Текст книги "Когда исчезает страх"
Автор книги: Петр Капица
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 35 страниц)
«15 января.Я начала работать в детской спортивной школе – в младшей группе девочек. Им по десять-двенадцать лет. Это всё длинноногие и неуклюжие стрекозы, из которых надо сделать закаленных телом и стойких духом девушек.
На занятия я хожу три раза в неделю. Такая загрузка меня устраивает. Дядя Володя дает задание на вечер, изредка заходит в зал и поглядывает, правильно ли я всё делаю. Вмешивается он редко, а если что подсказывает, то так, что кажется, будто сама заметила ошибку. Он опытный педагог: умеет разговаривать и с детьми и со взрослыми.
Девочки у меня забавные. Чтобы не потерять жестяных номерков от вешалки, они их привязывают к ленточкам косичек. Надо будет отучить от этого.
Ян занимается со старшей группой мальчиков, готовящихся стать боксерами. Он играет с ними в футбол на снегу и в баскетбол в спортивном зале. Я предчувствую: он сам готовится выступить на боксерских соревнованиях. Прыгает со скакалкой, работает на мешке и с «лапой». Вот неугомонный!
Надо будет поговорить с ним – не вредно ли это сердцу? Дядя Володя ведь не знает, какое у него было ранение.
12 февраля.Валины получили отдельную квартиру и забрали к себе Игорька. У них появилась домработница, которая водит его в школу.
Мальчишки друг без друга не умеют играть и готовить уроки. Как только наступает вечер, Димка начинает ныть:
– Скучно, идем к Игорю.
А мне не хочется встречаться с Зосей, да и некогда.
Мальчишек, проживших вместе всю войну, конечно, не следовало так внезапно разлучать. Это отразилось на школьных занятиях: у Димы две тройки, а у Игорька двойка появилась. Я собиралась поговорить с Борисом, но вчера случилось непредвиденное: Игорек прибежал к нам без сопровождающих и Бетти Ояровне по секрету на ухо сообщил:
– Я хочу жить у вас, домой больше не пойду.
– Почему? – спросила она.
Меня их разговор заинтересовал, я прислушалась. Игорек ответил:
– Мама Диму ругает, говорит: «плохое влияние»… И перчатки боксерские спрятала.
– Маму надо слушаться.
Игорь насупившись молчал. В разговор вмешался Дима.
– Бабушка Бетти, возьмем его к нам, – предложил он. – И всем скажем, что он мой братишка. А если они с милиционером придут, все равно не отдадим, будем прятать.
– Так поступать нельзя, – возразила я. – Всюду знают, что у него есть родные папа и мама. Обманывать нехорошо.
Мне стало жалко Игорька, и я решила переговорить по телефону с Валиным. Он еще был на работе. Узнав причину звонка, Борис разволновался и попросил передать телефонную трубку сыну. Не знаю, что он говорил Игорю, – но тот упрямо твердил свое:
– Я хочу с Димой… Мне дома плохо. Если мама заберет, я насовсем убегу… она дерется и дрянью называет.
Потом мальчик вернул трубку мне. Борис каким-то виноватым голосом попросил:
– Ирочка, прости, пожалуйста, что так вышло. Пусть Игорек немного побудет у вас… Я сейчас созвонюсь с Зосей.
– Лучше бы ребят не разлучать, – сказала я ему.
– Да, да, я тоже так думаю, но не знаю, как будет воспринято его бегство дражайшей половиной.
Через какой-нибудь час у нас появилась разъяренная Зося.
– Сейчас же одевайся, паршивец! – приказала она Игорьку. – Вот вернемся домой, я покажу тебе как бегать!
– Не оденусь, – заупрямился мальчик. – Я с Димой останусь.
– Ах, вот как! Ты не слушаться?
Зося дала ему звонкую пощечину, схватила за ворот и, поддав коленкой, потащила сына к вешалке…
И вот тут произошло невероятное: мой Дима вдруг расплакался и кинулся отбивать товарища. Зося попробовала оттолкнуть его, а он, как волчонок, зубами вцепился ей в руку.
