Текст книги "Принц приливов"
Автор книги: Пэт Конрой
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 47 страниц)
– Стой на месте, – велел Люк сестре. – Я сейчас загоню Цезаря в клетку.
– Давай, иначе я и Цезаря отправлю к праотцам, – пообещала всхлипывающая Саванна.
Раненый тигр повернулся и поковылял к Люку. Челюсти Цезаря были в крови. Он пострадал не меньше нас и не понимал, что произошло за эти бешеные секунды. Увидев стул, тигр взмахнул лапой и сломал переднюю ножку. Однако Люк упрямо подгонял его к задней двери.
– Давай, парень. Возвращайся домой, Цезарь. Ты хорошо поработал.
– Люк, Цезарь умирает, – раздался голос матери.
– Нет, мама. Не говори так. Прошу тебя, не говори. Он нас спас. Теперь мы должны помочь ему.
Тигр брел к задней двери, оставляя кровавые следы, напоминающие странные розы. У клетки он обернулся и вошел в знакомое и надежное пространство. Люк захлопнул дверцу и запер ее.
Мы не могли смотреть друг другу в глаза. Мы просто повалились на пол и плакали навзрыд, словно сокрушенные ангелы. Снаружи бесновался ветер, радио продолжало передавать веселую музыку, не испытывая к нам ни малейшего сострадания. Мы горько рыдали, перепачканные кровью преступников. Она была не только у нас на руках и лицах. Стены, мебель, пол – везде остались следы жуткого побоища. Рядом со мной валялась статуя младенца Иисуса, целая, но тоже окровавленная. Менее чем за минуту мы с помощью тигра убили трех насильников, принесших в наш дом хаос и разрушение. Этому деянию суждено было переместиться в безжалостную череду наших будущих кошмаров. Мы уничтожили трех мерзавцев, однако в наших снах они будут восставать из праха и тысячу раз насиловать нас снова. Мир ужаса сделает их бессмертными, возродит их изуродованные тела. Они будут являться к нам в обличье злых правителей, мародеров и завоевателей, мы вновь ощутим на себе их дыхание и услышим треск разрываемой на нас одежды. Изнасилование – это преступление против сна и памяти, навечно застревающее в подсознании. На протяжении жизни каждого из нас эта страшно убитая троица будет снова и снова учить нас стойко выносить страдания. Телесные раны заживут, а вот ущерб, нанесенный нашим душам, скорее всего, будет невосполнимым. Жестокость пускает в сердце глубокие корни; она неизменно цветет, не зная смены времен года.
Мое тело сотрясалось. Мне было недостаточно просто закрыть глаза. Я прижал к векам ладони, не сразу сообразив, что они густо перепачканы кровью Рэнди Томпсона. Я чувствовал, как из меня на пол вытекает его сперма. В общем-то, он сказал правду: что-то во мне всегда будет принадлежать ему. Даже теперь, когда самого Рэнди уже нет в живых. Он испоганил и уничтожил целый пласт моего отрочества; он похитил мою картину мира, управляемого Богом, где небо и земля были актом божественного творения и проявлением божественной радости. Рэнди Томпсон осквернил мое представление о вселенной, с чудовищной наглядностью продемонстрировав, что не стоит верить пустым сказкам о рае.
Сколько времени мы пролежали на полу бойни, еще недавно бывшей нашим родным домом и святилищем? Где-то около четверти часа. Первым пришел в себя Люк.
– Мама, надо вызвать шерифа, – произнес он.
– Ни в коем случае, – рассерженно заявила мать. – Мы Винго. У нас слишком много гордости, чтобы посторонние узнали о случившемся сегодня.
– Но у нас в гостиной три мертвых человека. Это ведь требует какого-то объяснения, – настаивал Люк.
– Это не люди, – возразила мать. – Это животные. Звери.
Она плюнула на труп толстяка, изнасиловавшего Саванну.
– Мама, надо показать Тома врачу, – продолжал Люк. – Ему плохо.
– Где у тебя болит, Том? – спросила она.
Голос матери казался незнакомым. И со мной она говорила как с чужим мальчиком, пытающимся обмануть взрослых.
– Тома изнасиловали. У него до сих пор идет кровь.
Мать громко рассмеялась. Смех ее был безумным и совершенно неуместным.
– Люк, мужчина не может изнасиловать другого мужчину.
– Только тому парню этого не объяснили. Я видел, как он… кое-что делал с Томом.
