Текст книги "Принц приливов"
Автор книги: Пэт Конрой
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 47 страниц)
– Нет, Том. Даже у однояйцовых близнецов такого не бывает, – пояснила Саванна, наслаждаясь своей эрудированностью. – Но ты и в самом деле вытащил короткую палочку.
– Только представь, Том: я сообразительнее тебя. За это надо выпить, – веселился Люк.
– Зато я куда лучше реализую свои возможности, – ответил я.
– Конечно, братишка. Ты используешь все до последнего пунктики своего скромненького ай-кью, – прыснул Люк, и они с Саванной повалились на мост, трясясь от смеха.
Я протянул руку за бутылкой.
– Можете гоготать. Я решил стать футбольным тренером, а для этого не обязательно иметь мозги мирового уровня.
– В этом деле можно вообще обойтись без мозгов, – подхватила Саванна. – Боже, Том, какая напрасная трата времени и сил.
– Это почему?
– Потому что я подговорю банду ассасинов и мы начнем истреблять всех тренеров мира. Будем выискивать и мучить существ обоего пола старше двадцати одного года, которые щеголяют в потных футболках со свистками на шее.
– Можно поподробнее о мучениях? – спросил Люк.
– Во-первых, я заставлю их слушать классическую музыку. Затем они у меня целую неделю подряд будут заниматься балетом. Так, что бы еще придумать? Ага, заставлю их читать собрание сочинений Джейн Остин. И самой главной пыткой будет операция по смене пола. Без анестезии.
– Сколько жестокости, Саванна, – упрекнул я. – Ну и странные же мысли роятся в твоей умненькой головке.
– Если Том хочет, пусть будет тренером, – смилостивился Люк. – Почему нельзя быть тем, кем нравится?
– Потому что он способен на большее. – Саванна повернулась ко мне. – Но продается Югу по дешевке. Мне жаль тебя, Том. Ты, братец, – жертва «южной болезни», и в мире не существует вакцины для спасения твоей задницы.
– Зато ты, сестрица, станешь жуткой знаменитостью в этом чертовом Нью-Йорке.
– Я решила удивить Нью-Йорк, – без намека на шутку отозвалась Саванна.
– А мама до сих пор хочет, чтобы ты поступила в колледж имени Конверса [163]163
Учебное заведение для обучения женщин свободным искусствам. Колледж, основанный в 1890 г., назван по имени одного из соучредителей, хлопкового промышленника Декстера Конверса, стремившегося дать своей дочери разностороннее образование. Расположен в городе Спартанберг (северная часть штата Южная Каролина).
[Закрыть], – заметил Люк. – На днях я слышал ее беседу с Толитой.
– Я лучше умру, чем соглашусь задержаться в Южной Каролине хотя бы на один день. А знаете, какие у нашей мамочки планы на мой счет? Она считает, что за время учебы я должна познакомиться с каким-нибудь врачом или юристом, выйти за него замуж, осесть в одном из здешних городишек и нарожать четверых или пятерых детей. Мальчикам уготована карьера врачей или юристов, а девочкам – замужество за врачами или юристами. Для меня даже ее мечты попахивают болотом. Но я не куплюсь на ее планы. Буду жить, как захочу. В Коллетоне тебе уже заранее определяют будущее и верят, что ты так и пойдешь, не особо отклоняясь от курса. Девчонкам – удачный брак. Парням – завидная карьера. И наша мама туда же. Я устала скрывать свою истинную сущность, прятать то, что у меня внутри. В Нью-Йорке не нужно бояться быть собой.
– А ты вообще чего опасаешься? – поинтересовался Люк.
Над нами, тихо хлопая крыльями, пронеслась кваква.
– Если я останусь здесь, то кончу, как мистер Фрукт. Либо чокнусь, либо впаду в слабоумие. Буду клянчить еду в барах и ресторанах. Я мечтаю жить там, где на тебя не обращают внимания. Даже если ты на какое-то время и свихнешься, этого никто не заметит. А здесь я схожу с ума от одной лишь необходимости делать вид, что я такая, как все. Но я не такая. Я родилась на Юге, но ни одного дня не ощущала себя южанкой. Ребята, мне иногда действительно бывает страшно за себя. Я с детства сражаюсь со своим безумием. У меня с малолетства бывают видения. Я слышу голоса. По ночам меня мучают кошмарные сны. Я несколько раз пыталась говорить об этом матери. И что я слышала? «Прими две таблетки аспирина и не ешь сладкого на ночь». Каково выдерживать все это в одиночку?
