Текст книги "Русь. Том I"

Автор книги: Пантелеймон Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 52 страниц)

XVIII

Усадьба Федюкова стояла среди голого поля, подставляя свои бока всем четырем ветрам. В летний зной некуда было укрыться от солнца, которое немилосердно палило, зимой нельзя было пробраться через сугробы.

Это было тем более странно, что невдалеке была тенистая березовая роща и старый заросший пруд с торчавшими посредине почерневшими сваями. По объяснению самого Федюкова, он нарочно построил усадьбу не около старинного пруда и рощи, а среди голого поля потому, что терпеть не мог, как он выражался, «быть продолжателем» и пользоваться чужим наследием. А уж если начинать что-нибудь, так на чистом месте.

Дом был выстроен с широким размахом, из хорошего соснового леса, с просторными террасами на юг и на север. В нем было почти все окончено, только у парадного крыльца не было сделано соответствующего схода со львами, как задумано было Федюковым. Львов как-то не собрались выточить, и поэтому временно были положены две доски с прибитыми к ним планками, вроде того, как делается в строящихся домах и церквах, чтобы было по чему всходить каменщикам, таскающим кирпич, и чтобы ноги не ехали назад.

Да на вышке не было еще вставлено стекол, и ветер гулял и свистел там, как на колокольне. Так что, вместо приятного удовольствия от обозрения горизонта по вечерам, кухарка распорядилась вешать туда белье после стирки, да еще сюда же кто-то ухитрился определить выброшенные лукошки с хлопьями, в которых гусыни выводили гусенят.

По двору было разбросано много каких-то причудливых строений: высоких, с большими окнами, низких, плоских с маленькими полукруглыми окошечками, посаженными очень высоко, как делается в беговых конюшнях. Торчало несколько труб, похожих на фабричные. Все эти строения были расположены на большом друг от друга расстоянии. Все они должны были соединиться друг с другом аллеями, но не соединились.

– Вот размахнулся было как, – сказал Федюков, вылезая в своем длинном пыльнике из коляски и широко размахнув по двору рукой. – Сколько было силы и молодой энергии, когда начиналось все это! Это у меня тут масляный завод… будет, – прибавил он, увидев недоумевающий взгляд собеседника, – там конюшня, а тут пруд… тоже будет. А это – аллея к выезду была. Черт их знает, половина липок отчего-то засохла, а половину мужики подергали, от собак отгоняться. Но все это чушь, – сказал он вдруг со скучающим видом. – Допустим, все это я докончу, масляный завод оборудую лучше, чем у чухонцев, львов выточу, аллеи будут… А для чего? Что же дальше? И потом, это значит еще крепче привязать себя к месту, оставить раз навсегда какую-то великую надежду. Ну, пойдемте в дом, жена, наверное, с самоваром ждет. Вот наговоримся с вами.

Но, когда приятели вошли в дом, оказалось, что жена не ждала с самоваром. Очевидно, гости, привозимые Федюковым, были здесь не редкость, и их встречали без распростертых объятий.

В большой, неуютной столовой с голыми стенами из сосновых бревен стоял посредине стол с разложенными выкройками, мотком ниток и брошенными ножницами. Вокруг расположились стулья с точеными дубовыми спинками. У двух из них были сломаны ножки, и они, выбыв из строя, стояли около печки, склонившись друг к другу для взаимной поддержки.

На полу был сор, окурки, сметенные с подоконников, брошенный посредине пола веник, и валялась тряпичная кукла с выдернутой ногой.

Хозяин куда-то ушел, и Митенька Воейков остался ждать, осматриваясь в этой пустой комнате. Он слышал, как Федюков что-то преувеличенно оживленно рассказывал в соседней комнате. И, судя по его оживлению и упорному молчанию другой стороны, было видно, что ему мало верили. Тем более что Митенька слышал, как Федюков упомянул имя подрядчика, у которого он будто бы был, и страшно устал от дурацких разговоров о деньгах. Потом было слышно, как Федюков отдохновенно сел на диван и начал уже беззаботно болтать. Это продолжалось довольно долго.

