Текст книги "Происхождение боли (СИ)"

Автор книги: Ольга Февралева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 38 страниц)

Глава LХXX. Остров во тьме

Обломный свинцово-угольный ливень стоял, как живая скала от чёрного моря до чёрного неба. Ещё немного, и он сжевал бы, перемолол и растворил лодку, но ангел вышел на её нос, открыл лицо, от которого во мглу дождя ударил яркий луч, пробивая глубокую брешь. Яхта медленно вошла в как бы стеклянный туннель, миновала его и оказалась вблизи безжизненного, низменного острова. В зените нависала ночь, по краям клубились тёмные тучи. В них, как весенние ужи в ворохе листьев, копошились молнии. Гром казался очень далёким. Дождевой фронт опоясывал пространство вокруг этой земли. Анна снова заподозрила тут вулканизм, поскольку из центра острова поднимался столб чёрного дыма.

– Мы высадимся здесь? – спросила, вся дрожа.

– Да.

Ангел разметнул крылья и полетел, тяня за канат яхту к берегу. Джек повернул руль, быстро скинул сходню, и, пока бывший небожитель уносил на сушу спящего мальчика, бывший капитан вытолкнул пассажирку на доску с торопливым пожеланием: «Спаси тебя Господь!». Едва Анна обеими ногами приземлилась, он затащил обратно трап, пырнул берег длинным веслом и поплыл прочь. Ангел нагнал его по воздуху. Ни тот, ни другой словно не слышали криков Анны, не понимающей, куда её привезли, что ей делать дальше, и не верящей, что здесь найдёт своё спасение. Занавес дождя опять приподнялся, выпустил яхту наружу и снова сомкнулся.

«Ничего, ничего. Здесь же Царство Правды. Здесь не бывает недоразумений и все попадают туда, куда им надо». Анна отступила от воды, присела на землю, ещё раз осмотрелась. Берег состоял из плотно утрамбованного серого песка, кое-где бугрящегося. Площадь всего острова было трудно определить из-за полутьмы и этого дёрганого, кружащегося освещения, от которого обезумевали тени: то возникали, то исчезали, то убегали в сторону, растя и ужимаясь, то вообще двоились и троились. И ни души. Впрочем… – Анна вспомнила о мальчике и, хотя ей совсем не улыбалось компания худшего из духов зла, пошла его искать.

Он уже проснулся, сбросил капюшон и сидел за ближайшим холмиком, чертя что-то палкой или костью, белоголовый, вполне симпатичный ребёнок – если бы не страшные, полностью чёрные глаза. Анне он улыбнулся, как тёте-соседке, а она удивилась его работе – мужчине в натуральный рост и крупному псу, изображённым с мастерством живописца-академика.

– Кто это?

– Кнут Персон и его собака Атли.

– Ты превосходно их нарисовал, только вот у человека нет рта…

– Он и должен сейчас молчать.

– Почему?

– Потому что пришла его смерть.

По этому слову собака ожила ((в первую секунду Анна решила, что это ей чудится из-за подвижного света)), задвигалась всеми чертами-бороздками – прыгнула на грудь хозяину и вгрызлась ему в горло. Он замахал плоскими руками, засучил ногами, стал бороться, извиваться, а из контуров его шеи и груди забили выплески крови, затапливающей весь рисунок. Через три минуты на его месте только чернела большая смрадная лужа.

Анна отбежала на пять метров и застыла, прижав пальцы ко рту. Мальчик посмотрел куда-то вправо и с новой улыбкой поднялся, шагнул назад, а к луже непонятно откуда приблизилась лошадь, тощая-претощая кляча. Её шкура обвисала тонкими клочьями, оголённое, посинелое, вспухшее мясо гноилось и кровоточило. Бок был пробит как будто тремя ударами топора. Она шла вслепую – обе глазницы пустовали, из них только свисали нитки красной слизи. Шлёпнув копытом по человеческой крови, она всхрапнула, прянула ушами и нырнула мордой в лужу, стала жадно пить. Насытившись, высосав почти всё, поковыляла дальше, удаляясь, повернула к берегу. «ЭЭЙ!!!» – закричала ей Анна, но поздно – та шагнула в пустоту и провалилась, только чёрные брызги взлетели над ней.

