Текст книги "Принц приливов"
Автор книги: Пэт Конрой
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 47 страниц)
– Но как тогда она стала поэтессой? – удивился я. – Ведь она писала о своем прошлом.
– Саванна обладает поэтическим гением. Ее стихи рождаются из боли человеческой и женской.
– И как по-вашему, когда она передала мне функцию памяти?
– Кстати, она многое помнит из раннего детства. Гораздо больше, чем вы. Например, жестокость вашей матери, когда вы были совсем маленькими.
– Чепуха. Мать не отличалась совершенством, но и жестокой не была. Саванна путает мать и отца, – возразил я, медленно жуя кроличье мясо.
– Почему вы так решили?
– Потому что у меня те же родители, доктор, – огрызнулся я. – Перед вами непосредственный свидетель.
– С какого момента вы начали рассказывать мне семейную хронику? С вашего рождения в ночь, когда бушевала сильная буря. То есть с того, что никак не могли помнить. Вы просто повторили ваш семейный миф. Вы слышали его много раз и выучили наизусть, абсолютно в него поверив. Это вполне естественно, Том. А затем перескочили на целых шесть лет – к вашему первому школьному году в Атланте. Но что происходило в течение этих шести лет?
– Сосали материнское молоко, пачкали пеленки, учились ходить, говорить. Росли. Делали то же, что и все малыши.
– А вот Саванна многое помнит из того времени.
– Чушь, Лоуэнстайн. Полнейшая и абсолютная чушь. Единственным моим впечатлением тех лет была луна, взошедшая «по приказу» нашей матери.
– Возможно. Но опытный специалист отыщет в этой груде мусора колечко правды.
– Доктор, умоляю, не надо использовать профессиональный язык. Иначе я уеду из Нью-Йорка с прежней ненавистью к психиатрии.
– Том, я прекрасно знаю о вашей неприязни, – сухо отозвалась Сьюзен. – У меня не осталось ни малейших сомнений в искренности ваших слов, только они меня ничуть не задевают. Мне даже начинает нравиться ваша очаровательная глупость по части психиатрии.
– Давайте обсудим это не здесь и не сейчас, – поморщился я. – Мы находимся в прекрасном месте. Мне всегда хотелось побывать в «Lutece». Я читал об этом ресторане. «Нью-Йорк таймс» называет его гастрономическим раем. Люблю сидеть в гастрономическом раю и стонать от наслаждения. Такого потрясающего вина я еще не пробовал. А какая удивительная обстановка. Скромная элегантность. Конечно, в силу своего провинциального происхождения и воспитания я бы предпочел подчеркнутую элегантность, поскольку социально еще не дорос до понимания скромной элегантности. Но в целом здесь прекрасно. Когда человек ест в «Lutece» в первый и единственный раз в жизни, ему хочется рассуждать об искусстве, поэзии, изысканной кухне. Возможно, немного о философии. Но все очарование блекнет, когда вы начинаете описывать ангелов, которых видела Саванна, и гной, вытекавший у них из глазниц. Вам понятен ход моих мыслей? Здесь гастрономический рай, у меня по-прежнему болит нос, и к тому же мне требуется время, чтобы переварить не только пищу, но и события сегодняшнего дня. Каких-то три часа назад я считал сестру обыкновенной чокнутой. Поймите, Лоуэнстайн, мне очень… очень тяжело принять все новости. Взгляните моими глазами. Представьте: вы знакомите меня с моей сестрой, которую я знаю вот уже тридцать шесть лет и считаю, что знаю достаточно хорошо. Но нет, Томми, у нас для тебя припасено известие. Это вовсе не твоя сестра, Том, а Рената Халперн. Подожди, Том, тупоголовый южный чурбан, сюрпризы еще не кончились. Эта женщина, которую ты считал своей сестрой, собирается уехать далеко отсюда, и ты до конца своих дней ее не увидишь. И когда я позволил себе немного разозлиться из-за того, что меня столько времени дурачили, высокопрофессиональная госпожа психиатр швырнула в меня тяжеленным словарем, который едва не сломал мне нос и лишил целой пинты крови. Это пиршество – акт вашего покаяния за пролитие моей драгоценной крови. Теперь я желаю сменить тему. Давайте поговорим о недавних фильмах или книжных новинках.
