Текст книги "Происхождение боли (СИ)"

Автор книги: Ольга Февралева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 38 страниц)

Глава LХXXIX. Замешательство

– Так чем же нам занять ближайшую неделю? Может, твоим гардеробом?

– Ах… Я дала такой глупый обет,… когда мы ехали от Монриво, – – что не надену больше платье, если лягу с тобой.

«Клятва – или молитва?» – восхищённый, подумал Макс).

– Тем интереснее будет это дело!.. Но всё равно одного мало… Что ты думаешь о новой квартире?

– Давай.

Глава ХС. Роковые встречи

Рафаэль изнывал по высшему обществу, и Эжен решил свести квартиранта к графине Феодоре, самой демократичной (злые я зыки говорили «всеядной») салоннице Парижа. Эта молодая и очень богатая вдова была к тому же иностранкой, потому вдвойне беспечно игнорировала сословные условности.

Сам Эжен впервые заявился к ней без приглашения, без рекомендаций, без представителя на третий день от похорон Отца Горио. У графини как будто праздновали слияние палаты пэров с центральной биржей. Хозяйка расхаживала по трём приёмным залам в пышном платье из шёлка, расписанного под малахит, только рукава и воротник были чёрными; к этому туалету она добавила бусы и серьги из светлого янтаря, тёмные волосы убрала гладко, как хорошая кухарка; поглядывала бойко и деловито. Эжену она неожиданно тепло улыбнулась, чуть склонив голову к плечу.

– Вашъ хвамилия, – проговорила, – похожъ нъ рускъю или, скорей, украинскъю.

– А что такое Украина? – спросил Эжен.

– Самъя старъя провинцея. Когда-тъ там был центр, столицъ, а теперь – зъхолустье, но там юх: тепло, хорошии земли, морь… А вы откудъ родъм?

– В округе Шаранты (Шаранта – это река) есть город Ангулем. Можно сказать, что я оттуда, хотя наш дом стоит совсем на отшибе, в пустоши, почти в лесу…

– Он чем-нибуть славин – ваш Онголем?

– Там издревле селились королевские родственники, не претендующие на престол, поэтому много больших дворцов, собор хороший, но всё какое-то… тихое,… словно один большой некрополь… Но тоже юг, еда дешёвая…

– Скучаити по вотчинь?

– Да не особо. Везде жить можно, – провздыхал Эжен, и это было лишь началом беседы двух чужаков, почти не прерывавшейся в течение всего вечера. Пред прощанием графиня предложила:

– Зъходити почащи.

– А герцог де Реторе мне напророчил вашу немилость: я ведь не сказал вам ни одного комплимента…

– Не знаю, што вы называити кумплиментами, а я, насколькъ я хороша, вижу и в зеркъли. Я, сударь, ни храцужинкъ – мне ни надъ, штоп мушшына пиридъ мной унижалси, – гордо ответила Феодора.

Последняя фраза показалась Эжену заготовленной и не впервые изрекаемой, но всё же очень ему понравилась, и он стал запросто бывать у этой дамы.

Когда он привёл Рафаэля, Феодора была не в духе, вместо приветствия резко спросила:

– Къкая женшина назеваицъ кокеткъй?

– Та, что добивается любви безразличного ей человека.

– Понятнъ – dura! Напомнить мне име вон тово къвълеръ.

– Арман де Монриво. А что?

– Вы у миня ёво видити ф последний рас.

– Khaz'aain-baarin, – вытрудил Эжен русскую пословицу.

((Именно у Феодоры он начал изучать русский язык)).

Феодора просияла, обратила наконец внимание на нового гостя.

Эжен представил Рафаэля и оставил того наедине с графиней, а сам отошёл к самому дальнему окну, огромному, как соборные врата, крупнофрамужному, отвернулся от зала и слился с темнотой. Ему не слишком верилось, что так он избежит судьбы, но минут семь он готовится в покое сам не зная, к чему, а потом слева в стекле отразилась затемнённая фигура высокого блондина.

– О! – тихо воскликнул тот, – Я и не заметил, что здесь кто-то стоит. Прекрасная маскировка. Не помешаю?

– Вам видней, – ответил Эжен с напрасной стужей.

