Текст книги "Принц приливов"
Автор книги: Пэт Конрой
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 47 страниц)
Когда Саванна закончила чтение, зал разразился громом аплодисментов. Все встали и несколько минут хлопали нашей сестре. Я с трудом отговорил Люка от намерения подбежать к Саванне и подхватить ее на плечи. Брат удовольствовался несколькими оглушительными хвалебными воплями, а я, самый сентиментальный в нашей семье, наклонился к якобы развязавшемуся шнурку и кончиком галстука вытер слезы.
Впоследствии мы с Люком с восторгом вспоминали, как в тот мартовский вечер оказались свидетелями триумфального дебюта Саванны в непримиримом и беспощадном мире нью-йоркского поэтического андеграунда. Самые приятные и удивительные впечатления о Нью-Йорке у меня связаны, пожалуй, с тем вечером. После банкета в ресторане «Коуч-хаус» мы засиделись допоздна: наблюдали за плывущей над горизонтом луной, явно вдохновленной триумфом Саванны, выпивали, болтали с друзьями сестры; те восхищались легкостью, с какой уроженка Южной Каролины сумела воспламенить сердца рожденных в мире камней.
Если бы я покинул Нью-Йорк на следующий же день, то, возможно, полюбил бы этот город. Но мы с Люком задержались там на неделю. Саванна захотела показать нам, почему любит Нью-Йорк и почему ни за что не вернется на Юг. Мы накупили всякой всячины в универмаге «Мейси», сходили на матч «Нью-Йорк янкиз» [22]22
Бейсбольная команда высшей лиги.
[Закрыть], прокатились по кольцевой линии метро и устроили импровизированный пикник на смотровой площадке Эмпайр-стейт-билдинга. Саванна со знанием дела посвящала нас во все приятные и впечатляющие стороны нью-йоркской жизни. Но в городе существовали и иные стороны – мрачные и непредсказуемые; сестра не принимала их во внимание, водя нас по Манхэттену.
Все в том же квартале Гринвич-Виллидж, на западной части Двенадцатой улицы, мы получили гнусное, но не менее впечатляющее представление о Нью-Йорке. Мы брели по улице, застроенной старыми домами из бурого песчаника. На крыльцо одного из них вышла старуха; прихрамывая, она начала спускаться по ступенькам. За ней ковылял такой же старый карликовый пудель. Хозяйке приходилось останавливаться и ждать, пока пес одолеет очередную ступеньку. Движения обоих были неуклюжими, однако и старуха, и собака двигались с достоинством, сохраняя невозмутимое спокойствие. Хозяйка и пудель были удивительно похожи; чувствовалось, что они давно живут вместе и вместе гармонично стареют. Сойдя на тротуар, старуха не заметила человека, внезапно появившегося у нее за спиной, а мы не успели ее предостеречь. Человек этот был быстр и точен; он точно знал, что ему нужно. Он схватился за золотые сережки в ушах старухи и дернул что есть силы; у той подогнулись ноги, она рухнула на тротуар. Мерзавец выдрал серьги прямо из мочек. Затем он дернул за золотое ожерелье на ее шее и порвал его. Старуха закричала. Из травмированных мочек текла кровь. Грабитель ударил ее по лицу, и старуха затихла. С наигранным безразличием подонок двинулся дальше. Он не бежал, а шел как человек, которому некуда спешить. Однако он допустил серьезную тактическую ошибку: у него на пути оказались двое парней по фамилии Винго, уроженцев Южной Каролины.
Наше южное воспитание не было безупречным. В нем хватало неприглядных и отвратительных сторон. Но отношение к парням, равнодушно калечащим старух, было однозначным. Заметив нас и услышав отчаянный свист Саванны, дувшей в «полицейский» свисток, грабитель пересек улицу и бросился бежать. Люк метнулся ему наперерез, а я оказался у него за спиной, преграждая путь к отступлению. Позади меня послышался звон разбитой бутылки. Преступник выхватил нож, негромко щелкнула пружина, и я увидел мелькнувшее лезвие.