– Например, о детской повести Саванны, – предложила Сьюзен.
– Ага! Розеттский камень [160]160
Гранитная плита, найденная в 1799 г. в городке Розетта (Рашид) близ Александрии. Наличие одинаковых по содержанию надписей на древнеегипетском и древнегреческом языках дало ключ к расшифровке египетской письменности.
[Закрыть]моей сестры. Саванна попыталась написать о злодействе, но не смогла. Она сварганила миленькое повествование для детишек и тем самым предала себя и свой дар.
– Но это всего-навсего художественное произведение, Том, а не документальный отчет. И фантазия автора вполне допустима.
– Нет, недопустима. Это нельзя было создавать как литературную выдумку. Такое надо подавать как холодные беспощадные факты. Саванна вполне могла преподнести это так, что весь мир бы всколыхнулся. Те события не заслуживают приукрашивания и превращения в сказочку. Они для взрослых людей, которые способны встать на колени, дрожа от ярости и сострадания. Саванна погрешила против истины. Превращать все это в занимательное чтиво со счастливым концом – преступление с ее стороны. После таких историй люди должны плакать. Завтра я все вам расскажу. Без болтливых пауков, благородных собак, косноязычных телок, грозных быков и прочего литературного дерьма.
– Том, художник не обязан рубить правду-матку.
– В данном случае нужно либо молчать, либо рубить правду-матку.
– Вы меня поняли, надеюсь. Творческий человек видит реальность по-своему.
– И лжет тоже по-своему. Уверяю вас, завтра вы убедитесь, что Саванна соврала.
– Возможно, у Саванны не получилось воплотить задуманное.
– И опять чушь, мой дорогой доктор. Я был уверен, что рано или поздно Саванна об этом напишет. Моя мать всегда этого опасалась. Наверное, и сейчас боится. Мы никогда не говорили об этом вслух. С того самого дня, когда все произошло. Начав читать повесть, я подумал: наконец-то. А потом… потом я понял, что Саванне не хватило мужества. Даже знаю, с какого места начался обман. Когда у детей проявился магический дар. Мы таким даром не обладали. Нас никакое волшебство не защитило.
– Том, ваша сестра рассказала достаточно, раз это произведение толкнуло ее на самоубийство.
– Согласен, – кивнул я. – Вы можете передать ей мои слова? Если она решит стать Ренатой Халперн, я навещу ее в Сан-Франциско, Гонконге или любом другом месте, где она поселится, и никто не будет в курсе, что я – ее брат. Я ничем себя не выдам. Всего лишь приятель с Юга, с которым она познакомилась на поэтическом вечере или на открытии какой-нибудь выставки. Для меня самое скверное, если она бесследно исчезнет. Я этого не вынесу. Саванна поймет меня лучше, чем кто-либо. Хочу, чтобы она жила и была счастлива. Я могу любить ее, даже когда мы не видимся. Что бы она ни делала, я люблю ее.
– Я передам ей. И обещаю, если вы и дальше будете мне помогать, я вытащу вашу сестру из пропасти. Она тоже трудится над своим спасением. Трудится упорно.
Сьюзен Лоуэнстайн взяла мою руку в свои ладони, поднесла к губам и слегка укусила. Пожалуй, это было самым ярким впечатлением от моего похода в «Lutece».
Глава 21
В тот же вечер я позвонил матери в Чарлстон; мне понадобилось всего лишь два глотка бурбона. Я набрал замысловатую комбинацию цифр, после чего материнский голос зазвучал в настоящем, а я, потеряв самообладание, понесся назад, в прошлое. Матери понадобилось всего лишь две минуты, чтобы собраться с мыслями и заняться своим обычным и весьма серьезным делом – разрушением моей жизни.