– Кажется, мы взаимно догадываемся, хотя официально не были знакомы. Давайте проверим. Меня зовут граф Франкессини.

– Меня – барон де Растиньяк, и я не могу взять вашу руку: на ней кровь, вы убийца, причём наёмный.

– Вы знаете, кого именно я убил?

– Да. Фредерика Тайфера-младшего, два года назад, по заказу вора Жака Коллена (он же Вотрен, он же Обмани-Смерть) каким-то особым ударом шпаги на спровоцированной дуэли.

– На всякой дуэли противники бьются, как могут; на каждой третьей – кто-то погибает.

– Но не каждая планируется с корыстной целью. Против Тайфера был заговор. Это бесчестно и противозаконно.

Франкессини прислонился плечом к смыку оконных створок, глянул снисходительно и грустно:

– Вы очень скромно осведомлены об этом деле. Заговор был, но без корысти; убийство заказали, но никакой не Вотрен.

– Кто же?

– Сам юный Фредерик.

– Да что вы!..

– Мы оба в курсе того, что произошло в семье Тайферов, но вы понятия не имеете, как относится к этому наследник.

– Я слышал, что он не здоровался с сестрой, когда та приходила к отцу просить о милости…

– Конечно, он не смел подойти к ней и заговорить, прежде всего потому, что ему было стыдно, ведь он не смог защитить её и мать, потому что, во-вторых, панически боялся своего отца. Сильнее этого страха была только ненависть…

– Откуда вам это известно?

– Фредерик приходился мне очень близким другом. Возможно, никто не знал его лучше, чем я. Я сотню ночей выслушивал его признания; он был на грани безумия. Он понимал, что робок сердцем и подавлен умом, что никогда не сможет открыто воспротивиться, но воля к мести была так в нём неуклонна, что породила эту удивительную идею: одним разом покарать тирана-отца, расквитаться за мать и вернуть благоденствие сестре. Когда это наитие вспыхнуло в его сознании, он закричал от ужаса и не мог успокоиться три часа.

– Почему было не убрать самого старого чёрта!?

Франкессини засмеялся:

– Из вас не вышел бы хороший мститель. Весь смысл не в том, чтоб умертвить врага, а в том, чтоб причинить ему наибольшее страдание. К тому же, как ни пугала Фредерика смерть, он был уверен, что и жить не может – не умеет – не хочет, что так будет ему лучше…

– Бывает. Только как же всё так удивительно совпало с замыслами Вотрена, собравшегося осыпать золотом Викторину Тайфер, чтоб женить на ней меня, а потом обобрать!?

– У вашего пансионного соседа просто нашлось на это время. Наша с Фредериком дуэль длилась больше недели. Мы встречались каждое утро и бились до изнеможения, потом расходились до нового рассвета.

– Он был такой отменный фехтовальщик?

– Нет. Я выжидал, когда он будет готов. Отрадно было видеть, как с каждым днём в нём просыпается более и более доблестный человек. Он умер так, как должен умирать каждый.

– Счастливец! – вырвалось у Эжена, – Стало быть, Вотрен лишь узнал о вас и наплёл мне?… А доказательства? У вас были секунданты?

– Нет, но Фредерик написал письма отцу и сестре. Первое он оставил где-то в доме, а второе дал мне для собственноручной передачи мисс Викторине.

– Она вас видела? Вы разговаривали?

– Да. Если вам нужен свидетель – это она, сестра благороднейшего из братьев.

Эжен болезненно вздохнул, пришпилив нижнюю губу клыком.

– Что с вами?

– Мои сёстры сами пожертвовали для меня… и родители… Если бы я мог обменять мою жизнь на их счастье!

– А во сколько вы оценили бы свою жизнь, если бы кто-то вдруг пожелал купить её? За какую сумму вы решились бы на смерть? – прошептал Эжену на ухо граф, искря глазами в полутьме. Тот презрительно качнул головой:

– Дохлый таракан мне дороже моей жизни, а что до моих родичей – и пятьсот миллиардов золотом не сделают их счастливей!

– Вдвойне странно. Здесь трудно говорить, а думать – подавно. Давайте как-нибудь посидим вдвоём и побеседуем. Назначьте время и место.