– Сейчас получишь, хрен недососаный, – пригрозил грабитель.
Он бросился ко мне, выставив нож. Замерев посреди улицы, я одним движением выдернул брючный ремень и намотал на руку, оставив примерно фут кожаной полосы с болтающейся пряжкой. Этот подонок метил мне в горло, но я увернулся и взмахнул ремнем. Пряжка въехала ему по скуле, распоров кожу под глазом. Преступник взвыл и выронил нож. Он успел лишь взглянуть на меня, поскольку в следующее мгновение получил неожиданный удар от бывшего лайнбекера [23]23
Лайнбекер – один из игроков защиты в американском футболе.
[Закрыть]Всеамериканской школьной лиги. Люк ударил его в спину и ткнул физиономией в капот стоявшего рядом спортивного «форда». Мой брат, держа грабителя за волосы, методично бил его головой о капот, ломая мерзавцу нос и оставляя вмятины на металле. Рядом стояла Саванна с осколком бутылки из-под кока-колы, нацеленным парню в шею. Вокруг нас собралась толпа жителей соседних домов, в основном людей немолодых. Наглость ограбления возмутила их. Кое у кого нашлось оружие. Толпа жаждала разорвать грабителя на куски, не дожидаясь полиции. К счастью для него, вдали уже слышался вой полицейской сирены. Вторая толпа, поменьше, окружила старуху. Ее усадили на ступеньку крыльца. Старуха тихо плакала, пудель лизал ей окровавленные уши.
– Замечательный город ты выбрала для жизни, – сказал Саванне Люк, вдавливая нос грабителя в капот. – А какая замечательная мразь в этом городе.
– Такое могло случиться где угодно, – оправдывалась Саванна. – Все равно это самый великий город в мировой истории.
– Спроси у той старухи, считает ли она этот город самым великим.
Нью-Йорк неистощим на контрасты и непрестанные испытания как для его обожателей, так и для всех остальных. На каждом углу жизнь разворачивается тысячью граней и оттенков, где прекрасное и омерзительное переплетаются удивительным образом. Город с избытком событий и странных людей.
На протяжении той памятной недели мы с Саванной никак не могли отговорить Люка от помощи каждому встречному выпивохе. Люк был так устроен, что не мог равнодушно пройти мимо этих беспомощных опустившихся людей, валяющихся на тротуарах или сидящих возле дверей обветшалых домов. От них несло перегаром и блевотиной. Люк расталкивал их, поднимал на ноги, отряхивал грязь с одежды и убеждал внимательней относиться к своему здоровью. Затем он совал им в карман долларовую бумажку, наивно полагая, что она будет израсходована на еду. Саванна пыталась убедить Люка, что, очухавшись и обнаружив чудесным образом появившийся доллар, несчастный тут же напьется снова.
– Да пойми ты, они совершенно счастливы, – втолковывала Саванна. – Это мне объяснил полицейский, когда по неопытности я решила помочь какому-то забулдыге.
Но Люк оставался глух к ее доводам и продолжал возиться с каждым пьяницей, попадавшимся нам на глаза. Однажды мы забрели в небольшой парк на Седьмой авеню. Там на деревянной скамейке растянулся парень. На вид ему было лет шестнадцать или семнадцать. Люк попытался осторожно его растолкать; тот не реагировал. Тогда мой брат перевернул парня – тот был мертв. Скорее всего, смерть наступила несколько часов назад. В кармане его плаща мы нашли иглу от шприца и водительские права с адресом. Парень был жителем города Роли в Северной Каролине.
– Он был совершенно счастлив, Саванна, – мрачно произнес Люк, глядя, как санитары «скорой помощи» уносят труп.
Этот погибший наркоман не выходил у Люка из головы, поскольку тоже был южанином. Мой брат не верил, что уроженец Юга, выросший совсем в других, куда более благоприятных условиях, может счастливо жить на полосе земли между Гудзоном и Ист-ривер. Чтобы стать ньюйоркцем, южанин должен измениться до неузнаваемости – так считал Люк. Этой своей теорией он поделился с нами за завтраком, когда мы жевали круассаны и запивали их кофе с ликером.