До этой беседы я коротал остаток дня, читая сборник о разных психопатах, любезно одолженный Сьюзен Лоуэнстайн. Истории были одна печальнее другой: все эти люди вдоволь настрадались и намучились в детстве, отчего потом стали возводить крепостные сооружения, пытаясь защититься от невыносимых вторжений в свою жизнь. Книга показалась мне ярмаркой галлюцинаций и душевной боли. Все, о ком шла речь, имели сомнительное счастье родиться в жутких семьях, «теплые» объятия которых ощутили на себе с ранних лет. Сам текст и комментарии психиатров утомляли непрестанным восхвалением своей профессии. Бедолагам-пациентам повезло попасть в руки чудо-докторов, которые заштопали их искалеченные души и превратили в стандартных граждан, способных без вреда для себя выращивать бермудскую траву на лужайках. Сборник был сплошным триумфом психиатров, настоящей оргией этой касты, чуть ли не в каждом абзаце восклицавшей: «Вот мы какие!» Настроение у меня стало портиться. Однако я понял, ради чего Сьюзен Лоуэнстайн подсунула мне эту книжонку. Каким бы шокирующим ни казалось мне состояние Саванны, всегда есть повод надеяться на лучшее. Если сестре повезет, если Лоуэнстайн окажется на высоте и на столе наконец-то появится весь набор карт, возможно, Саванне и удастся выкарабкаться из пропасти и уйти от демонов прошлого.
Пока шло соединение, я успел сделать еще один глоток бурбона. В трубке раздался длинный гудок. В далеком Чарлстоне зазвонил телефон.
– Алло, – послышался голос матери.
– Привет, мам. Это Том.
– Ой, Том, дорогой. Как там Саванна?
– Она у нас молодец. Уверен, все будет в полном порядке.
– Я тут читала об удивительных открытиях в области лечения душевных болезней. Я пришлю тебе вырезки. Обязательно покажи их психиатру.
– Хорошо, мама.
– И пусть она читает их в твоем присутствии. Внимательно, а не пробегая по строчкам. Я могу поговорить с Саванной?
– Думаю, в скором времени сможешь. Когда именно – это зависит не от меня.
– Том, почему ты застрял в Нью-Йорке? Так и лето пролетит. Мне уже начинает казаться, что ты просто избегаешь жены и детей.
– В общем-то, ты права. Есть такой момент. Но я скоро приеду… Мам, я беспокою тебя по другой причине. Я собираюсь рассказать психиатру о том дне на острове.
– В тот день ничего не случилось, – твердым спокойным голосом отчеканила мать. – Том, ты ведь давал обещание. Надеюсь, ты останешься ему верен.
– Это была дурацкая идея, мама. Те события будоражат Саванну. Если я о них расскажу, это поможет и ей, и ее психиатру. Я не собираюсь молоть языком направо и налево. И потом, это же дела давно минувших дней.
– Я не хочу, чтобы ты даже заикался о них.
– Мам, я догадывался, какие слова от тебя услышу. И не должен был звонить. Я мог бы просто ввести доктора Лоуэнстайн в курс дела, и этим бы все кончилось. Но я думал, что, если мы наконец вытащим эту историю на поверхность, нам всем станет легче. В том числе и тебе.
– Нет! – закричала в трубку мать. – Ты не посмеешь! Те события почти разрушили жизнь каждого из нас.
– Разрушили, но лишь часть жизни. Я существую под гнетом своего обещания. Я не мог открыться даже жене. Люк молчал. Саванна – та вообще забыла. Но воспоминания все равно сидят у нас глубоко внутри. Жуткие, отвратительные. Настало время вырвать их из себя.
– Я запрещаю тебе это делать.
– Мама, ты меня не переубедишь.
Воцарилась тишина. Мать собирала силы для атаки. Когда ее голос зазвучал снова, я услышал в нем знакомые угрожающие нотки и весь сжался, приготовившись обороняться.
– Том, тогда и я поделюсь с тобой новостью. Противно, что именно мне приходится говорить сыну такие вещи, но и скрывать я не могу… Салли завела весьма предосудительные отношения с врачом из больницы. Весь Чарлстон об этом судачит.
– А мне кажется, тебе очень нравится, что именно ты мне об этом сообщаешь. Спасибо, мамочка, за приятную и пикантную подробность. Но Салли мне уже рассказала. Тебя, наверное, интересует, как я к этому отношусь? Видишь ли, мы с Салли – современная пара. Любим горячие ванны, китайскую еду, иностранные фильмы и секс на стороне. И потом, мама, это личное дело Салли. Тебя оно не касается.
– Возможно. Но то, что ты хочешь выставить на всеобщее обозрение, меня касается. Пойми, Том, если все всплывет, Саванна рано или поздно напишет об этом.
– Вот что тебя волнует!
