Текст книги "Принц приливов"
Автор книги: Пэт Конрой
сообщить о нарушении
Текущая страница: 47 (всего у книги 47 страниц)
– Я этого не предполагал. Уже даже фантазировал о новой жизни с тобой.
– И что же потом случилось?
– Мой характер не позволил. У меня не хватило мужества оставить жену и детей. Это сильнее меня. Со временем ты меня простишь, Лоуэнстайн. Одна часть меня хочет тебя больше всех сокровищ мира, а другая боится грандиозных перемен. И она, эта часть, – гораздо сильнее первой.
– Том, но ты ведь любишь меня, – возразила Сьюзен.
– Можно одновременно любить двух женщин.
– Однако ты предпочел Салли.
– Я решил продолжить ту свою жизненную историю, которую начал раньше. Будь я посмелее, я выбрал бы тебя.
– Ну чем мне тебя удержать? – Сьюзен погрустнела. – Ну ответь мне, пожалуйста. Я не умею просить, но я научусь всем нужным словам и всем поступкам. Помоги мне, Том.
Я закрыл глаза и взял ее руки в свои.
– Сделай так, чтобы я родился в Нью-Йорке. Убери мое прошлое, вообще все, что я знал и любил. Сделай так, чтобы я никогда не встретил Салли и у нас с ней никогда не было детей.
– Мне казалось, если я разбужу в тебе чувство вины и ответственности за меня, это заставит тебя не уезжать, – улыбнувшись, призналась Сьюзен.
– Бесстыжее вы племя, психиатры.
– Том, если у вас с Салли ничего не получится…
Сьюзен умолкла, не договорив.
– Тогда я буду поскуливать и повизгивать у парадной твоего дома. Как ни странно, Лоуэнстайн, сейчас я люблю тебя так, как никогда не любил Салли.
– Так оставайся со мной.
– Я попытаюсь построить нечто новое и прекрасное на развалинах нашего с ней брака. Не знаю, получится ли. Но я попробую. Сегодня те же слова я говорил Саванне.
К нам подошел официант, но Сьюзен махнула рукой, и он послушно исчез.
– Раз уж зашла речь о развалинах… Сегодня звонил Герберт. Просит дать ему еще один шанс. Представляешь, клялся мне, что прекратил отношения с Моник.
– У тебя не возникло желания позвонить Моник и выразить сочувствие?
– Даже по стандартам твоего грубого юмора это не смешно.
– Решил немного разрядить обстановку, а то она такая тяжелая, будто сделана из титана.
– Не собираюсь ничего разряжать. Я сегодня жутко несчастная и имею полное право реветь во весь голос.
– Представил себе умоляющего Герберта. Какой удар по самолюбию маэстро.
– Не умеет он умолять. Я открыла ему правду о наших с тобой отношениях. Для него это невообразимо. Поверить не может, что у меня интимная связь с таким человеком, как ты.
– Расскажи этому сукину сыну, что член у меня как у слона, – с легким раздражением предложил я. – И добавь, что мне во время этих дел очень нравится китайская корзинка [220]220
Приспособление для изощренного секса, когда женщина усаживается в подвешенную к потолку корзину без дна.
[Закрыть].
– Я просто похвасталась ему, что в постели мы оба неотразимы, что только треск стоит, как от бекона на сковородке, – пояснила Сьюзен, рассеянно глядя на простертый внизу город.
– Боже, у тебя лексикон как у девиц из стриптиза.
– Ты не представляешь, до чего мне понравилось делать ему больно, – призналась Сьюзен. – А ты рассказал Салли про нас?
– Да.
– Значит, ты просто использовал меня?
– Да, я использовал тебя. Но не раньше, чем полюбил.
– Если бы я тебе действительно нравилась…
– Ты мне не нравишься, Лоуэнстайн. Я тебя обожаю. Ты изменила мою жизнь. Я вновь ощущаю себя цельным человеком. Привлекательным мужчиной. Чувственным, между прочим. Делая для меня так много, ты заставляла меня думать, что все это ради Саванны.
– Вот и конец истории, – заключила она.
– Думаю да.
– Так не будем комкать нашу последнюю ночь.
Сьюзен медленно поцеловала мне руку, палец за пальцем. Над городом дул северный ветер, и небоскреб, в котором мы сидели, слегка раскачивался.
