Текст книги "Принц приливов"
Автор книги: Пэт Конрой
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 47 страниц)
– Отец, откуда у тебя этот шрам? – спросил я. – Твой сын-врун, сын, который любит тебя, хочет знать, где ты получил этот шрам?
– Почем я помню? – огрызнулся отец. – Я же ловец креветок. У меня такие метки по всему телу. Работа такая.
– Извини, отец, но это не ответ.
– К чему ты клонишь, Том?
– Ты не сможешь изменить свою нынешнюю жизнь, пока не признаешь, каким было твое истинное прошлое. Поразмышляй об этом, отец. Вспомни, где ты получил этот шрам. Я тебе немного помогу… Мы с Саванной сидим за праздничным столом. Это наш десятый день рождения. На столе – торт. Нет, два торта. Мама всегда считала, что каждому из нас полагается по торту.
– Что за околесицу ты несешь? Зря я не пошел к Люку. Вижу, ты хочешь выставить меня никчемным человеком.
– Не преувеличивай, папа. Ты обозвал меня вруном, а я пытаюсь доказать, что очень хорошо, до мельчайших подробностей, помню, когда и как ты получил этот шрам. Мне он потом снился в кошмарных снах.
– Не понимаю, о чем ты, хоть убей. Невелик грех что-то забыть! – выкрикнул он.
– Иногда велик. Иногда это преступление. Тогда я сам попытаюсь восстановить картину. Это важно. Тот вечер – один из десяти тысяч, но, может, ты хоть как-то начнешь понимать причины маминого ухода.
– Я не об этом просил. – Отец смахнул слезу. – Я просил о помощи.
– Этим я как раз и займусь.
И я начал рассказ под аккомпанемент отцовских вздохов и всхлипываний.
Сезон лова креветок подходил к концу; он выдался неудачным, что обычно делало отца опасным и непредсказуемым. Началось это, как всегда, неожиданно: без предупреждения и возможности отступления. Отец молча поужинал и удалился с бурбоном в гостиную, собираясь смотреть по телевизору «Шоу Эда Салливана». Пока что его поведение не настораживало нас. Его молчание казалось нам не назревавшей бурей, а благом, результатом усталости. Мать зажгла по десять свечек на каждом торте. Саванна радостно захлопала в ладоши.
– Том, у нас теперь двузначный возраст. И так будет, пока нам не исполнится по сто лет.
– Генри, иди к столу, – позвала мать отца. – Детям не терпится задуть свечки на торте.
Ответа не последовало. Может, родители накануне поссорились? Или не успели закончить очередное сражение? Не знаю, да теперь это и не важно.
– Генри, ты где там? – Мать направилась в гостиную. – Нам пора спеть Саванне и Тому «Happy Birthday».
Отец не шевельнулся и ничем не показал, что слышал слова матери.
– Мама, не приставай к нему, – попросил я, глядя на огоньки свечей.
– Генри, встань, – потребовала мать. – У твоих детей день рождения.
Она подошла и выключила телевизор.
Я не видел отцовских глаз, но заметил, как напряглись его плечи. Он поднес к губам бокал с бурбоном и залпом осушил.
– Не смей лезть, куда не просят, Лила, – сердито пробурчал он. – Я что, вам мешаю? Сижу себе и смотрю, что мне интересно.
– А день рождения собственных детей тебе не интересен? Ты не хочешь их поздравить? Они подумают, что ты вообще их не любишь.
– Включи телевизор, иначе пожалеешь, что родилась на свет, – ровным металлическим голосом приказал отец.
– Мама, мы не обидимся, – упрашивала Саванна. – Включи телевизор и иди к нам.
– Нет. Пусть отец вначале поздравит вас, а потом смотрит свой ящик хоть всю ночь.
Я забыл про праздник. В моих висках застучала кровь, но я был бессилен что-либо сделать. Я мог лишь оцепенело наблюдать. Отец встал. Думаю, в тот момент он остро сознавал свою отчужденность, но злость уводила его еще дальше от нас. Отец толкнул мать к телевизору, потом дернул за волосы. У матери подогнулись ноги, и она оказалась на коленях. Свет в столовой был погашен, наши испуганные лица освещались лишь язычками именинных свечек.
– Больше не вздумай указывать мне, что я должен делать. Это мой дом, вам всем я лишь позволяю здесь жить. Включай!