– Нет, – возразила мать. – Меня волнует, что откроются новые ужасные раны. Я забыла обо всем. Я вообще не думаю о прошлом. И ты обещал никогда не вспоминать о том дне.
– Мой рассказ никому не повредит.
– Еще как повредит. Я могу потерять все, что у меня есть. Я могу потерять мужа, если он вдруг узнает. На твоем месте, Том, я бы постыдилась говорить о подобных вещах. Ведь тебе придется упомянуть и о том, что было тогда с тобой.
– Обязательно… Рад, что мы поняли друг друга. А теперь ответь, как там девочки? Ты их давно видела?
– С ними все в порядке, если такое определение подходит трем милым созданиям, брошенным обоими родителями. Хочешь, я встречусь с Салли и намекну, до чего мне противно ее поведение?
– Ради бога, не надо. Это самое скверное, что ты можешь сделать. Пусть события развиваются естественным путем. В последние два года я отнюдь не был заботливым и любящим мужем.
– Ты точная копия своего отца.
– В переводе на обычный язык – никчемное дерьмо. И все же я буду тебе очень признателен, если ты не станешь заводить с Салли никаких бесед.
– Мы могли бы заключить с тобой сделку, – предложила мать. – Если ты будешь молчать там, я ничего не скажу здесь.
– Мама, я это делаю ради Саванны. Конечно, ты мне не веришь. Ты считаешь, что я просто хочу в очередной раз досадить тебе, но это не так.
– Мои дети настолько часто делали мне больно, что их нежности и любезности всегда подозрительны. Постоянно думаешь: что еще они затеяли? Как еще они решили меня предать? Если бы я знала, в кого вы все превратитесь, я бы задушила вас прямо в колыбели.
– Учитывая наше детство, пожалуй, это было бы актом милосердия, – заявил я.
У меня кровь стучала в висках. Я пытался сдерживать свой язык и, как всегда, не мог.
– Мам, давай остановимся, пока мы действительно не начали проливать кровь. Я позвонил только потому, что посчитал нужным поставить тебя в известность. Это произошло почти двадцать лет назад. Те события никоим образом не бросают на нас тень. Они случились по воле Бога.
– Скорее, по воле дьявола, – заметила мать. – И все же советую тебе жить так, словно этого вообще не было. И для Саванны так будет лучше, учитывая болезненное состояние ее ума.
– Откуда ты выкопала свою теорию? – кипятился я. – Откуда у тебя эта идея? По-твоему, стоит сделать вид, что чего-то никогда не было, и это что-то моментально потеряет власть над тобой?
– Это не теория, а обычный здравый смысл. На твоем месте, Том, я бы поменьше оглядывалась назад. Я бы смотрела в будущее. Я так и делаю. За эти два года, например, я ни разу не вспомнила о твоем отце.
– Но ты более тридцати лет была за ним замужем, – произнес я. – Он наверняка появляется в твоих кошмарных снах в облике графа Дракулы или иного злодея.
– Он мне ни разу не приснился, – сообщила мать. – Когда я прощаюсь с прошлым, то закрываю туда дверь и забываю, что это было в моей жизни.
– Мам, а как насчет Люка?
– Что? – насторожилась она.
– Ты когда-нибудь думаешь о Люке? – спросил я и тут же пожалел о неприкрытой безжалостности своих слов, но они уже вылетели и понеслись к Чарлстону.
– Жестокий ты человек, Том, – дрогнувшим голосом сказала мать и тихо положила трубку.
Я подумал, не позвонить ли ей еще раз, но между нами пульсировало слишком много событий, которые мы оба так и не переварили. Возрождение материнской доброжелательности представлялось мне весьма тяжелым делом, требующим деликатности и такта. Такие разговоры не для телефона. Дружеские отношения между мной и матерью были давно утрачены. Я уже не помню, когда просто слушал ее слова, не пытаясь истолковать каждое из них как хитрый стратегический ход, имеющий целью застать меня врасплох и атаковать. В моей ненависти к матери таилось какое-то скованное уважение и восхищение. Не понимая мать, я на всех женщин мира смотрел как на чуждых и враждебных существ. Не сумев оценить ее порывистой и вероломной любви ко мне, я не смог принять чувств ни одной женщины, не испытав при этом глубокого ужаса. Красоту и нежность приходящей ко мне любви я всегда воспринимал как отвлекающие уловки.