Я, конечно, поспешила на выручку, а Зося разревелась и принялась во всем винить меня:
– Я вижу, ты всех переманиваешь на свою сторону… И мальчишку хочешь отнять.
– Зося Антоновна, как вам не стыдно! – принялась урезонивать ее Бетти Ояровна. – Неужели вы думаете, что мы настраиваем против вас Игорька? Вы во многом сами виноваты. Он же человек, надо понимать его… И нехорошо бить, да еще при других. Не одобряю я ваших действий…
– Можете не одобрять, – продолжала свое Зося. – Я ему этого не прощу…
А мальчишки, убежавшие в свою комнату, поспешно начали строить баррикаду: подтащили к дверям железную кровать, тумбочку и стали наваливать сверху все громоздкое, что было в детской. На Зосины угрозы и наши увещевания, они не откликались.
В это время пришел Ян. Узнав о случившемся, он ухмыльнулся и сказал:
– Что ж, вы хотите, чтобы мальчишка мальчишку предал? Раз друг попал в беду, его надо выручать. Это закон. Я на их стороне.
– Только, пожалуйста, им этого не говори, – попросила Бетти Ояровна. – А то нас и так обвиняют в плохом влиянии.
Подойдя к забаррикадированной двери, Ян окликнул мальчуганов:
– Эй, вы, орлы! Чего взбунтовались? А ну, быстрёнько разобрать баррикаду!
– А тетя Зося не будет драться? – спросил Дима.
– Возможно, будет, но это не имеет значения. Настоящие мужчины ничего не боятся, они смело смотрят опасности в глаза. Выполняйте приказ.
И мальчишки, не сказав больше ни слова, принялись разбирать баррикаду и ставить вещи на место.
Когда комната была приведена в надлежащий порядок, Ян скомандовал:
– А теперь просите прощения за свою невыдержанность.
Первым с трудом выдавил из себя несколько слов Дима:
– Я больше не буду кусаться… простите.
– К кому ты обращаешься?
– К тете Зосе.
– Ясно. А ты, Игорь?
– Мама сама драться стала, – сказал тот. – Я извинюсь, но домой не пойду.
– И не надо! – вновь вскипела Зося. Казалось, что она опять схватит сына за шиворот, но при Яне, видно, постыдилась и лишь пригрозила: – Можешь оставаться, но помни, – больше ты мне не сын.
Не простившись с нами, она прошла в переднюю и потребовала:
– Ян, подайте мне пальто.
Ян помог ей надеть отороченное мехом модное пальто и, расшаркавшись, попрощался.
Вернувшись к ребятам, он строго посмотрел на них и сказал:
– Видите, что наделали! С этого дня будете подчиняться мне. Больше распускаться не позволю. Дисциплина во всем. А главное – слушаться бабушку Бетти и маму Иру. Ясно?
– Ясно, – ответил Игорь. – Мы их слушаемся.
– То-то. А сейчас – умываться и ужинать.
Позже пришел к нам озабоченный Борис. Долго его уговаривать не пришлось. Игорек остался у нас.
21 февраля. До сих пор опомниться не могу. Всё было как в чудесном сне.
На заседание бюро райкома со мной пошли Ян и Борис. В кабинете у Балаева собралось человек тридцать. Большинство – люди незнакомые. Я уселась в угол около радиоприемника.
Заседание вел Балаев, а докладывала восторженная женщина в очках – второй секретарь райкома. Раскрасневшись, она говорила в таких приподнятых тонах, что мне было неловко. Мои щеки прямо горели. По ее словам, я была чуть ли не одной из первых героинь гвардейского полка, активной организаторшей групп сопротивления в концлагере «Дора» и спасительницей осиротевших детей. В райком пришли письма от Юленьки Леуковой, Наташи Михниной и Евдоши – нашего комиссара, – это Балаев связался с ними. Доказательством служили также две старые характеристики, показания узниц концлагеря «Дора», рисунки и письма ребят, которые без моего ведома отдал в райком Ян Ширвис.