– Нет, – упиралась мать.
Отец с силой ткнул ее лицом в экран, и мать только каким-то чудом не разбила стекло кинескопа.
– Нет, – повторила она, не обращая внимания на текущую из ноздрей кровь.
– Мама, включи! – закричал я.
Саванна подбежала к телевизору, и вскоре гостиная вновь наполнилась голосом Эда Салливана.
– Это сделала Саванна, не я, – прошептала мать.
Отец протянул руку и щелкнул выключателем. В пронзительной тишине было что-то невыразимо грустное.
– Лила, я велел тебе включить телевизор, – прорычал отец. – Ты подаешь дурной пример сыновьям. Им нужно усвоить, что женщина обязана уважать мужчину в его доме.
Саванна опять включила. Ручка включения одновременно была и регулятором громкости. Сестра повернула ее больше, чем надо, и теперь Эд Салливан буквально орал. Левой рукой отец ударил свою дочь. Саванна перелетела через кофейный столик, упала на пол и свернулась калачиком.
Мать бросилась к Саванне. Обе, обнявшись, заплакали. Отец медленно двинулся в их сторону. Он уже навис над ними, когда шесть выстрелов из револьвера тридцать восьмого калибра оборвали не только шоу Эда Салливана, но и жизнь телевизора. Пол был усеян осколками и щепками.
Брат стоял на пороге спальни, спокойно перезаряжая револьвер, из дула которого шел дымок.
– Твой ящик сломан, папа. Теперь ничто не мешает тебе спеть «Happy Birthday», – произнес Люк.
Отец повернулся и так же неторопливо направился к Люку. Отцовские глаза сверкали тускловатым звериным блеском. Он и был тогда совершеннейшим зверем, умеющим лишь бить свою самку и потомство. Единственным его чувством оставался бурлящий безудержный гнев, который требовал выхода. Люк перезарядил револьвер, щелкнул барабаном и прицелился отцу в сердце.
– Почему ты так себя ведешь? – продолжил Люк. – Думаешь, если ты взрослый и сильный, тебе можно бить женщин и девочек? Откуда в тебе столько жестокости?
Отец, не обращая внимания на оружие, шел на своего старшего сына. Люк отступал, по-прежнему целясь отцу в грудь. Саванна и мать в ужасе всхлипывали, я вскрикивал; это были единственные звуки праздничного вечера.
Люк не рискнул нажать курок. Отец вывернул ему запястье. Револьвер упал на пол. Отец кулаком двинул Люку по лицу. Брат рухнул на колени, но отец поднял его за волосы и ударил снова.
Я плохо помню, как подскочил к отцу и залез ему на спину. Я только помню, что впился ему зубами в левое ухо. Отец взревел, а я оказался в воздухе и приземлился на плиту. Спрыгнув с нее, я увидел, что мать ногтями впилась в отцовское лицо. Я бросился разнимать родителей. В это время отец хлестнул мать по лицу. Я принялся молотить его в грудь и живот и тут получил сильный удар по голове. Голова закружилась, шум вдруг стал очень громким, а свет – нестерпимо ярким. Надо мной сверкнул кухонный нож, которым мать еще недавно собиралась делить наши торты. Вдруг мне прямо в лицо хлынула струя крови. Я не знал, кто кого порезал и чья эта кровь. Мы с Саванной вопили в два голоса, а мать кричала, чтобы мы бежали прочь из дома. Но мне было не открыть глаз, слипшихся от крови одного из моих родителей.
Люк поволок меня к выходу. Сквозь красную дымку я видел отца. Он пятился к двери родительской спальни, из его правой руки хлестала кровь. Мать стояла с ножом в руке и угрожала отцу, что, если он еще хоть раз посмеет нас тронуть, она всадит этот нож ему в сердце. Люк вытолкнул нас с Саванной во двор и велел направляться к грузовичку.
– Если отец выйдет, прячьтесь в лесу, – добавил он и бросился в дом за матерью.
Мы с сестрой поковыляли к машине, наши голоса сливались в единый вопль страха и боли. Потом я узнал, что Саванна решила, будто отец ножом порезал меня. Ничего удивительного: в тот момент мое лицо напоминало чудовищную красную маску, а руки сошли бы за губки с операционного стола.
