Текст книги "Принц приливов"

Автор книги: Пэт Конрой

В последней четверти Северный Чарлстон сумел заработать два тачдауна, но они дались «Дьяволам» дорогой ценой. Оба раза это был длинный и нелегкий путь к центру поля, и оба раза их фулбеку изрядно доставалось. Время неумолимо приближалось к концу матча. Мы вели со счетом 42:14. Школьный оркестр заиграл «Теннессийский вальс». Это было последнее совещание перед последним вбрасыванием, и когда игроки Северного Чарлстона собрались на своей части поля, они увидели, что мы танцуем. Вальсируем в шлемах и потных футболках прямо на линии розыгрыша. Зрители на трибунах подпевали.

Прозвучал финальный свисток, и мы пошли в раздевалку. Весь город ринулся к нам. Наши соученики и болельщики выплеснулись на поле. Каждый протягивал ладонь и норовил похлопать нас по плечу. Ко мне подскочила Саванна, поцеловала в губы и засмеялась, что заставила меня покраснеть. Люк применил задний захват, и мы с ним немного покатались по траве. Трое игроков Северного Чарлстона пробились сквозь ликующую толпу и пожали Бенджи руку. Их средний защитник извинился за то, что назвал его ниггером. Проснувшийся Цезарь вновь зарычал, и толпа с энтузиазмом подхватила. Отец снимал все это на пленку. Мать прыгнула Люку на руки, и брат донес ее, словно невесту, до самой раздевалки. Мать обнимала Люка за шею, говоря, как он замечательно играл и как она им гордится.

В раздевалке мы запихнули тренера Сэмса под душ в его полном спортивном облачении. Оскар Вудхед и Чак Ричардс подхватили Бенджи и с почти религиозным благоговением потащили в душ, где он принял ритуальное крещение водой победы. Нас с Люком тоже несли в душ на руках. Весь этот радостный кавардак продолжался еще некоторое время, а потом, мокрые и счастливые, мы стояли на кафельном полу, позируя фотографам. Наши отцы, попыхивая сигаретами, обсуждали матч за дверью раздевалки.

Вымывшись, я сел рядом с Люком на длинную деревянную скамью и стал неторопливо одеваться. Я вытерся, но распаренное тело продолжало потеть. Я ощущал ломоту, неизменно наступавшую после таких игр. Она медленно завладевала организмом, как лекарство, которое действует постепенно. Я надел рубашку и с трудом поднял левую руку, чтобы застегнуть верхнюю пуговицу. В помещении пахло разгоряченными молодыми телами, потом и одеколоном. Ко мне, расчесывая на ходу темные волосы, подошел Джефф Галлоуэй, наш левый крайний.

– Том, пойдешь на танцы? – поинтересовался он.

– Сначала мы с Люком немного передохнем, – ответил я.

– Надеюсь, у тебя на вечер припасена другая одежда? – поморщился Джефф, глядя на мою рубашку.

– Конечно. Я оставил ее в клетке у Цезаря. Посижу здесь немного и заберу.

– Я серьезно.

– Представь себе, я вполне обхожусь и этой.

– Смотрю, у братьев Винго – совершенно никаких понятий. Почему бы вам не обратить на себя внимание и не купить по паре рубашек от Ганта? [144]144
  Gant – марка одежды спортивного покроя, популярная среди американских старшеклассников и студентов тех лет.


[Закрыть]И потом, ребята, вы единственные во всей школе, кто не носит лоферы «Виджанс». Если заметили, в нашей команде у всех они есть.

– Я не люблю «Виджанс», – отозвался Люк.

– Ты еще скажи, что эти теннисные туфли лучше, – засмеялся Джефф, видя, как я завязываю шнурки. – В них только навоз разгребать. Кстати, Том, какой марки твоя рубашка?

Джефф потянул на себя воротник и хмыкнул, увидев ярлык.

– «Белк» [145]145
  Сеть универмагов эконом-класса, расположенных в основном в городах южных штатов.


[Закрыть]. Их фасон. Боже милостивый, вот уж не думал. Выдвигаю вас обоих кандидатами на звание самых элегантных старшеклассников Коллетона. Простите, самых экономных. По-моему, Том, ты уже две недели щеголяешь в этих брюках цвета хаки.

– Не угадал, – возразил я. – У меня две пары. Я надеваю их попеременно.