По справке политотдела, я с 1942 года числилась в списках погибших, поэтому мой партийный билет был аннулирован, а личное дело передано в архив.
Члены бюро райкома задали мне лишь два вопроса:
– В плену вы скрывали, что являетесь коммунисткой?
– Да… вынуждали обстоятельства. Но можете верить: ни одной минуты я не чувствовала себя вне партии.
– Вас пытали?
– Было. Я думала, что не перенесу, но оказывается, человек все может вытерпеть.
Больше меня ни о чем не спрашивали. Мне просто поверили, как верят честным коммунистам.
В прениях выступили Борис Валин и старые комсомольцы Миша Мартьянов и Глеб Балаев. Мои давние друзья говорили обо мне такое, что я не могла сдержать слез.
Предложение было одно: восстановить меня в партии с полным стажем. Члены бюро голосовали за него единогласно и в перерыве все пожимали мне руку. А Ян Ширвис и Борис Валин кинулись меня целовать. Они были взволнованы не меньше моего.
Сколько у меня верных друзей!
Стало как-то легче дышать. То, что меня угнетало, как бы испарилось. Оказывается, немного надо человеку, чтобы ему стало лучше на земле: просто в него надо верить».
Глава тридцать девятаяЯн Ширвис тайком от матери выступал на общегородских соревнованиях по боксу.
Вначале ему попались не очень сильные противники, он их победил. Но держался на ринге настороженно, стараясь не пропускать прямых ударов, уклоняться от перчаток, нацеленных в голову. Поэтому даже в самый разгар боев на его лице не виднелось ни синяков, ни ссадин. По внешнему виду трудно было определить, бывает ли Ян на соревнованиях зрителем или участником.
Даже Ирине он ничего не сказал. Только в день финальных боев Ширвис пришел на занятия младшей группы девочек, дождался перерыва, подошел к Большинцовой и предложил:
– Не желаешь ли взглянуть, как держится на ринге пенсионер? Могу дать билет на общегородские соревнования.
– Нет, уволь, – сказала она. – Каждый удар отзовется на мне. Я это знаю по прежним временам и не хочу страдать.
– Прости за нескромность, не моя ли персона вызовет страдания?
– Скорей – твое легкомыслие, – ответила Ирина. – Ты ведь предварительно не посоветовался с врачами?
– Ирочка, они такие же перестраховщики, как и в заполярной медицинской комиссии. Свой мотор я знаю лучше. К тому же главный врач соревнований видел шрам, прикладывал к нему трубку и выслушивал сердце. Не буду же я наговаривать на себя?
– Но предупредить стоило. В случае чего, врач бы вмешался, прервал встречу.
– Святая наивность! Он просто бы запретил мне выходить на ринг. А я пока дерусь, и ничего со мной не делается.
– Зачем же понадобилось так рисковать?
– Видишь ли, расчет простой: если я выйду на первое место в своем весе, то кто посмеет сказать: «Ширвис – инвалид войны»? Кроме авиации, у меня ведь нет другой специальности, ради нее я готов на более серьезную проверку.
– Если Бетти Ояровна узнает, – сердечный припадок будет. Как вы не жалеете матерей.
– Вот ей, действительно, знать не к чему. От шести до восьми часов не подпускай, пожалуйста, к радиоприемнику. Возможно, затеют репортаж из зала. Ты же понимаешь: когда выйдешь в финал, хода назад нет. В прошедших боях сердце меня не подвело. Так что – пожелай мне легких ног и тяжелых перчаток.
Весь день Ирину не покидала тревога. Вернувшись с занятий в спортивной школе, она наскоро поела и, сославшись на усталость, прошла в свою комнату и включила радиоприемник.
Репортаж с боксерских соревнований начали передавать в седьмом часу. Первые бои Ирину не интересовали, она штопала мальчишкам чулки и слушала не очень внимательно.
Но вот назвали боксеров первого среднего веса. Противником у Яна был грозный боец – мастер спорта Яснов. Он провел на рингах сто десять боев, девяносто два из них выиграл.