Уже не помню, как мы забрались в кузов. Тут показались мать с Люком. За ними, бормоча что-то нечленораздельное, следовал отец. Люк запрыгнул в кузов, мать хлопнула дверцей кабины и стала рыться в сумочке, разыскивая ключ.
– Мама, скорее! Он приближается! – торопил Люк.
Отец шел к нам. Кровь так и лилась на мокрую траву, но он упрямо двигался к грузовичку, а мать никак не могла найти в связке ключей нужный.
– Мама, он почти рядом! – заорала Саванна.
Крик сестры совпал с чиханием ожившего мотора. Мы рванули со двора, оставив позади шатающегося окровавленного Генри Винго.
– Дети, мы больше никогда сюда не приедем. Обещаю вам, – клялась мать, пока мы неслись по грунтовой дороге к мосту. – Больше никогда. Что я за мать, если позволю своим детям жить рядом с этим человеком?
Два дня мы гостили в доме Амоса и Толиты, а потом… потом вернулись на остров. Перед этим мать собрала нас и настрого запретила рассказывать кому бы то ни было об этом жутком вечере. Мы вновь услышали слова о том, какой редкой добродетелью является верность семье и что только очень немногие люди обладают этим замечательным качеством.
В вечер нашего прибытия родители были необычайно нежны друг с другом, и почти целых полгода отец не поднимал руку ни на жену, ни на детей.
– Я и сейчас думаю, сумей ты тогда добраться до грузовичка, ты бы убил нас всех, – заключил я.
– Неправда, – надтреснутым голосом возразил отец. – Все неправда, от начала до конца. Как ты можешь говорить такое о своем отце?
– Представь себе, довольно легко.
– Я ничего этого не помню, – отмахнулся он. – Если что-то и происходило, должно быть, я был сильно под градусом. Понимаешь? Сам не ведал, что творил. От этого чертова бурбона у меня всегда голову сносит. Я как сумасшедший делаюсь.
– Представь себе, Саванна тоже все забыла, хотя и не пила. Я у нее спрашивал. А Люк не захотел это обсуждать.
– Сдается мне, у тебя слишком богатое воображение, сын, – заметил отец. – Да. Ты всегда любил сочинять про людей разные истории. Наверняка вы с матерью сели и состряпали эту небылицу для судьи. Признайся.
– И все-таки, отец, откуда у тебя этот шрам?
– Я ловлю креветок. Работа опасная. Может, лебедкой задело. Или трос порвался и по мне чиркнул.
– Это след от кухонного ножа, папа, – спокойным тоном заявил я. – А как быстро мы купили новый телевизор! Как же! Семейка твердолобых южных гордецов скорее предпочла бы голодать, чем сутки прожить без ящика. Во всяком случае, тот расстрелянный мы очень быстро заменили новым. По-моему, когда мы вернулись, в доме уже был другой телевизор. И ни следа крови. Словно ничего не происходило. Жизнь продолжалась, и мы снова сделали вид, что ничего не было.
Отец вздохнул.
– Нам бы и сейчас не мешало сделать вид, что ничего не случилось. Хотя, конечно, мои слова тебя в этом не убедят.
– Но на этот раз тебе пришлось посмотреть правде в глаза. И сейчас не получится просто так все замять. Верно? Наконец-то наша семья достигла такого момента!
– Почему ты меня ненавидишь? – обиделся отец.
– Потому что у меня есть на то причины. В общем-то, легко ненавидеть человека, который избивал тебя в детстве. И когда я вспоминаю об этом, во мне просыпаются не самые лучшие чувства.
– Если я что-то такое и делал, прости меня, Том. – Отец поднял голову. – Честно, я все начисто забыл. Ну что мне сделать, чтобы ты поверил?
– Можешь начать с финансирования в крупном размере. Желательно наличными, лучше двадцатидолларовыми купюрами.
Отец озадаченно на меня посмотрел.
– Успокойся, папа. Это была попытка пошутить. А теперь о серьезном. Чем я могу помочь тебе? Я знаю только одно: ты первостатейный южный придурок и никогда не перестанешь им быть. Таким уж ты родился.
– Может, пообщаешься с матерью? Узнаешь, чего она ждет? Передай ей: если она вернется, я сделаю все, что она захочет. Исполню любое ее желание. Обещаю.
– А если она откажется? – осведомился я.