Глава LХXXI. Прошлое и настоящее Анастази и Макса

Приговорённый за свои шатания к общественнополезным работам, Эжен истопничал, а Макс с Анастази стояли в неосвещённой спальне.

– Как тебе Арман?

– С другими он честнее и добрее, чем с самим собой.

– Должно быть, ты за чем-то важным к нему ходила.

– Он просил меня не повторять его ошибки…

– Благослови его Бог.

– Для проверки чувств он мне подсунул твою рубашку, и… да, я поняла, что всё ещё завишу от тебя, но что это за связь!.. Если ты разденешься, я тебя захочу. Но твоё лицо – я не могу его видеть без злости, и голос твой мне ненавистен, как голос самой лжи! – она отвернулась, отошла к стулу под окном, присела.

– Прости, – шепнул Макс и вышел, закрывая дверь.

Восемь лет назад на балу у д'Эглемонов он пригласил её потанцевать и между ничего не значащими фразами, словно невзначай сказал: «Приходите ко мне завтра к трём пополудни» и назвал свой адрес.

– Итак, зачем я здесь? – спросила Анастази, проходя в назначенный час в самую диковенную комнату – просторную, высокую и почти пустую. Стены были голубыми, как небо: вверху ярче, внизу бледнее; высокие прямоугольные окна в картинных рамах; никаких портьер; пол засыпан белым песком с морскими ракушками и шариками аквамаринового стекла; из мебели только увязшая, покосившаяся кушетка, обитая тёмно-синим плюшем, овальный стол, два соломенных кресла и метровая колонна с большим песочными часами на капители. Макс вышел в одной тонкой блузе и широких штанах, безо всякой обуви.

– Вам не холодно? – ещё спросила гостья.

– Ничуть. Я и вам предложил бы разуться – песок подогревается изнутри. Очень приятно ходить так.

Анастази поколебалась полминуты и беззаботно выпрыгнула из зимних меховых туфель, зарыла ноги в действительно горячую персть.

– О да!..

– Присаживайтесь.

– У вас ко мне какое-то дело?

– Это не совсем то слово… Для начала выслушайте. Я впервые встретил вас прошлым летом на прогулке, потом посещал несколько раз в ваш дом, мы виделись также на приёмах, но вы наверняка признаете, что я вовсе не навязывал вам своего общества, не пытался быть к вам ближе, чем любой другой человек.

– Я признаю.

– О вас могу сказать, что вы – несомненно, достойная женщина.

– … И всё?

– Да… Тем не менее, моё к вам отношение (которое сформировалось почти сразу и помимо моей воли) с двух сторон пересекает границы адекватного. С одной – меня гложет тупая, какая-то рыбья, паучья, самому мне противная похоть (– тут Анастази вздрогнула, съёжилась, побледнела – иначе быть и не могло – ). С другой – мысли о вас мне заменили мысли о Боге и Его Царствии, о природе вещей, о мудрости и заблуждениях предков, о множестве предметов, которые должны занимать здоровый ум. Я сутки напролёт бьюсь над вопросами во сколько вы сегодня проснулись? что видели во сне? что съели на завтрак? какое слово вам нравится, а какое вы находите неблагозвучным? как вам погода? где у вас родинки? как выглядит ваш язык? умеете ли вы кататься верхом, бегать на коньках? покрываете ли ногти лаком? читаете ли по-английски? в каком возрасте прокололи уши? в каком созрели для зачатия? – этому нет конца! Это оскорбительно для нас обоих.

– Что же делать? – пролепетала Анастази.