Я набрал другой чарлстонский номер. Телефон прозвонил четыре раза, прежде там взяли трубку.
– Привет, Салли, – начал я. – Это Том.
– Здравствуй, Том, – сестринским тоном отозвалась жена. – А мы сегодня получили твое письмо. Девчонки сразу же уселись на кухне сочинять тебе ответ.
– Замечательно. Салли, мать угрожала с тобой побеседовать, выказать недовольство твоим безнравственным поведением. Каким-то образом ей стало известно про тебя и твоего кардиолога.
– Боже, только этого мне не хватало. Том, я надеюсь, не ты ей сказал?
– Разумеется, не я.
– Но ты ее успокоил, что все это злобные сплетни и ты уверен в безупречности своей жены?
– Нет. Как-то в голову не пришло. Я просто держал себя так, будто мы с тобой – парочка стареющих свингеров, для которых вполне нормально потрахаться с кем-то на стороне. Я сообщил матери, что в курсе происходящего.
– И как она отреагировала?
– Впала в легкий экстаз. Ее сын скатился до уровня ухмыляющегося рогоносца. Потом стала грозить, что позвонит тебе и устроит моральное судилище. Вот я и решил тебя предупредить. Мать уверяет, что весь Чарлстон знает о вашем романе.
Салли молчала.
– Ты пришла к какому-нибудь решению? – поинтересовался я, утопая головой в мягкой спинке любимого кресла сестры. – Относительно нас. Относительно себя. Относительно его. Относительно всего этого долбаного общественного мнения.
– Том, прекрати.
– Он хоть свою жену поставил перед фактом? – спросил я. – Вас ждет великий момент, когда он откроет глаза своей жене.
– Джек собирается это сделать на будущей неделе.
– Тогда мне пора возвращаться.
– Боюсь, это будет не слишком удобно.
– Почему же? Ты выедешь из дома, и вы поселитесь в отеле «Фрэнсис Марион»… Салли, я не хочу, чтобы ты куда-то уходила. Оставайся моей женой. Я намерен волочиться за тобой, заниматься с тобой сексом на пляже, на кухонном столе, на крыше машины, прямо на мосту через Купер. Я станцую для тебя чечетку, покрою все твое тело взбитыми сливками и буду медленно их слизывать. Я сделаю все, что ты пожелаешь. Обещаю. Я здесь много думал. Обо всем. И понял, что люблю тебя и не собираюсь уступать тебя без борьбы.
– Я не знаю, Том.
– Чего ты не знаешь? – заорал я в трубку.
– Том, все это звучит удивительно. Но мне хочется, чтобы это прозвучало без… интеллектуальной подоплеки и юмора. Твои фразы о любви… в них всегда ощущается оттенок шутки.
– Неправда, Салли. Я тебе говорил, что по ночам люблю тебя с великой робостью и смущением.
– Не начинай, Том. Джек тоже признается мне в любви. Но у него нет ни робости, ни смущения. Он делает это просто, искренне и ласково.
– Такие темы трудно обсуждать по телефону. Поцелуй за меня наших девочек.
– Завтра позвони пораньше. Они будут рады поболтать с тобой.
– Я позвоню. Береги себя, Салли. Подумай о том, что я сказал. Как следует подумай.
– Я редко думаю о чем-то другом, Том.
– До свидания, Салли.
Повесив трубку, я произнес:
– Я люблю тебя, Салли.
Я сказал это просто, искренне и ласково, сидя в темной пустой комнате; в моих словах не было ни оттенка шутки, ни интеллектуальной подоплеки.
Глава 22
Когда мы одевались, готовясь отправиться на выпускной вечер, мать преподнесла нам с Люком по объемистому пакету, а Саванне – небольшую, нарядно упакованную коробочку.
– Будь я богатой, сегодня на лужайке перед домом стояли бы три новеньких «кадиллака» и я бы вручила каждому из вас по ключу.
В ее голосе звучали несбывшиеся мечты и чувствовались близкие слезы.
– Кстати, насчет богатства. У меня тут возникла блестящая идея… – начал было отец, но взгляд матери заставил его умолкнуть.
Саванна первой развернула подарок. В коробочке лежала перьевая авторучка с позолоченным корпусом.
