалится, но в это время некстати прозвучал гонг.
Ян уже вне правил ткнул противника в грудь и нехотя отошел в свой угол. Он был зол на себя, что не сумел в первом раунде нокаутировать такого вялого противника.
А Кирилл, прополоскав рот, как-то чересчур спокойно сидел на своем месте. Он не чувствовал ни влажной губки, которую заботливая рука прикладывала к сердцу, ни шепота Сомова:
– Что с тобой? Действуй двумя…
Дядя Володя нащупал пульс. Пульс был нормальный. Он попробовал ободрить Кирилла:
– Осталось два раунда, ты еще можешь наверстать. Он дерется так же безрассудно… не финти больше, пора набирать очки…
От этого горячего шепота у Кочеванова в ушах стоял шум. Во рту было вязко и пресно. Он сидел в каком-то странном оцепенении.
Во втором раунде и публике стало понятно, что Кочеванов сдал. Он вяло наступал и неточно защищался. А Ширвис неистовствовал. Он бил и бил без устали, как машина.
Ирину охватил страх за Кирилла. Ей казалось, что сейчас он упадет и больше не встанет. «Какой злой и противный этот Ширвис!»
Кочеванов уже шатался. Грудь и лицо его были в красных пятнах, ноги плохо слушались. От ощущения своей слабости он виновато улыбался.
Яна взбесила его улыбка: «Ты еще смеешься!» Он загнал Кирилла в угол и начал бить снизу вверх, не давая упасть на землю.
И вот здесь, у каната, ощутив во рту вкус крови, Кирилл вдруг нашел в себе силы плотно закрыться. Наконец-то старые ощущения вернулись к нему! Он почувствовал боль, почувствовал, как горячо бьется кровь в жилах.
Ян, решивший одним сильным ударом добить его, неожиданно встретил тугую стену кулаков.
Ирина не могла больше смотреть на ринг. Она сидела опустив голову и не понимала, почему так неистовствуют на трибунах и хлопают в ладоши.
Только в перерыве она подняла голову и, увидев, как Кирилла обрызгивают водой, в ужасе подумала: «Неужели они еще будут драться?»
И боксеры, вопреки ее желанию, дрались. Ирина только слышала одобрительный гул на трибунах, глухие удары и тяжелое дыхание. Потом вдруг все стихло. Оказывается, тренер выбросил на ринг полотенце: он просил прервать бой, так как видел, что Кирилл не выстоит до конца раунда.
Кочеванов, едва держась на ногах, пожал руки победителю. Казалось, что он благодарит за побои, и это восстановило против него Ирину.
– Молодец Ширвис! – восхищенно бормотал Валин, выбираясь из рядов. – Это класс!
Кальварская молчала, но горящие ее глаза и чуть припухшая покусанная губа говорили о недавнем волнении. Зося гордилась Яном. У него большое будущее. Как он сегодня дрался!
Когда они втроем спустились вниз и вышли к волейбольным площадкам, Кальварская побежала вперед и села на скамейку против мужской раздевалки. Борис попробовал утащить девушек на лодочную станцию, но те – одна бледная, другая возбужденная донельзя – не слушались его.
Вдоль дорожек зацветали кусты жасмина. От запаха белых цветов кружилась голова. Ирина сидела притихшая, а Зося буйствовала. Она закинула валинскую фуражку в кусты, натянула толстяку на лоб свой берет и пробовала напудрить Бориса. Валин уморительно мотал головой и от удовольствия не смеялся, а хрюкал. Ирина отодвинулась от них.
«Ревнует», – решил Валин и поднял еще большую возню с Кальварской.
Они бегали по газону, гонялись друг за другом вокруг скамейки. Борис растрепал Кальварской прическу, а та запачкала его губной помадой. Запыхавшиеся, они вернулись к скамейке.
Лицо Ирины вдруг зарумянилось.
– Наши идут! – обрадовалась и Кальварская.
Валин обернулся и увидел шагавших к ним Кирилла и Яна, Недавние противники, обхватив друг друга за плечи, шли и посмеивались.
«Кто же из них нравится Ирине, а кто Зосе?» – не мог понять Валин. Он решил присматриваться.
Ян с обычной развязностью подошел к девушкам, подхватил их под руки и повел к оркестру, игравшему на площадке. Валин с Кочевановым пошли сзади. У Кирилла забавно топырилась разбитая губа.
– Крепко он тебя, – посочувствовал Валин.
– Была баня, – согласился Кирилл и, лихо мотнув головой, добавил: – Зато я теперь дороже двух небитых.
На «Поплавке» они пообедали, потом пошли кататься на лодке. Валин с Ириной сели за весла, Кирилл за руль. Ян с Зосей устроились рядом, они полоскали пальцы в воде, брызгались, громко и весело вышучивали всех.
Кочеванов видел, как рука Яна прижималась к открытому локтю Зоей и та не отодвигалась от него.
«Еще бы! Победитель!» – с горечью подумал Кирилл и начал подруливать к берегу. В этом суденышке он чувствовал себя лишним.
Когда нос лодки врезался в песок, Кирилл выскочил на камень и, сказав, что спешит на свидание, оттолкнул суденышко от берега и чуть ли не бегом направился в парк.
В лодке наступила неловкая тишина. Ирина сидела нахмурившись, Зося пересела к рулю. И Ян, уже не чувствуя ее около себя, обозлился на Кирилла: «Свинья, не мог для товарища порулить».
Они катались недолго и по настоянию Ирины тоже пошли в парк.
Солнце склонялось к горизонту. В воздухе толклась мошкара. На танцевальной площадке играла музыка. Ян предложил Ирине танцевать, но девушка, чувствуя себя необыкновенно усталой, отказалась. Тогда Кальварская подхватила Ширвиса под руку и потянула на площадку.
Танцуя, она всем телом прильнула к нему и не могла удержаться, чтобы не шепнуть:
– Как ты его сегодня разделал! Молодец!
– Еще не так будет, – не без бахвальства ответил Ян.
Валин с завистью смотрел на танцующих. Он еще больше расстроился, заметив, как голова Зоей склонилась к плечу боксера.
А Ирина рассеянно рассматривала густую толпу гуляющих. И вот среди кепок, беретов и шляп она заметила коротко остриженную голову. Ну да, это его шея, плечи! Ирина схватила Валина за руку и хотела потащить за собой, но Борис не трогался с места.
– Подождем, неудобно, – просил он, боясь своим уходом обидеть Кальварскую.
– Ну, как хотите, я ухожу.
Ирина исчезла в потоке гуляющих.
Кирилл встретил в парке парней из шестой комнаты общежития фабзавуча. «Тихони» уже работали на заводе: один по пятому разряду, другой по шестому.
У них водились деньги. На Острова ребята приехали чуть навеселе, поэтому разговаривали не в меру громко и беспричинно смеялись.
Нагнав эту компанию, Ирина прошла вперед и, остановись в тени тополей на повороте, окликнула Кирилла.
Он узнал ее голос, попрощался с ребятами и быстро подошел к ней.
Ирина стояла, прижавшись спиной к стволу. Трепещущие тени листвы колыхались на ее лице. Кирилл заглянул ей в глаза и понял: она переживает его поражение.
– Ирка, Ирушка! – как бы с укором сказал он и прижал ее к себе.
Она всхлипнула и, обвив его шею руками, осторожно поцеловала его в припухшую, разбитую губу:
– Тебе больно?
– Нет, не волнуйся, пустяки. У меня, видно, был шок после этой парашютной истории. Понимаешь, все не так чувствовал, как обычно. А теперь, кажется, опять вхожу в норму.
– Но ты не будешь больше драться?
– Почему же? Жалкое зрелище было, да?
– Нет, мне просто не хочется, чтобы тебя изувечили. Ведь ужасно будет, если тебе выбьют зубы и расплющат нос. После бокса я сама как избитая.
– Ничего, завтра я уже буду прикрываться так, что не прорвется ни один кулак. Надо хоть на второе место выйти.
Они вместе пошли к дому, держась за руки. У ворот Ирина заставила Кирилла присесть и еще раз нежно поцеловала его распухшую губу.
– Чтобы она скорей зажила и могла улыбаться, – сказала девушка, стыдясь своей нежности.
Кирилл крепко сжал ей руку.
Глава одиннадцатаяПобеду Ширвиса над Кочевановым Сомов переживал как собственное поражение. Бой был нелепым: непонятное начало и совсем бредовый последний раунд. Он правильно сделал, что выбросил на ринг полотенце. Кирилл был в шоке, бой следовало прервать. Но когда Кочеванов нарвался на точный удар? Почему так плохо защищался? Нет ли изъянов в тактике и тренировках?
Ширвис победил боксерской злостью и физическим превосходством. Может, все бьет эта грубая сила? Нет, Сомов не раз видел, как боксеров с мощной мускулатурой побеждали спортсмены менее сильные, но хорошо владевшие собой. Кирилл не трус. Это доказывает его увлечение парашютным спортом. Впрочем, и у Ширвиса не слабей воля к победе. Он привык первенствовать. Надо, видимо, сделать поправки в тактике на психологию противника.
Утром Сомов вызвал Кочеванова к себе и, узнав, что Кирилл скрыл свое недомогание после прыжка с парашютом, невероятно раскипятился:
– Ты инвалидом, что ли, хочешь стать? Перед серьезным матчем вздумал прыгать! Седых волос мне прибавил. Я всю ночь глаз не сомкнул. Нет, брат, видно, неважно я тебя воспитывал. Ну что ж, на ошибках учимся! Снимаю с соревнований. В таких делах не либеральничают. Пусть Гарибан радуется: в среднем весе не будет опасного соперника. Сами сдались – белый флаг выкинули.
Кирилл не оправдывался, – он был виноват в том, что подвел себя и дядю Володю. Прыжок следовало отложить.
Не разговаривая больше о боксе, они с Сомовым поехали на стадион. Там дядя Володя ушел на заседание судейской коллегии, а Кирилл отправился к товарищам.
Боксеры в тренировочных костюмах отдыхали в тени деревьев. Они очень удивились тому, что Кочеванов не будет больше драться. Кирилл наскоро выдумал причину своего отказа и, хмурясь, пошел смотреть, как плотники заново перетягивают канаты и укрепляют стяжки ринга. И вот здесь он по-настоящему ощутил горечь дисквалифицированного.
Через три часа трибуны заполнят зрители, боксеры забинтуют руки и наденут халаты, а он будет сидеть где-то в публике. А из-за чего? Из-за сомовского характера. К чертям! Надо пойти на судейскую коллегию и заявить свое несогласие с тренером. Что за самодурство!
Кирилл уже хотел направиться в кают-компанию, но в это время некстати появился Ян:
– Чего это ты вчера таким чертом из лодки выскочил? Тоже товарищ!
Кирилл недоумевающе смотрел на него, потом, поняв, о чем идет речь, сказал:
– Мне не до гуляний.
– Я тебе говорил: дерись в другом весе. Не послушался – пеняй на себя.
– Пеняю. Но вес тут ни при чем. Я проиграл потому, что прыгал с парашютом за два дня до соревнований.
– Не придумывай себе оправданий. Бокс есть бокс: побеждает сильнейший.
* * *
Вечером Ян нокаутировал противника во втором раунде. Зося снова ждала его у раздевалки.
– Где Ирина? Или вы уже поссорились? – как бы невзначай поинтересовался он.
– Не думали. А тебя она очень интересует?
– Не так чтобы очень, ну и не очень чтобы очень, – отшутился Ян одной из своих излюбленных вздорных фраз.
Они пошли по саду. Кальварская прижималась к его мускулистой, сильной руке.
– Сегодня мы только с Зосей будем гулять? – спросила она по-детски, зная, что это у нее хорошо получается.
– Нет, мы пойдем бай-бай, – в лад ей ответил Ян. – У нас режим, мы в карантинном домике.
– У-у, всегда так, – протянула девушка, обиженно надув губы. – А потом в Москву, да?
– Угу. Мы в чемпионы метим.
– Тогда – ни пуха ни пера!
Распрощавшись с Яном, Зося взгрустнула: она не привыкла без провожатых возвращаться домой. Еще в детстве из школы и в школу ее сопровождала бабушка или мать, а когда подросла – влюбленные мальчишки.
Зосе все в жизни доставалось легко. Она не знала настоящего горя и нужды. Отец, геолог, баловал ее.