– А почему ты нам не рассказывала? – удивился Люк.
– Но что бы вы сделали?
– Мы бы посоветовали тебе принять три таблетки аспирина и вообще не есть, – вставил я.
– Ребята, я ведь не шучу, – изменившимся голосом произнесла Саванна. – Знаете, что я вижу прямо под нами? Сотни утонувших собак. И все они смотрят на меня.
Я опустил глаза и не нашел ничего, кроме воды и колышущейся лунной дорожки на ней.
– М-да. Наверное, тебе действительно надо уезжать в Нью-Йорк, – пробормотал я.
– Закрой пасть, Том, – потребовал Люк, покровительственно глядя на Саванну. – В реке нет никаких собак, дурочка ты моя маленькая. Это твой разум подстраивает тебе ловушки.
– А иногда я вижу Пражского младенца. Статую, что наш отец привез из Германии. У него из глазниц сочится гной. Он жестами зовет меня, чтобы я пошла за ним. Или наших родителей. Они голышом висят на мясных крюках и переругиваются. Или рычат, показывая зубы, и лают по-собачьи.
– Вот что значит иметь ай-кью сто сорок, – заключил я.
– Да заткнись ты, – уже настойчивее повторил Люк.
Мы все умолкли. Тишина была тягостной и угрюмой. Первым не выдержал я.
– Боже милосердный, какая жуть. Дай-ка мне бутылку, Люк. А тебе, Саванна, я рекомендую залпом выпить половину того, что останется. Если бы меня так глючило, я бы просто не трезвел. С утра просыпаешься – и сразу глоток. И так целый день, пока не провалишься в сон.
– Том, может, тебе стать врачом? – сердито пробубнил Люк. – Впрочем, нет. Это тебе не с мячом бегать. Разве ты не понимаешь, что наша сестра в беде? Речь идет о серьезных вещах, а ты сидишь и отпускаешь шуточки. Тут не до смеха. Мы должны помочь Саванне.
– Вы мне ничем не поможете. Я давно сжилась со всем этим. Однажды я попросила маму свозить меня к психиатру в Чарлстон, но она узнала, что психиатр берет сорок долларов за час.
– Сорок долларов за час? – присвистнул я. – Да за такие деньги они бы мне еще колбаску подергали и коробку сигар подарили… А что? Денежная профессия. Может, мне и вправду стать психиатром? Работаю по десять часов в день, шесть дней в неделю. Помогаю людям, которым мерещатся их мамочки, висящие на мясных крюках. Это сколько выйдет за год? Боже милостивый! Без уплаты налогов сто двадцать тысяч! Я и не подозревал, что на чокнутых можно так разбогатеть.
– Ты перебрал, Том, – хмуро заметил Люк. – Застегни свой рот на молнию, иначе будешь у меня трезветь в воде.
– Думаешь, у тебя получится сбросить меня в воду? – Я громко расхохотался, чувствуя прилив храбрости. – А ты в курсе, с кем сейчас говоришь? Со взрослым мужчиной. С большим взрослым мужчиной. С футболистом сборной колледжа. Это тебе не какой-нибудь придурок школьник с пушком на щеках.
Люк нежно ущипнул Саванну за щеку.
– Прошу меня извинить, моя маленькая, но я должен проучить своего младшего брата. Он забыл об уважении к старшим.
– Не трогай его, Люк. Том просто не умеет пить.
– Это я-то не умею пить? – заорал я, вновь прикладываясь к бутылке. – Да я переплюну любого в нашем округе. А ты, Люк, сядь и успокойся. Мне неловко давать тебе отпор на глазах у сестры.
Люк молча встал. Я тоже поднялся на нетвердых ногах, но пары бурбона уже окружили меня ореолом собственной непобедимости. Пошатываясь, я двинулся на Люка. Я попытайся ударить его головой в живот, однако у меня перед глазами почему-то мелькнул ковш Большой Медведицы. Люк схватил меня и швырнул в воду. Я барахтался, откашливаясь и отфыркиваясь. Эхо разносило над болотами смех Саванны.
– Беда с этими футболистами из колледжей, – сказал Люк, наблюдая, как я сражаюсь с приливом и плыву к мосту.
– Хочешь испортить мою новую футболку? Одумайся, Люк, иначе мы будем драться с тобой ежедневно.