О Яне комментатор сказал немного:
– До войны – сильнейший представитель темпераментного, силового бокса. На нынешних соревнованиях неузнаваем: его невозможно вызвать на обмен ударами. Ширвис переигрывает противников превосходной техникой защиты и точными ударами. Он стал осторожным и умным тактиком. Старых своих побед и поражений боксер не признаёт. Попросил вести счет заново. Итак, три победы и ни одного поражения.
Когда прозвучал гонг и начался бой, Ирина приникла к приемнику, стараясь расслышать всё, что говорит комментатор.
– Яснов с первых же секунд стремится нападать, – сообщал тот. – Он кружит около соперника, стремясь проскользнуть под его перчатки и войти в ближний бой. Но Ширвис умело закрыт. Его перчатки – надежный щит и оружие мгновенного действия. Он наблюдателен и опасен. А неискушенным зрителям кажется, что ветеран ринга слишком осторожен и поэтому не проявляет инициативы. Вы слышите недовольный гул зала?.. Действительно, почему Ширвис не отвечает на беспрестанные, правда, не очень удачные атаки партнера? Не растерял ли он за годы войны своих боевых качеств и не хочет ли выиграть лишь техникой и хитрой тактикой? Да, да, это уже не тот Ширвис, который своим напором и бешеным темпом увлекал почитателей, заставлял их вскакивать с мест и криками поддерживать его. Почему он вдруг избрал осторожность? Это же не тактика для бывшего чемпиона. Правда, его нырки, уходы, уклоны безукоризненны! Но где же знаменитые встречные удары? Где неудержимые контратаки?
Ирине трудно было понять, на чьей стороне комментатор. То он нахваливал Яна, то укорял его, то вдруг азартно выкрикивал:
– Ошеломляющий натиск Яснова! Ширвис в глухой защите… Каскады ударов… от них не уйдешь… кулачный смерч. Но что это? Прямо непостижимый уход ветерана. К Ширвису невольно испытываешь уважение. Он не только защитился, но еще сумел нанести точный удар и отбросить противника. Вот это техника! Такому невольно позавидуешь…
– У Ширвиса удивительная собранность и зоркость, – продолжал комментатор. – Он не дает увлечь себя быстрым темпом, не идет на обмен ударами, нырками уходит под боковые удары и уклоняется от прямых. Он умеет связать действия противника. Создает такие условия, при которых тот делает частые промахи, или, как боксеры говорят, – «проваливается». Воздух, как известно, плохая опора. После промаха можно нарваться на внезапный удар сбоку… Так и есть! Крюк в висок. Яснов потрясен, уходит в глухую защиту… его спасает гонг.
Ирина не расслышала удара в гонг, но представила себе, как уставшие боксеры расходятся по своим углам, как, тяжело дыша, садятся на табуреты, как секунданты обтирают их мокрыми губками и нашептывают свои советы…
Комментатор не унимался:
– Одна минута отдыха! Надо успеть ополоснуть рот холодной водой, расслабить мышцы, выслушать советы тренера и наметить тактический план для второго раунда…
Ирина ощущала, как от волнения горят ее щеки. Минута перерыва ей казалась необыкновенно томительной и длинной.
«Только бы у Яна не сдало сердце, – думала она. – Почему этот противный комментатор и публика требуют от Ширвиса прежнего безумства? Ян правильно действует: осторожность и наблюдательность до конца. Не надо принимать ударов, далее если в этом – поражение. Ведь и второе место на таких соревнованиях – немалая победа. Эх, жаль, что я не секундант Яна. Я бы ему подсказала верную тактику…»
Во втором раунде Яснов старался ложными выпадами раскрыть противника, но у нападающего боксера ничего не получилось. Он только дал возможность Ширвису двумя меткими ударами закрепить успех.