– На улице Арбалет есть забегаловка «Бистро». Приходите туда завтра к трём пополудни.

– Хорошо. До встречи, Эжен.

– До свидания, сэр.

Франкессини поклонился и отошёл. Эжен приложил к стеклу горящие ладони. Ему чудилась на завтра дуэль, и он несколько раз возразил себе: нет же, просто обед. История Фредерика Тайфера растрогала его до сердечной и горловой щеми. Зависти он не знал, а восхищаться умел и последние минуты у Феодоры провёл, прославляя мысленно подвиг молодого парижанина, воображая, что тот сохранил жизнь отцу не из жестокости, но из благочестивой жалости – дать возможность раскаяться, сделать что-нибудь хорошее, например, для дочери, или заняться благотворительностью (NB!) – в чём мы очень не прочь толстосуму помочь.

Рафаэль сидел возле хозяйки дома, поливая её кипятком страстных речей. Эжен подошёл проститься и был неохотно отпущен.

По дороге он нашёл, что едва ли обратится к Тайферу за деньгами, что трижды охотнее выстроит часовню в память о героическом дуэлянте, впрочем, думал, стоит ли зарекаться? Викторина… – вышла ли она замуж?… Какая скверная история…

Глава ХСI. Освобождение Анны

– Мама, очнись же! Бабушка болеет!

Анна села, распахнула глаза – и застонала от горя. Голос Ады прозвучал над самым её лицом, а она всё тут, в Преисподней! – в каменном амфитеатре на миллион мест, среди неподвижных людей в синих тогах, сама в синем. Встала – с усилием, словно отдираясь от чего-то клейкого, оглянулась: кто же это её держало? – и увидела саму себя, по-прежнему сидящую на лавке-уступе. Анна схватилась за подреберье: её затошнило от ужаса. Её двойник смотрел на круглю арену, посреди которой сияло подобие Неопалимой Купины, и у той, другой Анны в одном оке не было зрячего круга. Чуть отдышавшись, вставшая закрыла ладонью тот глаз, что, по-видимому, похитила другая, – и на секунду ослепла… Уронила руки, всхлипнула… Тут из пламенеющего куста засвистело оглушительным ветром: «Принят иск: Алексей Перовский против Ксаверия Кляземского». Синие духи разом смежили веки.

– Пойдём отсюда, – негромко молвил с соседней высокой ступеньки молодой человек в багровом кафтане галантного века и скромного покроя. Анна дала ему руку, и они стали взбираться вверх, к краю кратера, обходя совсем окаменевших призраков.

– Что это за место? Что тут происходит?

– Здесь играют в Страшный Суд – выслушивают, как кто-либо из живых желает другому смерти, рассматривают причины ненависти и приговаривают одного из двух.

– Кто эти люди? С какой стати им дано право судить себе подобных?

– Кому же ещё это делать?

– Богу, высшим ангелам. Да хоть демонам…

– Те бы и рады! только они ничего не понимают о людях, поэтому набирают себе как бы присяжных из всякого рода чудаков, ведущих себя не так, как остальные.

– По-моему, им наоборот следовало бы выбирать из большинства типичных…

– В Царстве Правды для каждого выбора нужно особое основание. Здесь не бывает ни случайностей, ни обобщений. Демонам не нужно среднечеловеческое суждение. Они используют умение людей предпочитать одно другому только в сочетании с неординарностью духовного ума.

– Ну, а ты – именно ты – здесь оказался тоже неслучайно?

– Надо полагать.

– Прости, я не спросила твоего имени…

– Я не собираюсь его называть.

– Ты уже третий из вскоре-уходящих являешься мне помочь…

– Это так нас тут именуют?

– А есть другое название? Кто вы такие?

– Сама ты ещё не догадалась?

– У меня немного другим заняты мысли…

– Посмотри, как я одет! Это цвет моего бытия. Я вампир.

– Так вы сущ…!!! И… много вас?…

– По крайней мере трое, – ответит он язвительным напоминанием.

– Нет. Больше. Я видела…

– Я подозревал.

– Тебе не нравится, что ты один из них?… В этом твоя особенность?… И всё же почему вы мне… как будто покровительствуете?