– Пойми, Саванна, это как если бы улитка пыталась стать трамваем, – убеждал Люк, тыча в сестру круассаном. – Такое просто невозможно. Потом сама поймешь. Как ни строй из себя жительницу Нью-Йорка, ты южанка до мозга костей. Эти корни не вырвать.
– Оказывается, мой брат – провинциальный философ с Юга, – улыбнулась Саванна, наливая нам еще по чашке кофе.
– Можешь называть меня провинциалом с Юга, – разрешил Люк. – Беда южан, что они ненавидят ниггеров, и не только. У меня же нет ненависти ни к кому, кроме ньюйоркцев. Я учусь ненавидеть восемь миллионов подонков, которые позволяют сосункам помирать на скамейках и спокойно перешагивают через стариков, валяющихся у подъездов. Мне этого не понять.
– Люк, разве тебе не понравились мои друзья? – спросила Саванна.
– Они ничего. Не потрясающие, но сойдут. Хочу быть предельно честным. Я же видел, как они пялились на нас с Томом. Надо же, приехали из Южной Каролины и умеют говорить. А этот… даже не знаю, как его назвать… который представлял тебя на выступлении. Стоило мне открыть рот, как он начинал потешаться.
– Ему очень понравился твой южный акцент. Он мне потом сказал: «Такое ощущение, что смотришь кино».
– Это не кино. Он говорил с Люком Винго. Я бы тоже мог над ним посмеяться. Уверен, он в жизни не поймал ни одной рыбины. Он хоть рыбу в реке видел? Или только в супермаркете?
– Люк, этот человек – поэт и интеллектуал, – возразила Саванна, утомленная разговором. – Ловить рыбу не его работа.
– Его работа – подтрунивать над теми, кто ловит рыбу? И почему он так странно себя ведет? Какие-то жесты непонятные.
– Люк, он гомосексуалист. Не он один. Многие из моих друзей.
– Ты серьезно? – после напряженной паузы уточнил Люк. – Так он из тех, кто вместо девчонок забавляется с парнями?
– Представь себе.
– Что же ты молчала? – разволновался Люк. – Оказывается, он куда интересней, чем я думал. Много слышал про таких ребят, но никак не предполагал, что увижу своими глазами. Я бы задал ему несколько вопросов… научного характера. Я не все понимаю в их процессе, он бы мне подробно объяснил.
– Какое счастье, что Люк не узнал об этом раньше, – простонал я.
– Люк, это глубоко личные вещи, – добавила Саванна.
– Личные? Да ему вообще плевать на все личное.
– С чего ты взял? – Сестра начала раздражаться.
– Посмотри, где он обитает. В этом проклятом Нью-Йорке! Человек, которому дорого личное, никогда не будет здесь жить. Никакого уединения.
– Ты ошибаешься, Люк. Тот, кто стремится к интимности, кто не хочет вторжений в свою частную жизнь, поселяется в Нью-Йорке. Здесь ты можешь трахаться с орангутангом или попугаем – это никого не волнует.
– Отлично, сестренка. Если меня когда-нибудь потянет совокупляться с попугаями или со штучками от «Санбим» [24]24
Компания, производящая бытовые электроприборы.
[Закрыть], попрошу тебя подыскать мне квартиру. Ты права, у нас в Коллетоне такие фокусы не проходят. Но я все-таки хочу, чтобы ты помнила, откуда родом. Страшно, если ты станешь такой же, как твои друзья.
– Люк, я терпеть не могу места, где родилась и выросла. Потому и перебралась в Нью-Йорк. Я хотела полностью убежать от прошлого. Мне ненавистно все, что связано с детством. Я люблю Нью-Йорк, поскольку здесь мне ничто не напоминает о Коллетоне. Все, что здесь есть, никак не связано с моим детством, ни единой ниточкой.