– Хватит болтать! Нужно поскорее убрать трупы. Вы, ребята, отнесете их в лес подальше и закопаете. Мы с Саванной дочиста отскребем комнаты. К возвращению вашего отца здесь не должно остаться ни одного напоминания об этом зверье. Саванна, приди в себя. Все уже позади. Думай о чем-нибудь приятном. Допустим, о покупке нового платья. И оденься, а то стоишь тут голой перед братьями. И ты, Том, оденься. Немедленно. Перестань реветь, Саванна. Слышишь? Возьми себя в руки. Представь, ты плывешь на речном пароходе по Миссисипи. Играет музыка. Ты сидишь за столиком. На нем – бокал чудного вина. Тебе в лицо дует приятный ветерок. Палуба освещена луной. Вдруг откуда-то появляется изысканно одетый джентльмен и приглашает тебя на вальс. Его лицо тебе знакомо. Ты его видела в колонках светской хроники. Он принадлежит к одной из богатейших семей Нового Орлеана, занимается разведением чистопородных лошадей и питается исключительно устрицами и шампанским…
– Мама, что за ерунду ты несешь? – вмешался Люк. – Лучше позвони шерифу. Он точно знает, что надо делать в таких случаях. И ветеринару тоже. Цезарю срочно нужна помощь.
– К телефону не подходи, – отчеканила мать. – Здесь ничего не происходило. Ничего! Всем понятно? Ничего не было. Если ваш отец даже заподозрит, что у меня были интимные отношения с другим мужчиной, он больше ко мне не прикоснется. Ни один достойный молодой человек не женится на Саванне, если распространится слух, что она не девушка.
– Боже милосердный, – оторопело бормотал я, глядя на голые тела матери и сестры. – Господи, скажи мне, что все это было шуткой.
– Давай одевайся, Том. И поживее, – велела мать. – У нас куча работы.
– И все-таки мы должны сообщить об этом, – умоляющим тоном настаивал Люк. – Вас всех нужно показать врачу. И помочь Цезарю. Ведь он спас ваши жизни, мама. Эти люди убили бы вас.
– Их уже нет, а репутация семьи осталась. Представляешь, что будет, если об этом узнают? Что ждет Амоса с Толитой? А всех нас? Правда обрастет чудовищными слухами. Я не смогу пройтись по городским улицам без того, чтобы за моей спиной не шептались. Ты еще молод и не представляешь, какие сплетни поползут по Коллетону. Вдруг я была знакома с этим чудовищем? Вдруг тайком писала ему письма в тюрьму? В таком случае я получила по заслугам. Ты этого хочешь для своей матери? Нет, они не дождутся лакомого кусочка. Я не стану игрушкой в их руках.
– Мама, он мне всю задницу разорвал, – пожаловался я.
– Я запрещаю в своем доме изъясняться на таком отвратительном языке. Я не потерплю вульгарных словечек в устах своих детей. Я растила вас достойными и вежливыми людьми.
Мы с Люком погрузили трупы в кузов старенького грузовичка. Для остановки кровотечения мать дала мне женский гигиенический тампон. Когда мы уехали, мать с Саванной принялись отмывать пол, стены и мебель. На заднем дворе мать развела костер, в котором сожгла два безнадежно залитых кровью коврика и такое же бесповоротно испорченное кресло. Она всячески пыталась скрыть свое состояние (и прежде всего – свою надломленность) за кипучей деятельностью. Мать покрикивала на нас. Цезарь, невзирая на боль, не подпускал Люка к клетке. За все это время Саванна не произнесла ни слова, только плакала.
Трупы мы вывезли подальше в лес и похоронили в неглубокой могиле, выкопав ее под деревом, окруженным зарослями кудзу. Рыть глубже не имело смысла – на следующий год корни кудзу своим хитросплетением надежно скроют все следы погребения. Мы напряженно работали и молчали. Я не решался заговорить с Люком. Мне было стыдно, что он видел гнусности Рэнди. Шок от случившегося сменился невероятной усталостью, действующей как снотворное. Я сел на землю. Меня трясло, сил встать не было. Люку пришлось меня поднять и на руках отнести к грузовичку.
– Том, я понимаю, каково тебе, – сказал брат. – Очень жалею, что не пришел раньше. Но вообще-то я вернулся по чистой случайности. Забыл в сарае одну штуку. Представляешь, сейчас даже не помню, что именно. Иду назад и вижу: следы на дороге.