– Ею ты напишешь свою первую книгу. Там, в Нью-Йорке, – заявила ей мать.
– Спасибо, мамочка! Какая потрясающая вещь! – восторженно воскликнула Саванна, порывисто обняв мать.
– Конечно, это было дороговато, но я купила ее на распродаже. Я подумала, что хорошей ручкой легче писать хорошие стихи.
– У меня все получится. Обещаю тебе, мама.
– Не забудь о своем большом папочке, – добавил отец. – По-настоящему великое произведение требует крупной темы. Вроде меня.
– Глупости ты мелешь, Генри, – вздохнула мать.
– Я сочиню множество стихов обо всех вас, – пообещала улыбающаяся Саванна.
– Мальчишки, открывайте ваши подарки, – скомандовала мать.
Мы послушно начали разворачивать пакеты. Я управился быстрее и достал… темно-синюю форменную футболку, изготовленную матерью. Люк вынул точно такую же, но большего размера. Мы примерили обновки и убедились, что они сидят великолепно. Несколько недель подряд, пока мы были в школе, мать шила эти футболки за швейной машинкой. Я отправился в родительскую спальню, где было большое зеркало. Впервые в жизни мне понравилось собственное отражение.
Мать вошла неслышно, словно облако, и встала позади меня. В тот момент в ней было что-то нереальное.
– Помнишь, однажды я тебе сказала, что ты навсегда запомнишь свою первую форменную футболку? – шепотом спросила она.
– Как я выгляжу?
– Будь я вдвое моложе, я бы стала к тебе клеиться, – призналась мать.
– Мама, не говори таких неприличных вещей, – оторопел я, заливаясь краской.
– Но это правда. Ты смотришься гораздо привлекательнее, чем твой отец в свои лучшие дни.
– Я все слышал, – крикнул из гостиной отец. – И это – наглая ложь.
Выпускная церемония проходила в спортивном зале школы. Под звуки «Выпускного марша» [161]161
В США так называют среднюю часть (трио) марша № 1, написанного в 1901 г. английским композитором Эдвардом Элгаром и открывшего его цикл «Торжественных и церемониальных маршей». По традиции «Выпускной марш» исполняется на выпускных церемониях в средних школах.
[Закрыть]мы вплывали парами через парадные двери. Приветствие от имени выпускников произносила моя сестра. Когда объявили ее имя, мать, дед и бабушка поднялись со своих мест и стоя приветствовали Саванну, пока она шла к подиуму. Отец уже находился там, собираясь заснять для потомков исторический момент. Выступление Саванна начала так:
– Мы росли под музыку рек, безыскусную и бескорыстную. Мы проводили свое детство в волшебных красотах самого прекрасного из городов прибрежных низин Каролины.
Яркая впечатляющая речь Саванны была насыщена образами, знакомыми каждому из нас. По сути, то было ее первым поэтическим чтением на публике. Сестра наслаждалась словами, любовалась ими, как павлин любуется своим разноцветным хвостом, и не стеснялась выставлять это напоказ. Саванна обладала несомненной гениальностью по части написания подобных текстов. Она за всех нас прощалась с миром, который мы оставляли за спиной, и делала это в присущей ей необычной запоминающейся манере.
Затем школьный инспектор Морган Рэндел вручил каждому из нас аттестат и пожелал успехов во взрослой жизни. В зале было жарко; потеющие зрители награждали нас скромными аплодисментами. Когда за своим аттестатом поднялся Бенджи Вашингтон, по верхним рядам пронесся шепот. Выпускники же встали и устроили ему овацию. Мы хлопали Бенджи, пока он принимал аттестат из рук мистера Рэндела, и потом, когда он все с тем же достоинством одиночки пересекал подиум и возвращался на свое место. Такая реакция удивила и смутила чернокожего парня. Я взглянул туда, где сидели его родители. Мать Бенджи уткнулась в плечо мужа, искренне радуясь, что суровое испытание для ее сына, зовущееся интегрированным обучением, теперь позади. «А ведь это история, – думал я, вместе с другими приветствуя Бенджи. – Это перемены в жизни Юга, это мужество, какое я едва ли когда-нибудь увижу. Вряд ли во мне снова вспыхнет это яркое пламя преклонения перед идеалом…» Когда Бенджи приблизился к своему месту, наши аплодисменты стали еще громче. Сколько таких бенджи вашингтонов получают сегодня аттестаты в школах американского Юга? Сколько их, черных сынов и дочерей, созданных «по образу и подобию», испытывали свои силы во враждебной среде белых парней и девчонок, которых с детства учили любить Иисуса и всем сердцем ненавидеть ниггеров?