– И что мне тогда делать? Кем я буду без твоей матери?
– Ты будешь все тем же лучшим ловцом креветок, – ответил я. – И владельцем самого прекрасного в мире острова.
– Зачем мне это, если я потеряю самую прекрасную в мире женщину?
– Возможно, так оно и будет. Но ты долго старался, чтобы это случилось. Кстати, где мать? Схожу к ней прямо сейчас.
– Она все там же. Возится с этой сукой Ньюбери. Не пойму, с чего твоей матери любезничать с той, которая только и ждала случая, чтобы извалять ее в дерьме?
– Просто мать всю жизнь ждала момента, когда Изабель Ньюбери начнет в ней нуждаться.
– Я тоже в ней нуждаюсь, – всхлипнул отец.
– Ты ей когда-нибудь говорил об этом?
– Зачем? Я же на ней женился. Разве этого мало?
– Конечно. Прости, что задал тебе такой дурацкий вопрос.
Отец снова заплакал. Я не пытался его утешать. Возможно, горе хоть в какой-то мере искупит грехи Генри Винго. Рациональная часть меня оставалась холодной и напоминала, что все мы слишком долго ждали его слез и вполне их заслужили.
– А ты знаешь, что Толита оставила деда, когда я был ребенком? – вдруг сменил тему отец.
– Да.
– Передо мной не было модели поведения, как муж должен обращаться с женой. Мне казалось, Толита бросила Амоса из-за его слабости, поскольку он недотягивает до настоящего мужчины. Я делал все, чтобы со мной такого не случилось.
– Моя мать не уходила от моего отца, когда я был совсем маленьким. – Я наклонился к отцу. – У меня был впечатляющий пример, как муж должен обходиться с женой. Мне продемонстрировали, что для настоящего мужчины вполне нормально избивать свою жену и детей. Терроризировать всю семью, когда ему только заблагорассудится, потому что все они слабее его, не могут дать отпор и им некуда деться. Ты учил меня, что значит быть мужчиной. Спасибо тебе за уроки. Из-за них я захотел вырасти таким, как Амос. Я решил быть слабым, кротким и добрым ко всякой живой твари. Если честно, я бы лучше умер, чем стал тем мужчиной, какого ты пытался из меня сделать.
– Полагаешь, ты лучше меня? – спросил отец. – Твоя мать тоже думала, что она лучше. Она называла меня деревенщиной, хотя сама родилась в жуткой глуши, и уж кто настоящая деревенщина – так это ее родители.
– Я не считаю, что лучше. Но я мягче и отзывчивей.
– Зря я не обратился к Люку, – вздохнул отец. – Он бы не наговорил мне гадостей. От тебя я их вдоволь наслушался.
– Но и беседовать с матерью он бы тоже не согласился.
– Так ты все-таки пойдешь к ней? – оживился отец.
– Да. У тебя впервые в жизни есть шанс что-то понять. Кто бы мог подумать, что старая горная горилла способна плакать из-за расставания со своей женой? Значит, не все так безнадежно. Но даже если мама бросит тебя, у тебя сохраняется возможность стать нам хорошим отцом. Я был бы рад впервые в жизни получить нормального отца.
– Не люблю я просить других, – буркнул отец.
– Тогда другим очень трудно что-либо для тебя сделать, – заметил я.
– Не забывай, это я подарил тебе жизнь, – вдруг напомнил отец.
– Премного благодарен, папа.
Я едва сдерживался, чтобы не наорать на него.
Глава 26
Я стоял на веранде особняка Ньюбери. Взошедшая луна воспламенила окрестные болота, залив их серебристым блеском. Под лунным сиянием их пространство всегда казалось каким-то нереальным пейзажем из снов. На мой стук открыл сам Рис Ньюбери. Лунный свет и его изменил – лицо выглядело несколько мягче. Мешки под глазами стали еще больше, но в глазах светилась знакомая мне жажда руководить. Тело Ньюбери одряхлело, а вот взгляд сохранил свою чудовищную силу.
– Добрый вечер, мистер Ньюбери. Мне необходимо поговорить с матерью, – начал я.
Хозяин прищурился. Думаю, он сначала узнал меня по голосу и лишь затем разглядел.
– Здравствуй, Том. Твоя мать – просто ангел. Не знаю, что бы мы делали без нее. Необыкновенная женщина. Надеюсь, ты это знаешь.