– Люк, мама совсем свихнулась.
– Нет, это временно. Она просто напугана. Нам нужно потерпеть и не задевать ее.
– Но почему она думает, что люди обвинят нас самих? По-моему, никто бы не стал нас упрекать. Люди прониклись бы к нам состраданием и оказали бы нам поддержку.
– Мама не допустит сочувствия со стороны посторонних. Ты сам это знаешь. Уж такая она. Нам нужно помочь друг другу и Саванне.
– И опять все наперекос. Ну почему в нашей чертовой идиотской семье всегда все делается не так?
– Мы же с детства слышали: семья Винго – особенная.
– Преступники изнасиловали троих особенных Винго. И были убиты. Жестоко. Так, что вся гостиная залита их кровью и завалена кишками. И после этого мы должны делать вид, что ничего не произошло?
– Это и есть особенность семьи, – заметил Люк.
– Дурь это, вот что. Сумасшествие. Болезнь. Получается, что из-за чокнутости мамы и папы мы тоже обречены на свихнутую жизнь? А потом и наши дети? И так – до скончания времен? Что теперь будет с Саванной? Ей и раньше приходилось несладко. Люк, я тогда чего-то не понял. О чем она говорила на мосту? Она видит каких-то собак на дне или на мясных крюках. Это наверняка от жизни с такими родителями. Что с ней будет дальше?
– Что должно быть, то и будет. Как и со всеми нами.
– А со мной? Что будет со мной? – выкрикнул я и снова заплакал. – Из такого дня не уйдешь, не заплатив. Два часа назад этот Рэнди всаживал мне в зад свою штуковину. Он держал нож у моего горла. Я думал, что умру. Он грозил отрезать от меня по кусочку. Представляешь, Люк? Он целовал меня и описывал, как будет убивать. Ты можешь представить, что убиваешь человека, которого минуту назад целовал?
– Не могу, – признался Люк.
– Люк, нам нельзя идти у мамы на поводу. Это неправильно.
– Уже поздно, Том. Все доказательства мы только что зарыли в землю. Теперь пришлось бы очень многое объяснять.
– Люди поймут наше состояние. Мы все находились в шоке.
– Через месяц ты и не вспомнишь о том, что было.
– Да проживи я пятьсот лет, я и тогда буду помнить.
– Лучше всего забыть. Что случилось, то случилось. Надо подумать, как помочь Цезарю.
Вернувшись, мы застали тигра на последнем издыхании. Он лежал, прислонившись к прутьям, и тяжело дышал. Когда Люк потрепал его по голове, Цезарь даже не зарычал. Люк прижался своей головой к его голове и погладил тигра по спине.
– Ты был хорошим парнем, Цезарь, – шептал Люк. – Настолько хорошим, что мы не имели права запирать тебя в этой вонючей клетушке. Ты показал себя настоящим тигром. Ты и раньше был потрясающим, Цезарь. Я буду сильно по тебе скучать. Ты был самым великолепным тигром, какие только водятся в мире. Клянусь тебе, это так.
У брата текли слезы, когда он приставил винтовку к голове тигра и нажал курок. Цезарь был его зверем, и Люк решил, что такой уход лучше агонии естественной смерти.
Я молча наблюдал за этой сценой, понимая, что не могу утешить брата. Вряд ли когда-нибудь я снова увижу, как парень из Южной Каролины оплакивает гибель бенгальского тигра.
К возвращению отца мы успели похоронить Цезаря и ликвидировать в доме все следы чудовищного события. Я вывел из сарая трактор и заровнял все отпечатки ботинок, оставленные бандитами на мокрой дороге. Мы с Люком нашли машину, украденную ими в Джорджии. На переднем сиденье валялась подробная карта нашего штата, где шариковой ручкой был обведен остров Мелроуз. Автомобиль мы столкнули с моста и утопили в протоке. Дом просто сверкал благодаря неистовому желанию матери удалить малейшее напоминание о зловещих визитерах. Дубовый пол она отдраивала металлической щеткой, не обращая внимания на стертые в кровь колени. Статуя Пражского младенца отмокала в ведерке, куда мать щедро плеснула нашатырного спирта; вода там была темно-красной. Саванна больше часа простояла в душе, одержимо отмывая все, что оставил толстяк. Мать велела нам с Люком переставить мебель. Ничто не должно оставаться таким, каким было с утра. Мы протерли окна, выстирали занавески, соскребли засохшие пятна крови с обивки стульев и кромок ковров.