После ужина мы перекочевали в «Радужный зал» Рокфеллер-центра. Мы пили шампанское. Я обнимал Сьюзен, и вновь под нами сверкал и перемигивался Нью-Йорк, а Атлантика гнала свои приливные волны в устье Гудзона. Где-то внизу, в квартире на Гроув-стрит, спала моя сестра, наконец-то вернувшаяся к себе домой. Мы сняли на ночь номер в отеле «Плаза». Мы болтали и занимались сексом. На этот раз мы не строили планов; восемь последних отпущенных нам часов неудержимо таяли. Иногда во взгляде Сьюзен я ловил затаенную надежду на чудо. Но я знал: чуда не будет. Я уже сказал «нет».
Мы простились в зале аэропорта Ла Гуардиа. Я поцеловал ее всего один раз и, не оглядываясь, направился к воротам для пассажиров. Сьюзен окликнула меня:
– Том, помнишь мой сон, где мы с тобой танцевали в метель?
– Я его никогда не забуду.
Сьюзен заплакала, и боль расставания вновь сжала мне горло. Особенно ее последние слова:
– Обещай мне это, тренер. Когда приедешь в Южную Каролину, сделай так, чтобы я тебе приснилась. Не прогоняй сны о своей Лоуэнстайн.
Через год после моего нью-йоркского лета я поехал в Атланту, чтобы встретить отца, освобождающегося из федеральной тюрьмы. Мне хотелось дать ему немного времени перед тем, как на него обрушатся волны искренней, хотя и с оттенком вины, любви. Разделенная, хватившая немало горя семья ждала его, толком не зная, как с ним обходиться. Никто из нас не представлял, какой теперь будет жизнь отца, когда он столько лет провел за решеткой и растерял прежний запал. Отец похудел, его лицо приобрело желтоватый оттенок, появился двойной подбородок. Отец при мне собрал свои нехитрые пожитки. Тюремный чиновник подписал документ об освобождении и заверил, что в тюрьме будут скучать по нему.
– Если бы все заключенные были как Генри Винго, нам бы жилось гораздо легче, – добавил он.
– Хоть один раз у меня что-то получилось, – усмехнулся отец. – Я был потрясающим арестантом.
Оттуда мы поехали на стадион и посмотрели матч с участием «Бравс». Ночь мы провели в отеле «Хаятт Ридженси». На другой день ранним утром мы покинули Атланту и выехали в Чарлстон. Я специально выбирал тихие провинциальные дороги и не гнал машину. Нам обоим требовалось время, чтобы заново привыкнуть друг к другу и найти верные слова… если точнее, безопасные слова. Болезненных моментов мы изо всех сил старались не касаться.
Отец постарел, но то же самое он мог сказать и обо мне. Я смотрел на его лицо и узнавал лицо Люка. Отец отвернулся к окну машины, а на меня лишь украдкой поглядывал. Я понимал: мое лицо напоминает ему лицо бывшей жены, и где-то ему тяжело видеть меня, но этого ни он, ни я не могли изменить. Мы рассуждали о спорте и тренировках. Можно было подумать, что вся наша жизнь только и состояла из футбольных, бейсбольных и баскетбольных сезонов. Но это были единственные темы, связывающие нас. Единственный язык любви между отцом и сыном.
– Представляешь, отец, «Бравс» осталось всего четыре игры. У них высокие шансы стать чемпионами, – сообщил я, когда мы ехали по мосту через Саванну.
– Когда у них есть такой парень, как Никро, победа почти в кармане. Помнишь, что он вчера выделывал на поле? Думаю, никто из ребят высшей лиги не смог бы отобрать у него мяч.
Под этим ответом скрывался молчаливый душераздирающий крик отца, неуклюже пытающегося хоть как-то выразить любовь к своему сыну. По-другому он не умел. Но я его понял, и этого было достаточно.
– Как ты оцениваешь свою нынешнюю команду? – поинтересовался отец.
– Надеюсь, кое-кого мы удивим, – отозвался я. – Кстати, не поможешь мне с тренировкой линейных игроков?
– А что, я бы не прочь.
К тому времени, когда мы, миновав Чарлстон, направлялись на остров Салливанс, Саванна уже прилетела из Нью-Йорка и была дома. Девчонки высыпали на крыльцо и опасливо поглядывали на деда.
– Девочки, вы осторожнее, – с улыбкой предостерег я дочерей. – Он хоть и большой мальчик, но дерется.
– Ваш папа шутит. Бегите ко мне и поцелуйте вашего деда, – велел отец усталым подавленным голосом, и я пожалел о своей неуместной шутке.
В дверях показалась Салли: стройная, темноволосая, загорелая и серьезная. Она подбежала к тестю и обняла его. У нее хлынули слезы, а он стал кружить ее, потом опустил на землю и уткнулся ей в плечо.