Церемония окончилась. Под музыку мы покинули душный зал и вышли в зной июньского вечера. Я был насквозь мокрым; вопреки всем уговорам, я надел под церемониальную мантию свою новенькую форменную футболку.
Полночь. Торжества выпускного вечера позади. Мы втроем сидим на деревянном мосту, связывающем наш остров с континентальной частью Соединенных Штатов. В волнах дрожит бледный диск луны. Над нашими головами куда-то движутся звезды и созвездия, попутно отражаясь в зеркале воды. По обеим сторонам болотные берега с растительным сладострастием вбирают в себя прилив. В воздухе разлито древнее благоухание природного вожделения и обновления. Людям, попавшим сюда из других мест, запах низинных болот кажется отвратительным, но для тех, кто здесь родился, он подобен благовониям. Наши ноздри раздуваются, вдыхая запах родины – терпкий и резкий. Невысокие пальмы обрамляют многочисленные полуострова. Рукава рек дробятся на мелкие протоки – совсем как кровеносные сосуды. Почти на самой поверхности воды, словно диковинная птица из кошмарного сна, плавает электрический скат. С острова подул ветер, принеся с собой ароматы шалфея, жимолости и жасмина. На какое-то время островные запахи забивают болотные, затем слабеют. Нос пощипывает, словно в воздухе разлит уксус, но в следующее мгновение он улавливает пряный дурман гвоздичного дерева.
Саванна сидит посередине, красивая и хрупкая. Одной рукой я обнимаю ее за плечи, а другой едва дотягиваюсь до могучей шеи Люка. В руках у брата – бурбон «Дикая индюшка». Он делает глоток и передает бутылку нам. Напиток этот стоит недешево, но Люк потратился, поскольку название напомнило ему, как зимой, по утрам, он охотился на диких индюшек.
– Вот и все, – вздохнула Саванна. – Что все это значило?
– Что нужно было просто перетерпеть и дождаться конца, – подхватил Люк.
– Не так уж было и плохо, – возразил я, поддавшись расслабляющему действию алкоголя. – Могу поспорить, потом мы будем вспоминать это время как лучшее в жизни.
– Этот ужас? – удивилась Саванна.
– Сестричка, не начинай. Взгляни на светлую сторону. Тебя всегда циклит на мрачностях. – Я передал Саванне бутылку. – Вокруг голубые небеса, а ты начинаешь кричать об урагане.
– Я реалистка, – заявила Саванна, пихнув меня локтем в живот. – А ты жалкий романтический тупица. По-моему, из всех, кого я знаю, только тебе нравилось учиться.
– И это делает меня мерзким человеком в глазах моей сестры?
– Я всегда буду относиться с недоверием к тем, кто любил школу, – продолжала Саванна, игнорируя мой вопрос. – Даже к тем, кто просто терпел школу. А уж если я почувствую, что кто-то играл в футбольной команде старшеклассников, то с таким человеком и говорить не стану.
– Я играл в футбольной команде старшеклассников, – напомнил я, задетый безапелляционными утверждениями сестры.
– Беру свои слова обратно, – засмеялась Саванна, запрокинув голову.
– Не понимаю твоей ненависти к школе. Ты же хорошо успевала. Возглавляла группу поддержки. И прощальную речь произносила. Ты была секретарем класса, а когда голосовали за самый лучший характер, набрала большинство голосов.
– Лучший характер! – крикнула Саванна, размахивая бутылкой. – Но каких усилий стоило мне это звание. Особенно если учесть, что людей с характером у нас можно было пересчитать по пальцам, как и настоящих личностей.
– У меня великолепный характер, – заметил я. – И я личность.
– У тебя великолепные передачи на поле. Но мир ты явно своей личностью не освещаешь.
– Да, Том, – подыграл сестре Люк. – Не дорос ты до того, чтобы называться полноценным дерьмом.