«Да что же он, забыл, что ли, про меня, – подумал Митенька. – И зачем поехал к нему, неизвестно. Поехал бы к Ирине, сидел бы около нее сейчас. Каждый раз оказываются у меня на пути внешние препятствия». Потом он слышал, как Федюков с кем-то говорил в кухне и смеялся так благодушно и не спеша, как будто у него никакого гостя и не было. Потом он появился в дверях, и одно мгновение у него был такой взгляд, как будто он удивлялся, кого это еще нелегкая к нему принесла. Но, сейчас же плюнув, крикнул, повернувшись в дверь:

– Да, самовар поставьте!.. черт, забыл совсем. Поскорее поворачивайтесь, – прибавил он таким тоном, каким говорят, когда знают, что десяток слуг бросятся исполнять приказание. – Сейчас самоварчик подадут, вот тут уж мы с вами поговорим.

Но вид у него был несколько сконфуженный и как бы связанный.

– Хорошо бы на вышке поговорить, там никто бы не помешал, но что за негодный народ: лукошек туда каких-то натащили с курами.

Дорожного разговора он не возобновлял, все куда-то вскакивал, а когда садился около гостя в кресло, вытянув ноги, то начинал рассматривать свои ногти с таким видом, как будто гость ему уже нестерпимо надоел своим торчанием и он не может даже придумать, чем его занимать и о чем говорить.

– Нет, на вышке было бы лучше, – сказал Федюков через некоторое время.

Но когда Митенька говорил, что он поедет, Федюков махал на него руками, чтобы он и не думал уезжать без чаю.

Тогда Митенька садился опять, тем более что ему, как на грех, хотелось пить.

– Черт ее знает, надоел этот беспорядок, – сказал Федюков, оглянувшись по комнате и с озлоблением поддав ногой куклу. – Только и успокаивает мысль, что все это временно. И потом жить с человеком низшей ступени, которого не любишь… ужасно тяжело. Да! Анна Федоровна нездорова и не может сейчас выйти. Просит извинить. Жить с человеком, который тебя не понимает, – ужасно. А тут еще эта история с нянькой. Вообще все скверно на этой сквернейшей из планет, – сказал он, попробовав улыбнуться, но сейчас же опять задумался.

Дмитрий Ильич, видя, что самовара нет, разговора тоже никакого нет, решил попробовать уехать. И когда он встал, готовый побороть все уговоры хозяина остаться, Федюков тоже встал, рассеянно пожал гостю руку и с унылым видом, поглаживая ладонью голову, пошел проводить его до передней. Как будто они уже наговорились, никакого чаю не ждали или уже напились.

– Ну, что, дело с продажей имения идет? – спросил уныло Федюков, помогая гостю одеться.

– Да, Валентин ищет сейчас покупателя, хлопочет, чтобы поскорее уехать. А на днях поедем к Владимиру, он наверное купит.

– Ох, мать моя! – вскрикнул Федюков, ударив себя ладонью по лбу. – Жена сказала, что он перед нашим приездом заезжал сюда, искал вас. Она немножко недовольна им, он заговорился с ней и выпил весь портвейн и мадеру, купленные к именинам.

– Значит, нашел покупателя, – сказал тревожно Митенька, не слушая замечания о портвейне. – Ну, в таком случае я лечу.

– Ох, счастливец… – сказал грустно Федюков, провожая гостя. И прибавил: – Через неделю третье заседание Общества, приезжайте.

Дмитрий Ильич сел в экипаж и, заставив себя улыбнуться, оглянулся с прощальным приветом на хозяина.

Когда он уже выехал на большую дорогу из усадьбы, проехав аллею из хворостинок, он вдруг услышал позади себя крик.

Дмитрий Ильич оглянулся.