– А мы с Люком напоминаем тебе о детстве? – вмешался я, уязвленный ее словами.
– Вы напоминаете мне о его светлой стороне, – порывисто ответила Саванна.
– Тогда давай напьемся и налопаемся до отвала.
– Этим ничего не изменишь, – вздохнула Саванна. – Том, как ты относишься к своему прошлому? Почему оно не причиняет тебе боли, как мне?
– Я о нем не думаю. Делаю вид, что его не было.
– Сестренка, дорогая, забудь, – добавил Люк. – Мы выжили. Главное, что мы теперь взрослые. Надо смотреть в будущее.
– Пока я не разберусь с прошлым, я не смогу думать о дальнейшей жизни. Поймите, братья, я измотана, мне что-то мерещится, слышатся голоса. Постоянно. Я ведь не просто пишу об этом. С самого приезда в Нью-Йорк я регулярно бываю у психиатра.
– Что тебе мерещится и какие голоса ты слышишь? – поинтересовался я.
– Обещаю, что обязательно расскажу до вашего отъезда. Обязательно. Но сейчас мне не хочется.
– Это потому, что ты ешь здесь разную дрянь, – заявил Люк, направляя свое недовольство Нью-Йорком на чахлый круассан. – Твой желудок не приспособлен к такой пище. У меня во Вьетнаме понос не прекращался из-за их азиатской жрачки.
– Люк, будь добр, помолчи, – оборвал я брата. – Саванна говорит о душевном расстройстве, а не о поносе.
– Откуда ты знаешь, умница, что душевное расстройство – это не мозговой понос? Механизмы нарушаются; у тела тысяча разных способов намекнуть нам: эй, дружище, что-то идет наперекосяк. Тело не соврет, его надо чувствовать.
Это случилось накануне нашего отъезда. Я проснулся среди ночи, услышав звуки, доносившиеся из комнаты Саванны. Мы с Люком спали на полу в гостиной. В окно светил уличный фонарь; завеса тумана смягчала свет. Я прислушался. Это был голос Саванны, испуганный и принадлежащий к иной реальности. Сестра говорила с теми, кого называла «прячущиеся». Я встал, подошел к ее двери и тихо постучал. Ответа не последовало. Тогда я открыл дверь и вошел.
Саванна сидела на постели, обращаясь к невидимому для меня миру, находившемуся у противоположной стены. Меня она даже не заметила, хотя я стоял совсем рядом. У сестры дрожали губы, изо рта текла слюна. Я вслушивался в ее слова.
– Нет, я не сделаю того, о чем вы просите. Даже ради вас. Как раз ради вас и не сделаю. Ни за что. Прошу, оставьте меня в покое. Не возвращайтесь. Никогда. Не вторгайтесь в мой дом. Не пущу вас больше. Мне надо работать, не могу работать, когда слышу ваши голоса.
Я подошел к сестре и тронул ее за плечо.
– Саванна, что случилось?
– Том, они опять пришли. Они всегда возвращаются.
– Кто возвращается? – спросил я, присаживаясь на кровать и рукавом вытирая Саванне губы.
– Они хотят причинить мне зло. Том, я их вижу. А ты?
– Дорогая, где они?
– У стены. И возле окна. Том, я вижу их очень отчетливо. Ты сейчас словно из сна, а они совсем настоящие. Слышишь? Слышишь, как они кричат на меня? Том, это плохо кончится. Я должна с ними бороться. Я не могу писать, когда они здесь. Они не уходят. Мучают меня. И не уйдут, они меня не слушаются.
– Кто они, Саванна? Расскажи мне.
– Там. – Сестра указала на стену. – Они висят на стене. Неужели ты их не видишь?
– Саванна, там никого нет. Просто у тебя опять галлюцинации. Все твои видения нереальны, уверяю тебя.
– Реальны. До жути реальны. Реальнее нас с тобой. Они говорят со мной. Ругают меня. Страшные слова. Ужасные.
– Как они выглядят? Может, я смогу помочь тебе.