Комментатор рассуждал:
– Теперь Яснову надо думать, как отыграть потерянное. Тактика была неудачной, могут спасти только решительные действия. Яснов хорошо «держит» удары… Он, кажется, выбрал обоюдоопасное обострение. Да, да, идет напролом. Дает противнику наносить удары, чтобы получить такую же возможность. Небывалый натиск! Идет ближний силовой бой… Он переходит в откровенную драку… Сигнал судьи! Сейчас, видимо, будет предупреждение обоим бойцам. Нет, на ринг поднимается врач. Это он прервал схватку; кажется, что-то случилось с Ширвисом…
Ирина замерла, вслушиваясь, а комментатор замолчал. Он, видно, совсем выключил микрофон, так как не слышно было и шума зала, переполненного зрителями.
«Сердце, – решила она. – Ну разве можно шутить с этим! Я же говорила Яну».
В горле у нее пересохло. Хотелось пить, но Ирина осталась у радиоприемника.
Прошло еще некоторое время, наконец послышалось потрескивание микрофона, и вновь ворвался гул зрительного зала. Раздался голос комментатора:
– Небольшая заминка. В азарте Яснов нечаянно рассек головой надбровную дугу Ширвису. На соревнованиях это не первый случай. Ранение пустяковое. Вот уже кровь остановлена. Врач покидает ринг. Встреча будет продолжена…
Опять из репродуктора стали доноситься глухие удары и выкрики из зала. Длилось это недолго. Раздался гонг, и второй раунд кончился.
Ирина так переволновалась, что чувствовала, наверное, не меньшую усталость, чем сами боксеры. У нее колотилось сердце, сухость в горле не проходила.
В третьем раунде Яснов с места ринулся в атаку: он стремился наверстать упущенное – выиграть в три последние минуты. Комментатор приметил в его напоре излишнюю злость и не без осуждения сказал:
– Если ожесточение хоть на миг овладеет боксером, его дело плохо. В таком настроении трудно здраво мыслить и вести бой без ошибок. Злость застилает разум. У Ширвиса на лице спокойствие, ни тени напряжения. Он по-прежнему зорок, легко передвигается по рингу и не желает принимать ударов… Создается впечатление, что он все время к чему-то прислушивается, словно выверяет себя…
«Он хочет услышать свое сердце, – хотелось крикнуть Ирине. – Кончайте бой, довольно!»
– Яснов не может остановиться, – продолжал комментатор. – Он сейчас походит на прежнего Ширвиса. С таким противником нельзя избирать подобной тактики, она приведет к поражению. Так и есть: Яснов опять нарвался на левый крюк. Он шатается… в ближнем бою «вяжется»… Плохо держит правое плечо. Ширвис его атакует ударами снизу… Что случилось?.. Яснов на полу. Судья открывает счет… восемь… девять… Нокаут!
Голос диктора утонул в гуле и грохоте.
Ирина дождалась, когда Ширвиса объявили победителем, и только после этого пошла к Бетти Ояровне и сказала:
– Теперь Ян будет летать, он добился своего.
* * *
«20 апреля.Пришло официальное извещение, что Диме до совершеннолетия назначена пенсия. Значит, установлено: Кирилл погиб.
Ян успокаивает:
– Зря слезы льешь. Ничего нового не выяснили. Я, как и другие летчики нашей эскадрильи, вынужденно подтвердил, что был свидетелем гибели Кочеванова, иначе мальчишка остался бы без пенсии. Все это лишь формальность. На самом деле я еще надеюсь увидеть Кирилла.
А по глазам я поняла: Ян не верит в то, что говорит. Кирилл не вернется.
26 апреля.Когда в райкоме мне выдавали новый партбилет, я узнала адрес Юленьки Леуковой и в тот же день написала ей письмо. Сегодня получила ответ.
Юленька несказанно обрадована, потому что давно меня числила в покойницах. В концлагере кто-то пустил слух, что мне не удалось скрыть настоящего имени и я опять была схвачена гестаповцами. Поэтому Леукова не могла понять: зачем Ленинградскому горкому партии потребовались сведения обо мне? Первого моего письма она не получила.