– Сочувствую. Только и остается вздыхать и разводить руками. Никакого стиля. Никакого лоска.

– Джефф, тебе не нравится наша одежда? – спросил Люк.

– А что в ней хорошего, дружище? Вам, ребята, честное слово, наплевать, как вы смотритесь. Все наши парни после матча стараются принарядиться. Мы ведь не просто красиво играем в футбол. Мы задаем моду. Когда мы идем по коридору, все девчонки и все парни из оркестра разевают рты и говорят: «Сразу видно, это команда. Это чертовски сильная команда, которая умеет и бороться, и классно выглядеть». Даже Бенджи неплохо прикинут, а он всего лишь…

– Ниггер, – докончил за Джеффа Люк. – Не волнуйся, Бенджи уже ушел. Подумаешь, парень сегодня спас нам положение. Мы не на поле, так что смело можешь называть его ниггером.

– Бенджи – цветной. Я это имел в виду. Цветной парень, который всю жизнь был цветным. Но по сравнению с вами Бенджи одевается как принц. Отовариваться у Белка? Ребята, в моей голове не укладывается. Наши капитаны покупают шмотки в универмаге Белка!

– А ты где, Джефф? – Люк стал раздражаться. – Может, летаешь прямо в Лондон?

– Нет, не так далеко. Мы с парнями катаемся в Чарлстон. Застреваем там на целый день в бутиках Берлина и Кравчека. Это мужские магазины, Люк. Специализированные. Понимаешь? Это тебе не универмаг Белка. Пойми: нельзя приобретать вещи там, где торгуют всем. Спроси наших – они тебе подтвердят. Видел бы ты, сколько у Берлина ремней из крокодильей кожи. Такое ощущение, что у хозяина своя крокодилья ферма. Вам обоим обязательно стоит туда съездить. Пора, ребята, развивать вкус.

– Я рад, Джефф, что у нас с тобой разные вкусы. – Люк закрыл дверь своего шкафчика. – Никто тебя не заставляет одеваться как мы, так что можно и без комментариев.

– Не сердись, Люк. Всего-навсего дружеский совет. Имею же я право высказать свое мнение вам в глаза, а не за спиной? Согласны? Вы и спортивное снаряжение не больно-то жалуете. Сэмс требует, чтобы на игру все выходили по форме. И потом, так жизнь разнообразнее. Утром – костюм-тройка, затем – спортивная форма, в которой мы потеем на поле. Дальше – душ, пара капель «Инглиш лезер» [146]146
  «English Leather» – мужской одеколон, впервые выпущенный в 1949 г. Через двенадцать лет он был уже не столь популярен, что свидетельствует о провинциальности вкусов Джеффа.


[Закрыть]и снова – костюм-тройка. На девчонок это действует убийственно. Кстати, этот костюм я купил у Кравчека меньше чем за сотню баксов.

– Дерьмо дерьмом, – заключил Люк, взглянув на светло-синий пиджак Джеффа.

– За такую цену отличный прикид. Или поношенные брюки, да еще цвета хаки – лучше?

– Представь себе, мне нравятся, – угрюмо ответил Люк.

– Ладно, законодатели мод, встретимся на танцах. Правда, мы вряд ли пересечемся. Меня там облепят две сотни девиц, которым захочется потрогать мои классные шмотки. А вообще-то вы сегодня были молодцами, – добавил на прощание Джефф.

В школьной столовой оркестр заиграл рок-н-ролл. Я закрыл шкафчик и сдвинул цифры на кодовом замке. Люк сделал то же самое.

– Люк, хочешь потанцевать? – поинтересовался я.

– А ты?

– Не очень.

– Я тоже. Особенно теперь, когда все будут пялиться на меня и думать: «Надо же, этот парень покупает одежду в универмаге Белка».

– Мне плевать. Я и танцевать-то не умею.

– Я тоже, – признался Люк.

– Почему здесь до сих пор свет горит? – послышался голос тренера Сэмса. – А, это вы, ребята. Я решил, все уже давно на танцах. После такой победы девчонки могут вас просто изнасиловать.

– Мы как раз туда собирались, – отозвался я.

– Кстати, почему вы явились на матч без форменных футболок? Я же велел на встречи с гостями одеваться как положено.

– Забыли, тренер, – соврал Люк. – Так волновались перед игрой, что все мысли были только о ней.