В ожидании отца мать взбодрила себя выпивкой. Вернувшись, отец объявил, что поймал всего сорок фунтов креветок. В доме несло нашатырным спиртом и чистящей жидкостью. Отец пах, как всегда, креветками и рыбой, его нос не улавливал необычных запахов. Отец поставил возле раковины ведерко с рыбой и велел Люку и мне почистить ее, пока он моется в душе.
Мать пожарила рыбу. За ужином родители говорили так тихо, что я едва удерживался от желания заорать во все горло и опрокинуть обеденный стол. Саванна к ужину не вышла. Отец удивился ее отсутствию, и мать объяснила, что дочь слегка простыла и не хочет вылезать из теплой постели. Отец ничего не заподозрил. Он устал после долгого дня и сражения с ветром, который вдруг налетел с юго-востока. Мне пришлось собрать все самообладание, чтобы только не проболтаться об ужасах этого дня. Думаю, я был раздавлен не столько изнасилованием, сколько необходимостью скрывать случившееся. Эти требования мать возвела в ранг закона. За какой-то час, пока мы ели, я усвоил, что молчание может быть самой красноречивой формой лжи. Я ковырял вилкой кусок камбалы. Наверное, камбала всегда будет напоминать мне о крови Рэнди Томпсона на моих руках и о его языке внутри моего рта.
Перед приходом отца мать собрала нас в гостиной и с каждого взяла слово никогда и никому не рассказывать о происшедшем. Уставшим, но бескомпромиссным голосом она заявила: если мы хоть чуточку нарушим это обещание, она нам больше не мать. Она поклялась, что перестанет с нами общаться и вообще вычеркнет нас из своей жизни. Наше понимание или непонимание такого шага ее не заботило. Мать знала особенности провинциальных городишек и понимала, какую презрительную жалость вызывают в их жителях изнасилованные женщины. Удар по репутации был для нее страшнее всего.
Последующие годы мы строго соблюдали это соглашение. Даже между собой мы никогда не вспоминали о случившемся. Это был тайный завет, заключенный провинциальной семьей, известной своей глупостью и особой этикой, не раз заводившей упомянутую семью в тупик. Позор Винго стал личным позором каждого из нас.
Тем не менее Саванна нарушила данное слово, но сделала это безмолвно и с леденящим душу достоинством. Через три дня после того кошмара она впервые перерезала себе вены.
Наша мать воспитала дочь, которая умела молчать, но не умела врать.
Закончив историю, я взглянул на Сьюзен Лоуэнстайн. Некоторое время царила тишина, затем я произнес:
– Теперь вам ясно, почему меня рассердила детская книжка Саванны? Я не верю, что она напрочь забыла тот день, и не хочу, чтобы она превращала его в красивую сказочку.
– Но ведь тогда могла погибнуть вся ваша семья.
– Возможно, это было бы не самым плохим вариантом.
– Но что же может быть хуже?
– Сначала я тоже так думал. Но я ошибался. Это было нечто вроде разминки.
– Я не понимаю вас, Том. Что же тогда для вас самое тяжелое? Болезнь Саванны?
– Нет, доктор. Вы еще не знаете об уничтожении Коллетона. И про Люка я еще не рассказывал.
Глава 23
В мальчишечьей жизни тренер занимает важное место. Это главный аргумент в защиту моей бесполезной, как многим кажется, профессии. Хорошие тренеры, если им повезет, становятся для ребят почти отцами, воплощением мечты, поскольку собственные отцы редко дотягивают до этого идеала. Хорошие тренеры лепят характер, умеют убеждать и требовать. Красивы не только сами игры, красиво все, что называется спортивным процессом. Почти каждый сентябрь моей учительской жизни я проводил, следя за передвижением мальчишеских толп по размеченным акрам зеленого поля. Но все начиналось раньше, в конце августа, когда солнце еще пекло по-летнему. На стадионе гремела веселая музыка, а я смотрел на своих будущих воспитанников. Кто-то из мальчишек вымахал за лето и сейчас неуклюже переминался с ноги на ногу. Вскоре эта неуклюжесть пройдет. Кто-то не подрос ни на дюйм и стоял, боязливо озираясь по сторонам. Потом, когда начинались тренировки, я наблюдал, как они набивают синяки и шишки на блокирующих санках [169]169
Спортивный снаряд, нечто вроде брусьев с мягким защитным покрытием. Применяется для развития силы и отработки блокирующих приемов.