Сейчас Юленька учится на третьем курсе в Московском университете. Ее тоже некоторое время считали погибшей. Мать даже получила похоронную и сумела отслужить две панихиды «по усопшей рабе божьей». Теперь они вместе живут в Кунцеве. Юленька изредка встречается с девушками из Таманского гвардейского полка. Те помнят меня и хотели бы увидеться.
«В общем, на первомайские праздники приезжай обязательно, – требует Юленька. – Наши гвардейцы договорились ежегодно второго мая встречаться у Большого театра. В этот день экипаж «восьмерки» должен прибыть в полном составе и доложить, что он существует и ждет… А вот чего ждет – не напишу. Это пока секрет. Когда приедешь, сама узнаешь».
Не пойму: что они там придумали?»
* * *
Ирина выехала в Москву «Красной стрелой» в ночь на первое мая.
Леукова встречала ее на вокзале с цветами, которые тут же были измяты во время объятий.
Юленька почти не изменилась: она все еще была похожа на девочку-подростка, лишь туфли на высоких каблуках выдавали, что она не школьница.
У выхода Ирину поджидала заранее заказанная машина, на которой она прямо с вокзала, объезжая гремящие оркестры и колонны демонстрантов, поехала в Кунцево.
В Кунцеве от крыльца к зеленой калитке засеменила миниатюрная старушка – почти Юленькина копия. Всякий сразу бы догадался, что это ее мамаша.
– Добро пожаловать! Заждалась я вас, – сказала старушка и, обняв Ирину, созналась – Я-то ждала командиршу… гвардейца. А вы, как Юленька, в дочки мне годитесь.
В маленьком, но очень опрятном домике с намытыми полами, до сверкания протертыми окнами, свежими занавесями их ждал празднично накрытый стол.
Предложив гостье умыться с дороги, Пелагея Васильевна (так звали Юленькину мать) подала старомодное полотняное полотенце с вышивками на концах, потом пригласила к столу.
Юленька, взяв графин с вишневой настойкой, спросила:
– Нам ведь, как гвардейцам, в такой день полагается сто граммов?
– Полагается, – ответила Ирина.
– Какие же вы гвардейцы, милые? – улыбнулась Пелагея Васильевна. – Росточком не больно вышли.
– У вас, мама, старые представления, – сказала Юленька. – Мы гвардейцы не по росту, а по духу. Это важней!
Настойка оказалась вкусной, но очень крепкой. Бывшие летчицы от двух рюмок охмелели и стали вспоминать всё, что было с ними на земле и в воздухе. Пелагея Васильевна, слушая их, только головой качала да вздыхала:
– Ох, и натерпелись же вы, девоньки!
О сердечных делах неловко было говорить при матери. Подруги вышли прогуляться на праздничные улицы городка. Здесь они могли откровенничать без стеснения.
У Юленьки, оказывается, в университете было два поклонника: один ровесник, другой моложе ее на два года. Ни с одним из них она не решалась связывать свою судьбу, так как ей нравился третий: моряк, демобилизованный с Черноморского флота. Но тот не обращал на нее внимания, он ухаживал за светловолосыми студентками.
– Может, и мне покрасить волосы? – спросила Юленька.
– Вряд ли это поможет, – сомневалась Ирина. – Цвет волос не имеет значения. Он должен узнать твою чудесную душу. Хочешь, я с ним поговорю?
– Ой, нет, нет! – раскрасневшись, запротестовала Юленька. – Я лучше попробую сама. Ведь может же первой подойти девушка?
– Ну, конечно. Я например, Кириллу прямо покоя не давала. Он сперва отшучивался, а потом что-то такое во мне открыл, что даже во время войны из Заполярья написал: «Теперь, стоит только вспомнить тебя, начинает терзать чувство вины и сожаления: все кажется, что я недостаточно тебя ценил и любил». И тебе, Юленька, надо бороться за свое счастье. Само оно редко приходит.
* * *
На другой день сразу же после завтрака они поехали в переполненном автобусе в Москву.
У Большого театра действительно собирались пилоты, штурманы и техники Таманского гвардейского полка. Их нетрудно было различить издалека: у всех женщин, на груди сверкали начищенные до блеска ордена, медали и гвардейские значки.