– Да, сэр. Согласен с вами. Вы ей передадите, что я жду внизу?
– Ну не на веранде же. Входи. Прошу, входи.
Я последовал за ним в освещенную прихожую.
– Она сейчас с Изабель, – тихо сообщил Ньюбери. – Ни на шаг не отходит от постели моей жены. Даже еду ей туда приносит. Врачи утверждают, что жена долго не протянет. Рак захватил весь…
Рис Ньюбери смолк, ему было явно тяжело говорить об этом. В возникшей тишине раздались ровные металлические удары напольных часов. Их черные стрелки показались мне лезвиями, режущими хрупкую материю времени. В этом доме было много часов, и все они принялись на разные голоса отбивать девять. Может, в доме умирающего тиканье часов ощущается как-то по-особому?
– Пойдем в мой кабинет. Там вам будет удобнее. Это наверху.
– Я еще помню, где это, – вырвалось у меня.
Ньюбери пропустил мои слова мимо ушей. Возможно, он их даже не услышал. Мы поднялись по устланной ковром лестнице. Сначала я подумал: не является ли этот выбор сознательным? Но потом решил, что вряд ли. Рис Ньюбери совершил в своей жизни столько гадких и отвратительных поступков, что давно забыл, как однажды ударил по лицу двенадцатилетнего мальчишку, подравшегося с его сыном. В кабинете меня встретили все те же полки с явно нетронутыми книгами и карта округа, где зеленые булавки отмечали владения Ньюбери.
– Изабель хочет тебя видеть, – вместо приветствия сказала вошедшая мать. – Зайди к ней, Том. Она так рада тебе. Ты не находишь, что это очень мило с ее стороны?
С чего это вдруг Изабель Ньюбери обрадовалась моему приходу? Я не стал ломать голову. Удивительно, как Изабель еще помнит, что мы с ней обитаем на одной планете? Мать за руку повела меня по тихому и тускло освещенному коридору.
– Вот здесь, – шепнула мать, забыв, что в свое время мы с братом и сестрой волокли в эту комнату двухсотфунтовую морскую черепаху.
Мои чувства к Изабель Ньюбери не отличались сострадательностью, однако я тут же забыл о них, увидев среди груды подушек высохшую, изможденную женщину. Как говорится, такого и врагу не пожелаешь. Передо мной был живой скелет, обтянутый сероватой кожей. Болезнь сжигала эту женщину изнутри. Запахи лекарств, цветов и одеколона перемешались в один тяжелый сладковатый запах смерти, чем-то напомнивший мне дрянное вино.
– Здравствуй, Том, – еле слышно произнесла Изабель Ньюбери. – Твоя мать – единственная, кто скрашивает мои дни. Остальные боятся даже заходить сюда.
– Это не совсем так, Изабель, – тут же возразила мать. – Я делаю то, что на моем месте сделал бы любой нормальный человек. Тебе грех жаловаться на невнимание людей. Вспомни, сколько цветов и карточек ты получаешь каждый день.
– Том, я была жестока к тебе и твоей семье, – медленно продолжала Изабель. – Я уже сотню раз извинилась перед твоей матерью.
– А я сотню раз отвечала, что незачем извиняться, – торопливо вставила мать. – Я всегда считала тебя одной из своих добрых подруг. Просто тогда у каждой из нас были свои семейные заботы и нам не хватало времени, чтобы просто посидеть и поболтать.
«Зато у миссис Ньюбери однажды хватило времени привезти нам благотворительную индейку, – подумал я. – А у тебя хватило времени разнести ее подарок из дробовика».
– Я принимаю ваши извинения, миссис Ньюбери. Очень рад, что вы все-таки попросили прощения.
– Том, как тебе не стыдно грубить? – возмутилась моя мать.
– Спасибо, – отозвалась миссис Ньюбери. – За последние две недели я много размышляла о своей жизни. Есть поступки, которых мне просто не понять. Сейчас мне кажется, их совершала другая, совершенно незнакомая мне женщина. Стыдно, когда приходится умирать с такими вот мыслями.
– С чего ты взяла, что умираешь? – нарочито бодрым тоном возразила мать. – Ты обязательно выкарабкаешься, и вы с Рисом отправитесь в длительное путешествие.