[Закрыть], как осваивают групповой захват. Свои годы я могу отсчитывать по командам, выведенным на поле. Я помню имена всех своих подопечных. Каждый раз я терпеливо дожидался момента, когда все сильные и слабые стороны юных спортсменов сольются воедино. И когда этот поистине волшебный миг наступал, я обводил глазами поле, разглядывая ребят, и в порыве созидательного всемогущества мне хотелось крикнуть солнцу:
– Смотри! Я создал еще одну команду!
Любой мальчишка драгоценен тем, что стоит на пороге взросления и непременно боится. Тренер знает: детская невинность всегда священна, а вот в страхе нет ничего священного. Тренировки становятся той тайной тропой, по которой наставник ведет мальчишку к возмужанию.
В свое нью-йоркское лето я посвящал Бернарда Вудруффа во все премудрости футбола. Наши занятия в Центральном парке продолжались два часа, и за это время я стремился передать парню весь свой накопленный опыт. Он учился блокировать нападающего и делать это на совесть. Его противником был я. Бернард не относился к числу прирожденных спортсменов, но обладал упрямством и не боялся обидеть соперника. Бывало, мне от него доставалось, а ему от меня – еще чаще. Парень, весящий сто сорок фунтов, должен обладать настоящей смелостью, чтобы выступить против взрослого мужчины. Вот так мы и играли; небоскребы вокруг Центрального парка служили нам молчаливыми трибунами.
Наши тренировки прекратились совершенно неожиданно для нас обоих. В тот день я учил Бернарда блокировать соперника, завладевшего мячом.
– Смотри, Бернард. Дерево у тебя спиной – это твой квотербек, – сказал я. – Если я дотронусь до его ствола, будет считаться, что я обошел квотербека и моя команда получила очки.
Бернард стоял передо мной, одетый по всей форме. Он был полон решимости, однако между нами существовала разница в опыте и в весе. Я был на шестьдесят фунтов тяжелее.
– Следи за ногами, – наставлял я. – Сохраняй равновесие и старайся не допустить меня до своего квотербека.
– Я сам хочу играть в позиции квотербека, – признался Бернард.
– Сейчас мы противостоим нападающему противников, – напомнил я.
Я пересек линию захвата, ударил ладонью по шлему Бернарда и сбил парня с ног. Затем коснулся дерева и сказал:
– Как видишь, я сильно разозлил твоего квотербека.
– Вы сильно разозлили игрока нападающей стороны. Давайте еще раз.
Теперь Бернард уперся мне шлемом в грудь. Я хотел обойти его слева, но он не пропускал меня, мельтеша перед глазами и медленно отступая. Парень немного согнул колени и тем самым удерживал равновесие. Когда я попытался прорваться, Бернард, к моему удивлению, метнулся мне под ноги и произвел захват. Я шумно рухнул в траву, чувствуя, как у меня перехватило дыхание.
– Ну что, тренер Винго? По-моему, сейчас я очень обрадовал своего квотербека, – торжествующе произнес Бернард.
– По-моему, ты покалечил своего тренера, – прохрипел я, с трудом поднимаясь. – Судя по всему, я становлюсь стар для таких вывертов. Но ты действовал здорово, Бернард. Ты заслужил право играть в позиции квотербека.
– Сочувствую вашей заднице, сэр. Ей досталось, – усмехнулся парень. – А что это вы хромаете?
– Так ты врезал мне по ноге, – отозвался я, делая осторожные шаги и ощупывая свое левое колено.
– Хорошие игроки не волнуются из-за мелких травм, – заявил Бернард.
– Кто тебя этому научил?
– Вы и научили. Плюньте и продолжайте, тренер Винго. Так вы мне говорили, когда я вывихнул лодыжку.
– Бернард, ты начинаешь меня раздражать.
– Тогда займемся делом, сэр. Посмотрим, сумеете ли вы на этот раз дотронуться до ствола, – с невыносимым апломбом добавил юнец.
Я вновь встал против него. Наши лица находились всего в каком-нибудь футе друг от друга.
– На этот раз, Бернард, я тебя просто прикончу.