– Смотри. – Сестра наклонилась ко мне, дрожа всем телом. – Ангелы. Линчеванные. Висят на стене. Десятки. Кричат. Кровь капает с их гениталий. Кричат на меня. Говорят со мной. Том, прошу тебя, заставь их умолкнуть.
– Я с тобой. Послушай, Саванна, все эти ангелы существуют лишь в твоей голове. Их нет ни здесь, ни вообще в мире. Они живут лишь внутри тебя. Постоянно напоминай себе об этом. Поверь в это – и сумеешь их победить. Я знаю. Запомни, я это уже видел. Ты можешь их прогнать. Просто наберись терпения. На это нужно время.
– Том, что случилось в тот день? Там, в доме?
– Саванна, не думай об этом. Ничего не случилось. Это лишь твое воображение.
– Том, они здесь. Возле двери. Расстегивают свои пояса, кричат. У них черепа вместо лиц. Кричат. И тигр здесь. Он тоже кричит. Мне не выдержать их криков. Том, повтори, что мне все это мерещится. Мне нужно слышать твой голос. Том, они испражняются, стонут и кричат.
Слова сестры очень меня встревожили.
– Саванна, когда ты начала слышать их голоса? Раньше у тебя бывали только видения. Ты уверена, что слышишь их?
– Собаки. Черные собаки. Черные и поджарые. С человеческими голосами. Когда появляются черные собаки, остальные замолкают. Ангелы затихают. Тигр относится к ним с почтением. Том, эти доберманы правят темным миром. Страшнее всего, когда они ко мне приближаются. Том, они будут меня мучить.
– Никто не будет тебя мучить. Я рядом. Никому не позволю до тебя дотронуться. Если кто-то из них к тебе приблизится, я его убью. Я достаточно силен и справлюсь с ними. Я сделаю это, обещаю. Слышишь? Меня очень тревожит, что с тобой такое творится. Мне больно за тебя. Уж лучше бы они угрожали мне. Тогда бы я очистил комнату от всех тигров, собак и ангелов. Я бы перебил их всех, и больше нам ничего бы не угрожало.
– Том, ты не знаешь, каково жить, когда они приходят. Потом я очень долго избавляюсь от них. Мне тяжело с ними сражаться. Они очень воинственны.
– Прошу тебя, объясни подробно, кто они такие и откуда появляются. Если я не пойму их особенности, я не смогу помочь тебе. У меня никогда не было галлюцинаций. Они что-то вроде снов или кошмаров?
– Хуже. Гораздо хуже. Да, напоминают кошмары. Но вся разница в том, что ты не спишь. И знаешь, что не спишь. Они возникают, когда ты болен и беспомощен и у тебя нет сил прогнать их, когда чуют твою слабость, когда улавливают твое желание умереть. Ты должен бороться с ними, но у тебя нет на это сил. Их слишком много. Тысячи. Им нет числа. Я пыталась их скрывать, особенно от вас с Люком. Делать вид, что их нет. Но сегодня вечером они явились. Это случилось, когда мы шли по улице сквозь туман. На каждом фонарном столбе висел ангел. Сначала они молчали, потом начали стонать и множиться. Вскоре они уже свисали из каждого окна, истекая кровью. Они всегда приходят, чтобы мучить меня. Я их предчувствовала. Мне ни в коем случае нельзя было соглашаться на это выступление. Оно отняло у меня очень много энергии. Я совсем ослабла. Мне нечего им противопоставить.
– Зато у меня есть силы, уж я им покажу. Но как это сделать? Я ведь не вижу и не слышу их. Для меня эти твари нереальны, и я не понимаю, почему они столь реальны для тебя.
– Том, им смешно, что я к тебе обращаюсь. Они хохочут. Все. Доберман говорит: «Он тебе не поможет. Никто не спасет тебя от нас. Никто на всей земле. Никто и пальцем нас не тронет. Другие не верят в нашу реальность, потому что мы только из твоего мира. Мы раньше появлялись и будем появляться. Снова и снова. Пока ты не последуешь за нами. Мы ждем тебя».