– Ответ тебе известен, только ты, наверное, боишься его осознать.

– О чём ты?!

– Я не умею разбирать чужие мысли, слышу только какой-то шум…

Когда они стояли уже на самом гребне, над их головами пролетело такое же чудище, какое било хвостом и крыльями по песку острова ведьм. А внизу Анна увидела берег, небольшой причал и лодку у него – и ахнула от радости.

– Мне – туда?

– Да.

– Пожалуйста, друг мой, скажи, как тебя зовут! Я буду за тебя молиться.

– Ты мне ничем не обязана, и ни твоих, ни чьих ещё молитв я не достоин. Прощай.

Взглянула внимательней в лицо вампира, чтоб запомнить, и побежала, не жалея ног, по склону. У воды чуть не выплюнула растрясенное сердце своего духа. Прыгнула в лодку, прокричала хрипло: «Здравствуй! Я с тобой! Поплыли поскорей!» – человеку в таких же старофасонных лохмотьях, что таскал Джек, только гораздо моложе… Лодочник встал, поднял парус, взял весло.

– Ты – женщина! – присмотревшись, обнаружила Анна.

– Пока и внешне – да, – ответила морячка сквозь зубы.

– А как тебя зовут?

– Лара.

Глава ХСII. Литературный успех Даниэля д'Артеза

Наконец-то вещь была закончена. Даниэль ((Он писал три дня подряд, почти без сна, прервавшись только когда вдруг кончилось всё: свечи, топливо (он так и сжёг один из трёх своих стульев), еда, бумага и чернила. Тут он нашёл на пороге пятьдесят франков и, не задумываясь об их происхождении, за час восстановил свои ресурсы, даже купил для друзей кус буженины, чтоб без обиды отпустили его за шкаф во время вчерашнего собрания)) первым делом бросился растирать замёрзшие и затёкшие ноги, вены которых словно набилась стеклянной крошкой. Несмотря на эту, а ещё спинную и желудочную боли, он был счастлив, как никогда. Он создал – выстрадал – настоящий шедевр, не только прожив историю детоубийцы и предав её бумаге, но и доведя её до законного катарсиса. Но и облагороженный гнев оставался гневом. Даниэль вздохнул всей грудью, обмакнул перо и крупно написала на титульном листе:

РОЖЕ ОБИНЬЯК

повесть.

Во имя справедливости!..

Теперь – скорей в издательство ((Даниэль держал в записной книжке адреса всех книжных редакций и типографий)). Судьба привела его к Андошу Фино. Пришлось занять место в очереди. Благо в коридорчике нашёлся стул, на котором Даниэль почти мгновенно отключился, и разбудили его в самый удачный момент – издатель только что закончил свой обед и пребывал в редком благодушии.

– Ну, и где синопсис? – спросил с напускной строгостью.

– Что, простите?

– К рукописи обычно прилагается её краткое изложение… Ладно, можно и на словах. Так о чём ваша повесть?

– Это… Вы не можете себе представить, как мне трудно говорить об этом!

– Не могу я только ждать до вечера, так что уж соберитесь.

– Это рассказ о сыне кузнеца, который, будучи подростком в годы якобинского террора, шутки ради утопил младенца из семьи аристократов.

– Остро. И что же с этим вашим героем приключилось дальше?

– Он скрыл своё преступление, при Бонапарте получил хорошее образование и начал карьеру, в последнее время занимал пост в министерстве финансов, но совесть мучила его, как Макбета… Его невеста заметила, как он тоскует, стала расспрашивать, и накануне свадьбы он признался ей в своём давнем злодеянии. Девушка, любя всем сердцем жениха, не нашла лучшего выхода, чем донести на него властям, чтоб заслуженной карой освободить его душу от угрызений. Обиньяка арестовали в самый день свадьбы. Он всё понял и не осудил молодую жену. Его приговорили к десяти годам каторги, а она сохранила ему верность, соблюла в порядке его дом, а доходы пускала на содержание приюта для сирот…

– Всё, всё, спасибо! Как вас зовут?

– … Луи Ламбер, – робость дала себя знать.

– Так, а псевдоним какой-нибудь возьмёте?