– Хей-ю. – Сэмс хлопнул Люка по руке. – Отличный был бой. Хей-ю.

– Хей-ю, – повторили мы оба.

– Хей-ю, хей-ю, – улыбнулся он нам. – Здорово сражались.

Вместе с тренером мы прошли к задней двери раздевалки. Сэмс открыл щиток и опустил рубильник, выключив свет на поле.

Мы с Люком отправились в школьную столовую.

Когда я пытаюсь вспомнить, каким был голос матери в годы нашего детства, я почему-то слышу нескончаемые, полные мрачной торжественности монологи о нашем тяжелом экономическом положении. Эта мысль повторялась ею на разные лады. Мать была твердо убеждена, что мы живем в нищете. Не могу сказать, правда ли это. Не уверен, скупой была мать или просто экономной. Но я бы скорее попросил мать покормить меня грудью, чем отважился стребовать с нее десять долларов. Финансовые темы сразу же меняли мать, причем не в лучшую сторону. И дело не в том, что у нее не было денег – она пыталась заставить нас поверить, что их нет. Я подозревал, что мать о чем-то умалчивает. И всегда боялся, что купюры она любит больше, чем меня. Так это или нет – узнать не удалось.

После слов Джеффа и напоминания тренера Сэмса отсутствие формы не выходило у меня из головы. Позавтракав, я подошел к матери. Она развешивала белье на заднем дворе. Я стал помогать ей.

– Мам, можно с тобой поговорить?

– Конечно, Том. Никогда не стесняйся обсуждать со мной все, что угодно. Я буду только рада.

– Мама, я могу выполнять какую-нибудь работу по дому?

– Но у тебя и так есть свои обязанности.

– Я имею в виду дополнительный труд, на котором можно заработать.

– Том, мне ведь никто не дает ни цента за все, что я делаю. Подумай об этом. Если бы я брала плату за приготовление еды, уборку, стирку, починку вашей одежды и многое другое, боюсь, нам бы не хватало на хлеб. Но мне бы и в голову не пришло требовать деньги за свою работу. Я ее делаю потому, что люблю нашу семью.

– Я тоже люблю нашу семью.

– Разве ты забыл, что у нас трудности? – прошептала мать.

Я хорошо знал эти заговорщические интонации, которые намекали на мою посвященность в самые сокровенные материнские мысли.

– Слава богу, уловы сейчас хорошие, – продолжала мать. – Но покупка отцом автозаправки, а потом и тигра проделала громадную брешь в бюджете. Не хочу тебя пугать. Знаю, как ты за меня беспокоишься. Да, Том, мы в любой момент можем остаться без гроша. Я пытаюсь убедить в этом твоего отца. Но что я могу поделать? Теперь он мечтает о целой флотилии лодок.

– Мама, мне нужно купить форменную футболку.

– Какая ерунда, – возмутилась мать, рот который был полон бельевых прищепок. – Обойдешься без нее.

– Нет, не обойдусь. – Я уже ощущал себя так, словно заикнулся о роскошной яхте. – Тренер Сэмс велит нам в дни игр с соперниками одеваться по правилам. Вчера на матче только мы с Люком были в обычной тренировочной одежде.

– Дурацкие правила. Почему вы должны подчиняться? Ты же в курсе, как неудачно сложился для отца прошлый год. Креветок не было, а его угораздило вбухать деньги в эту чертову автозаправку. Ты хочешь, чтобы я себя неловко чувствовала, отказывая тебе? Каких сил мне стоит держать нашу семью на плаву! И вопрос не в том, что мы не можем позволить себе раскошелиться на вас с Люком, а в том, что для семьи важнее и нужнее в данный момент. Отец бы на стенку полез, услышь он о новой футболке. С твоей стороны эгоистично даже думать об этом. Я удивлена и, если честно, весьма огорчена твоей просьбой.

– Но у всех остальных ребят есть форма. И потом, необязательно покупать новую. Можно посмотреть в комиссионном магазине.

– Ты не такой, как остальные ребята. Ты – Том Винго, и ты на целую голову выше всех. Возможно, сверстники одеваются лучше, но ведь не они, а вы, мои сыновья, являетесь капитанами команды.

– Тогда почему у Саванны полно вещей, а мы с Люком вечно одеты так, будто собрались ловить креветок?