И снова он пошел на стремительное соприкосновение, но, как и в первый раз, я ладонью сбил его с ног. Бернард быстро вскочил и блокировал мою лобовую атаку на дерево. Я нагнулся и почувствовал, что парень снова готовится произвести захват. Я рассчитывал обойти его, но он ударил мне по лодыжкам. Я упал и придавил собой радостно хихикающего Бернарда.
Некоторое время мы добродушно боролись друг с другом.
– А знаешь, маленький паршивец, по-моему, ты все-таки стал футболистом, – заметил я.
– Вот именно, – раздался у меня за спиной мужской голос.
– Папа! – воскликнул изумленный Бернард.
Я обернулся и увидел Герберта Вудруффа. Вероятно, он подошел несколько минут назад и видел нашу импровизированную схватку. Знаменитый скрипач стоял со скрещенными на груди руками; его пальцы почему-то напомнили мне лезвия швейцарского армейского ножа. Позой и фигурой Вудруфф-старший походил на танцора фламенко. Он явно был ошеломлен увиденным, но его лицо сохраняло холодное, бесстрастное выражение.
– Так вот на что ты тратишь время при попустительстве матери, – отчеканил Герберт Вудруфф. – Ну и дурацкий же у тебя сейчас вид.
Бернард сник и даже не пытался возражать отцу, который всячески игнорировал мое присутствие.
– Мне недавно звонил профессор Гринберг. Оказывается, на этой неделе ты пропустил уже два урока. Между прочим, профессор только из глубокого уважения ко мне согласился с тобой заниматься.
– Он жестокий, этот Гринберг, – промямлил Бернард.
– Строгий, – поправил его отец. – Великие учителя всегда отличаются большой требовательностью. Свой недостаток таланта ты должен компенсировать усердием.
– Здравствуйте, мистер Вудруфф, – вмешался я. – Меня зовут Том Винго. Футбольный тренер Бернарда.
Я протянул ладонь Вудруффу-старшему и услышал:
– Я не отвечаю на рукопожатия.
Он поднял вверх свои длинные красивые кисти.
– Мои руки – это моя жизнь. Ведь я скрипач.
– Может, тогда потремся носами? – весело предложил я, надеясь отвести внимание рассерженного отца от его сына.
Герберт Вудруфф вновь проигнорировал меня и обратился к Бернарду:
– Горничная рассказала мне, где тебя искать. Возвращайся домой. Свяжись с профессором Гринбергом и извинись. А потом – за скрипку. Будешь упражняться не менее трех часов.
– Но у меня еще не закончилась тренировка, – пробубнил Бернард.
– Нет, закончилась. Твои занятия спортом закончились навсегда. Надеюсь, теперь ты убедился, что я неизменно раскрываю ваши с матерью маленькие хитрости.
– Бернард, на сегодня достаточно, – опять вклинился я. – Беги домой и берись за скрипичные упражнения. Возможно, мы с твоим отцом сумеем договориться.
Бернард быстро зашагал к западному выходу из Центрального парка. Мы остались одни.
– Знаете, мистер Вудруфф, ваш сын – очень хороший футболист.
Бернард, лавируя среди машин, перебегал улицу. Мы с Вудруффом-старшим провожали его глазами.
– Кому важна эта чепуха? – поморщился скрипач, поворачиваясь ко мне.
– Прежде всего самому Бернарду. – Я всеми силами сдерживал раздражение. – Ваша жена просила меня потренировать его.
– Ничего не обсудив со мной. Впрочем, теперь вы и сами в этом убедились, мистер… Простите, как вы представились?
– Винго. Том Винго.
– Жена говорила о вас. Вы ведь, кажется, с Юга?
– Я слушал вас на Сполетском фестивале [170]170
Сполетский фестиваль – аналог Фестиваля двух миров, проводящегося с 1958 г. в итальянском городе Сполето. Местом проведения фестиваля в Америке был избран Чарлстон, наиболее похожий на Сполето по климату и обилию концертных площадок. Американский Сполетский фестиваль проводится с 1977 г. и длится 17 дней. Направленность включает в себя оперу, драму, балет, концерты классической музыки и джазовые концерты. Создателем обоих фестивалей был американский композитор итальянского происхождения Джанкарло Менотти.
[Закрыть]в Чарлстоне. Вы потрясающе играли.
– Благодарю, – сухо произнес Герберт. – Мистер Винго, вам знакома Чакона Баха?
– Стыдно признаться, но я плохо разбираюсь в классической музыке.