– Меня ждет единственное путешествие – в похоронное бюро Оглтри, – заметила миссис Ньюбери.
– Не надо так, Изабель! – Мать отвернулась, не желая показывать своих слез. – Даже мысленно не смей опускать руки. Ты должна продолжать бороться за свою жизнь.
– Умирание – это последняя стадия жизни. Мы все проходим через это, Лила. Хотя признаюсь, мне она не доставляет никакого удовольствия.
– Как Тодд? – поинтересовался я.
– Тодд? – повторила миссис Ньюбери. – Ни капельки не изменился. Эгоистичный, избалованный мальчишка. Женился на хорошенькой девушке. Какая-то Ли из Вирджинии. Все свободное время утверждает свое мужское превосходство над ней. С тех пор как я заболела, он был здесь всего дважды. Правда, раз в месяц звонит, причем в такое время, когда удобно ему.
– Тодд приезжал в прошлый уик-энд, – напомнила мать, обращаясь в основном ко мне. – Я свидетель: болезнь матери разрывает ему сердце. Изабель, он горячо тебя любит. Просто Тодд не умеет выражать свои чувства. Мужчинам этого не дано.
– Почему же? Тодд вполне красноречив в этом. Он избегает меня.
– Изабель, дорогая, ты устала, – тоном сиделки заворковала мать. – Пожелай Тому спокойной ночи, я приготовлю тебя ко сну.
– Лила, будь любезна, принеси мне еще воды со льдом. Жажда совсем замучила.
Больная указала на пустой кувшин.
– Я мигом, – пообещала мать.
Она взяла с ночного столика кувшин и вышла из спальни. Вскоре ее шаги уже слышались с устланных ковром ступеней лестницы. Тогда Изабель Ньюбери повернула ко мне свои уставшие, почти неживые глаза и произнесла слова, которым предстояло изменить мою жизнь:
– Мой муж влюблен в твою мать. И я это одобряю.
– Что? – оторопело пробормотал я.
– Рис нуждается в заботе. Один он просто не выживет, – спокойным, будничным тоном сообщила миссис Ньюбери. – Твоя мать все это время очень добра ко мне. Я ее обожаю.
– Великая перемена, – не удержался я. – А вы учли моего отца?
– Лила мне все рассказала о твоем отце. Думаю, тебе тоже есть за что его ненавидеть.
– Нет, мэм. Отец мне в миллион раз симпатичнее, чем Рис Ньюбери.
– Любовь Риса к твоей матери совершенно платоническая, уверяю тебя. Скорее всего, Лила даже не догадывается о ней.
– Миссис Ньюбери, и вы не против, если через какое-то время в постели с вашим мужем окажется женщина, не попавшая даже в вашу долбаную кулинарную книгу?
– Мне неприятна твоя вульгарность, – слабым, но раздраженным голосом заявила Изабель.
– И у вас еще хватает наглости называть меня вульгарным? А то, что вы на смертном одре занимаетесь сводничеством для своего мужа, – это, наверное, благочестивое дело.
– Я всего лишь смотрю дальше своей смерти, – заметила Изабель. – Я подумала, что должна поставить тебя в известность. Не хотелось бы, чтобы эта новость явилась для тебя полной неожиданностью.
– Согласен. Терпеть не могу сюрпризы. Моя мать хоть знает об этом?
– Нет. Но мы с Рисом все обсудили. Каждую мелочь.
– Тогда передайте Рису, что они с моей матерью поженятся только через мой труп. Я со многим могу смириться, но только не с ролью пасынка Риса Ньюбери. И мне вовсе не улыбается заиметь Тодда в сводных братьях… Точнее, в неродных братьях. Это что, ваша прощальная гадость моей семье? Сколько себя помню, от Ньюбери мы только гадости и получали.
В коридоре послышались шаги матери. Миссис Ньюбери приложила палец к губам. Мать внесла запотевший кувшин и налила больной стакан холодной воды.
– Надеюсь, вы тут без меня не скучали? Том, я все рассказала Изабель о тебе. Она говорит, что еще не встречала матери, которая бы так гордилась своими детьми. Изабель права. Вы всегда были смыслом моей жизни.
– Спасибо, что навестил меня, Том. – Миссис Ньюбери пожала мне руку. – Всегда рада тебя видеть.