Тут из дома вышла Саванна, и произошло нечто, чему я не нахожу объяснения. Я видел, как отец и моя сестра бросились навстречу друг другу, и это затронуло какую-то очень глубокую, прежде неподвижную струну моей души. Отклик был инстинктивным; он исходил от чего-то, укорененного во мне, присущего роду и непроизносимого, но что я, ощутив, теперь могу описать. Этот резонанс был вызван не встречей отца и Саванны – то была яростная музыка крови, неистовства и моего единства с ними. Красота и страх кровного родства, невыразимость семейных уз – вот что вызывало во мне обжигающий ужас и одновременно наполняло благоговейной любовью. Отец – источник нашей жизни и всех наших слез, – не стесняясь, рыдал. Слезы были водой, соленой водой, и за отцовской спиной плескался океан. Я вдыхал запах океана, ощущал вкус собственных слез; море и боль внутри меня выплескивались наружу, в залитый солнцем мир. Дочери, видя меня плачущим, тоже стали всхлипывать. История нашей семьи – это история соленой воды, лодок и креветок, слез и штормов.
Я смотрел на свою сестру-близнеца, красивую, перестрадавшую, на ее руки со шрамами, обнимавшие отцовскую шею, на ее глаза, с детства видевшие то, чего не дано другим. Возможно, эти кошмары сломали бы ее, если бы не ее власть над языком – сильная, способная очистить пережитое и обратить весь его ужас в изумительные стихи, врезавшиеся в сознание современников. Талант, превращающий горе и страдания в жизнеутверждающую красоту… Я разглядывал свою жену, вошедшую в нашу семью и научившуюся терпимо относиться к целому выводку родовых демонов. Она сделала это, поскольку любила меня, хотя я и не был в состоянии ответить на ее чувства, не мог помочь ей ощутить себя нужной и желанной, невзирая на все попытки… Я наблюдал за своими дочерьми, которых любил настолько совершенной любовью, что она казалась никак не связанной со мной. И все потому, что мне хотелось сделать своих девочек ни в чем не похожими на меня; чтобы у них не было детства, подобного моему, и они подходили бы ко мне, не опасаясь, что отец может ни с того ни с сего ударить. Через их детство я пытался восстановить свое собственное, сделать его таким, каким оно мне представлялось в мечтах. Через своих дочек я пытался изменить мир.
Ближе к вечеру мы погрузили в машину сумку-холодильник с пивом и корзину с едой и устремились в сторону Чарлстона. Не доезжая до города, мы свернули к Шем-крик, где находился причал для лодок ловцов креветок. На волнах покачивалась всего одна лодка.
– Умеешь управлять такой штуковиной? – спросил я отца, указывая на лодку.
– Вообще-то нет, но мог бы научиться.
– Эта лодка зарегистрирована на имя капитана Генри Винго, – сообщил я. – Мамин подарок к твоему возвращению.
– Я не могу его принять.
– Не ты ли писал, что мечтаешь вернуться на реку? Мама решила тебе в этом помочь. Я одобряю ее поступок.
– Лодка, конечно, шикарная, – похвалил отец. – А как с добычей креветок в этом году?
– У хороших ловцов объемы очень даже приличные. Кстати, до начала моих тренировок остается еще целый месяц. Готов подработать у тебя помощником, пока ты не подыщешь себе другого.
– Согласен платить тебе шесть центов с фунта, – заявил отец.
– Хочешь поймать меня на дешевку? Не выйдет, папа. Теперь другие расценки. Десять центов с фунта.
– Поблагодари свою мать, – улыбнулся отец.
– Она хочет увидеться с тобой.
– Пока не знаю.
– Я же не говорю, что прямо сейчас. Отныне ты свободен, найдешь время. А теперь заводи мотор и погнали к реке Уондо [221]221
Уондо – приливно-отливная река. Начинается в пределах штата Южная Каролина и вблизи Чарлстонской гавани впадает в реку Купер.
[Закрыть].
За час до заката мы вошли в главный канал Чарлстонской гавани. Вода сверкала золотистыми оттенками. С берега доносился звон колоколов церкви Святого Михаила; нас окутывал влажный пряный аромат старого города. Отец провел лодку под железными громадами двух мостов через реку Купер. Навстречу нам со стороны Северного Чарлстона двигался белоснежный сухогруз. Мы помахали кораблю, и капитан ответил нам приветственным гудком. Затем мы сделали поворот правым бортом и оказались в реке Уондо. Высота прилива была настолько большой, что отцу не требовалось заглядывать в навигационную карту. Проплыв милю, мы достигли места, где река плавно изгибалась. Сразу у берега начиналось обширное болото и, насколько видел глаз, не было ни одного дома.