– Не слушай их, Саванна. Это твоя болезнь. Их нет. Это твоя боль прорывается таким способом, порождая жуткие картины. Но я здесь. Ты ощущаешь мое присутствие. Чувствуешь мои прикосновения. Все это реально. Саванна, я твой брат. Любящий тебя человек.
Сестра повернулась ко мне. По ее лицу струился пот, безутешные глаза были полны отчаяния.
– Нет, Том, я не могу доверять твоему голосу.
– Но почему? – удивился я.
– Потому что они умеют использовать любые голоса. Помнишь, когда я впервые вскрыла себе вены?
– Такое не забудешь.
– Тогда они говорили чужими голосами. Черные собаки. Их набилась целая комната. Их глаза сверкали в темноте. Они скалили свои жуткие зубы. Все, кроме одного. У того была добрая морда. Этот добрый пес обратился ко мне, но я ему не подчинилась.
– Что он сказал, Саванна?
– «Саванна, покончи с собой. Ради блага семьи, ты ведь любишь нас». Сначала добрый пес просил меня маминым голосом.
– Но ведь это была не мама.
– Я закричала: «Нет!» Я поняла, что это уловка. Но потом услышала папу, он велел мне убить себя. Его голос был приятным и убедительным. Это было не самое худшее. Добрый пес наклонился к моему уху. Его морда находилась возле моего горла. Он произнес с искренней любовью: «Убей себя. Прошу, убей, чтобы семья больше не страдала. Если ты нас любишь, Саванна, возьми бритву. Я помогу тебе это сделать. Помогу». Вот так я вскрыла себе вены в первый раз. Тогда никто не знал о голосах. Я не представляла, кому в Коллетоне могу рассказать о галлюцинациях.
– Но ты ведь не подчинишься им сейчас? Правда, Саванна? Ты не станешь выполнять их приказы?
– Нет. Они задержатся надолго, но сейчас я научилась справляться с ними. Я выдержу. Обещаю. Иди спать. Прости, что разбудила тебя.
– Я останусь с тобой, пока они не уберутся.
– Том, только в одиночестве я могу сражаться с ними. Это единственный реальный способ. Пожалуйста, возвращайся в постель. Мне стало лучше. Спасибо, что проснулся и поддержал меня.
– Меня угнетает, что я ничем не могу тебе помочь. Я не умею воевать с теми, кого не вижу и не слышу.
– Я умею, – отозвалась Саванна. – И должна. Спокойной ночи, Том. Очень тебя люблю.
Я поцеловал сестру и прижал к себе. Ладонями я вытер пот с ее лица и еще раз поцеловал.
Подойдя к двери, я обернулся. Саванна сидела на постели, откинувшись на подушки, и готовилась к новой схватке.
– Саванна, забыл тебя спросить. Тот голос, что упрашивал тебя покончить с собой. Чей он был?
Сестра взглянула на меня, своего брата-близнеца.
– Это был самый добрый и потому самый жуткий из всех голосов. Тот пес говорил твоим голосом, Том. Самым дорогим для меня.
Когда я вернулся в гостиную, Люк не спал. Он сидел у стены, курил сигарету и смотрел на дверь комнаты Саванны. Люк махнул мне рукой. Я подошел и опустился рядом.
– Том, я все слышал, – прошептал Люк, пуская колечки дыма в сторону папоротников, росших у Саванны в гостиной. – Наша сестренка совсем свихнулась. У нее голова забита совиным пометом.
– Не все так просто, – возразил я, задетый словами брата.
– Почему она не верит, когда ты объясняешь ей, что там никого нет?
– Потому что кто-то все-таки есть, Люк. В этом вся загвоздка.
– Никого там нет. Очередная психологическая срань. По-моему, Саванне это просто нравится.
– Люк, не повторяй за матерью. Она не понимает, насколько Саванна больна.