– Саванна – девушка, для девушки очень важно подчеркивать свою привлекательность. И я ни в малейшей степени не считаю себя виноватой, идя на жертвы и наряжая свою дочь. Удивительно, что тебя это задевает и что ты не понимаешь очевидного.

– Не понимаю. Объясни мне, мама!

– Чтобы выйти замуж за достойного молодого джентльмена, Саванна должна отлично выглядеть. Парни из хороших семей не будут ухаживать за девушкой, которая не умеет одеваться. Стиль – это первое, что привлекает мужчину в женщине. Может, и не первое, но одно из первых.

– Тогда что же привлекает женщину в мужчине?

– Разумеется, не его тряпки, – усмехнулась мать. – Если мужчина занят серьезным бизнесом или юридической практикой – его внешность играет весьма незначительную роль. Женщина обращает внимание на характер мужчины, его перспективы, честолюбие, происхождение.

– Ты все это учитывала, выходя замуж за отца?

– Я тогда думала, что заключаю брак совсем с другим человеком. Я была глупа и продала себя, можно сказать, за бесценок. Не хочу, чтобы Саванна повторила мою ошибку.

– Тебе не кажется, что девушкам тоже не все равно, во что я одет?

– Если они пустышки, взбалмошные особы и не знают, как достаются деньги, тогда, конечно, твой костюм будет для них важнее всего остального.

– В таком случае, почему мужчин так занимают женские наряды?

– Потому что мужчины сильно отличаются от женщин. Они более поверхностные и ограниченные.

– Мама, ты действительно считаешь, что это так?

– Я уверена в этом. Я прожила на свете дольше, чем ты.

– Ты можешь дать мне хотя бы часть денег?

– Ты не получишь ни цента. Научись сам зарабатывать на нужные тебе вещи. На то, что действительно необходимо. Вот когда ты попотеешь на свою футболку, ты будешь по-настоящему ее ценить. Потрудись ради этого, Том. Так ты будешь больше себя уважать. Когда все преподносится на серебряном блюдечке…

– Мне никогда ничего не преподносилось на серебряном блюдечке.

– Верно, Том. И не будет. Во всяком случае, мной… Судя по всему, ты думаешь, что я скупая.

– Да, мама. Никак не могу отогнать эту мысль.

– Это твое дело. Но я знаю то, чего не знаешь ты. Спроси через год своих товарищей по команде: какого цвета у них были футболки в начале сезона? Уверяю, никто из них не ответит.

– Это почему?

– Потому что они не знают цену вещам. Зато ты, Том, всегда скажешь, как выглядела чужая форма, поскольку у тебя не было своей. Ты сможешь описать и цвет, и ткань, и даже запах.

– К чему ты клонишь?

– Когда у тебя наконец появится собственная футболка, ты будешь ее беречь. Надевая ее, ты будешь думать обо мне. Ты каждый раз будешь возвращаться к вопросу, почему я не дала тебе денег.

– Мне и сейчас интересно.

– Я учу тебя по-настоящему дорожить тем, чего у тебя нет, что для тебя пока недосягаемо.

– Как глупо.

– Возможно, для тебя и глупо. Но ты наверняка будешь долго вспоминать и любить свою первую форму. Поверь мне.

– Мама, но ведь в этом году такие уловы! Самый удачный сезон после пятьдесят шестого года. У нас есть деньги.

– Но не на одежду. Я вынуждена копить, чтобы мы не голодали после очередной дурацкой затеи твоего отца. Если бы он рассуждал как я, у тебя было бы все, чего ты хочешь. У всех нас.

Глава 19

Поселившись в доме Саванны, я начал искать ключи, способные открыть дверь в тайную жизнь сестры, которую она вела до того, как перерезала себе вены. Благодаря ее отсутствию я мог предаваться этому грешному занятию – я стал вуайеристом, подглядывающим за интимными сторонами жизни Саванны. Запущенность квартиры наглядно свидетельствовала о затягивании сестры в воронку безумия. Я обнаружил массу нераспечатанных конвертов, включая письма от матери, отца и меня. Консервооткрыватель был сломан. На кухонной полке для специй находились две баночки с красным перцем, но отсутствовали любимые сестрой душица и розмарин. В спальне я нашел кроссовки «Найк», которые сестра ни разу не надевала. В ванной не было ни зубной пасты, ни аспирина. В кладовке сиротливо стояла единственная банка консервов из тунца, а холодильник, судя по всему, не размораживался несколько лет. Саванна всегда отличалась маниакальной чистоплотностью, а тут – густой слой пыли на мебели и книгах. Чувствовалось, что эту квартиру занимал человек, желающий умереть.