– … Признаться, это и есть псевдоним, – одолела честность, – Моё собственное имя – Даниэль д'Артез…

– Сколько хотите гонорару?

– … Нисколько.

– Не горячитесь.

– Видите ли, это абсолютно реальная история, трагедия человека, может быть, проходящего сейчас под вашим окном! Я могу презирать его, я взял на себя скорбный долг разоблачения его, но я не имею никакого морального права наживаться на этом!

– … Сударь, вы ведь не с юга? – спросил Фино, листая рукопись.

– Я из Пикардии.

– Будь вы хоть немножко южанином, вы бы знали, что сын кузнеца никак не может носить такую фамилию – это дворянская фамилия.

– Наверное, он изменил свою исконную ради продвижения – так делают многие.

– Верно… Вы давно знакомы?

– Мы встретились только однажды, случайно…

– А лет-то ему сколько?

– Не скажу точно. Около тридцати, наверное.

– Не меньше сорока пяти ему должно быть сейчас, если во время Террора ему было двенадцать-тринадцать.

– Ну, нет! Он…

– Либо приснился вам, либо разыграл вас, – этот реальнейший человек, а вы так серьёзно…

– Господи! Да видели бы вы его! Он истекал слезами и едва держался на ногах!..

– Хороший актёр. Сумасшедший с раздвоенной личностью. Или вам, извините уж, явилась какая-то часть вашей души, вроде музы, что ли, и так вот затейливо и вдохновила… Мне всё это, признаться, безразлично. Повесть недурна: сюжет такой забористый, и слог… чувствительный. Читатели найдутся. Так что вот вам двести франков задатка, перепишите набело и приносите на днях. Всего хорошего, господин… д'Артез… Спасибо, что не сказали это написано кровью сердца – мне эта фразочка уже ночами снится!

Глава ХСIII. Эжен и сыщики

Вернувшись с раута, Эжен нашёл у себя листовку, требующую явиться завтра к десяти утра в центральное управление сыскной полиции. Это заинтриговало несложившегося криминалиста, и на следующий день в положенный час он был в указанном месте. Его проводили в скудно мебелированный кабинет, где за столом сидел редковолосый, заплешенный шатен лет сорока с запавшим подбородком, вострыми чёрными неподвижными глазами и брезгливым ртом, словно обметённым паутиной.

– Растиньяк – по повестке, – скромно отрекомендовался Эжен.

– Люпен. Агент Люпен, – ответил следователь ультимантумным тоном и жестом предложил сеть напротив, – А это ваше досье.

Перед Эженом упала и раскрылась набитая до отказа папка. Он нахмурился:

– На что я вам?

– Вы проходите по делу Вотрена – как свидетель. Формально, с учётом презумпции… Но лично я готов подозревать вас в чём-то большем… Судя по показаниям, преступник оказывал вам необычайное внимание. Это так?

– Да, но…

– Вы могли бы точней сформулировать суть отношения к вам этого человека?

– Кажется, он испытывал ко мне симпатию.

– Вы знали, что он вне закона?… Давно бы сказали «нет»… Вы немного юрист и понимаете, что попали под статью… Впрочем, дворянские принципы, к тому же неопытность… Скажите-ка, чем он вас подкупал? Что обещал за ответное расположение?

– Ничего особенного. Ну, ссудил однажды денег, но я вернул их через сутки…

– Не то… Я помогу:… Тайфер.

– Мадемуазель Тайфер жила в пансионе Воке одновременно с нами…

– А одновременно с арестом Вотрена она переселилась в дом миллионера-отца, поскольку единственный признанный господином Тайфером отпрыск был убит на дуэли.

– И что же?

– Свидетели показывают, что мадемуазель Тайфер также была к вам благосклонна. Кое-кто считал вас женихом и невестой.

– Ничего не может быть необоснованней. Я всегда сочувствовал мадемуазели Тайфер, но никогда её не любил.

– Вотрен вас сватал. Это мнение Мишоно и Воке. Возразите?

– … Нет.

– Тогда дело за малым: поведайте, какова связь между Вотреном и гибелью Фредерика Тайфера. И не забудьте, что являетесь третьим фигурантом этой комбинации.