– Остаётся последнее средство, ещё не испытанное мною для избавления, но тут мне без вашей помощи не обойтись. Позвольте мне убедиться, что вы – обычная женщина, не заслужившая ни унизительного звериного преследования, ни религиозного почитания; позвольте увидеть вас без прикрас, осязать без одежд, сойтись с вами, как на пятую годовщину брака. (– Анастази дёрнулась встать, но ноги отказали; ступни, как две мышки, прятались в песке; остального словно не было – ) Не пугайтесь, ради всего святого! Я прошу лишь одного часа из вашей жизни. Если это не подействует, я смирюсь и молча дотерплю своё безумие до его (или своего) естественного конца, не беспокоя больше вас, ведь вы ни в чём не виноваты.

– Ах! Дайте мне подумать! До завтра!..

– Завтра вы поедете к портнихе заказывать платье для рождественского приёма в Лувре, почти забыв то, что случится сегодня. Я не позволю вам целые сутки мучиться выбором, делать который вы не обязаны.

– Если я откажусь, вы примените силу?

– Скорей всего, да.

– … Когда мой муж узнает!..

– Он вызовет меня на дуэль и наверняка будет повержен. Разве стоит его кровь, а может и вся жизнь – одного часа… вашей доброй воли? Только час – и никаких последствий.

– Стоили бы! – уродись я герцогиней! – всплакнула Анастази, – А последствия того, чего вы добиваетесь, могут быть очень…

– У вас только позавчера прекратились месячные. Ближайшую неделю вы бесплодны.

– Откуда вы знаете!? Следите за мной через горничных!?

– У, попадись мне ваша горничная, я задопрашивал бы её до смерти. Нет. Я это понял по вашему запаху вчера на балу.

Анастази вспыхнула:

– От меня что же, дурно пахло!?

– Дурными я назвал бы ваши духи – за то что они отвлекали меня от вашего тела. Мой нюх сделал бы честь собаке-ищейке, а вожделение ещё обостряет чувства. Итак. Объективных препятствий нет. Один час. Пожалуйста… Оставьте стеснения. Представьте, что пришли ко врачу на какую-нибудь процедуру (хотя в нашем случае именно вы – целитель), не думайте обо мне вовсе; думайте о чём-нибудь приятном… Как только вы разденетесь, я поверну часы. Они отмерят ровно час, и я не стану вас больше задерживать.

– Ещё и раздеваться!?… Подождите! Я должна собраться с духом…

– Я нисколько вас не тороплю. (– Анастази обхватила себя, дрожащую, руками – ) Не волнуйтесь так. Это не больно.

Макс снова начал объяснять свои безобидные цели, одновременно полузаметно помогая с платьем, потом довёл до кушетки. «Вам удобно?» – «Ну, да…». Начал с того, чем обычно кончают аховые обольстители, в восприятии Анастази – действительно по-супружески, почти мгновенно и неощутимо. Без малейшей паузы он принялся осматривать, ощупывать, оцеловывать, втягиваясь носом, между поцелуями рассказывая, как это прекрасно, без неистовств, ровно и настолько тихо, насколько можно в голос (шёпот напрягает ухо и пугает сердце); обнаружил, что группы родинок повторяют созвездия, и сообщил об этом, как гувернёр – любимому ученику: Большая Медведица на плече, Малая – на груди, на животе – Вероникины волосы, на бедре – Орион, на другом – Кассиопея; «Близнецов, наверное, увижу, если повернётесь… Нет, не обязательно. Ну, как хотите. Тогда уж сползите ещё немного и опустите ноги – на две минутки. «… Смёл песок с её коленей, лёгким нажимом намекнул не сводить их, прилёг головой на живот, потёрся щекой о тайную бородку – краткий отдых перед самым важным… Предупредил о чём-то необычном, возможно, неизведанным (брак редко раскрывает все секреты пола – хотя должен бы…), попросил не мешать и, лаская спрятанную, стиснутую между ног розу с жемчужной росинкой, подготовил к обоюдному наслаждению… «Впервые? Так и знал» – «Жаль, что не вы!..» – «Жаль». И начали целоваться, целовались, пока и языки, и сами гортани не заныли от усталости, но Макс, оставив эти, бросился к тем, четырёхгубым устам… В часах пересыпалась половина песка…

– Как часто, сколько раз в день вы это можете?