– Надеюсь, вам станет лучше, миссис Ньюбери, – произнес я обычную в таких случаях фразу. – Если нужна будет помощь, вы только дайте знать. Спокойной ночи, мэм.
Мы с матерью сидели в кабинете Риса Ньюбери. Я мысленно прокручивал бесконечные возможности выставить себя последним идиотом. Если мать и Рис Ньюбери любезничали у постели его умирающей жены, меня это не касалось. Особенно учитывая то, что умирающая жена фактически занималась их сватовством, гордясь своей заботой о муже.
– Мам, почему она не в больнице? – осведомился я, не решаясь сразу перейти к вопросу об отце.
– Изабель хочет умереть в доме, где умерли все ее предки, в своей постели. Таково ее решение.
– А какая у нее разновидность рака?
– Теперь уже сложно определить. Поражено все тело. А началось с рака прямой кишки.
– Серьезно? В таком случае даже у Господа Бога плоховато с чувством юмора.
– Том, таких циничных слов я от тебя не ожидала! – Мать подошла к двери – не подслушивает ли кто. – Мы с Изабель Ньюбери очень сдружились, поэтому не отзывайся дурно об этой женщине. Она и так сильно переживает, что бывшие лучшие подруги бросили ее наедине с болезнью. Разумеется, они соблюдают правила приличия и один-два раза в месяц приходят на какой-нибудь час. Но Изабель видит, как им не терпится поскорее убраться из ее спальни.
– Меня не слишком удивляет поведение этих женщин. Удивительнее другое: Лила Винго, один из злейших врагов Изабель Ньюбери, теперь проводит с ней каждый день и почти каждую ночь.
– Нечего ворошить прошлое. Я никогда не держала зла на Изабель. Знал бы ты, каково приходится бедному Рису. Он совсем сник.
– Приятно слышать, что хоть что-то выбило его из колеи. Если честно, я думал, что ты измеряешь глубину своей человечности тем, насколько сильно ненавидишь Риса Ньюбери.
– Его просто неправильно понимают, – возразила мать.
– А мне кажется, его очень хорошо понимают. Если вдруг и он заработает рак прямой кишки, можно будет говорить, что у Бога есть четкий план для всех нас.
– Я не потерплю гадостей о Ньюбери в его же собственном доме, – вспылила мать. – И я не шучу. Он и Изабель – мои самые близкие друзья в Коллетоне. Ты бы видел, с какой трогательной признательностью они меня принимают. Я себя неловко чувствую: меня благодарят за обыкновенную добрососедскую поддержку. Я привыкла помогать соседям, ничего не прося взамен. Чем ближе я знакомлюсь с Ньюбери, тем больше удивляюсь, до чего же они одиноки. Не ухмыляйся. У них нет приятелей в нашем с тобой понимании этого слова. Вокруг них крутятся многие, но только по одной причине – деньги и общественное положение. Каждый стремится что-нибудь себе урвать. Рис и Изабель – очень проницательные люди. Фальшь они чуют на расстоянии.
– Думаю, что так оно и есть. Тогда зеркала должны сводить их с ума… Мама, я ведь здесь не просто так. У меня сегодня был отец.
– Я сразу поняла, почему ты пришел. Я ждала тебя, Том.
– Отец просит простить его за все. Он готов сделать для тебя что угодно, если ты вернешься.
Мне было странно повторять неуклюжие отцовские фразы.
– Я убила слишком много лет на твоего отца, – вздохнула мать. – Ты понимаешь, что я его даже не любила? Выскочила замуж и только потом начала соображать.
– Сегодня ему прислали бумаги на развод. Это его убедило в серьезности твоих намерений.
– У Риса и Изабель есть домик на Ланьер-стрит. Они позволили мне там жить, причем совершенно бесплатно. Представляешь, как они добры ко мне?
– Речь сейчас об отце. Он просил меня поговорить с тобой. Что ему передать?
Мать встала, вытянувшись во весь рост.
– Что мне очень жаль потраченных на него лет. Я жалею, что познакомилась с ним. Жалею, что зачала с ним детей. И еще: день, когда я навсегда освобожусь от него, станет счастливейшим в моей жизни.
– Может, ты подыщешь более сильные выражения?
– Какое право ты имеешь осуждать меня? Или забыл, что в детстве только и просил, чтобы я развелась с отцом? Что теперь изменилось?