– Послушай, Саванна, что это за громадина торчит слева от тебя? – поинтересовался я, сдавливая шею Люка. – Для человека он слишком большой, для гиппопотама – слишком молчаливый. А теперь посмей сказать, что мои слова не обладают глубоким смыслом. Или ты еще сомневаешься, что твой брат – личность мирового уровня?
– Я бы не прочь быть гиппопотамом, – улыбнулся Люк. – Сидишь себе на речном дне и иногда покачиваешь задом.
– Том, почему бы тебе не пойти в колледж? – уже всерьез спросила Саванна. – Там и узнаешь, какая голова у тебя на плечах и кто ты есть на самом деле.
– Я – Том Винго, родившийся и выросший на Юге. Обычный парень, который намеревается прожить обычную жизнь. Я женюсь на обычной женщине, и у нас будут обычные дети. И это невзирая на мое рождение в семье редкостных идиотов и наличие брата, желающего стать гиппопотамом.
– Ты настолько зауряден, что готов жениться на первой подвернувшейся девице с большими сиськами, – обвинила меня Саванна.
– По мне, так это нормально, – поддержал меня Люк, глотнув очередную порцию бурбона.
– А как насчет тебя, Люк? – продолжала Саванна. – Что ты решил для себя?
– О чем?
– Обо всем, братец. Сегодня – канун нашей взрослости. Нам нужно думать о будущем, строить планы и намечать судьбу.
– Я собираюсь ловить креветок, как наш отец, – сообщил Люк. – В конце лета он обещал взять в банке кредит и помочь мне с покупкой лодки.
– Кредит? При его-то репутации? – удивился я. – Да ему даже на сеть денег не дадут. Даже на багор.
– Отец это знает. Он собирается сначала расплатиться с долгами, а потом будет просить кредит.
– Люк, ты ведь способен на большее, – укорила Саванна. – На глобальное. Но ты слушал чужие мнения и верил им.
– В самом деле, Люк, почему бы тебе не связаться с тренерами Клемсона или Каролины [162]162
Университеты штатов Южная и Северная Каролина.
[Закрыть]и сказать, что ты решил войти в их состав? Да эти ребята просто писались бы от радости, если бы ты играл за них.
– Вы же в курсе, что мне не сдать вступительные экзамены даже в колледж, – вздохнул Люк. – А без ваших подсказок я бы и выпускные провалил. Сунуться в колледж и услышать: «Ты туп, парень»? Это я понимаю и без них.
– Нет, Люк, ты совсем не туп, – решительно возразила Саванна. – Тебя пичкали этим враньем, а ты его послушно глотал.
– Сестренка, я ценю твою поддержку. Но давай смотреть правде в лицо. Бог наделил меня мышцами и забыл добавить к ним мозгов. По успеваемости я был предпоследним, обходил лишь Вирина Гранта.
– В конце учебного года я помогала мистеру Лопатке проставлять оценки в наших аттестатах. Как-то он ушел обедать, а я сунулась в бумаги и выяснила ай-кью каждого из нас.
– Не обманывай, – возмутился я. – Это же строго секретные данные.
– Лопатка сам виноват: не запер шкаф. Я все видела. Очень интересные цифры. Люк, ты знаешь, что твой уровень интеллекта выше, чем у Тома?
– Что? – Я почувствовал себя изрядно оскорбленным.
Люк издал боевой индейский клич, вспугнув болотную курочку.
– Дай Тому глотнуть из бутылки, а то совсем испортишь парню выпускную ночь, – велел он Саванне.
– Почему это испорчу? Все знают, что ай-кью ровным счетом ничего не значит.
– И какой же показатель у тебя, хитрая сестренка? – осведомился я.
– Сто сорок, что ставит меня на одну доску с гениями. Думаю, это не обидит моего любимого братика?
– А мой каков? – уточнил Люк.
Мне было невыносимо слышать его торжествующий голос.
– У тебя, Люк, – сто девятнадцать. У Тома – сто пятнадцать.
– Я же твой брат-близнец! – закричал я. – Близнец, черт тебя побери. Я требую подробного отчета.
– Всегда считал Тома немного запаздывающим в развитии, – заявил ухмыляющийся Люк.
– Поцелуй меня в задницу, Люк, – зло огрызнулся я, расстроенный словами Саванны. – Я считал, что у близнецов одинаковый ай-кью.