– … Я думаю, до полусотни.

– !.. Это нормально?

– Это – так… Хотя, пожалуй, на другой день мне бы не здоровилось.

Нази засмеялась, а Макс тяжело вздохнул, и она взволнованно спросила:

– Вам грустно? вы… разочарованы?

– Я больше всего на свете хотел бы разочароваться!.. Но не получилось.

– … Время ещё есть.

– Нет. С вас достаточно, а мне не хватит всё равно… Но вы не станете теперь меня избегать? Позволите стать вашим другом?

– Ну, конечно!..

…На дно часов упала последняя крупица.

Анастази неспешно оделась, равнодушно вспомнила: «Моя причёска…».

Макс поднял, поставил на попа кушетку – её внутренняя сторона оказалась зеркалом, а загнутые и развиленные ножки отлично исполнили бы роль вешалок, воткнул перед ним кресло, подсевшей Анастази приклеил ко лбу маленькую белую вуаль, позвонил в колокольчик – и в комнату вошёл господин Карузель с ларцом инструментов. Он уже знал, что делать.

– Вы ездили по магазинам, – говорил Макс, – В новом английском купили куклу для племянницы, заехали к сестре, заодно воспользовались искусством её парикмахера. Ещё вы купили подарок сыну – сорок кубиков, из которых можно сложить шесть цветных картин ((1. На белом снегу бьются два всадника в латах. 2. По синему морю под голубым небом плывёт каравелла. 3. В палевой комнате китайцы пьют чай. 3. По оранжевой пустыне бредёт слон. 4. В зелёном лесу пасутся благородные олени. 5. В шоколадной пещере читает книгу монах. 6. Под цветущей яблоней сидит красавица в средневековом уборе)). Коробка тяжеловата. Я донесу её вам до кареты.

– Не стойте на холоде, – вместо прощания попросила Анастази, когда он, накинув ненадёжный плащ, с непокрытой головой вышел проводить, – и пожала ему руку.

Так шёл день, перевернувший жизни их обоих.

Час после разлуки принёс нечто обратно ожиданиям.

Качаясь в экипаже, Анастази улыбалась, вспоминая счастливейший час своей жизни, благословляла этого чудотворца или чародея. Как хорошо, что такой человек есть на свете!

Макс не мог отыскать в груди сердца. Его рука нащупала ямку-след, выгребла из неё и бессмысленно сеяла песок на лицо и голову. Настолько пусто и голодно ему не было за все месяцы неутолённой любви. Не дожидаясь попусту сна, он вскоре позвонил камердинеру.

Едва Анастази задремала, карета остановилась, и пришлось вылезать на холод, прижимая к груди подарок. В прихожей она с утомлённым спокойствием повторила мужу максову конспиративную историю и положила на столик её вещественное подтверждение. Граф де Ресто отечески одобрил и игрушку, полезную для умственного развития маленького Эрнеста, и причёску, и заботу о племяннице – и вызвался сам отнести сыну кубики.

Анастази села в кресло. Материнская ревность, животное возмущение мужем, не донёсшим коробку и до двери, отдавшим слуге – всё неслышно колыхалось по ту сторону сознания, занятого только Максом. И вдруг, словно вымоленное чудо, явился он. Слуга доложил, впустил и оставил.

– Зачем вы приехали?

– Беспокоился о вас…

– Но это уже… не почитание и не похоть… Значит… Максим! и я люблю вас! – она спряталась в его объятиях, – До завтра!.. Ляжем прямо на песок…

Тогда они думали, что смогут всю жизнь вот так льнуть друг к другу, а теперь стоят по разные стороны запертой двери.

