Текст книги "Происхождение боли (СИ)"

Автор книги: Ольга Февралева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 38 страниц)

– Давайте-ка наведаемся в ту комнату, из которой вы вошли в эту.

Анна побежала вперёд, миновала дверной проём и оказалась в полной темноте. Приблизились шаги, щёлкнул замок, и, словно включился тайный механизм, над головами четы медленно разгорелись лампады из красного стекла и тончайшего белого фарфора, освещая просторную кровать под пёстрым балдахином.

– Откуда это? – изумилась невольная гостья, – Здесь же было пусто, и… стены были дальше… Впрочем, я не помню… Что мне делать?

Собеседник прислонялся к сошедшимся створкам, заложив руки за спину. Его волосы закудрявились и казались то ли русыми, то ли рыжими; черты лица как будто изменились, хоть он ничуть не подурнел. Он смиренно смотрел на узорчатый коврик и произносил такое:

– Дух и плоть всегда в разладе. Их, противников извечных, может примирить лишь смерть да ещё одно событье, что считается греховным, и ничтожным, и позорным – у тупиц и у ханжей. Мой намёк вам, верно, ясен. Только я не как развратник, сластолюбец оголтелый, вам об этом говорю. Невзыскательный затворник, узник ваших сновидений, я лишь предлагаю выход, лучший из известных мне.

– Значит, есть ещё другие? Перечислите скорей их!

– Можно выпрыгнуть в окошко или выстрелить в висок и, решив, что смерть настала, дух метнётся к телу, тело будет радо слиться с вечным духом – вот вам и успех. Есть тут риск один, однако: вера в смерть в вас одолеет тела жизненную силу и духовный светлый ум. Смерть – не то, с чем безвозмездно затевают люди игры…

– Это все? Все варианты?

– Можете сидеть и ждать, когда ваш гипнотизёр соизволит снять с вас чары.

– Хорошо. Я подожду.

– Зачем терять Бог знает сколько времени на скуку? Мы женаты…

– Мы разведены! Я чудом не сошла с ума, отучая себя… от вашего общества. Возврата нет!

– Вы не знаете, насколько правы.

– Что?

– Я догадался, кто вас усыпил. Я его знаю. Насколько я безумней вас, настолько он безумнее меня. Он вас не вытащит отсюда.

((«А как же она?» – спросил Эмиль, когда Макс позвал его из кабинета леди Анны. «Она очнётся в положенный час». «А как же ответ, который она должна вам дать?» – «Она его уже дала», – ответил Макс.))

– Но он только просил меня узнать, согласны ли вы на продажу дома!.. Он солгал?

– Полагаю, да.

– Каковы же были его истинные цели?

– Жертвоприношение, месть. Вы, как всякий бунтарь, себе нажили прорву врагов. Может статься, что я – ваш единственный друг… Уже сейчас я должен посоветовать вам быть готовой к любому состоянию, в котором можете по возвращении найти леди Изабеллу – так ведь зовут ваше тело?

– Не тщитесь запугать мне! Терзания и распад – судьба всякой плоти, но подлинным бытием обладает только дух. Моё тело уже давно познало скверну. Я отрекусь от него без сожаления и останусь тут навек… Но, Боже! Ада!.. Хорошо! Я пойду на это – ради моего ребёнка!

Анна яростно, как напавшего зверя, сбросила с себя платье. Вдруг…:

– Но как же это вообще возможно делать? Я ведь дух, а вы… А… вы?

– И я, – отвечал собеседник, оставаясь у дверей.

– Значит,… ваше тело… тоже сейчас… как бы в обмороке? Это часть колдовского плана? Или совпадение?… Повергнуть его в летаргию – на большом расстоянии? В неизвестной географической точке? Немыслимо! Но рассчитывать на случай и гарантировать… Ах! – Анна всплеснула ладонями, – как я забыла, что вы – сумасшедший! Не собственно вы, говорящий со мной (вы-то как раз благоразумны!). Вы, видимо, здравомыслящий дух, постоянно оторванный от вашего полоумного тела! Вот и разгадка!..

– Ага, значит человек, клянущий несправедливости мира и, в частности, ваше супружеское вероломство – дурак, тогда как тот, кто грезит о заточениях, радуется чужой к себе ненависти и мечтает быть избиваемым – умница?

– … Ну, тогда я совершенно ничего не понимаю… Впрочем, какая разница…

Обречённо опустилась на кровать, отвернувшись и обеими руками вытирая слёзы. Собеседник неслышно подошёл, присел рядом.

– Вам знакомо выражение «жить в чьей-то душе»?

– При чём тут это стёртое словесное клише?

– Что есть ваша душа? Ваш личный вариант вселенского пространства. И это место: дом, комнаты, улица за окном – суть зоны вашей души.

– Но вы же говорили, что это Пиза…

– Вот уж нет! Я ляпнул первое взбредшее слово. Здесь только вы всему даёте имена.

– Но у вас-то имя есть.

– Будет, когда вы его произнесёте.

– … Кто вы???

– Дух от духа вашего мужа, живущий в вашей душе.

– Что значит дух от духа?

– Когда двух людей сближает любовь или ненависть, в предельный миг этой близости, их духи расслаиваются и обмениваются своими копиями…

– Так вы – всего лишь дубликат, слепок!?…

– Если угодно.

– Но… я… хотела встретиться… с оригиналом…

– Разница меж мной и им лишь в том, что я люблю вас.

Анна сринулась с кровати, описала ступнями петлю по ковру; её духовный супруг откинул одеяло, полуоткрыв простыню, погладил ткань:

– Какое чудо! Тёплая! Последняя работа легендарной Элисон из Бата. Мастерица была бы рада за нас…

– Я – не хочу!!! Во мне нет к вам любви! Её убил тот адский день! Вы только жалки… Впрочем, я даже не верю вам… Я ничему больше не верю!

Глава XIX. В которой Эжен становится миллионером

Триумфаторам осталось пройти полквартала, и они уже еле волочили ноги, особенно Эмиль, тащивший два увесистых саквояжа, тогда как Макс нёс только трость.

– Если бы про вас, – говорил журналист, окружая свой рот и подбородок белым облаком, – писали книгу, то автор непременно сравнил бы вас со странствующим рыцарем…

– Странствующий рыцарь – это плеоназм, – цедил Макс сквозь закоченевшие губы, – Слово кавалер исторически означает просто всадника, а кто такой всадник, если не странник?

– Но, допустив этот плеоназм, наш автор мог бы одарить меня почётным званием оруженосца. А так – я лишь банальный носильщик.

– То, что вы несёте, – воистину оружие, а коль скоро я дворянин, то сравнивать меня с рыцарем равносмысленно сравнению меня с человеком. Не нужно риторических аналогий. Я и есть рыцарь; вы и есть оруженосец.

Вступив на крыльцо чёрного входа (мало чем отличного от парадного), Макс предложил разделить ношу.

– Разделить уже не удастся: пути осталось слишком мало, но поднявшись только по этой лестнице с этим грузом, вы обнаружите несомненную тенденцию к справедливости, – изрёк Эмиль и поставил сумки наземь.

Макс, ежедневно вносивший на свой шестой этаж два ведра воды, ящик угля и пакет снеди, доставил весь багаж наверх без возмущений и передышек.

В квартире было тепло и уютно. Береника повесила всюду новые весёлые занавески, сменила скатерть, а теперь сидела у камина, где висел на крючке чайник, отчищенный и блестящий, как ёлочная игрушка, и дошивала платье для Полины из театральных обносков. Полина читала вслух талмуд Меллори; Жорж слушал её, попивая что-то из большой цветастой кружки. Эжен лежал на диване, босой, небритый и нечёсаный.

Возвратившихся встретили приветливо, тотчас дали им горячего чаю. Эмиль с Береникой расцеловались. Макса обняла дочь. Сын убежал к Эжену, протирающему глаз и бормочущему спросоня: «Привет-привет. Как всё прошло? Удачно?».

– Вот, – Макс кивнул на саквояжи.

– Бабки! – ликующе объявил Эмиль, облапляя Эжена и подводя его к сумкам.

– Сколько?

– Тысяча тысяч!

– Миллион? – Эжен показался удивлённым; он присел и бережно расстегнул замок одного из саквояжей, набитых пачками банковских билетов, – Франков?

– Да. Мы ещё там перевели в наши.

– Половина твоя, – произнёс Макс небрежно.

– Чья? – чуть не задохнулся Эмиль.

– Эжена.

– Ха! С какой радости!?

– Мы братья. Я ему обязан.

Простая чета и дети восхищённо смотрели на обретенное богатство; старший из аристократов казался величаво безразличным, младший – задумчивым.

– Что скажешь, Эжен?

– Я не хочу их брать. Во-первых, мне не ловко: я не считаю, что чем-то заслужит такой подарок. Во-вторых, мне не по себе: ты словно подкупаешь меня… В-третьих, даже если тебе ничего от меня за это не понадобится, дня через три ты смертельно оскорбишь меня вопросом, куда я дел весь этот ворох, поскольку, в-четвёртых, я лучше умею воскрешать мёртвых, чем беречь деньги.

– Ты отрекаешься от нашего союза в пользу бесхозных пятисот тысяч франков, или предложишь что-то третье? – сосмутничал Макс нервозно.

Эжен глянул на Эмиля, словно спрашивая у него, что может означат последняя реплика, но тот лишь развёл руками от вздёрнутых плеч.

– Если, – начал тогда Эжен, – ты предлагаешь, чтоб у нас была общая казна, я на стану спорить, но половинить – не по мне… Миллион – это целый миллион!.. По сравнению с ним пятьсот тысяч – это… это мало.

– Мало!!!?… – вскричал Эмиль. Эжен жестом призвал его к молчанию, продолжил:

– Разумней признать всю сумму нашей совместной и распоряжаться ею по-компаньонски.

– Вариант неплох, – устало ответил Макс, обводя пальцем край стакана, – Завтра утром представим и обсудим первоочередные расходы. Эмиль, Береника, ужасно сожалею, что не могу предложить вам ночлег…

– Ничего страшного. Мы и сами бы не остались. Можно я только попрошу у вас мелочи на дорогу? – с этими словами Эмиль выхватил из раскрытого саквояжа пачку банкнот, подкинул, поймал и прихлопнул, сунув в карман, – Собирайся, хани… Честь имеем.

Выходя, они впустили полночь.

Эжен увёл детей в спальню, где пробыл полчаса, давая побратиму спокойно приготовиться ко сну. Сам он, если бы не помешали, провалялся бы до утра там, где его застали. Укладываясь снова на оставшуюся кромку, он сказал негромко:

– Ты мне хоть три миллиона давай, а в свет я не вернусь.

– Если ты разумеешь свет, о котором года три тому назад тебе врали геройствующий уголовник и недалёкая кисейная львица, то туда ты точно не вернёшься. Забудь о нём навсегда. Его просто не существует… Ты не знаешь о свете ни малейшей доли истины.

– Да что ты! Хочешь втюхнуть мне свою концепцию? Ну, начинай.

– … Бог сказал: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог, что свет хорош.

Глава XX. Воспоминания Серого Жана

То, к чему с вечера готовился Люсьен, произошло поутру. От этого он, дремавший лицом в подушку, пробудился, но не подал вида из какого-то ленивого озорства. Ему было весело и легко. Ему нравилось ощущение скольжения внутри, чередующее пустоту с заполненностью, и запах розового масла… В какой-то миг ему захотелось кричать, но он набрал полный рот белого шёлка и сдержался. По окончании Серый Жан бережно укрыл его, сам оделся – глухо прошуршал серый халат; щёлкнула застёжка пояса – зелёной с серебряной искрой по коже амфисбены, целующей сему себя в губы на животе хозяина.

Люсьен приподнялся и посмотрел – серый денди стоял у оконной рамы, отогнув портьеру, заглядывал на улицу. Узкая размытая полоска неяркого утра высветляла его профиль. На нём нельзя было прочесть никакого чувства.

– Эй, – окликнул Люсьен, – Я люблю тебя, а ты что скажешь?

– … Можно я ничего не буду говорить?

– Нельзя! Ты должен мне исповедоваться! О чём ты думаешь сейчас? Выкладывай!

– Тебе это может не понравиться… Я вспоминаю о том, кого ты мне заменил…

– Отлично! Я давно хотел тебя об этом спросить! Ну, и кого ты осчастливил до меня?

– … Осчастливил… Странное существо. Такой худенький, сутулый – точно ему противен был его рост… Исчерна-серые всегда грустные глаза… На коже по всему телу – постоянно прыщи. На копчике пучок тёмных волос… Очень тугое колечко. Я старался не причинять ему боли, но он так всегда стонал… И до встречи со мной он был совершенно девственен…

– Что удивительного – при таком уродстве!

– О нет. Помнишь историю доктора Франкенштейна: он собирал своё создание из красивых черт и членов, но получилось безобразие, а тут всё обстояло иначе: по отдельности его черты – да – привлекательными не назвать, но вместе они составляли прелестный образ…

– И на какой помойке ты откопал это диво?

– Помойка была непозволительной роскошью для сына миллионера. Мы познакомились на каком-то банкете…

– Так он был богат!? Тогда странно… И где он теперь? Почему вы расстались?

– … Я неосторожно сказал о его матери. У нас была дуэль.

– … Ты его убил?… Неужели вы не могли помириться? Ты же сам был виноват!.. Ты же любил его!

– … Все губят тех, кого любят, – англичанин отошёл от окна; занавесь опять скрыла бледное начало ноябрьского дня, – … Он сам так пожелал… Отдыхай.

– … А что если я пойду в полицию и расскажу, кто такой полковник граф Франкессини?

– Пойдёшь – в чём? В простыне? босиком?

– Да!!!

– Простудишься.

– … Ты не боишься смерти?

– Я так часто думаю о ней, вижу, творю её… Нет.

– Не уходи. Расскажи ещё. Ведь у тебя их было много…

Серый Жан отошёл в самый тёмный угол, к обычному предлогу – книжному шкафу, у которого мог полчаса стоять, делая вид, что выбирает, водить пальцами по корешкам, выдвигать и задвигать тома – благовидный повод скрыть лицо.

– Кто тебя интересует?

– Тот, кто больше всех походил на меня.

– … Внешне вы почти антиподы. Он был миловиден, но смугл, черноглаз и весь в шерсти. На голове – густейшая грива, брови – как у филина, ресницы – как у жирафа и в три ряда.

– Достойный экземпляр! Что, тоже непорочный?

– О, в свои двадцать с минутами он изумил бы самого отъявленного сладострастника. Но при своей опытности он не знал пресыщения, любил и страдал, как ребёнок.

– Я до сих пор не услышал о чём-либо роднящим его со мной.

– А. Он тоже был поэтом и писателем.

– И только-то? Ладно, говори дальше, в каких ещё мелочах я схож с твоими знакомцами.

– У одного из них шрам на груди – в точности, как у тебя.

– У кого именно?

– У Вотрена.

– Может это знак, чтоб ты выполнял и мои заказы. Ты нашёл Растиньяка?

– Я ищу его вторую неделю. Странно: его знают все, уверяют, что недавно встречали его, но никто не может сказать, где он обретается. По адресу, который ты мне дал, – пустая, выстывшая квартира.

– Ты заходил внутрь?

– Да, дверь была не заперта.

– И как тебе тамошняя обстановочка?

– То есть, что я могу сказать о её обитателе?… Он видел смерть, очень близко. Часто рисковал жизнью. У него сильные, ловкие руки. Он не боится темноты, не любит гостей, не ведёт никакой переписки, читает случайные книги и газеты – очевидно, без какого-либо интереса… Если бы ты не говорил, что был там с ним, я вообще решил бы, что это фиктивное жилище, причём сделанное с грубой издёвкой над… преследователем,… где возможны даже смертельные ловушки… Ну, допустим, это во мне скребётся карбонарская паранойя… И всё же… ты уверен, что желаешь с ним бороться?

– Тысячу раз да! Я его уничтожу – во что бы то ни стало! Можешь сначала поиграть с ним, но потом – тащи сюда, мне! Покончим с ним – примемся за остальных. Думаю, так мне будет легче. Потом, когда я разберусь со всеми,… если я не буду тебя устраивать в качестве напарника,… пожалуй, пореши меня. Моя жизнь пройдёт не напрасно.

Глава XXI. О событиях морозного утра

– Как тебе удаётся вставать так рано? – спросил с дивана Макс у Эжена, подбрасывающего в камин обломки старых стульев ((в Париже он ни на день не изменил своей детской привычке тащить в дом всё, что можно сжечь. Вечерами наведывался на свалки, где подбирал всякие щепки, в парках высматривал сухие ветки или шишки, и знал, что он не один так промышляет)).

– Лучше спроси, как мне удаётся так рано сваливаться на пол.

– Огонь очень странно освещает твоё лицо: кажется, будто ты улыбаешься.

– А если так и есть?

– У тебя хорошее настроение?

– Оно и у тебя похорошеет, когда узнаешь, что я уже сгонял за водой… В ней острые льдинки. Мороз. Земля словно железная – так и звенит. А воздух!.. Ноздри сводит, как рот – от крепкого вина. Улицы стали певучими трубами. Я только тихонько свистнул, а зазвучало на полгорода, и так красиво… Как не флейте… или свирели… Я плохо знаю музыку. Меня как-то спросили, люблю ли я итальянскую. Я «да, – говорю, – очень!», а сам думаю: какая разница?…

Максу стало жарко от нежности. Он покинул ложе и подсел к побратиму, не рискуя, однако, к нему прикоснуться.

– Мне странное снилось, – продолжал Эжен, не отрывая глаз от теплинки, – Множество людей… И каждый из них считает себя крошечной частью меня, всю свою кровь – лишь каплей моей. Они готовы сделать всё, что я решу… Они – море любви ко мне… Я был так счастлив,… что мне не грустно даже теперь, когда я знаю,… что все они мертвы…

– Ты недоспал. Ляг. Только гордецы встают прежде солнца… Я сварю кофе.

– Свари, если найдёшь.

Из-под одеяла Эжен спросил:

– Может, нам следует спать по очереди?

Макс, занятый поисками, не ответил. Эжен подумал, что сказал глупость и, как обычно в таких случаях, поспешил с новой фразой:

– Наверное, мне снилось много народу, потому-то у нас теперь много денег… Если только деньги мне тоже не приснились… Ты правда вчера приволок миллион?

– Правда. Спи.

Ни кофе, ни чаю, ни сахару… Часы показали 8.03. Самое время блистательному графу бежать в ближайшую лавку: темно, малолюдно. Макс надел перчатки ((всякий истинный дворянин знал, что прикосновение к деньгам роняет его достоинство, потому-то и возник такой спрос на перчатки, когда деньги стали повседневной неизбежностью)), выпаковал банковский билет из пачки и вдруг вспомнил, что разжился в Лондоне превосходными сигаретами. Это и обрадовало и озадачило. Когда и где выкурить одну из них? Прямо здесь и сейчас? Нет, для этого отведено особое место – деревянная площадка под самой крышей, возле большого дымохода. Пойти туда и продрогнуть ещё до выхода на улицу? Глупо. Курить по дороге? Пальцы окоченеют. Вернусь и покурю, решил Макс, завязывая шарф. Новый вопрос – какую тару взять для покупок: бумажный пакет, сохранившийся от прошлого раза (экономно); корзинку (вместительно); один из саквояжей (более-менее прилично)?… Вытряхнул сумку и поскорей закрыл за собой дверь. Спеша вниз по лестнице, подумал, что в такой час продавец не сможет разменять тысячную купюру. Трёхсекундная остановка… Не факт. В крайнем случае можно набрать всего побольше.

Мороз – понятии растяжимое. Эжен наверняка спускался за водой в одной рубашке, вот ему и показалось, что мир оледенел, Максу же, одетому по погоде, было почти совсем не холодно, и он отважился посетить гастрономический бутик в сердце квартала Марэ. Туда он добрался, однако, с уже ярко-малиновыми ушами и усами, исчезнувшим под инеем; выложил на прилавок билет в царство сытости и стал надиктовывать продавцу, малолетний помощник которого проворно совал коробки и банки в рыбью пасть саквояжа. Всё произошло так быстро, что Макс не успел обогреться. Выйдя, он поймал фиакр, где окончательно проморозил ноги.

Небо было ярко-синим, а восточные дома стояли точно в нимбах. День будет солнечным.

«Покурю в прихожей, – подумал Макс, – Тёплые ботинки, редингот with меховым воротом. Two. Эжену гардероб. No more полутора тысяч. Парфюмерия, cut…».

Ступеньки кончились. Макс вошёл в квартиру.

– Здрасте! – гаркнул ему от камина Эмиль.

– Ну, как тебе погодка? – спросил Эжен, вешающий сушиться полотенце.

– Холодно. Что вы здесь делаете?

– Как же, – ответил Эмиль, – Вы же вчера струбили на утро сбор планов, как потратить миллион. Я готов представить свой проект.

Макс посмотрел на рассыпанные по полу пачки денег, поставил на табурет сумку…

– О! А вы ещё что-то притащили!.. Ух ты! Сколько еды! Жаль, что я уже завтракал.

– Эмиль, – сдержанно произнёс Макс, – никто не помешает вам фантазировать, но вы же понимаете, что деньги мы потратим на наши нужды, а вы уже получили свои десять тысяч…

– Конечно, я всё понимаю и учитываю. Я именно из ваших нужд и исходил.

– Эжен, а ты что скажешь?

– Да пусть предлагает.

– Я спрашиваю, что ты сам хотел бы сделать с деньгами?

– … Родичам бы отослал…

– Все!?

– Хотя бы сто тысяч.

– А дальше?

– Приоделся бы… Не знаю… Я ещё не думал толком.

– Можно мне сказать? – встревал Эмиль, – Я в редакцию тороплюсь.

– Ну, говорите.

– Вам непременно надо выкупить пансион мадам Воке.

Эжен дрогнул и в волнении шумно глотнул воздух. Макс, уже сидевший на табурете и небрежно, даже неохотно собирающий богатства обратно в сумку, спросил:

– Зачем?

– Это дом. Там можно жить. А, если вспомнить ещё кое-что, то это также определённо святое место, так сказать, мемориал великого отца…

– Макс! Мы сделаем это!

Макс знал, как опасно открывать портсигар при Эмиле, но терпения у него не оставалось.

– Я возьму одну? – скорей предупредил, чем попросил журналист, едва в ползущей из кармана руке графа что-то блеснуло. Макс смирился даже с тем, что и Эжен стянул сигарету, чтоб поджечь её не с того конца и засунуть в рот почти до половины.

– Что ж, я не против, но у кого же мы будем выкупать? Где искать хозяйку? Кто этим займётся?

– Дать в газете объявление – раз плюнуть! «Просим мадам такую-то срочно обратиться туда-то за очень выгодным для неё предложением».

– А я знаю, кому поручить процедуру, – сказал Эжен, – Преподобному Дервилю.

Макс закашлялся. Эмиль сморщился:

– Лоху, что отирается у Гобсека? Тебе, видно, нынче что-то особенно забористое снилось.

– В нём что-то есть. Что-то… наше. Я сегодня же его найду.

– Ладненько… Эх, хорошо у вас, но скоро полночь, а я ещё не был на работе. Бай!

Эмиль умчался. Макс оскалился ему вслед, выпуская сквозь зубы дым. Эжен прощально взмахнул рукой.

– Кладезь! – словно выплюнул Макс.

– Я возьму твои плащ и шляпу? – спросил Эжен от вешалки.

– Сейчас? А завтракать?… Куда ты??

– Лучше не спрашивай.

Проводив побратима, Макс с ненавистью посмотрел на кофемолку и подумал: «Tea».