– Нечего было наряжаться в нее по такой жаре, – ответил брат, подскакивая ко мне.
Мы с ним немного поборолись. Я несколько раз оказался под водой, прежде чем сдался и запросил пощады.
– Прыгай к нам, Саванна! – позвал Люк. – Оставь свои туфельки здесь. Никто их не возьмет. Поплывем к дому, как в детстве.
Я разделся до трусов, вручив мокрую одежду Саванне. Она сбросила легкое платьице, оставшись в лифчике и трусиках. В лунном свете сестра была похожа на статуэтку.
– Здесь как раз на три глотка, – Саванна подняла над головой бутылку. – Выпьем напоследок за наше будущее. Сначала за тебя, Том. Чего ты хочешь от жизни?
– Стать обыкновенным добропорядочным гражданином, – сообщил я, лежа на спине.
– Тогда за твою обыкновенность.
Саванна сделала глоток.
– Теперь ты, Люк.
– Я – ловец креветок. Стремлюсь быть устойчивым и надежным.
– За устойчивость и надежность.
– А о чем мечтает будущая жительница Нью-Йорка? – поинтересовался я. – Позволишь нам произнести тост?
– Вначале я сама. Я собираюсь писать стихи и выпускать свои дикие инстинкты. Буду ходить голой и участвовать в парадах на Пятой авеню. Я намерена вступать в интимные отношения с мужчинами, женщинами и животными. Я заведу попугая и научу его сквернословить. И, как наш папочка, буду все это снимать на пленку и отправлять вам для семейной хроники.
– Давай нам бутылку, сестренка.
Люк подгреб к мосту, взял почти опустевшую емкость и, держа ее одной рукой, направился ко мне.
– За твою дикость, Саванна, – провозгласил он и передал бутылку мне.
– За Саванну Винго! – проорал я. – За самую дикую и необузданную женщину, проезжавшую когда-либо через туннель Холланд! [164]164
Автомобильный туннель под Гудзоном, соединивший Нью-Йорк и Джерси-Сити.
[Закрыть]
– До свидания, Коллетон! – крикнула Саванна, поворачиваясь лицом к Атлантическому океану. – До свидания, Юг. До свидания, футбол. До свидания, местные придурки. До свидания, мамочка и папочка. Здравствуй, «Большое яблоко»! [165]165
«Большое яблоко» – утвердившееся в американской среде название Нью-Йорка.
[Закрыть]
Пока я допивал остатки бурбона, Саванна бесшумно нырнула в воду.
Нежный прилив понес нас к дому.
То лето было моим лучшим летом на острове. Я медленно готовился к расставанию с островом Мелроуз. К собственному удивлению, я обнаружил, что не умею жить вне семьи. Я крайне редко ночевал в других домах, поскольку не слышал там знакомого храпа и сопения. По сути, я еще не был готов покинуть единственный знакомый мне уклад или, если быть точным, тот уклад, который на время детства и отрочества определила мне судьба. Взросление нельзя было остановить. Каждый день я понемногу прощался с островом, пронизанный ужасом грядущего отъезда. Я продумывал слова, которые будет выкрикивать сердце, исполненное бесхитростной и неизъяснимой любви к родным местам. Празднество света и горестей, продолжавшееся восемнадцать лет, подходило к концу. Мне было невыносимо это сознавать; я даже не мог поделиться с домашними своими ощущениями. Родительская семья – один из первичных компонентов жизни; он растворяется подобно соли в дождевой воде… И вот опять лето. Жара и тишина, словно два соперника, захватили берега рек и речек. В газете писали о рыжих лесных муравьях, сумевших переправиться через реку Саванна и устроить первые поселения на территории Южной Каролины. Вблизи острова Кайава Люк поймал своего первого тарпона, которого после часового сражения вытащил на поверхность. Большущая рыбина, будто лошадь, прыгала и танцевала в волнах. Когда же мы наконец затащили тарпона в лодку, Люк поцеловал добычу, а потом, переполненный восторгом и благодарностью за такой подарок моря, отпустил обратно. Саванна рисовала акварели и писала стихи, подражая Дилану Томасу. Дни тихо сменялись вечерами, когда в траве вспыхивали призрачные огоньки светляков.