Вдруг Анастази почувствовала, что и хотела бы открыть её, но не может. Студенистая темнота облепляет, плотнея, словно затягивая в себя, в трясину вечной обиды. Ужаснулась – ведь месть Монриво, брак д'Ажуды-Пинто, разбитые сердца лучших светских женщин – это всё по времени совпало… с чем? с там днём, когда она отнесла Гобсеку бриллианты де Ресто? или с тем часом, когда пошвыряла в огонь все максовы подарки и прокляла свою любовь?… Всё было бы иначе. Никто не отняла бы у неё детей – она сама их бросила. Сейчас все давно бы жили дружно и счастливо, не влюбись она тогда в своё горе, не присягни своему отчаянию. Она сама погубила Небесный Париж, вынув свой камень из Его ограды – через эту брешь смерч великой тьмы влетел в Светлый Град и разрушил Его…

Услышав за дверью стон, Макс нащупал место, где в железной петле висит крючок, нагнал над ними лёгкое магнитное облако и через секунду вбежал к Анастази, бьющейся, как рыба, на полу. Одной рукой она хлестала себя по голове, другую трясла в зубах, словно собака – крысу. Макс вытянул её на свет, крепко прижал к себе, слыша внутри себя обетование, что когда его одежда до последней нитки вымокнет в её слезах, они оба будут снова чисты и свободны.

Глава LХXXII. Анна среди чудовищ

На мёртвый берег, перекрикивая гром, высыпала толпа голых уродов. Впереди неслась какая-то полосатая женщина с младенцем на руках. Её догоняла другая, со лба до пят изморщенная, с буйным костром вместо волос на голове. Остальные тоже были женщинами и походили либо на первую, либо на вторую. За ними словно из-под земли повыскакивали дети, визжа и гогоча, кто в лохмотьях, кто совсем без ничего, все в рубцах и синяках. Мальчик, приплывший с Анной, побежал к этим дикарям и затерялся среди них. У самой воды огнеголовая поймала полосатую и стала отнимать ребёнка. Тот запищал, и Анна не устояла на своём холме. Когда она подбежала, похитительница уже замахнулась, чтоб бросить малыша в море, словно не чувствуя, как врагиня, валяясь на земле, кусает её за щиколотку.

Тут девушка из стаи огневолосых подлетела к злодейке, ударила её кулаком по спине, так что та с воплем перегнулась назад, раскинула руки. Девушка подпрыгнула, ловя ребёнка и одновременным пинком сталкивая женщину в море. Её гибель ни противниц не порадовала, ни соплеменниц не огорчила; о ней все сразу забыли. Младенец успокаивался и засыпал на руках – скорее бабки, чем матери. На его крошечной, словно новорождённой головке колебалось тоненькое розовое пламишко.

Наконец туземки заметили Анну, обступили её: по одну сторону морщинисто-копчёные с горящими головами – от них даже пахло гарью, по другою – мокрые, с раздутыми или отвисшими животами и волнистыми лиловыми полосками вдоль бёдер, грудей и боков.

– Мне нужно встретиться с Матерью-Богородицей, – вымолвила Анна.

Женщины грянули бесовским хохотом, заорали каждая своё – огневухи больше веселились, брюхатые – ругались.

– Здесь только ведьмы, – крикнула старуха из первых.

– Мы все ведьмы! Ведьмы! – подтвердили отовсюду.

– И ты теперь ведьма, – объявила женщина с ребёнком.

Анна остолбенела. Местное сообщество потеряло к ней интерес, все разбрелись, осталась только эта нянька.

– Пойдём со мной, – почти ласково сказала она, – я тебя всему научу. Да тут и мудрости никакой нет. Всё само собой творится. Я Мариза. Меня сожгли на одном костре с дочерью, бывшей на сносях. Вот этот родился прямо среди пламени и выкатился на землю, а какой-то человек поднял его и швырнул обратно. Теперь он с нами, и тоже колдует – в своих снах он – настоящая саламандра! – говорила с гордостью, – Те, что умерли родами, его то любят, то хотят утопить, но я всем его даю, кто просит. Матери у него больше нет…

– Я не хочу быть ведьмой!

– Вот и она не хотела, моя Алоиза. У неё хорошо получалось, да постыло за полтора века.

– И где она теперь?

– Там, – Мариза мотнула головой в сторону моря.

– Но сюда же приходят лодки. Дождалась бы и попросилась…

– Куда?