На вышке дома, высунувшись до половины в окно, стоял Федюков, махал рукой и кричал:

– Самовар готов! Куда же вы поехали? Чай пить! Чай пить!

XIX

Третье очередное собрание Общества было назначено 16-го числа. И когда на нем появился Валентин, он бы встречен с шумной, почти восторженной радостью, как человек, которого только счастливый случай задержал еще на несколько дней среди друзей, уже оплакавших его отсутствие.

– Ну, что же, вы вернулись? – спросил предводитель, подходя к Валентину, и, ласково улыбаясь своей стариковской улыбкой, потрепал его по плечу.

– Да, на несколько дней пришлось отложить поездку по чисто деловым соображениям, – сказал Валентин, сейчас же вставая и принимая тот неуловимо корректный и внимательный вид, который был ему свойственен.

– Так, так… Делового участия принимать в заседании, конечно, не будете уже, так только – послушать и посмотреть?

– Да, князь, только послушать и посмотреть, больше ничего не успею.

– Что же, едете ради новизны впечатлений или с научной целью, исследовать край?

– С научной целью, – сказал Валентин, все так же почтительно корректно, в то время как князь, перебирая пальцами правой руки свою длинную седую бороду, с улыбкой, от которой морщилась кожа у глаз, ласково, снисходительно смотрел на Валентина, как смотрит старик, занимающий высокое положение, на молодого человека своего круга, который проходит сейчас все то, через что когда-то и он проходил в молодости, и все это ему уже наперед известно.

А кругом собралась целая толпа любопытных, которые смотрели на Валентина, точно на путешественника, вернувшегося из дебрей Африки.

Это заседание, собственно, было посвящено речам. Но в два прошлых заседания уже успели наговорить столько, что больше, казалось, и некуда. Поэтому заседание должно было пройти, по заявлению председателя, под знаком: «Довольно слов, пора приняться за дело».

– Объявляю заседание открытым, – сказал Павел Иванович. Он, нахмурившись, сел и, наклонившись к поместившемуся справа от него Щербакову, пошептался с ним, как шепчется с помощником мастер, пустивший машину в ход и знающий, что все части ее сами придут в движение.

Действительно, части ее сейчас же пришли в движение.

После выскочившего было Авенира, которого сейчас же две руки потянули обратно за блузу и заставили сесть, поднялся предводитель. Он, улыбаясь, как бы подготовляя к тому, что сказанное им будет приятно и не без некоторого юмора, сказал:

– Господа, два прошлых заседания у нас прошли очень… шумно. Я вполне понимаю, что у всех великое рвение к самостоятельной творческой работе, а не на помочах у власти…

– Верно… – крикнул Авенир, вскочив. Но в него сейчас же опять вцепились две руки сзади и осадили. Очевидно, приняты были меры к тому, чтобы его караулили.

Предводитель, все так же тонко улыбаясь, оглянулся в сторону Авенира, как бы прося его подождать и послушать дальше, с чем он, может быть, уж не так будет согласен.

– Но я осмелился бы советовать, – продолжал предводитель, – быть мудро экономными и тратить меньше слов там, где нужно дело. Нам нужно доказать, что мы являемся мозгом своего народа, его авангардом, спаянным единой целостной волей, возглавляемой более высшей волей – монарха. Эта воля, и только она одна, делала нас сильными, истинными патриотами и примерными сынами своей великой родины, чем может справедливо гордиться русское дворянство.

Улыбка сошла с лица предводителя, и он, начав с шутки, как бы неожиданно коснулся таких струн, которые затронули в нем самое священное для него.

– Ну, это уж не туда поехал… – сказал сзади чей-то негромкий голос.

Предводитель не обратил на него внимания, и, слегка опираясь согнутым в суставе пальцем о край стола, как бы наклоняясь, он, с тем же выражением заканчивая свою речь, сказал:

– Поэтому мы всемерно должны стремиться к наибольшей солидарности и единству с подчинением не за страх, а за совесть возглавляющей нас власти, дабы не растеряться, как овцам без пастыря, и еще раз поэтому: меньше споров и… дело, дело и дело.