Я пытался собрать воедино осколки мудрости, которую постиг за свое островное детство, и упорядочить их наподобие архипелага, куда бы я мог при желании наведываться. Дни медленно таяли, и я считал их, как бусины на четках. Только каждая такая бусина не оставалась на нитке, а исчезала в прошлом. Я рано просыпался и видел, как отец в очередной раз отправляется на работу. А вечером, прежде чем лечь спать, я наблюдал за странствиями светляков. Мы все трое были внутренне напряжены и погружены в себя. В то лето мы относились друг к другу с какой-то особой нежностью.
В глазах нашей матери мы читали что-то, по-настоящему понятное лишь ей. Но мы догадывались: страх среднего возраста, потеря смысла жизни. Она привыкла быть матерью и не знала, как смотреть на мир иначе. Мы обрели свободу, а она утратила прежнюю значимость. Нам самим было тягостно думать о том, что вскоре ей предстоит существование вдвоем с отцом. Мать злилась на нас, воспринимая наше взросление как непростительное предательство. За все лето она ни разу не позволила нам ступить на борт отцовской лодки. По ее убеждению, последнее лето нашего детства мы должны были сделать запоминающимся. Ей было всего тридцать семь лет; ее материнские обязанности подходили к концу, и она не могла себе представить, как останется в доме, где уже не будет раздаваться детский смех и плач. Понимая это, мы проводили с матерью почти все время. В рукавах и протоках кишмя кишели креветки; маленькие белые колоннады египетских цапель заполняли поля в центре острова. Все шло как обычно. Никто и не подозревал, что вскоре для нас четверых наступит ужасная перемена. Мы приближались к моменту, который жестоко перевернул привычное течение жизни.
Девятнадцатого июля матери исполнилось тридцать семь, и мы устроили ей праздник. Саванна сделала шоколадный торт, а мы с Люком сплавали в город и купили самый большой флакон «Шанель № 5», какой имелся в магазине Сары Постон. Миссис Постон уверяла нас, что этими духами пользуются лишь женщины très élégante [166]166
Исключительно, в высший степени изысканные (фр.).
[Закрыть]. Ее чары продавца были гораздо лучше ее французского. В итоге мы взяли «Шанель». Хозяйка магазина завернула нам коробочку в бумагу нежно-сиреневого цвета.
В торжественный вечер матери пришлось трижды дунуть, чтобы загасить все свечи. Мы поддразнивали ее, а она полушутя утверждала, что опасается за свои легкие и что в таком возрасте можно им сильно повредить. В золотистом свете свечей материнское лицо было необычайно красивым. Когда она улыбнулась мне, я почувствовал себя перенесенным в тайную пещеру ее особой любви ко мне. Мать поцеловала и обняла меня. Ее шея пахла «Шанель № 5». Мне хотелось кричать, кричать со всем неистовством и нежностью мальчишки, на которого возложена обязанность любить свою мать. Мне хотелось сказать ей, что я все понимаю и ничуть не сержусь ни на нее, ни на отца за свое детство и жизнь на острове. Но я молчал и только вдыхал сладковатый запах ее волос, перемешавшийся с ароматом духов.
В тот вечер нас всех неожиданно удивил Люк. Мы с Саванной говорили, что к концу августа покинем остров. И тут Люка прорвало. Как и мать, он отказывался признавать очевидное: наше детство кончилось безвозвратно, подобно отзвучавшей музыке, и теперь у каждого из нас своя жизнь. Люк вдруг заплакал. Его плечи вздрагивали; он усилием воли пытался подавить свою печаль. В такие минуты отчетливее понимаешь меланхоличное одиночество королей или отчаяние израненных львов, изгнанных сородичами из прайда. Мне безумно хотелось обнять Люка, прижаться лицом к его лицу. Но я не мог. Это сделала Саванна. Она обвила брата руками и стала уверять, что по большому счету ничего не изменилось. Просто Люк принадлежит острову, а мы с Саванной всего лишь на нем родились и никогда не ощущали себя неотъемлемой частью острова Мелроуз. Конечно, то был миф, но он хотя бы поддерживал нас и питал наши радостные мечты о путешествии за пределы семейной тюрьмы.
– Это что за нюни? – спросил отец.
– Люку взгрустнулось. Ведь скоро мы с Томом уезжаем, – пояснила Саванна.
– Сын, не позорься, возьми себя в руки, – отрезал отец. – Ты же теперь настоящий ловец креветок. А ловцы креветок нюней не распускают.
– Помолчи, Генри, – вмешалась мать. – Не трогай мальчика.