Но ведь где-то должны быть те самые отмычки от тайн Саванны. Если мне хватит терпения, я обязательно найду их, и тогда многое прояснится. Я старался быть терпеливым и предельно внимательным к любой мелочи, способной пролить свет на мотивы нынешней вспышки сестринского безумия.

Начиналась шестая неделя моего пребывания в Нью-Йорке. Воскресный день близился к вечеру. Я сидел, снова и снова читая стихи Саванны: опубликованные и те, что нашел в квартире. Я вникал в роскошный ямб ее строчек, пытаясь уловить скрытые намеки. Я знал все важные события в жизни сестры, все ее основные психотравмы, однако интуитивно ощущал: мне недостает чего-то важного. Ведь в течение последних трех лет Саванна абсолютно с нами не общалась.

В детстве у сестры была привычка тщательно припрятывать свои подарки. То, что она нам преподносила, никогда не лежало рождественским утром под елкой. Саванна вручала нам подробные карты, помогающие найти ее презенты. Так, тайным местом для агатового кольца, купленного для мамы на деньги бабушки, она избрала болото в центре нашего острова. Кольцо она положила в дупло дерева, в гнездо овсянки, среди мха и стебельков. И хотя Саванна записала, как добраться до этого места, ориентиров оказалось мало, и сестра так и не смогла привести мать к заветной цели. После этого агат неизменно напоминал сестре об украденном Рождестве, и она отучилась от привычки прятать.

Впоследствии Саванна несколько раз писала о потерянном кольце, превратив его из обычного подарка в самый совершенный и чистый дар. Совершенный дар, утверждала она в стихах, всегда тщательно скрыт, но только не от поэтессы, или, исходя из поэтического канона Саванны, «повелительницы сов». Когда поэтесса закрывает глаза, появляется огромная сова; птица полумесяцем раскидывает крылья, бросая золотисто-коричневую тень на зелень лесов. Она направляется туда, где растут кипарисы и где в дупле одного из них находится покинутое гнездо овсянки. Там сова находит потерянный камень желтовато-молочного цвета с фиолетовыми вкраплениями. И тогда эта когтистая королева неуправляемых инстинктов берет кольцо в свой клюв, на котором запеклась кровь растерзанных ею кроликов, летит сквозь кружево сказочных снов, по воздуху, напоенному ароматом, и возвращает потерянное кольцо поэтессе. Возвращает снова и снова, в каждом стихотворении. У Саванны ничего не пропадало зря; она все умела превратить в загадочный чувственный мир языка. Свою любовь к играм она сохранила и в поэзии, пряча презенты в шпалерах слов и создавая удивительные букеты из собственных утрат и кошмаров. В творчестве Саванны не было мрачности. Она писала о прекрасных фруктах, окруженных цветами и способных навсегда усыпить тех, кто решится их отведать. Даже розы оказывались безжалостными убийцами. Их шипы были густо покрыты цианистым калием. Все произведения Саванны были полны загадок, ложных указателей, двусмысленностей и неожиданных поворотов. Никогда и ни о чем она не говорила напрямую. Саванна так и не смогла избавиться от детской привычки скрывать подарки. Даже когда она упоминала о своем сумасшествии, то делала его привлекательным; неким адом с райскими кущами, пустыней, усаженной хлебными деревьями и манго. Саванна могла рассказывать о палящем, безжалостном солнце и закончить стихотворение на ликующей ноте, восторгаясь своим загаром. Все свои слабости (отмечу, что слабости особого рода) она окружала атрибутами силы. Саванна гуляла по вершинам Альп, называя те места своей родиной, и не могла подрезать крылья, уносившие ее в высоту. Ей бы признать, что агатовое кольцо потеряно безвозвратно. Но нет, она постоянно его вспоминала. Даже ее крики были приглушены, смягчены гармонией, как шум моря, заточенный в морских раковинах. Саванна уверяла, что ощущает музыку раковин, но я знал, что это не так. Она слышала волчий вой, все мрачные ноты, все сатанинские мадригалы. Но когда она писала об этом, заручившись помощью призрачной совы и мечтая о дымчатом агате, жуткие вещи представали восхитительными. Она говорила о водяных лилиях, которые, словно лебеди, плавали в прудах внутренних дворов лечебниц для душевнобольных. Моя сестра влюбилась в великолепие безумия. Последние ее стихи, найденные мной в укромных уголках квартиры, были редкими по красоте некрологами. Ностальгия по собственной смерти превратила творчество Саванны в гротеск.