– Куда-нибудь! Здесь ведь никто не отказывает. Здесь же Царство Правды, все добры и справедливы!

– С нашей земли возврата нет. Дочь ходила к лодкам, но то ли вид ангелов, то ли сам воздух лишал её голоса. После десятой неудачи она и прыгнула…

– Неужели никто отсюда не выбирался!?

– На моей памяти – только в воду.

– Этого не может быть! Ты просто не знаешь! Прощай, я буду спрашивать других – всех! Я всё равно попаду туда, куда должна!

– Ты уже на месте, – сказала какая-то очень смуглая, ещё нестарая ведьма, поднимаясь с корточек над своими рисунками и костяными ножами; у неё во лбу была круглая чёрная дыра величиной с мелкую монету – из этого отверстия струился вверх чёрный дым, – Поверь, мы достойны зависти. Никто и ничто нам больше не повредит, а мы властны прервать любую жизнь. Все несчастные случаи, болезни, самоубийства мира – это мы. Мы – сама смерть… Ты считаешь себя лучше нас? – Никто нас не лучше. Мы – венец Царства Правды. Для тебя честь быть с нами.

– Не верю! – Анна побежала вглубь острова и вынуждена была остановится у огромного провала в земле, бездонной дыры, куда спускалась винтовая терраса; вдоль неё зияли и кадили гроты. Глянула по сторонам – невдалека трое иссечённых ребятишек чертили что-то на земле, потом старшая из них девочка подняла большой камень, с размаху бросила вниз, и во все стороны брызнула кровь, закапала голый живот трёхлетнему карапузу, а он с восторженным визгом стал размазывать её по себе.

– Это худшее место во Вселенной! – прошептала Анна, – Почему я здесь!? Что я сделала не так!?… Ну, конечно, я солгала… Но почему этот воздух Правды не лишил меня голоса, как бедную Алоизу? Или на живых он не действует?… Не так-то тут и привольно. И глаза всем выжигает Совесть, и жизнью, в сущности, управляет атмосфера. Нет, здесь не посылается дождь на головы злых и добрых… Но неужели я?… Что ж, куда ещё деваться мне, безлюбой!.. Прости, Джордж! Простите, доченька, мама, отец! Прости, Огаста! Прости, Элмайра! – я так ни разу за тебя и не помолилась! Да найдёт тебя поскорей Рыба-Свет и причислит к очищенным до скончания времён! – села на землю, закрыла глаза и стала безнадёжно, слёзно вспоминать родительский дом, лица близких…

– Не думай ни о ком! – вдруг тряхнули её за плечо.

Перед Анной сидела девушка, расправившаяся с воровкой. У неё один глаз был пустым белком, а другой внушал надежду медным ободком вокруг черноты и маленьким проблеском внутри неё. Она выглядела лучше, здоровей всех местных.

– Милая! – взмолилась Анна, – Помоги мне! Я ошиблась дорогой – выдала себя за умершую от родов, но я вообще не умирала! Меня погрузили в сон, изо сна я переправилась сюда, чтоб найти обратный путь к жизни. Ну, как Данте Алигьери – может быть, ты слышала?…

– Как же. Он – прославленный поэт.

– Отсюда можно бежать?

– Конечно. С твоими глазами можно пойти куда угодно. Только надо подождать.

– Новой лодки?

– Да, хоть лодки. Но смотри – не начинай колдовать, не вспоминай земного – это одно и то же. Отсюда всё уходит прямо туда, но ничего хорошего не получается.

– Спасибо тебе! Как тебя зовут?

– Жанна.

– Можно я буду держаться тебя? Ты ведь не такая, как другие тут.

– Я, пожалуй, хуже их. Они тут по злобе, а злоба их мелочна. Когда она утихает, они топятся, и словно их и не было никогда в помине. А я… Во мне нет ярости, я не хочу крови. Я потому здесь… Мне здесь нравится. Мне здесь… спокойней… Смерть дала мне право быть тут. Остальное – моя воля.

Они обошли яму и стали в неё спускаться.