– Ну и сентиментальная у меня семейка, – пробурчал отец, вновь почувствовав себя в изоляции. – Больше всего ненавижу семейные сопли.
Потом мы втроем пошли на причал, легли на спины и ощутили под собой все величие реки, которая торопилась встретиться с напором моря. Нам были видны все звезды, какие Бог открыл человеческому глазу в этой части мира. У меня над головой лениво тек Млечный Путь. Достаточно было приподнять руку, и половина звездной реки тут же исчезала. Прилив слабел, и из своих илистых пещер вылезли манящие крабы. Самцы дерзко и с умопомрачительной гармонией покачивали большими клешнями. В свете луны и звезд их клешни казались вырезанными из слоновой кости. Крабы подавали сигналы: все в мире идет так, как и должно быть. Они тысячами докладывали Господу, что прилив уменьшился, а созвездие Пегас светит с надлежащей яркостью. Далее шли сообщения о дельфинах, радующихся удачной охоте, и о луне, верной своим обещаниям. Это поведение крабов напоминало танец, церемонию утверждения незыблемости божественных законов. Подражая им, я тоже помахал воинственному Ориону, двигавшемуся неспешной походкой со всей своей боевой свитой. Его пояс находился в миллионах миль, но казался мне ближе, чем огни дома.
Третьего августа я опять спал на причале. Меня разбудил ветер, подувший с юго-востока. К полудню прилив достиг максимальной высоты, но направление ветра не позволило ему отступить. Началась титаническая битва водной и воздушной стихий. Ветер успел набедокурить в садах, пригнуть к земле фасоль на грядках. После обеда Люк позвал нас с Саванной на южный край острова. Брат намеревался удобрить землю под рощицей пекановых деревьев, которые вот уже два года не давали орехов. Мне вовсе не улыбалось выходить из дому в такую погоду, о чем я тут же сообщил Люку, добавив, что не стану огорчаться, если в ближайшие пятьдесят лет роща не даст ни одного орешка. Саванна тоже не пошла. Мы остались с матерью, а Люк зашагал по проселочной дороге. Путь его лежал через болото; ветер дул ему в спину.
Мы настроили приемник на одну из радиостанций соседнего штата Джорджия. Когда звучали наши любимые композиции, мы неуклюже подпевали. Вскоре поставили песенку, которая очень нравилась матери. Тут уж мы с Саванной продемонстрировали всю мощь своих голосов. Мы держали в руках невидимые микрофоны и представляли, что выступаем перед залом, полным восторженных поклонников. Когда мелодия закончилась, мы наградили друг друга аплодисментами, поклонились воображаемым зрителям и щедро послали им воздушные поцелуи.
Музыку сменил выпуск новостей. Мы болтали между собой, слушая их вполуха. Местные новости чередовались с общенациональными… Губернатор Джорджии попросил у федерального правительства денег для предотвращения дальнейшего размыва пляжей на острове Тайби… Из тюрьмы города Рейдсвилл, что в центральной части штата, бежало трое заключенных. Все они – опасные преступники. Они убили охранника и завладели его оружием. Предположительно направляются во Флориду… Историческое общество Саванны выступило против строительства нового отеля в исторической части города… В кафе на Ривер-стрит арестован бармен за продажу спиртного несовершеннолетнему…
Мать была в хорошем настроении, ее смех заглушал голос диктора.
После выпуска раздались первые аккорды популярной песенки ансамбля «Ширеллс» [167]167
«The Shirelles» – вначале квартет, а затем трио певиц, исполнявших песни в ритме рок-н-ролла. Были особенно популярны в начале 1960-х гг., хотя их карьера продолжалась до начала 1980-х гг. и затем возобновилась в конце века.
[Закрыть]Мать даже застонала от радости и пустилась танцевать каролинский шэг [168]168
Танец в умеренном ритме. Возник в конце 1930-х гг., в эпоху биг-бэндов. Особенность танца в том, что верхняя часть туловища остается практически неподвижной, зато ноги имеют полную свободу движений.
[Закрыть]на пару с Саванной. Как и большинство школьных спортсменов своего поколения, я научился премудростям футбола гораздо раньше, чем премудростям танцев. Я с восторгом и стыдом следил за чувственными движениями сестры и матери. Застенчивость не позволяла мне попросить их научить меня танцевать. Я даже не мог представить, как буду держать мать или Саванну за руку. В их паре мать была ведущей. Она умело и властно вертела Саванну по всей гостиной.