Поселившись в квартире сестры, я оплатил все счета, разобрал и рассортировал почту. Вместе с Эдди Детревиллом мы покрасили стены в теплый льняной цвет. Я навел порядок в библиотеке, расставив тома по темам. Думаю, библиофилы по достоинству оценили бы внушительное собрание книг, к которым Саванна относилась без присущего библиофилам трепета. Стоило мне раскрыть какой-нибудь роман, и я почти всегда натыкался на подчеркнутые шариковой ручкой фразы и абзацы, привлекшие внимание Саванны. Как-то я сказал ей, что скорее смирюсь с бомбардировкой музея, чем с подобными метками на страницах, и Саванна назвала мои слова сентиментальной чепухой. Она старалась выделить чужие мысли и идеи, привлекшие ее внимание, чтобы впоследствии их не забыть. Между творчеством Саванны и ее чтением существовал некий плодотворный обмен. Сестра имела оригинальную привычку покупать книги о совершенно незнакомых ей вещах. Брошюра о жизненных циклах папоротников была исчиркана сестрой вдоль и поперек. Такая же участь постигла «Знаковый язык индейцев Великих равнин». В залежах сестры я обнаружил шесть книг по разным аспектам метеорологии, три – о сексуальных отклонениях в девятнадцатом веке, книгу о содержании и кормлении пираний, «Морской словарь» и внушительный научный труд о бабочках штата Джорджия. В свое время Саванна сочинила стихотворение о бабочках, прилетавших в материнский сад на острове Мелроуз. Теперь, глядя на записи, оставленные ею на полях, я понял, откуда сестра почерпнула необходимые знания о парусниках, хвостатках и червонцах. Она умела воспринимать информацию; ни один факт, каким бы туманным он ни был, не ускользал от ее пристального внимания. Допустим, если она хотела создать произведение о божьей коровке, она покупала десяток брошюр по энтомологии и находила именно тот вид божьих коровок, который был ей нужен. С помощью подобных бесценных сведений Саванна творила удивительные миры. А поскольку она варварски обращалась с чужими текстами, я мог проследить историю ее чтения; достаточно было приглядеться к наличию или отсутствию подчеркиваний и пометок. И тогда я решил еще раз просмотреть библиотеку сестры, фиксируя, какие книги и по каким предметам она открывала и мучила. Конечно, это было вероломным вторжением в личную жизнь Саванны, но я пытался получить хоть какое-то представление о ее последних годах.

Я начал с того, что пролистал все томики с дарственными надписями поэтов, друживших с Саванной. Надписи были дружескими, но довольно официальными. Приятели восхищались творчеством Саванны, однако ее личность оставалась для них неизвестной и непонятной. Большинство этих поэтов жили в гордой безвестности, и когда я ознакомился с их произведениями, то понял почему. Все они были трубадурами крошечного мирка. Они вдохновенно описывали плод граната или тычинки цветка, но их темы были бессмысленными. Ничто так не обрадовало Саванну, как мои слова, когда однажды я признался, что не понимаю ее стихотворений. Она сочла это надежным признаком ее верности собственному таланту. Почитав ее друзей, я подумал, что всем современным поэтам не мешало бы сделать прививку против невразумительности. Однако строчки, подчеркнутые Саванной, несли в себе мрачную противоречивую красоту. Я выписал их себе в блокнот и перешел к самой Саванне.