– Знаешь, мне страшно, когда у Саванны все это начинается. Хочется сбежать подальше. Когда Саванна общается со стенами, она становится другой, абсолютно чужой. А потом начинает винить семью, отца с матерью. Но если они были такими чудовищами, почему мы с тобой не видим собак на стенах? Почему у нас не поехала крыша, как у Саванны?
– Люк, откуда ты знаешь, что на нас это не отразилось?
– Мы с тобой, Том, не свихнутые. Нормальные парни. Особенно я. Правда, тебя иногда заносит, но это наверняка от книжек. Те, кто любит читать, всегда малость с приветом. Давай-ка завтра вытащим ее отсюда и увезем в Коллетон. Возьму ее на лодку, будет ловить креветок. Соленый ветер быстро прочистит ей голову. Тяжелый труд – лучшее лекарство. Когда креветки прут косяком, тут уже не до завихрений. Только успевай поворачиваться. Писание стихов и чтение романов повреждает разум. Саванна – живой пример.
– А ты живой пример того, что ловля креветок приводит к тому же, – раздраженно заметил я. – Люк, наша сестра больна. Ее болезнь ничуть не легче рака мозга или чего-нибудь подобного. Надеюсь, теперь тебе понятно?
– Не злись на меня, Том. Прошу, остынь. Я пытаюсь понять, но по-своему, а не по-твоему. Мне было бы куда спокойнее, находись Саванна рядом. Мы жили бы вместе, и я бы поддерживал ее. Думаю, я сумел бы помочь.
– Она вспоминала тот день на острове.
– Слышал. Зря ты не ответил ей, что ничего не было.
– Но это было.
– Мама уверяла, что не было.
– Мама уверяла, что отец нас никогда не бил, что мы – потомки аристократического рода. Люк, она сочиняла миллион разных разностей, и все они оказывались неправдой.
– Я мало помню тот день.
Я схватил брата за плечо и притянул к себе.
– А я, Люк, помню все, – зловеще прошептал я ему на ухо. – Каждую мелочь того дня, каждую мелочь нашего детства. Я жалкий обманщик, врущий самому себе, что ничего не помню.
– Ты давал слово, что никогда не заикнешься об этом. Мы все клялись. Некоторые вещи нужно вычеркивать. Забвение – лучший способ. Не хочу вспоминать то, что было. Не желаю. Сестре это не поможет. Уверен, что сама она ничего не помнит.
– Ладно, – вздохнул я. – Только не делай вид, что того дня не существовало. Когда ты заявляешь об этом, я сам готов свихнуться. Люк, в нашей семье слишком часто притворялись и слишком многое скрывали. Полагаю, мы все дорого заплатим за свою неспособность смотреть правде в лицо.
– Думаешь, Саванна как раз этим и занимается? – вспылил Люк. – Когда говорит с ангелами и собаками, когда слюна капает ей на ноги, когда ее отправляют в психушку. Пытается взглянуть правде в лицо?
– Нет. Но правда просачивается отовсюду. Сомневаюсь, что у Саванны меньше смелости, чем у нас. Только у нас получилось загнать правду поглубже, а ей не хватает сил.
– Она чокнулась из-за своих стихов.
– Нет, из-за того, о чем ей приходится писать. Она размышляет о девочке, росшей в Южной Каролине. О том, что ей ближе, что она лучше всего знает. О чем, по-твоему, она должна рассказывать? О зулусских подростках или об эскимосах-наркоманах?
– Вот и сочиняла бы о том, что ее не ранит, и не приманивала бы этих собак.
– Люк, все ее произведения рождаются из прошлого. Иначе не было бы поэзии.
– Меня это пугает, Том. Однажды она, чего доброго, покончит с собой.
– Саванна сильнее, чем кажется. Ей хочется творить, это смысл ее существования. В ее голове не хватит собак, чтобы заставить ее бросить стихи… Давай спать. Завтра нам предстоит долгий путь.
– Нельзя оставлять ее в таком состоянии.
– Придется. Из этого состоит почти вся ее жизнь.