Мы не знали, что за нашим домом следят. В счастливом неведении мать с Саванной кружились, а я подпевал «Ширеллс» и хлопал в такт музыке. Над рекой гремел гром, но наш наполненный звуками дом был вне стихии, дождь воспринимался как дополнительные барабаны. Очень скоро нам предстояло понять, что страх – это искусство черной магии и оно требует хорошего учителя. Скоро здесь прольется кровь, которой мы напишем свои имена на безучастных страницах книги времени. Наши хорошие учителя были совсем рядом. Не ведали мы и того, что музыка так и будет сопровождать весь этот кошмар.
Во входную дверь постучали. Мы удивленно переглянулись. Обычно вначале мы слышали шум подъехавшей машины. Я пожал плечами и пошел открывать.
Я отпер дверь… и почувствовал возле виска холодную сталь револьверного дула. Человек, державший оружие, был без бороды, но я сразу же узнал его лицо. Я помнил жестокость и магнетизм этих водянистых глаз.
– Калланвольд, – произнес я и тут же услышал у себя за спиной крик матери.
Двое спутников Калланвольда ввалились в наш дом через заднюю дверь. В это время радио вновь передало сообщение о побеге троих вооруженных преступников из тюрьмы Рейдсвилла. Диктор повторил, что они, скорее всего, направились во Флориду, затем назвал их имена: Отис Миллер, которого мы в детстве прозвали Калланвольдом, Флойд Мерлин и Рэнди Томпсон. Я был парализован страхом, бессилием и трусостью и потому просто рухнул на колени и издал тихий стон.
– Я никогда не забывал тебя, Лила, – сказал великан. – Все годы в тюрьме я думал о тебе. И вот это напоминало мне о тебе.
Он вытащил из кармана засаленные кусочки письма, которое мать написала деду из Атланты. Письма, так и не дошедшего до Коллетона.
Один из преступников, самый толстый, схватил Саванну за горло и потащил в нашу комнату. Сестра кричала и отбивалась, но он грубо держал ее за волосы, заставляя двигаться к двери.
– Пора позабавиться, – бросил он, подмигнув двоим головорезам, после чего с шумом захлопнул дверь.
– Эта женщина – моя, – объявил Калланвольд, пожирая мать глазами.
Он глядел на нее с похотью доисторического ящера, которая сразу же разлилась по всей комнате.
– Том, умоляю, помоги, – едва выговорила мать.
– Я не могу, мама, – прошептал я и сделал внезапный бросок к оружейной стойке в дальнем углу комнаты.
Калланвольд перехватил меня и швырнул на пол. Сам он подошел к матери, наставив револьвер ей в лицо. Он произнес слова, которые я не понял:
– Мальчишка твой, Рэнди. По-моему, в самом твоем вкусе.
– Сырое мясо, – засмеялся Рэнди, приближаясь ко мне. – Нет ничего лучше свежего сырого мяса.
– Том, ты должен что-нибудь сделать, – простонала мать.
– Мама, я не могу.
Рэнди приставил к моей шее нож. Я закрыл глаза и только слышал, как Калланвольд втащил мать в родительскую спальню и бросил на кровать, где были зачаты мы с Саванной.
Рэнди разрезал мне рубашку на спине и велел снять пояс. Не зная, чего ему от меня нужно, я подчинился. Мои брюки упали на пол. Я вырос в провинциальном городишке Южной Каролины и даже не представлял, что парней тоже насилуют.
– Миленько, очень миленько. Как тебя зовут, красавчик?
Он притиснул лезвие ножа к моей шее. Из комнат доносились крики матери и Саванны. Дыхание Рэнди было кислым и каким-то металлическим. Я почувствовал его губы на своей шее. Он слюнявил меня, причмокивая, а его рука трогала мои яички и член.
– Скажи Рэнди свое имя, красавчик, пока я не перерезал твое долбаное горлышко, – пригрозил Рэнди.
– Том, – отозвался я и не узнал своего голоса.
– У тебя, Томми, до меня были мужчины? – осведомился Рэнди под громкие всхлипывания Саванны. – Нет, Томми, никого у тебя не было. Я стану твоим учителем. Отымею тебя по всем правилам, Томми, а потом чикну.
– Умоляю, – прохрипел я.
Он тут же сильно сдавил мне горло. Я едва не потерял сознание. Его нож был где-то возле моей талии. Рэнди зачем-то разрезал мне майку и трусы. Потом схватил меня за волосы и заставил опуститься на колени. Я не понимал его действий до того мгновения, пока пенис не уперся мне в зад.
– Нет, – взмолился я.
Он грубо дернул меня за волосы. Потом царапнул ножом по ягодице. Я почувствовал, что из раны пошла кровь.
– Я буду трахать тебя, Томми, пока ты не истечешь кровью и не сдохнешь. Но мне без разницы. Я могу и с мертвым.
Когда он вошел в меня, я попробовал закричать, но не смог. Я не смог выразить свой стыд и неимоверное унижение. У него был громадный член, который он пихал в меня, разрывая все внутри. Потом по моей ляжке что-то потекло. Я решил, что это сперма, но ошибся. Это была моя кровь. Рэнди извивался, стремясь вогнать свой член еще глубже. Мать и сестра звали меня, просили вмешаться и спасти их.
– Том! Том! – умоляла Саванна. – Он делает мне больно. Том!
Теперь Рэнди двигал своим членом туда-сюда. У меня от боли выступили слезы.
– Томми, скажи, что тебе это нравится. Скажи, что тебе это очень, очень нравится.
– Нет, – прошептал я.
– Тогда, упрямый мальчик, я перережу тебе горло и продолжу долбать твою задницу. А ты будешь истекать кровью. Ты же не хочешь этого, Томми? Тогда скажи, что тебе нравится, как я тебя имею.
– Мне нравится.
– Почему такой вялый голосок? Скажи это приятным голосом, Томми.
– Мне нравится, – повторил я.
Я был полностью уничтожен и раздавлен. Рэнди вошел в экстаз; он стонал и двигался внутри меня, больше ни на что не обращая внимания. Он не заметил, как у меня по кровеносным сосудам прошла легкая пульсация. Он не ощутил волны убийственной ярости, заставившей вздрогнуть мое тело. Я поднял глаза вверх, пытаясь избавиться от сковавшего меня ужаса. Над камином под наклоном висело зеркало. В нем я увидел лицо Люка, наблюдавшего за происходящим через южное окно. Я замотал головой и прохрипел: «Нет». Все наше оружие находилось в доме, и для Люка самым правильным было бежать за подмогой. Когда я снова взглянул в зеркало, лицо брата исчезло.
– Поговори со мной, Томми, – вновь зашептал Рэнди. – Скажи мне что-нибудь ласковое и нежное.
Тут за порывами ветра раздался знакомый звук, однако я никак не мог узнать его. Он напоминал крик кролика, попавшего в когти ястреба. Я снова и снова вслушивался, но не мог определить, откуда он исходит. Больше всего меня занимало, слышат ли его трое громил. Я громко стонал, пытаясь заглушить этот звук. Ветер яростно завывал в ветвях деревьев, и они стучали по крыше.
– О, тебе хорошо, Томми, – обрадовался Рэнди Томпсон. – Мне это очень по вкусу.
– Пощади. Пощади, – донесся до меня голос матери.
Я опять уловил звук и теперь понял его происхождение. Это был скрип колеса, вращающегося на несмазанной оси. Он напомнил мне о тех веселых и беззаботных днях, когда мы с Люком начали изнурительную подготовку к нашему последнему футбольному сезону. В прошлом году, в это же время, мы с братом решили надлежащим образом развить и закалить свои тела для сентябрьских игр. Способ был простой, но тяжелый. Мы выкатывали из сарая клетку с Цезарем и оба толкали ее по дороге до тех пор, пока не падали от усталости. Изматывая себя, мы стремились преодолеть пределы обычной человеческой выносливости и стать сильнее всех отчаянных ребят, с которыми нам доведется встретиться по другую сторону от линии розыгрыша. Ежедневно, без малейших поблажек, мы следовали своей жесткой дисциплине, не замечая ссадин и синяков. Перерыв наступал только тогда, когда ноги отказывались нас держать и колени подгибались сами собой. В первую неделю нам удавалось за один подход переместить клетку всего на несколько ярдов, В начале наших варварских тренировок общее расстояние не превышало четверти мили, после чего мы буквально падали на дорогу, сморенные усилиями и августовской жарой.
Сейчас Люк один двигал клетку к дому. Колеса вязли в раскисшей земле, а левое предательски скрипело.
Рэнди Томпсон получил свое гнусное удовольствие. Его сперма перемешалась с моей кровью. Я громко закричал. Он отвалился от меня, по-прежнему держа нож возле моего горла.
– А теперь, Томми, скажи, как ты хочешь умереть? Чего боишься сильнее: ножа или пушки?
Бандит припечатал меня спиной к стене. Револьвер был приставлен к моей голове, а нож замер напротив моего паха.
Рэнди приблизил лезвие к моим яичкам.
– Думаю, это страшнее. Да, Томми? Можешь не отвечать. Я так и думал. Сейчас я отрежу тебе яйца и дам подержать. Они же тебе больше не нужны, правда? Как ты думаешь, Томми? Я буду постепенно отрезать от тебя разные ненужные кусочки. Здорово я отделал тебя в задницу. Теперь ты мой. Так что тебя найдут с моим подарочком в заду.
Я закрыл глаза и широко раскинул руки. Лицо преступника было совсем рядом. Он целовал меня, запихнув свой язык мне в рот. В это время моя рука соприкоснулась с куском холодного мрамора. Глаза Рэнди оставались открытыми. Он лобызал меня, а мои пальцы сомкнулись вокруг мраморной шеи Пражского младенца, статую которого отец похитил в Германии из церкви патера Крауса.
Саванна и мать рыдали в своих комнатах.
– Том! – вновь позвала мать; от ее голоса у меня разрывалось сердце.
Колесо снова скрипнуло, после чего у задней двери послышался какой-то тихий звук. И вдруг в нее громко постучали, как будто к нам зашел сосед.
– Не двигайся, Томми. Вякнешь хоть слово, и ты покойник, – шепнул Рэнди Томпсон.
Из материнской комнаты, застегивая на ходу брюки, вышел Калланвольд. За ним на кровати я заметил совершенно голую мать. Она лежала, прикрыв ладонью глаза. Следом за великаном показался толстяк. Он был в майке и трусах, из которых выпирал теряющий эрекцию член. Оба заняли позиции напротив двери, наведя на нее револьверы.
– Беги, Люк! Беги! – крикнула мать.
Калланвольд стремительно распахнул дверь и увидел открытую решетку клетки. Существо, изнасиловавшее мою мать и надругавшееся над ней еще и морально, встретилось с бенгальским тигром.
Рэнди Томпсон оторопел. Его взгляд остановился на клетке. Оттуда, из полумрака, выскочил Цезарь.
Между прыжком тигра и воплем Калланвольда прошло не более секунды. Великан попятился назад, но тут когти Цезаря впились ему в лицо. Рэнди Томпсон направил на тигра свой пистолет. Он и не догадывался, что моя правая рука сжимает мраморную статую так, словно это была знаменитая бита марки «Луисвилл слаггер». Пока Цезарь расправлялся с насильником моей матери, по гостиной полетели сгустки мозга Рэнди Томпсона. Мой яростный удар почти снес ему голову. У меня во рту еще оставалось ощущение от его языка, и это добавляло мне злости. Я молотил по лицу Рэнди Томпсона до тех пор, оно не перестало напоминать человеческое. С холодной сосредоточенностью я вгонял осколки черепа в остатки его серого вещества.
Флойд Мерлин вопил и палил куда попало. Одна из пуль угодила Цезарю в плечо, оттуда потекла кровь. Придавленный тигром Калланвольд тихо стонал, пока Цезарь не качнул лапой и не располосовал ему горло. Флойд Мерлин продолжал пододвигаться к двери, голося и стреляя. Наш дом превратился в сущий ад, где к запаху смерти примешивался сладковатый запах человеческих мозгов и где по радио звучала песенка Джерри Ли Льюиса. Это была последняя музыка, которую Флойд Мерлин слышал в своей жизни. Не знаю, успел ли он понять, что вместе со своими дружками совершил грубейшую ошибку, посмев вторгнуться в дом Винго. Толстяк еще надеялся улизнуть. Он выпустил последнюю пулю в тигра и тут заметил меня. Моя рука по-прежнему сжимала статую Пражского младенца. Я метнулся влево, наперерез Флойду. Но смерть он принял не от меня. В это время из своей комнаты выбежала Саванна. Девчонка, которую Флойд Мерлин счел легкой добычей, подскочила к нему, приставила к паху заряженный дробовик и нажала курок. Выстрелом толстяка расчленило надвое. Мне в лицо хлынула его кровь и куски внутренностей. Люк проскочил мимо со стулом в руках, который он прижал к тигриной морде.