Предводитель сел. И это как бы послужило сигналом к нарушению тишины.

Первым вскочил Авенир и так неожиданно, что за ним не поспели руки его сторожей и только схватили воздух вслед за ним.

Он выскочил на середину, чтобы его не дергали сзади, и, подняв вверх правую руку, крикнул:

– Прекрасно… я скажу только два слова, а затем дело, дело и дело.

При этом Авенир с каким-то подчеркиванием взмахивал на каждом слове руками, что, очевидно, указывало на его ироническое отношение к последним словам предводителя.

– Нам предлагают, как я понял, добровольно и даже с восторгом идти в шорах, данных нам оттуда (он ткнул пальцем куда-то в угол потолка), и проявлять свою волю только в указанном направлении. А я вам скажу, что этой сладкой водицей и конфетками нас не купить…

Поднялся шум.

– Это опять дерзкая выходка. Выскочка!..

– Призовите же его к порядку! – кричал плешивый дворянин с дрожащими от гнева руками, порываясь встать. Но его удерживал и успокаивал его сосед.

– Не купить!.. – повторил торжественно и вызывающе Авенир. – И заставить нас молчать вам не удастся. Вы силою вещей должны были дать нам заговорить. И мы заговорили.

– Кто это – вы! – послышались раздраженные насмешливые голоса.

– Мы, народ русский! – сказал Авенир, гордо выставляя свою грудь вперед и делая рукой жест назад, как будто за ним стоял русский народ.

– Ну, зачем вы позволяете ему говорить! – кричал плешивый дворянин, протягивая обе руки к председателю и указывая ими на Авенира. – Таких за решеткой надо держать, а не говорить им давать.

Тут опять поднявшийся шум покрыл все. Чем сильнее одни кричали «довольно», тем ожесточеннее другие требовали продолжения речи. А между этими криками слышалось ровное, дружное гуденье откуда-то сзади.

Даже Петруша, сидевший около Валентина, довольно бодро переводил глаза с одного на другого и оглядывался иногда на Валентина, как оглядывается охотник на приятеля, смотря на происходящую травлю и как бы спрашивая, не пора ли ударить и ему.

Валентин сидел в своей обычной спокойной позе барина, с интересом и благосклонностью смотрящего на приятное зрелище.

Наконец Авенир, по обыкновению покрыв смокшуюся голову платочком, пошел на свое место, еще издали приветствуемый как победитель своими единомышленниками с тех мест, на которых они основались, в левом углу, вдали от стола.

– Здорово, брат! – сказал Владимир. И он возбужденно оглянулся на своих друзей. – Выпить бы теперь в самый раз, – прибавил он негромко, обратившись к Валентину.

Но Валентин погрозил ему пальцем, так как встал Павел Иванович и, нахмуренно глядя на колокольчик, который он повертывал за ручку на сукне стола, заявил:

– Довольно слов, – сказали мы сейчас, – и это сделалось главным лозунгом сегодняшнего дня.

– …и больше дела, – подсказал дворянин в куцем пиджаке.

– …и больше дела, – машинально и послушно повторил Павел Иванович, вызвав этим улыбку дам, которые на этот раз тоже присутствовали в зале.

– На первом заседании мы установили ясно и определенно цели и направление деятельности Общества.

– …Для кого ясно, а для кого и не ясно… – раздался опять неизвестно чей голос.

– На втором разделились на партии и выработали план организации… по крайней мере, так предполагалось… – поправился Павел Иванович, так как уже не один, а несколько голосов завопили вдруг, что пока налицо только каша какая-то, а не организация.

– …С третьего заседания начинается реальная, конкретная работа. Угодно Обществу принять это?

– Хорошо, согласны.