– Жаль. Я в десять лет играл Чакону без единой ошибки. Бернард только в этом году включил ее в свой репертуар, и его исполнение изобилует небрежностью.
– А как вы играли в футбол в свои десять? – осведомился я.
– Никак, мистер Винго. Я терпеть не могу спорт и все, что с ним связано. Бернард об этом осведомлен. Должно быть, футбол кажется ему чем-то экзотическим по сравнению с концертными залами, в которых он вырос.
– Не думаю, что футбол может серьезно повредить вашему сыну, – заявил я.
– Эта прихоть может навсегда перечеркнуть его желание стать скрипачом, – отрезал Герберт Вудруфф.
– Ваша жена как-то обмолвилась, что вы рассердились, узнав о наших с Бернардом тренировках.
– Сьюзен относится к Бернарду… сентиментально. А я – нет. У меня тоже был тяжелый период отрочества, но родители мне не потакали. Они считали дисциплину высшей формой любви. Если Бернард жаждет движений, Чакона всегда к его услугам.
– Мистер Вудруфф, почему бы вам обоим как-нибудь не выйти сюда и не погонять мячик?
– У вас удивительное чувство юмора, мистер Винго, – заметил скрипач.
– Я серьезно, мистер Вудруфф. Футбол для Бернарда – всего лишь проходящее увлечение, но ваш сын оценит, если вы проявите к этому хобби хоть каплю интереса. Возможно, тем самым вы даже приблизите время, когда Бернард полностью охладеет к спорту.
– Я уже предпринял ряд шагов в этом направлении. На весь остаток лета я отправляю сына в музыкальный лагерь у подножия Адирондакских гор. При попустительстве моей жены и с вашей помощью Бернард напрочь забыл о музыке.
– Конечно, это не мое дело, сэр, но я бы не стал так поступать с мальчишкой.
– Вы совершенно правы, мистер Винго. Это не ваше дело, – раздраженно-учтивым тоном сказал Герберт Вудруфф.
– Если вы увезете его в лагерь, он никогда не станет тем скрипачом, каким вы хотите его видеть.
– Я его отец и смею вас уверить: Бернард станет именно таким скрипачом.
С этими словами Герберт Вудруфф повернулся и зашагал к своему дому.
– А я – его тренер и бьюсь об заклад, сэр: своими действиями вы уже превратили Бернарда в футболиста, – вдогонку крикнул я.
Я вернулся в квартиру сестры. Когда зазвонил телефон, я не удивился, услышав в трубке голос Бернарда.
– Он выбросил мою спортивную форму, – сообщил Бернард.
– Напрасно ты пропускал музыкальные уроки, – ответил я.
Парень помолчал, потом спросил:
– Тренер, вы когда-нибудь слышали игру моего отца?
– Было дело. Между прочим, твоя мама пригласила меня на его концерт. На следующей неделе.
– Отец входит в число пятнадцати лучших скрипачей мира. Во всяком случае, так утверждает Гринберг.
– И какое отношение это имеет к твоим прогулам? – не понял я.
– А такое, что мне не светит даже десятка лучших скрипачей того лагеря. Вы понимаете, тренер Винго, о чем я?
– Понимаю. Когда ты уезжаешь?
– Завтра.
– Можно тебя проводить?
– Конечно. Будет здорово, – обрадовался Бернард.
На следующий день мы взяли такси и направились в сторону вокзала Гранд-Сентрал [171]171
Центральный вокзал Нью-Йорка, расположенный на 42-й улице Манхэттена. Построен в 1913 г. Нынче (после нескольких реконструкций) является крупнейшим железнодорожным вокзалом мира; его пути располагаются на двух подземных уровнях.
[Закрыть]. Я остался присматривать за багажом, а Бернард отправился покупать билет. Потом мы прошли к платформе, с которой отходил поезд. Парень нес футляр со скрипкой, а я – его чемодан.
– А ты подрос за лето, – заметил я, когда мы присели на скамейку.
– На полтора дюйма. И прибавил восемь фунтов.
– Я написал твоему тренеру в Академию Филипса.
– Зачем?
– Сообщил ему, что несколько последних недель занимался с тобой. Порекомендовал тебя как перспективного игрока для сборной команды юниоров.
– Отец запретил мне играть в футбол.
– Жаль, – вздохнул я. – Думаю, из тебя мог бы получиться классный футболист.