– Есть такой граф Франкессини…

– Всего лишь исполнитель. Вас – я назвал бы даже вторым лицом в этой истории… Я хорошо знаю Жака Коллена. Он крепкий орешек: опасность чует издали, связями оброс, на женщин не падок… Его единственная слабость – красивые юноши. Вы меня понимаете?

– Не очень. (– агент бурил собеседника глазами, но не достигал уязвимого слоя – ). Я бы скорей назвал это стратегией. Смотрите: немолодому, несветскому человеку с тёмным прошлым позарез хочется разбогатеть. Как? Дамский угодник из него никакой, да и что взять с женщины, не представляющей собой суверенного юридического субъекта! Другое дело парень, которого надо только выгодно женить, а потом хоть всю жизнь доить шантажом.

– Для шантажа нужна почва – нечто противозаконное.

– Реальное или мнимое. Всё зависит от впечатлительности кандидата.

– Не теоретизируйте. Ответьте на мой вопрос.

– Вотрен хотел, чтоб я думал, будто он устроил дуэль Тайфера и Франкессини, подговорив последнего оскорбить Фредерика, а потом разделаться с ним каким-то замысловатым ударом, и всё это якобы для того, чтоб Викторина Тайфер осталась единственной наследницей своего отца, а я женился на ней и превратился в живую кормушку для ворья… В то время мне не были вполне ясны мотивы Вотрена, а главное, приёмы, к которым он прибегал, – такие простецкие, что даже обидно: пытался взять на «слабо», толковал о великих людях, для которых закон не писан, и прочих – позорно пресмыкающихся, полуавтоматах; потом льстил – я де из числа первых и не должен бояться преступления; требовал моего согласия на смерть Фредерика; вдруг заявил, что сделает всё сам,… словно не впутал уже меня в эту историю…

– Мнимую – или реальную?

– … Я почти два года считал себя ответственным за это несчастье… Но не так давно мне довелось поговорить по душам с графом Франкессини. По его версии, Вотрен случайно прослышал о его ссоре с Тайфером и готовящемся поединка, на чём сыграл со мной…

Люпен сплёл пальцы под носом.

– Как вы думаете, господин де Растиньяк, почему я вам не верю?

– Потому что эта папка слишком толста. Вы собрали больше данных, чем можете осмыслить… Не понимаю, почему вы опросили всех, кроме меня самого, и почему завели этот разговор сейчас, когда всё утряслось…

– Обмани-Смерть снова бежал с каторги. (– Эжен закусил губу и поёжился – ) Нам надоели его выходки. Если мы сможем пришить ему организацию убийства с целью наживы, то избавимся от него навсегда. Дадите нужные показания – мы проведём вас как свидетеля, в крайнем случае, выпустим из Парижа; нет – пойдёте соучастником. Возможно, вам и удастся выкрутиться на суде, но от мести старика Тайфера вас никто не защитит.

– А что, если старик Тайфер спросит себя о том, о чём бы следовало спросить вам: почему я всё-таки не женился на мадемуазели Викторине?

– Во-первых, я знаю, почему, – и все знают; во-вторых, дело не в ваших отношениях с какой-либо мадемуазелью, а в том, чтоб обезвредить опаснейшего рецидивиста. Вы должны выбрать сторону: его или нашу… Вы человек неглупый и понимаете, что, пока Коллен жив, покоя и вам не будет. Уберём его, а там – хоть и впрямь женитесь на этой девочке: ни с кем не придётся делиться.

«Все вы одинаковые, – подумал Эжен, – Подонок на подонке…». Он чувствовал, что монологи Люпена кишит накладками, что его самоуверенность – дута, а планы малореализуемы; что видит лишь очередного трендебона. Скорее свинья бережно достанет из грязи жемчужину, очистит и понесёт хвастаться подругам, чем такой поверит, что кому-то может быть не надо ни денег, ни покоя.

– Мы с вами кроим шкуру недобытого зверя. Поймайте Вотрна, а там посмотрим.

– Надеюсь, получив от него весточку, вы покажете её нам?

– Ещё чего! У вас прорва людей. Пусть работают.