– Конечно, довольно разговоров, – слышались со всех сторон голоса. – А то три недели проговорили, а дела еще на грош не видно.

И так как, в принципе, все были согласны, что нужно бросить слова и перейти к делу, то стали голосовать по отдельным вопросам.

Когда вопрос доходил до Валентина и помощник секретаря спрашивал его мнения и Воейкова, Митенька оглядывался за помощью на Валентина. Происходила задержка. Тут наиболее нетерпеливые кричали:

– Да бросьте вы их! Люди уж одной ногой на Урале, а к ним с ножом к горлу пристают.

Но одно дело было – принципиально согласиться на прекращение прений, а другое дело – каждому удержаться от соблазна хотя бы в двух словах осветить поднятый вопрос.

– Только два слова… Осветить вопрос! – кричал умоляюще кто-нибудь с места и поднимал вверх два пальца, как бы давая реальное доказательство того, что он больше не скажет.

– Два слова, отчего не дать… – сейчас же соглашалось большинство членов, надеясь этой снисходительностью получить возможность для себя урвать одно словечко.

Два слова давали.

Но проходило пять минут, десять, а оратор не хотел сдавать захваченной им позиции у трибуны. И среди крика возмущенных голосов, кричавших: «довольно!», «ближе к делу!», – все больше и больше усиливая до крика и хрипоты голос, старался покрыть все голоса и все-таки быть услышанным, хотя бы и против их воли, – в своих заключительных словах.

А эти слова всегда направлялись в спину враждебной группы, которая уже целиком поднималась на ноги и требовала права защиты и возражения. Не дать этого права было нельзя: во-первых, потому, что тогда заговорили бы не только стулья и полы под ногами враждебной партии, но пошли бы в ход и кулаки, которыми обычно работали по столам, молотя ими напропалую. Да прибавилось бы, как всегда при всяком шуме, гуденье, секрет которого и направление, откуда оно исходило, еще никому не удалось разгадать.

В конце концов вопрос так освещали и забирались в такие дебри принципиальных подробностей, что оставалось только замолчать и переглядываться. Хорошо, что всегда находились молодцы, которые не терялись ни при каких обстоятельствах и «на ура» вывозили запутавшееся дело.

Брошенные предводителем словечки: «От слов к делу» – оказались крылатыми и всех так зажгли, что пришлось объявить перерыв, потому что десятки рук, поднявшись, упорно и настойчиво требовали последнего слова, в котором обещали наметить уже линию самого дела.

В это время приехал Федюков с тревожным видом, и кто-то сказал, что он привез важные, чрезвычайные новости.

Все обступили его.

XX

У Федюкова был необычайно возбужденный и приподнятый вид; очевидно, ему стоило большого труда сдержать себя, чтобы сначала взвинтить любопытство собравшихся, а не выпалить все сразу.

– В чем дело? говорите скорей! – крикнул дворянин в куцем пиджачке, бегая вокруг обступивших Федюкова и отыскивая щелку, куда бы приткнуться.

Федюков ничего не ответил и даже не обратил никакого внимания на восклицание куцего дворянина. Он, казалось, переживал тайное наслаждение оттого, что заставил наконец всех этих людей устремиться к нему и жадно ждать его слов. Видно было, что ему хотелось подольше удержать это положение превосходства и первенствующей роли, чего за ним никто никогда не признавал.

– В стоячее болото упал наконец камень… – сказал Федюков среди воцарившейся тишины. Он несколько секунд молчал, прищурившись.

– Какой камень? Какое болото? – послышались нетерпеливые голоса.

– Болото закипело, – продолжал медленно Федюков, – и его неподвижности угрожает наконец серьезная, долгожданная катастрофа. – Он медленно опустил руку в боковой карман, где у него, очевидно, лежало что-то.

– Да что он несет околесицу?!