– Том, почти самое время, – объявила Салли, зайдя в рубку.
– Время для чего? – удивился отец.
– Для сюрприза в честь тебя и Саванны, – ответила Салли, посмотрев на часы.
– Мама, какой сюрприз? – стали выпытывать девочки.
– Потерпите. Если я расскажу, это уже не будет сюрпризом.
Мы купались в темной и теплой речной воде и ныряли с носа лодки. Наплававшись, мы открыли корзину, разложили еду и отметили возвращение отца шампанским. Потом Саванна с отцом, взявшись за руки, встали возле борта.
Я пытался придумать нужные слова, но в голову ничего не приходило. Я научился вслушиваться в мерные звуки сердца и узнал то, что может здорово пригодиться в дальнейшем. Я находился в окружении своей семьи, и у них все было хорошо. Я молился о том, чтобы с ними всегда все было благополучно, а я умел бы довольствоваться тем, что имею. Я родился на Юге и многое от него вытерпел, но молю тебя, Боже: дай мне сохранить то, что у меня есть. Господи, я обыкновенный учитель и обыкновенный тренер. Это все, что я могу, но мне этого достаточно. Но черные волны, черные волны, Господи. Они поднимаются у меня внутри, и меня охватывает восторг и желание благодарить Тебя. Я слышу их и хочу положить свои мечты на музыку. Когда они приходят, мне кажется, что это ангел ослепляет розой мои глаза, и из чистых подводных глубин, где обитает тайный экстаз, сами собой поднимаются длинные хвалебные строки.
По ночам ко мне приходит белый дельфин, поющий в реке времени и окруженный тысячью других дельфинов. Он приносит мне горячие приветы от Принца приливов, выкрикивая: «Винго, Винго, Винго!» Господи, мне достаточно и этого. Достаточно.
– Пора, Том, – скомандовала Салли, поднимаясь и целуя меня в губы.
Вся наша семья собралась на носу лодки, ожидая окончания дня.
Громадное красное солнце начало медленно опускаться, цепляясь за деревья на западном краю неба, и одновременно по другую сторону реки, из-за других деревьев, в красноватой мантии стала появляться луна. Она напоминала диковинную огненную птицу. На мгновение оба светила замерли, словно приветствуя друг друга, и продолжили свое движение в завораживающем танце света над кронами дубов и пальм.
Отец смотрел на этот извечный ритуал светил, а я смотрел на отца, и мне казалось, что сейчас он снова заплачет. Я представлял, каково ему после нескольких лет тюремной жизни очутиться в родном мире прибрежных низин. Девчонки радостно вопили, обращаясь то к солнцу, то к луне.
– Завтра выйду на лов, – пообещал отец.
Саванна молча обняла меня за талию. Мы прошли на корму.
– Потрясающий сюрприз, Том, – улыбнулась сестра.
– Я так и думал, что тебе понравится.
– Доктор Лоуэнстайн передавала тебе большой привет, – сообщила Саванна. – Она встречается с каким-то юристом.
– Она мне писала. А ты хорошо выглядишь, сестренка.
– Том, я этого достигну, – пообещала Саванна, глядя на скольжение солнца и луны. – Цельности. Все возвращается. Все есть круг.
Луна успела подняться и приобрести серебристый оттенок. Саванна встала на цыпочки, вскинула вверх руки и крикнула нетвердым, но убежденным голосом:
– Мама, сделай так еще!
На этой ноте надо бы закончить свое повествование. Но я обещал рассказать все.
Каждый вечер после тренировки я направляюсь домой по улицам Чарлстона, подняв откидной верх своего «фольксвагена». В это время всегда темно, воздух по-осеннему прохладен, ветер треплет мои волосы. Я сворачиваю на мост, где над гаванью светят звезды, бросаю взгляд на север и каждый раз сожалею, что людям не дано прожить две жизни. За моей спиной остается сверкающий холодноватыми огнями, невыразимо прекрасный Чарлстон. Впереди – дом на острове, где моего возвращения ждут жена и дочери. В их глазах я вижу одобрение и поддержку моей реальной жизни. Но в тот момент, когда я еду по мосту, я нахожусь во власти моей тайной жизни. Я твержу одно слово – молитву, хвалу, сожаление. Не могу сказать, зачем я это делаю и почему, однако каждый вечер, когда я спешу навстречу своему южному дому и южному укладу, я шепотом повторяю: «Лоуэнстайн, Лоуэнстайн».