Из ее стихотворений я понял, что Юг перестал быть ее темой. Отдельные вспышки памяти еще мелькали, но она успешно осуществляла свою давнюю мечту – стать нью-йоркской поэтессой. Я нашел у нее слова о нью-йоркской подземке – идеальное благопристойное описание кошмаров ночного города. Саванна упоминала о Гудзоне и Бруклине. Завершив стихотворение, она уже не подписывала его, как прежде. Листы были сложены безымянными стопками по разным местам квартиры, и только пульсирующая нетронутая магия таланта сестры позволяла узнать автора. За эти годы поэзия Саванны обрела новую силу, стала меланхоличнее, однако не утратила своей прелести. Возможно, какие-то моменты ускользнули бы от моего понимания и, наверное, продолжали меня беспокоить, если бы на ночном столике под Библией я не обнаружил бело-голубой памятный альбом. На центральной полосе зеленели мелкие буквы: «Н. С. Ш. имени Сета Лоу» [147]147
  Лоу Сет(1850–1916) – просветитель и политический деятель, избиравшийся мэром нью-йоркского района Бруклин и мэром всего Нью-Йорка.


[Закрыть]. Я расстегнул заржавленную молнию и перевернул первую страницу. Там была фотография девочки-восьмиклассницы. Звали девочку Рената Халперн. Имя показалось знакомым, но мне было никак не вспомнить, где я его слышал. Миловидное застенчивое лицо, которое портили большие нелепые очки. Не красила девочку и вымученная улыбка, обнажавшая неровные зубы. Я так и видел тупого фотографа, произносящего свое идиотское «чи-из». На следующей странице Рената написала фамилии своих учительниц (вероятно, самых любимых): миссис Сатин, миссис Карлсон и миссис Трэверс. Школу Рената окончила 24 июня 1960 года. В своем классе Рената не занимала никакой должности. Зато первую запись в ее альбоме сделал президент класса Сидней Роузен.

 
Ренате, которую не забуду, пока летают бабочки.
Пусть твой поезд жизни идет без помех
Туда, где тебя ожидает успех.
 

Шелли, лучшая подруга Ренаты, вывела своим красивым девичьим почерком:

 
Ренате, которую буду помнить всегда.
Свети, звездочка, свети,
Только пудру нанести
И подкрасить губки снова.
Всё. Красавица готова.
 

Мои поздравления тебе, покорительница сердец школы им. Сета Лоу.

Итак, в громадном Нью-Йорке у меня появилась новая приятельница по имени Рената Халперн. Но каким образом они с Саванной пересеклись? Правда, этот памятный альбом не был единственным. Саванна обожала рыться в букинистических магазинах и часто покупала подобные вещи. Ей нравилось заглядывать в личную жизнь совершенно незнакомых людей. Но только имя Ренаты Халперн продолжало звучать у меня в голове. Я был уверен, что где-то оно мне попадалось.

Я прошел в гостиную и вновь стал пересматривать подаренные книги с посвящениями. Тут мой взгляд упал на письма и журналы, полученные за последнюю неделю. И я вспомнил!

На имя Ренаты Халперн (но почему-то на адрес Саванны) пришла бандероль с последним номером журнала «Кенион ревью» [148]148
  «The Kenyon Review» – литературный журнал, издаваемый Кенион-колледжем – учебным заведением свободных искусств, которое находится в городке Гамбьер, штат Огайо. Журнал выходит с 1939 г. В нем публиковались ранние произведения многих американских писателей и поэтов.


[Закрыть]. Когда я впервые достал бандероль из ящика, у меня возникла мысль прикарманить журнал, однако я быстро отказался от подобного мальчишества и вернул пакет на место. Сейчас меня совершенно не грызла совесть. Я вскрыл коричневый конверт и вынул журнал, между страницами которого было вложено письмо редактора, адресованное Ренате.

Дорогая мисс Халперн!

Спешу еще раз сказать Вам, насколько я горд тем, что именно наш журнал имел честь опубликовать Ваше первое стихотворение. Хочу также подчеркнуть, что мы будем рады любому Вашему новому произведению, если Вы пожелаете его прислать. Как и прежде, мы готовы печатать Вас, пока кто-нибудь из «акул» издательского мира Вас не похитит. Уверен, что Вы продолжаете успешно работать.

Искренне Ваш

Роджер Мёррел

P. S. Мазелтов [149]149
  Поздравляю, поздравления (идиш).


[Закрыть] по поводу выхода Вашей детской книги.

Я пробежал глазами содержание номера и открыл журнал на тридцать второй странице, где находилось стихотворение Ренаты Халперн. Прочитав восемь строк, я понял: это писала моя сестра.