– Говорите толком! – кричали с разных сторон, и все, с раздражением переглядываясь, говорили: – Вот чертова способность! Сказать можно в двух словах, в одну секунду, а он завел такую волынку, что всю душу вымотает раньше, чем узнаешь, в чем дело.

– Клюкнул, должно быть, – тихонько сказал Владимир, обращаясь к Валентину.

Но Федюков в это утро нигде не клевал. И вид у него был как у проснувшегося орла. Вдруг он неожиданно выхватил из кармана газету и, не развертывая, а только взмахнув ею, крикнул:

– Убит эрцгерцог Фердинанд!., (он остановился) наследник австрийского престола… (он опять остановился) рукой сербского революционера благородного юноши еврея Принципа…

Все переглянулись, как бы не зная, какое значение придать этой новости, содрогнуться и некоторое время молчать или накричать на Федюкова, что он только напрасно взбаламутил всех. Действительно, все ожидали чего-нибудь серьезного, т. е. касающегося непосредственно каждого или всего собрания, а оказалось, что где-то очень далеко случилось происшествие, никого из здесь присутствующих не касающееся. Все разочарованно повернулись.

– Поменьше бы предисловий делали, – крикнул кто-то иронически. – Он скоро о пожаре с таким же значительным видом будет сообщать.

Федюков сначала растерялся, как теряется актер, после своего лучшего номера вдруг услышавший только одно шиканье вместо аплодисментов. Но потом спохватился и, как бы делая отчаянную попытку удержать ускользающее внимание, потрясая над головой газетой и приподнявшись на цыпочки, крикнул, точно перед ним была несметная толпа народа:

– Этот факт грозит чрезвычайными последствиями!..

– Никакими последствиями он не грозит, – сердито отозвался плешивый дворянин.

– Как никакими?… – испуганно вскрикнул Федюков и с поднятой еще газетой растерянно оглянулся на сказавшего. – Это тираны несчастной Сербии, и гнев притесняемого народа вдруг прорвался…

– Никуда он не прорвался…

Предводитель Николай Александрович Левашов, стоявший молча, держась за спинку перевернутого стула, вдруг медленно перекрестился и сказал:

– Бедный старик Франц-Иосиф… на его старую царственную голову одно несчастие обрушивается за другим.

Этой фразой он повернул вопрос совсем в другую сторону – простого человеческого сочувствия к горю, постигшему царственного старика. И все на минуту замолчали. Потом, как бы из вежливости выждав некоторый срок, обступили Федюкова и вполголоса просили его прочесть подробности, движимые сочувственным желанием узнать ближе о горе, постигшем старика Франца-Иосифа.

– Несколько рук торопливо развернули на рояле газету, и десяток голосов через спины и плечи других наклонились над ней, выкликая вслух наиболее значительные фразы:

«…Убийство на политической почве… убит тремя пулями в область живота и шею».

– Это ужасно, – сказала, содрогнувшись, баронесса Нина, – убивают в области живота…

Когда волнение улеглось и уже спокойно прочитали подробности убийства, всем показалось неудобно в таком настроении приниматься за обычную будничную работу, поэтому единогласно решили перенести заседание на ближайшую субботу. Причем Павел Иванович сказал, что так как и это заседание не удалось посвятить делу и в конце концов опять ограничились только речами, то он предлагает ради экономии времени к следующему заседанию заготовить проекты и схемы работ, чтобы сказались уже реальные результаты деятельности Общества.

– А говорить совсем не дадите? – крикнул Авенир.

Павел Иванович только молча развел руками, как бы показывая, что если бы даже он лично и ничего не имел против, то воля собрания сильнее его личных желаний.

– Значит, тогда здесь больше делать нечего. Ну да подождите, мы вам приготовим пулю…

Все стали подниматься.

– С Владимиром не говорил еще об имении? – спросил Митенька Воейков у Валентина.

– Да что же сейчас говорить? Вот поедем к нему, там и поговорим. У него деловые разговоры вести удобнее, чем здесь, – сказал Валентин.