Ирина и Юленька остановились на углу невдалеке от киоска с газированной водой. Они присматривались – в какой группе гвардейцев больше знакомых.
– А то еще опозоримся, – сказала Ирина. – Не признают, спросят: кто такие?
Группы у театра и в скверике всё увеличивались. Стали подходить женщины с детьми, с мужьями, а некоторые даже прикатили в колясках грудных младенцев.
Счастливых мамаш окружили восторженные подруги.
– Вон в той крайней группе… видишь, Евдоша в шляпе высится?.. Кажется, там больше всего наших, – определила Юленька. – Пошли.
Они зря боялись, что их не узнают. Стоило им появиться на центральной дорожке скверика, как послышался чей-то громкий голос:
– Смотрите, экипаж «восьмерки» в полном составе с того света явился!
Подруги из первой эскадрильи бегом кинулись им навстречу. Ирина и Юленька попали в жаркие объятья…
В веселой толчее их тискали, целовали и передавали из рук в руки. Когда Леукова и Большинцова очутились перед командиром полка – высокой, по-военному подтянутой женщиной в новой весенней шляпке, то были изрядно перепачканы губной помадой и растрепаны. Евдоша обняла сразу обеих и поинтересовалась:
– Как устроены? Где живете?
Выслушав Большинцову, а потом Леукову, она спросила:
– Что же вы в такой день без орденов?
– У нас их нет, – ответила Ирина.
– Как нет? Я сама наградные подписывала. Где начштаба?
Женщина в светлом костюме и белом берете, проколотом золотистой стрелой, выступила вперед и, забыв что она не в военной форме, сдвинула каблуки лодочек и козырнула:
– Здесь начштаба! Разрешите доложить.
– Докладывайте.
– Летчик старший лейтенант Большинцова и штурман младший лейтенант Леукова награждены посмертно. Это вызвало осложнения. Но сейчас всё в порядке. Сегодня в семнадцать ноль-ноль в Кремле им будут вручены ордена Ленина. Гвардейские значки можно выдать сейчас.
Открыв белую кожаную сумочку, она вытащила из нее две картонные коробочки и отдала их командиру полка. Та с торжественным видом один гвардейский значок приколола на грудь Ирине, другой – Юленьке.
А после этого опять начались объятия, поцелуи и расспросы.
* * *
«10 мая. Вместо трех дней я пробыла в Москве больше недели. Все гостила у однополчан и праздновала с ними День Победы. В Ленинград вернулась на самолете.
Дима, увидев на моей груди гвардейский значок и орден Ленина, от удивления раскрыл рот, а затем запрыгал от радости:
– Я же знал, что ты лучше всех воевала!
– Не лучше всех. Просто честно защищала Родину и таких мальчишек, как ты.
– Но ты, наверное, была самой храброй, потому что орден Ленина самый главный!
Я не стала разубеждать его. Диме хочется, чтобы я была не такая, как все мамы.
Ян уже работает. Он добился своего: стал летчиком-испытателем на реактивных самолетах. У него несокрушимое упорство. Впрочем, и у меня, наверное, хватило бы настойчивости. Но надо ли ее применять? Боюсь, подведут нервы.
Вчера на аэродроме от простого гудения авиамоторов у меня защемило сердце. Оказывается, я не могу переносить печального зова самолета, летающего за тучами. Мне кажется, что он заблудился в облачной мути и взывает о помощи.
Лучше осяду на земле и буду воспитывать девчонок и мальчишек. Это дело нелегкое, но оно мне нравится. Мне хочется, чтобы оттого, что я существую на земле, другим было хоть чуточку теплей.
Я не знаю, какие открытия сделает в себе человек, когда приблизится к коммунизму и заживет по-иному, но я уверена, что без любви, без человеческого тепла ему всегда будет плохо.
Мир полон людей. Рано или поздно я набреду на свое счастье. Ведь мое сердце – вещун, оно, как компас, ведет меня к хорошим людям».