На школьных вечерах Зося старалась затмить подруг. Она выступала на сцене – декламировала, пела. На танцы надевала яркие ленты и тонкие блузки. Старшеклассники осыпали ее записками. В провожатые Зося выбирала гордых и недоступных мальчишек, по которым вздыхали ее подруги. В полумраке ворот, боясь быть замеченной, жмурясь от страха, она принимала их торопливые поцелуи и, довольная, с бьющимся сердцем, убегала домой.
Зосе нравилось, когда на нее обращали внимание и смотрели восхищенными или завистливыми взглядами. Она тянулась к известности, обожанию и славе.
Она всегда думала, что самоотверженная любовь – это выдумка писателей, на самом же деле нельзя любить никого, кроме самой себя. Жить следует только для удовольствий, день за днем, час за часом, не грустя, не думая ни о чем печальном и неприятном.
Она верила в свою неотразимость и держалась так, чтобы привлечь к себе внимание. Она умела приспосабливаться к среде и быть всегда на виду. Эту несложную премудрость Зося переняла от матери, жившей весело и легкомысленно.
Отец умер внезапно в одной из своих длительных командировок. Мать недолго была вдовой: через полгода она вышла замуж за капитана дальнего плавания и продолжала вести беззаботную жизнь обеспеченной женщины, занятой лишь своей внешностью, поклонниками и шитьем нарядов. На девочку она почти не обращала внимания.
Зосю воспитывала богомольная, но очень безалаберная бабушка, не пропускавшая ни одного нового фильма.
Около нее всегда суетились какие-то заискивающие старухи, с которыми бабушка держала себя высокомерно и придирчиво, так как считала их бестолковыми дурами, хотя сама повторяла лишь чужие мысли и слова, казавшиеся ей верхом житейской мудрости.
Слезливость она называла переживаниями, умение льстить – порядочностью, обыкновенную тупость – солидностью.
Богу старуха молилась только из боязни, что он накажет ее. Зося не раз слышала, как бабушка утаивала свои прегрешения, перечисляя их перед распятием. От старухи она научилась лукавить и всех подчинять своим прихотям.
Из парней Зосе больше всех нравился Ян Ширвис, хотя она не признавалась себе в этом и частенько называла его «неумеренно гордым и грубым животным». Ян ни с кем не желал считаться. О чем бы ему ни говорили, чужая точка зрения была ему глубоко безразлична. Он любил появляться и исчезать, когда ему вздумается, и совершенно не хотел быть скованным какими-либо обязательствами.
«Свобода дороже любви, – говорил Ширвис. – Только не все это понимают». В нем не было постоянства, на такого невозможно положиться в жизни, но в то же время в его поведении, уверенности, смелых суждениях было нечто такое, что подкупало Зосю и привлекало на свой лад. Ян просто не способен был по-иному держаться и относиться к окружающим.
Зосе неважно было, что он с презрением относится к людям, что чувствует себя выше других, обо всем судит безапелляционно, – ее занимало другое: часто ли он бывает беззащитен перед ней, можно ли надеть узду и приручить его?
Кочеванов тоже был интересен, он как-то сразу располагал к себе. Но с Кириллом что-то случилось: почему-то он перестал с обожанием смотреть на нее, избегает встречаться и разговаривать наедине. «Он мне не верит, – догадывалась Зося. – У него, видимо, слишком преувеличены понятия о верности и долге. С таким будет трудно».
Покладистей всех, конечно, Борис Валин. Он отзывчив, добр и ласков. Он будет обожать ее и подчиняться всем прихотям. Но уж очень он толст, сентиментален и до скрупулезности честен! С таким можно и соскучиться.
Впрочем, никого не следует упускать. Мало ли что – может случиться. А тут еще Ирина. На кого она нацелилась? Надо бы сходить к ней. Притворяться так притворяться!
На другой день Зося пошла к Большинцовой. Ирина была не одна. Потный, с расстегнутым воротом, Борис Валин стоял на коленях перед новым полотнищем и объяснял летчице изменения, сделанные в конструкции парашюта.
Ирина упрямилась:
– Ни с балластом, ни с человеком сбрасывать не буду. Хватит!