 
Из музыки соткал я шкуру, она – творенье рук мечтательных моих.
Но лишь охотник знает опасность истинную шерсти.
Берет он шкуру тигра, всю в полосах, и прячет свое лицо
в мерцанье звезд и тысячу ночей бенгальских.
Та шкура – совершенный текст, творенье, эфир священных джунглей.
И мягкость красоты ее становится блестящим златом на телах тщеславных женщин.
А горностай – не более чем шутка Бога,
когда Он погружен в тягучесть снов о птицах и снегах;
но шкура тигра – свадебная песнь грядущей битвы.
 
 
Дочь, возьми слова, наполненные кровью, лавандою и временем.
Неси их к свету, пусть сияют.
И не забудь внимательно проверить на изъяны.
Знай, как недоумевает тигр над хитростью расставленных ловушек,
когда ноздрями чует запах смерти.
Бесстрашно он взирает на людей, что движутся к нему с ножами.
Какой же статной будет женщина, что мех его потом наденет.
 
 
Стараньем рук своих я создаю роскошные одежды;
они – любовные посланья, что пишет Зигмунд Халперн;
я адресую их тем женщинам, что чувственно-изящны и восхваляют ремесло мое,
когда ступают в шелесте мехов.
Тебе же, дочь, я выбрал лучшую свою работу —
единственную поэму скорняка.
Подарок мой – священное писанье, что разглядел я на спине у норки,
когда искал, чем мне воздать хвалу твоей фигуре стройной и высокой.
 
 
Эти шкуры – новые гаранты твоей неброской красоты.
Но прежде, чем грезить о мехах,
пусть поэтесса изучит их строенье и узоры
и пусть научится искусству черпать из крови братьев и из крови тигров.
 

Закончив читать, я заверил себя, что все это поддается простому объяснению, которое со временем у меня появится. Насколько мне было известно, сестра мало знала о евреях и ничего не знала о скорняках. И все же это стихотворение написала именно она. Упоминание о тигре выдавало ее с головой, не говоря уже о неподражаемой ритмике. Такое не подделаешь. Я снова открыл памятный альбом Ренаты. На первой странице был указан род занятий ее родителей. Мать: домохозяйка. Отец: скорняк.

Я чувствовал, что добираюсь до чего-то очень важного в жизни сестры. Возможно, это связано с яростным отрицанием Саванной ее прошлого, всех лет, прожитых в Южной Каролине. Скорняк вернул поэтессу на остров ее детства; образы были четкими и будоражили мое воображение. Саванна подбиралась к истории, которую никто из нас не смел рассказывать. Косвенные намеки, недомолвки ослабляли ее мастерство. Она не обманывала напрямую; она недоговаривала, она ходила вокруг да около. Саванна обозначила событие, но не торопилась столкнуться с ним лицом к лицу. Я даже разозлился.

«Уж если ты пишешь о тигре, сестренка, изволь писать о тигре, о том тигре, что когда-то рычал у нас на заднем дворе, – думал я. – Нечего прятаться за ремесло скорняка. Нечего наряжать свои стихи в меха и шкуры зверей, попавших в жестокие зубы капканов. Скорняк согревает, а поэтесса на медленном огне готовит свои магические эликсиры. Скорняк шьет шубу, сочетая мех норки и леопарда. Поэтесса воскрешает норку и бросает ей в пасть извивающуюся рыбину; она возвращает леопарда в его родные джунгли и наполняет ему ноздри запахом бабуинов, разгоряченных гоном. Саванна, ты делаешь так, чтобы ужасу было тепло, и поэтому закутываешь его в мех горностая, шиншиллы и шерсть мериносов, когда на самом деле ужас должен стоять совершенно голым на холодном ветру».

Но ты подбираешься все ближе, сестра, а вместе с тобой и я.

Я вновь пробежал глазами письмо редактора «Кенион ревью»: «Мазелтов по поводу выхода Вашей детской книги». Имел ли он в виду детскую книгу, созданную самой Ренатой Халперн? Или моя сестра опубликовала ее под этим псевдонимом? Целый час я тщательно осматривал содержимое полок, выискивая детскую книгу Ренаты Халперн. Во всей библиотеке Саванны не оказалось ничего детского. Я вообще не представлял Саванну, пишущую для маленьких. Отчаявшись, я уже готов был забросить это дело, как вспомнил, что «Кенион ревью» на последней странице дает краткие биографические справки по печатающимся у них авторам. Я открыл журнал с конца, добрался до нужной страницы и прочел скупые сведения о Ренате Халперн: