Текст книги "Принц приливов"
Автор книги: Пэт Конрой
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 47 страниц)
Мистер Оглтри, проглотив новую обиду, выпрямился во весь рост.
– Толита, у меня нет привычки скупиться на грим.
– Хочу быть красивой, – продолжала Толита, пропуская его слова мимо ушей.
– Сделаю вас просто восхитительной, – пообещал мистер Оглтри, вновь смиренно опустив голову.
– Бедняга Джонни Гриндли, – вздохнула Толита, со странной нежностью глядя на покойного. – Знаете, ребята, я помню день, когда Джонни родился. Это было в доме его матери на Хьюджер-стрит. Мне тогда было восемь лет, но вижу все очень ярко, будто прошло четверть часа. Единственная моя странность: до сих пор ощущаю себя восьмилетней девочкой, запертой в старом теле… Джонни с самого младенчества был уродлив как черт.
– Он прожил полноценную жизнь, – пропел мистер Оглтри; его голос звучал внушительно, как органный хорал в тональности ре-бемоль мажор.
– Уинтроп, он ни разу не сделал ничего из ряда вон выходящего, – возразила Толита. – А теперь проводите меня к образцам.
– Я уже знаю, что вам подойдет, – заверил мистер Оглтри.
Он повел нас по винтовой лестнице на второй этаж. Мы миновали часовню непонятной религиозной принадлежности и оказались в зале с гробами всех видов и размеров. Мистер Оглтри уверенно направился к гробу цвета красного дерева, стоявшему в центре зала. Хозяин выразительно постучал по стенке гроба и торжественно произнес:
– Толита, вам незачем искать что-то еще. Это оптимальный гроб для женщины с вашим положением в обществе.
– А где сосновые гробы? – Бабушка оглядела зал. – Не хочу загонять своих близких в долги.
– Никаких проблем. У нас великолепная система рассрочки. Вы платите несколько долларов в месяц; когда наступит момент стяжать свои награды на небесах, вашей семье не придется тратить ни цента.
Толита придирчиво рассматривала гроб. Она водила рукой по шелковой обивке внутренней части. Я приблизился к другому гробу. На внутренней стороне крышки вышивка по шелку изображала Христа и апостолов на Тайной вечере.
– Что, нравится? Согласен, потрясающий гроб, – сказал мистер Оглтри. – Обрати внимание, Том, среди апостолов нет Иуды. Думаю, каждому приятно быть похороненным с Иисусом и его сподвижниками. Изготовители гроба мудро рассудили: в последнем пристанище доброго христианина Иуде не место.
– Мне он очень нравится, – признался я.
– Безвкусица, – прошептала Саванна.
– А мне больше по вкусу гроб «Молящиеся руки», – подал голос Люк с другого конца зала.
– Я заметил, Люк, что эту модель предпочитают методисты, – подхватил довольный мистер Оглтри. – Однако он подходит для приверженцев любых религий. Ведь молящиеся руки могут быть и у буддиста, и у мусульманина. Улавливаешь мою мысль? Только я сомневаюсь, что Толите в месте последнего упокоения требуется картинка. Она всегда предпочитала элегантную простоту.
– Обойдемся без комплиментов, – отрезала бабушка. – Сколько стоит тот гроб, в центре зала?
– Обычно мы просим за него тысячу долларов, – сообщил хозяин заведения, понизив голос. – Но поскольку вы являетесь другом семьи, готов продать вам его за восемьсот двадцать пять долларов шестьдесят центов, плюс налог.
– Надо все взвесить, Уинтроп. Можно нам тут остаться и обдумать? Как-никак, приобретение серьезное, хочется обсудить с внуками.
– Конечно. Отлично вас понимаю. Как раз хотел вам это предложить. Я буду внизу, у себя в кабинете. Если вам все-таки не подойдет ни один из моих образцов, у меня есть специальный каталог заказов по почте. Там перечислены все виды гробов, какие выпускаются в Соединенных Штатах.
– А сколько стоит самый дешевый гроб из тех, что у вас есть?
Уинтроп Оглтри фыркнул, будто намеревался высморкаться, затем высокомерно проследовал в дальний неосвещенный угол зала, где с оттенком отвращения дотронулся до невзрачного гроба, цвет которого напоминал цвет ружейного ствола.
– Вот этот мы продаем за двести долларов. Но, Толита, я бы ни за что не пожелал женщине с вашей репутацией быть похороненной в таком гробу. Они существуют лишь для безродных бродяг и самых бедных негров. Надеюсь, вы не хотите ставить своих близких в неловкое положение. Каково им будет, когда вас увидят в подобном ящике?
Хозяин посмотрел на бабушку так, словно та предложила закопать ее по шею в куриный помет. Низко поклонившись, он ушел, оставив нас совещаться.
– Меня тошнит от одной мысли, что этот идиот увидит меня совсем голой, – заявила бабушка, когда шаги мистера Оглтри стихли.
– Какой стыд, – согласилась Саванна. – Мы ему этого не позволим. Даже подглядывать не дадим.
– Но покойник должен быть голым, иначе как резать вены и выпускать кровь? Мне, конечно, будет уже все равно, однако я бы предпочла, чтобы моим телом занимался не Уинтроп Оглтри, а кто-нибудь другой. Добавьте к его голосу немного уксуса, и можно заправлять салат «Цезарь». Стоит лишь заикнуться о собственном выборе, и у него на несколько дней портится настроение… Ну-ка, держите.
Бабушка достала из сумочки портативный фотоаппарат «Брауни» [81]81
Модель массового фотоаппарата, выпускавшаяся филиалом фирмы «Кодак» вплоть до начала 1960-х гг. Аппарат заряжался роликом пленки на 100 кадров. Когда пленка была целиком отснята, аппарат возвращали на завод для перезарядки, проявки пленки и печати снимков.
[Закрыть]и вручила Люку.
– Что ты задумала, Толита? – удивился Люк.
Бабушка молча пододвинула стул к первому гробу, предложенному мистером Оглтри. Она осторожно сняла туфли и встала на сиденье. Мы так же молча смотрели. Толита улеглась в гроб, словно это была верхняя полка в спальном вагоне первого класса. Она пошевелила пальцами ног, затем попыталась вытянуться во весь рост. Поелозив немного, Толита закрыла глаза и замерла.
– Пружины никуда не годятся, – наконец изрекла она.
– Но это же не матрас, – резонно возразила Саванна. – Гроб не кровать в номере отеля.
– А ты-то откуда знаешь, какие матрасы у тамошних кроватей? – огрызнулась Толита. – За эту штуку придется выложить немалые деньги. За такую сумму я могу рассчитывать на комфорт. И потом, мне в нем лежать не день и не два.
– Ты лучше поскорее вылезай, – взмолился я, подбегая к окну. – Вдруг тебя заметят. Нам всем тогда влетит.
– Как я выгляжу? – поинтересовалась Толита, не обращая внимания на мои страхи.
– Потрясающе, как всегда, – заверила Саванна.
– Я спрашиваю, как выгляжу в этом гробу, – пояснила бабушка, по-прежнему не открывая глаз. – Платье удачно подходит к этому цвету? Или лучше пурпурное, которое в прошлом году я надевала на Пасху в Гонконге?
– В прошлом году мы отмечали Пасху здесь, а не в Гонконге, – напомнил ей Люк.
– Да, конечно. Все-таки это платье смотрится благородней. Терпеть не могу, когда покойницы выглядят как разряженные шлюхи. Люк, сделай несколько снимков.
– Не могу, Толита. Здесь нельзя фотографировать.
– Послушай, мальчик, я не потрачу ни цента на этот ящик, пока не увижу, как в нем смотрюсь. Разве одежду покупают без примерки?
Люк пожал плечами и послушно запечатлел бабушку под разными углами.
– Толита, немедленно вылезай из гроба. Сюда поднимается миссис Бланкеншип, – почти закричал я.
– Плевать мне на эту старую суку. Мы с ней вместе учились в школе. Как была серостью, так и осталась. А теперь слушайте меня внимательно. Хочу, чтобы волосы мне укладывала Нелли Рей Баскинс и ни в коем случае – слышите? – ни в коем случае не Вильма Хочкисс. Ей можно позволить расчесывать волосы, но не больше. Скажете Нелли Рей, что я просила сделать одну из новых французских причесок. Я недавно о них читала. Пусть после моей смерти людям будет о чем посплетничать. И еще… хоть кто-то из вас догадался записать? Вы вечно все забываете… Пусть Нелли Рей покрасит мои волосы в рыжий цвет.
– Рыжий? – удивленно воскликнула Саванна. – У тебя будет дурацкий вид. Это не твой цвет. Ты будешь выглядеть неестественно.
Толита лежала на атласной подушке и по-прежнему не открывала глаз.
– В детстве у меня были красивые рыжие волосы; конечно, не такой тошнотворный медный цвет, как у девчонки Толливер, что живет на Бернчёрч-роуд. В пятнадцать лет я срезала локон и сохранила его. Так что будет с чем сравнить. Нелли Рей хорошо красит волосы. Не то что Вильма; той и пасхальное яйцо нельзя доверить. И потом, Саванна, какой покойник выглядит абсолютно естественно? Капелька веселья, думаю, не помешает.
– На похоронах не веселятся, – возразила Саванна. – Ты лучше выбирайся, пока мистер Оглтри не вернулся.
– А как мой рот? – допытывалась Толита. – Думаю, в самый раз. Люк, сделай еще один снимок. И запомните: не дай бог этот болван Оглтри растянет мне рот до ушей! Терпеть не могу его дешевки вроде «Счастлива упокоиться в Иисусе», и все такое. Хочу выглядеть серьезной и благородной, как вдовствующая королева.
– Кто вдовствующая королева? – удивился я.
– Точно не помню. Дома посмотрю в толковом словаре. Но именно так я желаю выглядеть. Саванна, девочка, достань из моей сумки пудреницу. Проверю, все ли в порядке с макияжем.
Саванна запустила руку в громадную бабушкину сумку, выловила изящную золотую пудреницу и подала ее нашей временно усопшей бабушке. Толита раскрыла пудреницу и принялась разглядывать себя в круглое зеркальце. Она припудрила нос и щеки. Затем громко щелкнула крышкой, вернула пудреницу Саванне и вновь закрыла глаза.
– Великолепно. Я всегда знаю меру. Люк, дружок, сними меня еще раз. Зарубите себе на носу, губная помада должна быть только такого оттенка. У Оглтри помада, которой лишь пожарные машины красить. Ему надо запретить подводить губы всем, кроме ниггеров.
– Сюда идут! – Я заметался, указывая на дверь. – Толита, ну пожалуйста, вылезай из гроба.
– Том, истеричность мальчику не к лицу.
– Толита, нельзя говорить «ниггер», – упрекнула бабушку Саванна. – Это дурное слово.
– Ты права, моя принцесса. Больше не буду.
– Сюда идут, – прошептал Люк, наклонившись над бабушкиным ухом. – Пожалуйста, заканчивай с этим.
– Ха-ха-ха, – захихикала Толита. – Вот будет здорово. Пробные похороны.
В зал вплыла величественная и любопытная Руби Бланкеншип. Ее седые волосы торчком стояли на голове, глаза напоминали две изюмины на раскисшем пирожном. Она была массивной женщиной с крупными формами. При виде Руби сердца ребятишек мгновенно наполнялись ужасом. В Коллетоне ее считали чем-то вроде нечистой силы. Эта пожилая женщина ненавидела детей и за многие годы довела ненависть до уровня искусства. Помимо неприязни к детям Руби была известна своим непомерным любопытством к здоровью горожан. Она постоянно толклась в больнице и похоронном бюро. Если где-то случался пожар, ее приходилось оттаскивать силой. Дома и в машине у нее стояло «полицейское радио»; неудивительно, что Руби первой узнавала обо всех происшествиях, включая самые ужасные, и появлялась там почти одновременно с полицией.
Миссис Бланкеншип встала в проеме.
– А что здесь делают Винго? – властным тоном спросила она, сверля нас взглядом. – Насколько я знаю, в вашей семье никто не умер.
Мы не успели и рта раскрыть, как Руби заметила в гробу Толиту. Бабушка лежала, как настоящая покойница.
– Это что же, скоропостижная смерть? – удивилась миссис Бланкеншип. – Я ничего не слышала.
Игнорируя наше присутствие, она подошла к гробу и принялась внимательно разглядывать бабушку.
– Посмотри, какую идиотскую улыбку сотворил вашей бабушке этот дурень Оглтри, – сказала она, обращаясь к Люку и тыча в него костлявым указательным пальцем. – Теперь весь город будет скалиться. Но вообще-то старина Уинтроп постарался. Ваша бабуля выглядит естественно. Вы согласны, ребята? Почти как живая.
– Да, мэм, – отозвался Люк.
– От чего она умерла?
– Неизвестно, мэм.
В голосе Люка звучало неподдельное горе, в глазах застыла обращенная к нам мольба о помощи. Мы с Саванной пожали плечами, демонстрируя свое неведение. Саванна отошла к окну и уставилась на реку. Ее плечи вздрагивали. Моя сестра с трудом сдерживала истеричный смех. Я же был по-настоящему напуган бабушкиным трюком и не мог оценить всю комичность ситуации.
– Как прикажешь это понимать? – рассердилась миссис Бланкеншип. – Она скончалась от сердца? Или от какой-нибудь формы рака, который подцепила в Африке? Или от печени? Держу пари, от печени. Ваша бабушка любила крепко заложить. Хотя вы-то не в курсе. Она бросила вашего дедушку в самый разгар Великой депрессии. Хорошо помню тот день, когда она уехала. Мне пришлось стряпать еду вашему деду. Думаю, теперь ей придется объяснить Господу, почему она бросила законного мужа. Кстати, когда похороны?
– Точно не знаю, мэм, – пробубнил Люк.
– Ты не знаешь, когда будут предавать земле твою бабушку?
– Совершенно верно, мэм.
– А когда она умерла?
– Прошу, мэм, не надо вопросов. Мне очень тяжело говорить. Люк закрыл лицо руками; его плечи тряслись от едва сдерживаемого смеха.
– Не расстраивайтесь, молодой человек, – покровительственным тоном произнесла миссис Бланкеншип. – Смерть – естественное явление. В свое время за каждым из нас прискачет черный всадник, чтобы препроводить к месту Страшного суда. В наших силах должным образом подготовиться. Понимаю причину вашей грусти. Наверное, вы думаете, что душа вашей бабушки горит в адском пламени. Но такова была ее воля. Она сама выбрала жизнь грешницы. Пусть наши земные жизни протекают достойно. Давайте-ка я угощу вас жевательной резинкой.
Миссис Бланкеншип извлекла из бумажника упаковку «Джуси фрут» и вытащила из нее три желтых прямоугольничка.
– Пожуйте резинку. Это поможет вам не плакать и освежит дыхание. Я заметила, что нынче у многих детей скверно пахнет изо рта. И все потому, что матери учат их чистить зубы, но забывают, что наш язык тоже нуждается в чистке. Я не сошла с ума, нет, дети. Спасибо моей мамочке. Она научила меня чистить язык не менее тщательно, чем зубы.
Миссис Бланкеншип протянула желтый прямоугольничек Люку, и тут бабушка схватила ее за руку. Толита села в гробу, взяла резинку, развернула, отправила белесую пластиночку к себе в рот и улеглась снова, медленно двигая челюстями.
Несколько секунд в зале царила мертвая тишина. Затем Руби Бланкеншип с воплем бросилась к двери. Судя по ее шагам, она перепрыгивала через три ступеньки.
Ухватившись обеими руками за стенку гроба, Толита приподнялась и лихо спрыгнула вниз. Потом столь же проворно надела туфли, дьявольски улыбаясь.
– Выбираемся через черный ход, – скомандовала она.
Снизу доносились истеричные возгласы миссис Бланкеншип. Она пыталась рассказать Уинтропу Оглтри об увиденном кошмаре, но с перепугу утратила связность речи. Мы вслед за бабушкой спустились по узкой черной лестнице и вышли в окаймленный кирпичом садик позади похоронного бюро. Там мы все четверо повалились в траву и принялись хохотать до боли в животе. Толита дрыгала ногами в воздухе, невольно заставляя нас лицезреть ее панталоны. Мы с Саванной уткнулись ртами в плечи друг друга, стараясь приглушить смех. Люк беззвучно трясся, как вымокший щенок. Зато смех Толиты, напоминавший звон колокольчика, вырывался на улицу и заставлял прохожих вертеть головами.
В промежутках между всхлипываниями мы расслышали бабушкину просьбу:
– Утихомирьте меня. Пожалуйста, остановите меня.
– Зачем? – едва сумел спросить я.
Прошло полминуты, прежде чем она прошептала:
– Когда я так веселюсь, то писаюсь прямо в штаны.
От такого признания я сразу же стих, однако Саванна с Люком захохотали еще пуще.
– Прошу, Толита, не намочи штаны. Ты ведь моя бабушка.
Мой умоляющий голос и достоинство, с каким были произнесены эти слова, вызвали у Толиты новый припадок смеха. Ее тощие ноги опять задрыгались над головой, словно лапки раненой букашки. Солнце освещало ее аккуратные белые панталоны.
– Толита, опусти ноги, – продолжал я. – Мне и так уже видно твое белье.
– Я сейчас обмочусь. Честное слово, обмочусь. Господи, мне не стерпеть, – вскрикивала Толита.
Ей все же удалось подняться и забежать за куст азалии. Там бабушка сдернула панталоны и зашлась в новом приступе. По ее щекам текли слезы, а струя мочи шумно орошала несчастный куст.
– Боже милостивый! – воскликнул я. – Наша бабушка в самом центре города поливает кусты.
– Тише ты, мальчишка, – шикнула Толита, восстанавливая дыхание. – Чем болтать, лучше подай мне туфли.
Бабушка вновь надела панталоны. Когда она вышла из-за куста, это была прежняя Толита с величественным лицом и безупречной осанкой. Со стороны похоронного бюро все еще слышались вопли Руби Бланкеншип, наполнявшие собой гулкие коридоры викторианского особняка.
А мы пустились по улице Приливов в обратный путь. Мистер Фрукт снова остановил машину, когда мы переходили через его перекресток.
Глава 9
Весной моя мать часто прикалывала к волосам гардении. Когда она входила к нам в комнату, чтобы поцеловать и пожелать спокойной ночи, цветок казался белой драгоценностью, похищенной из королевской оранжереи. Через какое-то время гардения отцветала; ее лепестки устилали землю, а воздух наполнялся сладостным ароматом увядания. Мы знали, что скоро наступит время роз. Череду весенних и летних дней мы узнавали по смене цветов в материнских волосах. Женщина, прикалывающая цветок к волосам… я и сейчас замираю от неописуемой интимной красоты этой сцены. Этот чувственный жест олицетворяет для меня всю печаль и скорбь покинутых матерей.
Так случилось, что эта очаровательная и невинная привычка матери преподнесла мне первый незабываемый урок обескураживающей жестокости людей из местного «высшего слоя». Затем были другие уроки, но ни один не ранил меня так сильно, как тот. Я запомнил его во всех подробностях.
Отправляясь по магазинам, мать каждый раз прикалывала к волосам гардению. Она редко набирала много товара, но ей нравился сам процесс: любезности, сопровождающие покупки в маленьких городах, обмен комплиментами через прилавок, оживленные сплетни владельцев лавочек, сами улицы, где почти каждый что-нибудь продавал. В такие дни, отправляясь в Коллетон, мать тщательно одевалась. Шагая по улице Приливов, Лила Винго знала, что является самой красивой женщиной в городе. Я любил наблюдать, как она идет, с каким уважением мужчины на нее смотрят. Женщины обычно оборачивались ей вслед. Они без восторга следили, как мать на мгновение останавливается возле витрин, любуется своим отражением и наслаждается проявленным к ней вниманием. Матерью двигала безошибочная интуиция, внешним выражением которой была безупречная внешность.
Майским утром 1955 года, с гарденией в волосах и искусно наложенным макияжем, мать вошла в магазин одежды Сары Постон.
– Доброе утро, – поздоровалась она с Изабель Ньюбери и Тиной Бланшард, которые выбирали себе платья для весеннего бала в Коллетонской лиге.
Обе женщины вежливо ответили на ее приветствие. Мать сняла со стойки платье, на которое у нее не хватало денег, и направилась в дальний конец зала, в примерочную. Саванна проследовала за ней. Мы с Люком в этом время глазели на удочки в скобяном магазине Фордема. Надев платье, мать услышала, как Изабель Ньюбери сказала подруге:
– Меня бы ничуть не удивило, если бы Лила явилась на бал с розой в зубах и прищелкивала бы пальцами, как танцовщица фламенко. У нее прирожденный талант на экстравагантности сомнительного вкуса. Я бы с удовольствием вырвала у нее из волос эти цветочки и научила бы делать маникюр.
Изабель Ньюбери не видела, как мать и моя сестра прошли в примерочную. Саванна вопросительно поглядела на мать, но та лишь улыбнулась и приложила палец к губам. Мать повернулась к зеркалу и критически оглядела свое отражение, затем вытащила из волос гардению и бросила в мусорную корзинку. Следующим этапом было внимательное изучение собственных ногтей.
Мать и Саванна пробыли в примерочной целый час. Мать делала вид, будто никак не может решить, покупать ей платье или нет, хотя прекрасно знала, что оно ей не по карману. Впоследствии Лила Винго никогда не украшала свои волосы цветами. И с тех пор за все наше продолжительное детство мать ни разу не пригласили на бал. Я скучал по гардениям и по тем моментам, когда мать проходила мимо, а я ловил сладостный терпкий аромат цветов, привлекающий пчел и восторженных сыновей. Сегодня, стоит мне почувствовать запах гардении, я сразу начинаю думать о матери так, как думал в детстве. А мысли о женских ногтях поднимают во мне волну ненависти к Изабель Ньюбери, по сути укравшей цветы из волос моей матери.
Клан Винго состоит из людей двух типов. Есть Винго смиренные; мой дед служил тому наглядным примером. Всю жизнь он прощал соседям большие и малые поступки, совершенные против него. Но есть и другие Винго, способные десятки лет таить в себе злость. Этот тип Винго доминирует в клане, героически храня генетическую память обо всех несправедливостях. Если кто-то хоть раз схлестнется с Винго этого типа, месть ему обеспечена на поколения вперед. Винго этого типа наследовали обиды и оскорбления, нанесенные их родителям; вражда и месть переходили из поколения в поколение, впитываясь в плоть и кровь. К Винго этого типа принадлежу и я.
Стоя за штурвалом рыбачьей лодки, отец часто просвещал нас относительно нашего кланового наследия. Я не раз слышал от него:
– Если не можешь побить своего врага в школе, выжди двадцать лет и расправься с его женой и ребенком.
– То есть для достижения цели все средства хороши? – уточняла Саванна, повторяя излюбленную фразу нашей матери.
– Людей, Саванна, надо уметь ставить на место. Иначе они так обнаглеют, что будут плевать тебе в физиономию.
– Мама не разрешает нам драться, – заявил я.
Отец расхохотался.
– Мама не разрешает! Ваша мама! Эта дамочка – настоящая потрошительница. Если будете разевать рот, она вырвет у вас сердце и съест его на ваших глазах, – с искренним восхищением добавил отец.
Через год после судьбоносного похода в магазин одежды мне вновь напомнили о гардениях. Я шел из школьной столовой к шкафчику с вещами и наткнулся на Тодда Ньюбери и троих его дружков. Все показывали пальцами на мои ноги. Тодд был единственным сыном Изабель и Риза Ньюбери и вел себя с заносчивостью, весьма характерной для единственных в семье отпрысков. Родители тряслись над ним и потакали во всем. Остальные трое были ему под стать – такие же безмозглые, хотя и с подвешенными языками. У Дики Диксона и Фарли Бледсоу отцы работали в банке, которым заправлял Ньюбери-старший. Марвин Грант был сыном юриста того же банка. Всех их я знал с раннего детства.
– Шикарные у тебя башмаки, Винго, – начал Тодд, когда я с ним поравнялся.
Остальные засмеялись.
Я посмотрел на свои теннисные туфли: ни старые, ни новые, однако порванные во многих местах.
– Рад, что они тебе нравятся, Тодд, – ответил я, и троица загоготала еще громче.
– У них такой вид, будто ты снял их с ног мертвого ниггера, – продолжал Тодд. – Даже издали чую их вонь. У тебя что, нет лоферов?
– Есть. Только дома.
– Решил приберечь для весенней пахоты? – хмыкнул Ньюбери-младший. – Да у тебя никогда в жизни не было настоящих лоферов.
– Мой отец говорит, что вам и на копченые кости для супа денег не хватает, – вставил Фарли Бледсоу. – Как же вам наскрести на пару «Басс виджанс»? [82]82
Популярная марка лоферов.
[Закрыть]Верно, Винго?
– Я же сказал, Фарли, мои лоферы дома. Мне не разрешают надевать их в школу.
– Обманщик ты, Винго, – поморщился Тодд. – Все вы, речные крысы, отъявленные вруны. Моя мама считает, что люди Винго – самый низший вид белого человека. Судя по всему, она права.
Тодд достал из кошелька пятидолларовую бумажку и бросил мне под ноги.
– Бери, Винго. Конечно, лоферы на такие деньги не купишь. Но ведь у тебя они уже есть, мистер лжец? А на новые теннисные туфли хватит. Хоть нос зажимать не придется от твоих вонючих ног.
Я нагнулся, поднял купюру и вернул ее Тодду.
– Спасибо, Тодд, но мне не надо твоих подачек.
– Я хотел поступить как христианин, Винго. Верующие должны помогать нищим.
– Забери свои деньги. Положи их туда, откуда вынул. По-хорошему прошу.
– Эта бумажка побывала у тебя в руках, речное дерьмо, – нагло заявил Тодд. – Теперь я к ней не притронусь. Еще не хватало подцепить твоих микробов.
Дружки поддержали его хохотом.
– Если ты не засунешь эту бумажку в свой кошелек, я тебя заставлю ее съесть.
По реакции Тодда Ньюбери я понял, что впервые в жизни повел себя как смелый парень.
– Нас четверо, Винго, – произнес он. – Тебе одному не справиться.
– Ничего, справлюсь, – заверил я.
Я охладил пыл Ньюбери-младшего, трижды раскроив ему лицо. Он сполз вниз, сел и заплакал, отчаянно поглядывая на дружков и удивляясь, почему те не кинулись на меня.
– Проучите его. Он разбил мне лицо, – причитал Тодд, однако троица благоразумно отошла подальше.
– Ешь свои деньги, Тодд, не то еще врежу, – пообещал я.
– Не посмеешь, речное дерьмо, – закричал Тодд.
Я опять ударил.
Когда один из подоспевших учителей схватил меня за шиворот, Ньюбери-младший послушно жевал пятидолларовую бумажку. Учитель потащил меня в кабинет директора.
О нашей стычке с Тоддом быстро узнала вся школа. Его кровь запачкала мою белую футболку, так что отпираться перед Карлтоном Роу, директором школы, было бесполезно.
Мистер Роу был худощавым блондином. В колледже он увлекался спортом. Человек этот обладал чувством юмора, но легко выходил из себя. Он относился к числу редких педагогов, вся жизнь которых сосредоточена на школьных делах. Он просто не мог допустить, чтобы в коридорах его заведения мальчишки дубасили друг друга. До этого дня никаких осложнений с директором у меня не возникало.
Мистер Роу дождался, когда приведший меня учитель покинет кабинет.
– А теперь, Том, выкладывай, как дело было, – начал он.
– Тодду не понравилась моя обувь, – глухо отозвался я, глядя в пол.
– И тогда ты его поколотил.
– Нет, сэр. Он назвал нашу семью речным дерьмом и дал мне пять баксов на новые теннисные туфли.
– И тогда ты его поколотил.
– Да, сэр. Тогда я ему врезал.
За стеной послышался шум, затем дверь распахнулась и в кабинет ворвался Тодд Ньюбери. Он прижимал к губам окровавленный платок.
– Советую вам сурово наказать его, мистер Роу. Лучше всего отстегать розгами, тогда живого места не останется. Я позвонил папе. Он собирается обратиться в полицию.
– В чем дело, Тодд? – спросил директор. – Я тебя не вызывал.
– Я стоял возле шкафчика с вещами. Вдруг этот Винго набросился на меня сзади. У меня есть три свидетеля. Они могут подтвердить.
– Что ты сказал Тому? – обратился мистер Роу к Ньюбери-младшему, устремив на него свои бесстрастные карие глаза.
– Да я вообще его не трогал. Нужен он мне больно. Надеюсь, Винго, в школе для трудновоспитуемых тебе понравится больше.
В это время на директорском столе затрезвонил телефон. Продолжая глядеть на Тодда, мистер Роу снял трубку. По первым словам я понял, что звонит школьный инспектор.
– Да, мистер Эймар, я в курсе случившегося, – произнес директор. – Оба ученика у меня в кабинете… Нет… Если мистер Ньюбери хочет меня видеть, пусть приходит сюда. Это внутришкольное дело, мне незачем идти к нему в офис… Да, сэр, я поступлю как положено. Благодарю вас за звонок.
– Ты еще узнаешь, как связываться с Ньюбери, – прошипел мне Тодд. – Это я тебе обещаю.
– Замолчи, Тодд, – оборвал его директор.
– Не советую так говорить со мной, мистер Роу. Моему отцу это не очень понравится.
– Я велел тебе замолчать, Тодд. А теперь отправляйся на урок. С Томом я разберусь сам.
– Вы отшлепаете его этим веслом? – спросил Тодд, прижимая платок ко рту.
– Да, я отшлепаю его этим веслом.
Мистер Роу взял со стола деревянное весло.
Тодд злорадно ухмыльнулся и вышел из кабинета.
Размахивая веслом, мистер Роу приблизился ко мне. Он приказал мне нагнуться и обхватить руками щиколотки. Затем поднял весло, будто собирался разрубить меня пополам, после чего нежно ударил по заду; так нежно, как священник похлопывает по щеке ребенка, пришедшего на конфирмацию.
– Том, если ты еще раз устроишь в моей школе драку, обещаю, что сдеру с твоей задницы всю кожу. Если ты не найдешь иного способа заткнуть рот Тодду Ньюбери и снова сцепишься с ним – запорю до полусмерти. Ты меня понял?
– Да, сэр.
– Сейчас вместо тебя достанется географическому атласу. После каждого удара громко вопи. Пусть все думают, что я устроил тебе хорошую трепку. Потом я позвоню Рису Ньюбери и доложу, что исполосовал тебя вдоль и поперек.
Директор лупил веслом по обложке атласа, и я послушно орал. Тогда же, в кабинете мистера Роу, я решил стать школьным учителем.
Моей матери уже сообщили о драке с Тоддом, и она дожидалась моего возвращения. Прежде я видел ее разгневанной, однако в этот раз она просто не владела собой. Едва я вошел через заднюю дверь, на меня обрушился град материнских пощечин. Люк и Саванна пытались оттащить ее от меня.
– Что, маленький негодяй? Захотелось кулаками помахать? – кричала мать, продолжая хлестать меня по лицу. – Тогда дерись со мной. Если решил уподобиться разной швали, то и относиться к тебе буду как к швали. Вздумал позорить меня и нашу семью? Повел себя как отребье!
Мне не оставалось ничего иного, как юркнуть в нишу между плитой и холодильником.
– Прости меня, мама, – вопил я, закрываясь от ее ударов.
– Отпусти его. – Саванна пыталась сдержать материнские руки. – Директор и так отходил Тома веслом.
– Это было только начало. От меня он получит сполна.
– Мама, прекрати, – потребовал Люк. – Тодд Ньюбери получил за дело.
– Что подумают люди? Что я воспитываю своих сыновей головорезами? Дети из приличных домов будут вас сторониться.
– Мама, Тодд оскорбил нашу семью. Потому Том его и побил, – оправдывал меня Люк. – Я бы тоже так поступил.
– И что же такого сказал Тодд?
Материнская рука замерла в воздухе.
– Он назвал нас речным дерьмом, – объяснил я, ослабляя защиту.
– А ты, безмозглый остолоп, только подтвердил его правоту. И этот жалкий маленький паршивец – мой сын? Лучший ответ на любые оскорбления – игнорирование. Неужели до сих пор это не втемяшилось в твою голову? Если бы ты молча прошел мимо, все сразу бы поняли, что ты образованнее и воспитаннее, чем он. Ты бы показал себя безупречным джентльменом, каким я пытаюсь тебя сделать.
– Мама, ты опять выражаешься как президент «Дочерей Конфедерации» [83]83
Организация «Объединенные дочери Конфедерации» создана в 1894 г. в память о войне между Севером и так называемыми Конфедеративными Штатами Америки.
[Закрыть], – вмешалась Саванна.
– Я хочу ходить по улицам Коллетона с гордо поднятой головой. А теперь все будут знать, что вместо порядочных молодых людей я вырастила каких-то бандитов.
– И ты согласна, чтобы этот сопляк Ньюбери говорил разные гадости о нашей семье?
Мать в отчаянии заплакала.
– Люди имеют право выражать свое мнение. Я верю в Четвертую поправку… [84]84
Право свободы слова закреплено Первой поправкой к Конституции США.
[Закрыть]или какая она там по счету. Каждый американец может думать, что ему угодно, и остальных это не касается. Все должны видеть: Винго слишком хорошо воспитаны, им нет никакого дела до сплетен, это ниже их достоинства.
– А мне есть дело, – сообщил я.
Мать влепила мне новую пощечину и закричала:
– Тогда прежде всего изволь считаться со мной. Ты у меня научишься себя вести, даже если придется забить тебя до полусмерти. Не хочу, чтобы ты поступал как твой отец, и не позволю. Слышишь?