– Раньше я его ненавидел. А теперь, когда смотрю на него, мне становится грустно. Я ничего не могу с собой поделать. Отец задевает во мне струну жалости. Вокруг него так и сияет ореол законченного неудачника, и от этого ореола ему вовек не избавиться. Я сейчас его даже не воспринимаю как своего отца. Скорее как дядю, как недотепу, у которого бываю пару раз в году, на каникулах.
– Значит, ты считаешь, что я не должна разводиться с ним? – уточнила мать.
– Делай так, как ты действительно хочешь, – ответил я, когда наши глаза встретились. – Поступай так, как подсказывает сердце.
– Это ты искренне?
– Возможно, нет, но именно этих слов ты от меня ждала.
– То есть я могу рассчитывать на твою поддержку? – поинтересовалась мать.
– Вы оба можете рассчитывать.
– И ты согласен свидетельствовать в суде в мою пользу?
– Нет. Ни на чью сторону я не встану.
– В чем же тогда заключается твоя поддержка?
– Мама, послушай меня внимательно. Я достаточно натерпелся от семьи, в которой родился и вырос. Мне было больно и тяжело расти, имея таких родителей. Но сейчас я взрослый человек, и не надо прикрываться мной как щитом. В свое время у вас с отцом хватило сил самостоятельно заключить брак. Так имейте силы самостоятельно его расторгнуть. Не окропляйте дорогу к вашей свободе кровью своих детей. Вы оба достаточно зрелые люди, чтобы не втягивать в бракоразводный процесс нас троих.
– И ты не присягнешь суду, что в детстве отец жестоко тебя избивал? – напирала мать.
– Нет. Я сообщу, что не помню таких случаев.
– Где тебе помнить? – разозлилась мать. – Ты валялся без сознания, пока я изо всех сил оттаскивала отца от тебя. Неужели и у Люка такая короткая память? Ведь ему доставалось больше всех.
– Я пытаюсь втолковать тебе простую вещь. Все жестокости, какие были, остались в прошлом. Нам всем будет только хуже, если мы начнем свидетельствовать в пользу кого-либо из вас.
– Ничего, обойдусь без тебя. Я звонила Саванне. Если понадобится, она готова выступить в суде. Дочь говорит, что еще не встречала женщин, которых бы так унижали и над которыми так измывались.
– Прости, но кто-то должен помочь отцу собрать осколки жизни после твоего ухода.
– Я точно так же собирала твою жизнь. Отцовские кулаки разбивали ее вместе с твоим лицом, а я собирала.
– Мама, разве я виноват в том, что Генри Винго – мой отец? Не ты ли сама его выбрала? В чем я провинился перед тобой?
– Ты же знаешь, Том: я не люблю кого-то о чем-то просить. Единственный раз в жизни мне понадобилась твоя помощь. И нужно всего-то прийти и открыть правду. Но ты отказываешься. У меня впервые появляется шанс изменить свою жизнь, однако сын против.
– Пока ты ходила за водой, миссис Ньюбери уверяла меня, что Рис в тебя влюблен.
– Изабель находится в полубредовом состоянии. Я уже привыкла к ее бессмыслице. Что делать? Это болезнь. Мы с Рисом просто смеемся, когда она пытается говорить нам подобные вещи. Никто из нас ни на секунду не принимает их всерьез.
– Мама, это твое дело, я не хочу в него влезать. Если что-то сделает тебя счастливой, я буду только рад. Это я тебе обещаю. Но и ты мне пообещай, что на бракоразводном процессе не станешь выжимать из отца все соки.
– Я прошу только того, что заслужила, – отчеканила она. – Только честно заработанного долгими годами замужества.
– Вот этого-то я и боюсь. Я тут все смотрю на карту у тебя над головой. Я очень хорошо ее помню. Впервые я увидел ее много лет назад, когда ты привела меня извиняться перед Тоддом за драку. Тодд мне пояснил: булавки с зелеными головками означают земельные участки, которые уже принадлежат его отцу, а с красными – те, что он собирается купить. Сейчас в городе полно слухов о каком-то федеральном проекте. Якобы скоро Коллетон ждет что-то громадное и денежное. Куда ни посмотришь – везде отираются земельные спекулянты. Люди почуяли возможность неплохо заработать.