– Том, послушай меня внимательно. Я не понимаю, что творится с Саванной. Не дано мне этого понять. Но я не меньше тебя люблю нашу сестру.
– Знаю, Люк, и Саванна тоже знает.
В ту памятную нью-йоркскую ночь я так и не сомкнул глаз. Вместо сна я раздумывал о том, как все мы достигли этой временной точки, какие радости и печали каждый из нас унес с острова нашего детства и как каждый из нас играл свою неизменную роль в гротескной семейной мелодраме. С раннего возраста на плечи Саванны взвалили тяжкий груз эмоционального идиотизма. Потрясающая восприимчивость сделала ее открытой для всех жестокостей и разочарований. Мы превратили ее во вместилище семейной хроники, густо пропитанной горечью и сарказмом. Позже я осознал: искусственный, но неумолимый выбор делает одного из членов семьи кем-то вроде семейного чокнутого; все неврозы, дикости и страдания оседают на впадинах и выступах самой тонкой и самой уязвимой души. Безумие атакует эти добрые и мягкие глаза, подрезает сухожилия на нежных руках. Когда же Саванне навязали роль семейной чокнутой? Когда это решение было принято? Вызвало ли оно одобрение других членов семьи? Наконец, согласился ли с ним я, брат-близнец Саванны? Нет ли моей вины в том, что по стенам ее комнаты висят кровоточащие ангелы, и могу ли я сбросить их оттуда?
Я пытался думать о наших ролях. Люка наделили ролью простого и сильного парня. Он страдал, таща на себе тяжкий груз умственно отсталого. Свое бесхитростное чувство справедливости и долга он превратил в фетиш. Старший ребенок в семье, к тому же не блещущий успехами в школе, Люк принимал на себя внезапные вспышки отцовской ярости. Словно покалеченный пастух, он торопился отогнать нас в укрытие до того, как примет на себя шквал отцовского гнева. Ущерб, нанесенный душе Люка, трудно было заметить, как трудно измерить всю безысходность его роли в семье. Из-за громадной физической силы Люк часто казался воплощением спокойствия. У него была душа крепости, и он слишком долго смотрел на мир сквозь крепостные бойницы. Все, о чем ему хотелось сказать, всю свою философию Люк выражал исключительно телом. Его раны были внутренними, и я сомневался, осознает ли он их когда-нибудь. Я знал, что ему не дано понять неутихающую войну, которую Саванна вела с прошлым, все хитроумные маневры ее внутренних демонов, донимавших сестру не во сне, а наяву. В равной степени я сомневался и в способности Саванны вникнуть в серьезность дилеммы Люка – бесконечную цепь разрушительных обязательств, которые он тащил на себе. Он действовал, следуя зову сердца. Его поэзия выражалась не в словах. Мой брат не был ни поэтом, ни психопатом. Люк был человеком действия, и тяжеленная семейная ноша легла на его плечи лишь потому, что он родился первым.
А я? Кем стал я, сидящий без сна, выбитый из колеи невидимыми ангелами, кишащими в спальне сестры? Какой была моя роль? Оттенок величия или поражения она несла? Моим предназначением в семье была нормальность. Уравновешенный ребенок, призванный управлять и проявлять хладнокровие. «Тверд как скала», – так мать говорила обо мне своим друзьям. Пожалуй, довольно точная характеристика. Я рос вежливым, сообразительным, общительным и религиозным. Пример стабильности. Нейтральная страна, семейная Швейцария. Символ правильности. Я с пиететом относился к образу идеального ребенка, о котором мечтали мои родители. Вот так, с вечной оглядкой на правила приличия, я вступил во взрослую жизнь, робкий и готовый ублажать других. И пока моя сестра кричала и сражалась с черными псами из подсознания, а мой брат спал как младенец, я бодрствовал, понимая, что прошедшая неделя имеет для меня чрезвычайную важность. К тому времени я был уже шесть лет женат, работал школьным учителем и тренером и вел обыкновенную, посредственную жизнь.