Эжен завлекающее ухмыльнулся. «Вот бестия! – подумал Люпен, – Если Коллен сам направил его на курс криминалистики, это был лучший ход в его собачьей жизни».

– … Господин де Растиньяк, вы действительно объясняете интерес Вотрена к вам исключительно корыстью?… Будь оно так, разве это не оскорбляло вас до глубины души? Вам чуть всю жизнь не разбили. Где же гнев? Где ненависть? М?

– Моя жизнь и без того похожа на бутылку, выкинутую с пятого этажа прошлой зимой… А Вотрен… Несмотря на всю браваду, он жалкий сирота, только наоборот.

– Как это?

– Безсыновщина. А тут мы: я и бедная Викторина. Ему, наверное, захотелось почувствовать себя нашим отцом. Пусть хоть – как это называется? – посажённым.

– Господи! Я сейчас разрыдаюсь! Продолжайте в том же духе, и у вас, как в комедии, получится, что Жак Коллен приходится настоящим родителем и мадемуазели Тайфер, и ((«Вам» – хотел сказать Люпен, после чего Эжен обязан был бы пригласить его к барьеру))… всему вашему пансиону! Уффф! Ну, нельзя же так…

– Я докажу. Возможно, кто-то из ваших информаторов упомянул, что я заботился об одном пожилом господине.

– Господине Горио. И что?

– Пока я не обращал особого внимания на господина Горио, Вотрен не обращал особого внимания на меня, но стоило мне полюбить этого… человека, как ваш Жак Коллен начал ко мне цепляться. Сначала он будто хотел меня разозлить, потом стал откровенничать и предлагать услуги… Если рассудить психологически, то произошло следующее: увидев меня в роли сына – чужого сына, увидев радость на лице господина Горио, которому я имел честь доставлять её по мере сил, Вотрен ощутил зависть, ревность, выразившуюся в агрессии на мой адрес, вскоре сменившейся несколько экзальтированной и сентиментальной заботой. Ситуация, возможно, путаная, но – не криминогенная… Ещё один косвенный, гипотетический аргумент: чрезмерная болтливость опытного конспиратора. Почему он выложил мне сразу всю подноготную? Потому что имел целью произвести фурор. При подобных случаях в масле может не быть никакой каши, и цена этаким признаниям – как похвальбе школьника, утверждающего, что он пират.

– Жак Коллен – не школьник! – Люпен хватил ладонью по столу, – Хватит его выгораживать!

За спиной у Эжена затворилась дверь и знакомый голос непочтительно спросил:

– Что за шум, Би-би? Ба, барон де Растиньяк! Здравствуйте, ваша милость, – к столу следователя подошёл Франсуа Видок, бывший руководитель спецкурса по криминалистике для студнтов-правоведов, большую часть жизни познававший уголовный мир по ту сторону баррикад, то есть изнутри.

– Здравствуйте, мэтр, – сказал ему Эжен, – Смотрите, какое досье на меня собрал ваш друг.

Два сыщика недоброжелательно переглянулись.

– Ладно, – выдавил Люпен, – можете идти. Наша новая встреча не за горами.

Эжен поклонился и вышел. Видок сел на его место, склонился над страницами папки.

– … Вот оно что, – пробормотал, – Вотрен… Это кое-что объясняет.

– Что именно? – привычным тоном спросил Люпен.

– Ну, зачем парню понадобилась наша выучка, и, главное, как он себя вёл… У меня постоянно было чувство, что он тут неспроста: что-то хочет узнать… или проверить…

– Я почти уверен, что Обмани-Смерть приманил его.

– Вздор! Он не из таких.

– Что же он искал на твоём семинаре?

– Защиты. Видел бы ты, как он выкладывался на боевой подготовке! Словно на войну собирался…

– Однако, втихомолку.

Видок закрыл папку и всё так же неприветливо уставился на коллегу:

– А что он должен был говорить? Кто знает, что там у них?… Он – душа непростая. Может, винил себя кругом: и Тайфер этот, и влюблённая девица, и сосед, живший-живший себе спокойно и вдруг оказавшийся бандитом.

– К тому же извращенцем, – злорадно прибавил Люпен.

Видок вскочил, чуть не опрокинув стул, и метровыми шагами ринулся за дверь.