– Вы серьезно? – спросил Бернард.
– Ты крепкий парень, Бернард, – продолжал я. – Когда ты вчера пару раз сшиб меня с ног, я в этом убедился. Мне пришлось напрячься изо всех сил. Я давно так не собирался на тренировках.
– Сэр, повторите это.
– Что именно?
– Что я крепкий парень. Мне такого никто никогда не говорил.
– Ты чертовски крепкий парень, Бернард. В первую неделю я опасался, что загоняю тебя и ты сломаешься. Но ты меня приятно удивил. Ты, что называется, съедал все мое угощение и просил добавки.
– А вы лучший тренер из тех, что у меня были, – признался Бернард.
– По-моему, единственный.
– Я имел в виду – учитель. Меня учат музыке с пяти лет. Но вы, тренер Винго, – лучший.
Мальчишка так растрогал меня, что какое-то время я не мог вымолвить ни слова.
– Спасибо тебе, Бернард, – наконец произнес я. – Мне этого давно никто не говорил.
– А почему вас уволили?
– У меня случился нервный срыв.
– Простите, – торопливо пробормотал Бернард. – Я не имел права поднимать эту тему.
– Почему же? Тут нет никакого секрета.
– Как это – нервный срыв? – поинтересовался он и тут же добавил: – Извините. Можете велеть мне заткнуться.
– Это трудно передать. Но ощущения не из приятных.
– Почему с вами это случилось? – не отставал Бернард.
– Погиб мой старший брат.
– Ну что меня несет на вопросы? – спохватился парень. – У вас были хорошие отношения?
– Я преклонялся перед ним.
– Я напишу письмо, – заявил Бернард. – О том, какой вы потрясающий тренер. Только скажите, куда его отправить.
– Не беспокойся об этом, – улыбнулся я. – Но у меня к тебе будет просьба.
– Какая?
– Хочу послушать твою скрипку.
– Это проще простого. – Бернард щелкнул замком футляра. – Что вам исполнить?
– Как насчет Чаконы? – спросил я.
Бернард провел смычком по струнам. В это время к платформе подали поезд. Парень играл великолепно и, что меня особо удивило, со страстью.
– Знаешь, Бернард, если бы я так умел, я бы к мячу даже не притронулся, – заключил я, когда стихли завершающие звуки.
– А разве плохо, когда играешь и на скрипке, и в футбол? – возразил он.
– Нет, конечно. Пришли мне как-нибудь весточку. Мне интересно, как у тебя пойдут дела в новом сезоне.
– Обязательно, сэр, – пообещал Бернард, укладывая инструмент в футляр.
Я подал ему пакет из универмага «Мейси».
– Что это? – осведомился Бернард.
– Новый футбольный мяч. В лагере сам его надуешь. А потом найди себе приятеля, с кем можно будет его попинать. И вообще, Бернард, постарайся стать более общительным. Заведи друзей. Не груби учителям. И будь внимательней к своим словам и поступкам.
– Мой отец возненавидел вас, тренер Винго, – сообщил Бернард.
– Зато он любит тебя, – улыбнулся я. – До свидания, Бернард.
– Спасибо вам за все, тренер, – дрогнувшим голосом произнес парень, и мы с ним обнялись.
В тот же день мне позвонил Герберт Вудруфф и предложил прийти на ужин после его субботнего концерта. Я удивился: зачем приглашать неприятного тебе человека в свой дружеский круг? Но ведь я родился в Южной Каролине и не понимал всех тонкостей общения, принятых в больших городах.
Я появился в зале за несколько минут до начала концерта. Сьюзен уже находилась в ложе. На ней было длинное черное облегающее платье. Я сел. Доктор Лоуэнстайн наклонилась и поцеловала меня. Черный цвет добавлял чувственности застенчивой красоте Сьюзен.
– Том, хочу вас познакомить с нашими друзьями – Мэдисоном и Кристиной Кингсли.
Я обменялся рукопожатием с одним из самых известных американских драматургов и его женой.
– Лоуэнстайн, тут нет поблизости кого-нибудь еще из знаменитостей? – прошептал я. – Будет чем похвастаться, когда вернусь в Южную Каролину.
– Кингсли – наши соседи. Живут на третьем этаже, – тихо отозвалась она. – Мэдисон и Герберт знакомы еще с начальной школы. Кстати, Герберт рассказал мне, как прервал вашу тренировку в парке.