– Пойми, я сам, – горячился Валин, – сам буду этим человеком.
– Тем хуже для тебя, – упорствовала Ирина.
Борис, как купец, складывал и раскладывал полотнище, но, убедившись что летчицу ничем не проймешь уложил парашют в сумку и потребовал, чтобы обе девушки отправились к нему есть черешню, присланную с юга.
Они пошли пешком. С моря дул влажный ветер, Кальварская озябла. Валин отдал ей свою кожаную куртку и, крепко сжав Зосин локоть, пошел рядом. Ирина, сняв берет, шла наклонив голову. Волосы рассыпались по лицу, закрывали глаза.
Зосе при летчице не хотелось казаться изнеженной, и она сказала:
– Ветер – моя погода. Люблю, когда дует в лицо.
– Н-н-да, ветреные девушки, – пошутил Валин и еще крепче стиснул Зосину руку.
В свою крошечную квартиру он ввел девушек с видом ученого-экскурсовода.
– Типичное холостяцкое жилье тридцатых годов двадцатого века, – объяснял он, показывая на стены. – В таком помещении обычно проживало одинокое существо, довольно робкое по отношению к девушкам. Существо иногда мечтало, иногда вдруг начинало заниматься изобретательством. В некоторых делах было талантливым, в некоторых бездарным. По всем признакам, холостяк, живущий здесь, не отличался худосочием, это доказывает его фотография, относящаяся к середине тридцатых годов. Некоторые авторитеты уверяют, что девушки того времени любили плотных малых, но это было не так. По развешанным чертежам можно догадаться, что холостяк, обитавший здесь, имел слабость к летательным аппаратам и стремился всех знакомых сделать своими сообщниками.
– Борисочка, почему я не включена в их число – капризно спросила Зося.
Валин с видом ученого, «ушедшего в века», недовольно покосился на нее.
– Однажды одна из девиц того времени сказала ему: «Борисочка, включи и меня», он сказал: «Есть контакт!», – и, кажется, после этого его холостячество претерпело серьезные изменения; впрочем, об этом история умалчивает.
Последних его слов девушки не расслышали: они добрались до корзинки с черешней, стоявшей на столе, и, не спрашивая разрешения, принялись за ягоды. Борису осталось только разыскать тарелку для косточек.
Позже к Валину забежал Ширвис. Ян, как на ринге, для пожатия протягивал обе руки, резким движением пригибал голову и заглядывал в глаза. Ладони его были сухими и горячими.
– Через две недели едем в Москву, – сказал он, присаживаясь к Ирине. – Закончил без поражений. Ни одной запинки.
– Вы и сегодня дрались? – изумилась она.
– Какое дрался! Нокаутировал на второй минуте. Противник хуже Кирилла.
Ирине не нравилось его хвастовство.
– Кирилл, по-моему, вам по дружбе уступил. Он не хотел побеждать.
– Попробовал бы этот друг захотеть! Сомов снял Кирилла с соревнований. «Боец, видите ли, не в форме». И Кирюшке хоть бы что, носится со своими райкомовцами. Им какие-то парашютные школы понадобились. Телят на тигров обучать хотят.
– Вы, конечно, тигр? – спросила Ирина, и смешинки блеснули в ее глазах.
– Нет, я боксер, – не смутился Ширвис. – Мне незачем прыгать подвешенным на шелковом зонтике.
– Смелости не хватает? – как можно наивней поинтересовалась Ирина.
Ян угрожающе привстал:
– Хотите убедиться?
– Хочу!
Он неожиданно схватил ее за плечи и поцеловал в губы:
– Вот!
Это было сделано так быстро, что Ирина не успела отвернуться. Она стояла перед ним, задыхаясь от возмущения, и вдруг ударила его наотмашь по улыбающейся физиономии.
Ян захохотал:
– Ириночка, умоляю, ударьте еще! Замечательный массаж. Честное слово, возьмитесь тренировать мои скулы. От такой руки они будут железными.
Девушке стало стыдно за свою воинственность, но она строго сказала:
– В следующий раз еще не так получите.
– О, значит, я могу рассчитывать и на следующий раз?
Ян, довольный своей выходкой, снова уселся рядом и начал расхваливать силу ее удара.
