Текст книги "Происхождение боли (СИ)"

Автор книги: Ольга Февралева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 38 страниц)

Глава СIV. Стяжатель

– О тоска: ни одного носка! – сетовал Эмиль, роясь в комоде.

– Давай скорей, – говорил Эжен.

Только вчера они опубликовали объявление ((через газету бесплатных объявлений Гектора Мерлена «С рук на руки». Она была очень популярна, несмотря на то, что редактор в каждый номер подсовывал несколько приколов типа «Для распространения английской косметики требуются девушки с опытом работы на улице», «Молодая, целеустремлённая, творческая личность приглашается на должность санитара в хоспис N2», «Не дадим погибнуть национальному достоянию! Пожертвования на ремонт Бастилии принимаются по адресу…», «Продаётся бурая корова. Площадь Звезды. Дом 48, квартира 71 (пентхаус)», «Приглашается гувернёр для воспитания четырнадцати детей боярина Лобоносова из г. Углища (Россия)» и т. п… По указанным в этих липовых объявлениях адресам Гектор разносил предупреждения с двумя бутылками шампанского: одну для снисходительных хозяев, приглашённых в соучастники, другую – для купившихся простаков, буде такие окажутся. В большинстве случаев, конечно, обе бутылки выпивали хозяева)) об обмене хорошей кровати на старый, но большой ковёр, и уже сегодня пришла какая-то тётка. Она ждала у подъезда, на радостях готовая обеспечить всю транспортировку.

– А Рафаэля чего не позвал? – спросил по пути Эмиль.

– Он вчера поздно вернулся.

Забрали одну размонтированную кровать из Дома Воке и покатили на улицу Сен-Дени.

Хозяйка собирала приданное для дочери, и в её доме как нарочно на виду лежало всё до последнего шнурка. Мещанка извинилась, но далеко не так прочувствованно, как извинилась бы графиня за пушинку, приставшую к спинке кресла, велела какому-то парню вытащить ковёр. Эжен сделал жалобно-смущёное лицо и долго молчал, глядя на предложенный предмет.

– Чего-то не так? – спросила тётка.

– Маловат, сударыня.

– Да и затоптан чуть не до дыр! – вставил Эмиль.

– Другого нету.

– Как же нам быть? – и новое молчание анаконды… – А вот этот таз вам очень нужен?

– Да не особо…

– А эту мыльницу вы, наверное, собрались выбрасывать?

– Да нет, но уж…

– А можно ещё вот эту табуретку?

– Ну…

– А вот этот стаканчик?…

За три ходки три человека снесли в грузовую карету всё, что удалось выпросить в придачу к забракованному ковру. Всю дорогу до Дома Воке Эмиль хохотал, а Эжен бормотал, уже по-настоящему сконфуженный: «Надо же, как получилось!.. Что такое на меня нашло!..».

Те же сокрушения он вынужден был повторять после операции со второй кроватью. После третьей он поклялся не брать ничего, кроме ковра (или ковров), но и сбыт четвёртой напоминал русскую сказку про суп из топора; и на пятый раз Эжен не совладал со своими инстинктами захватчика. Шестую кровать он отдал какой-то стареющей гризетке, которую обязал за это шить кое-что простое, типа наволочек, бесплатно в течение года.

Хозяйство Дома Воке комплектовалось быстро.

Ковры Эжен разрезал на спальные подстилки для ночлежников, жестковатые, но тёплые. Из парусины, которую в суеверном трепете и тоске по Корали раздобыл для него Камюзо, были вскоре сделаны продолговатые подушки; набили их сеном. Одеялами не разжились, но к Рождеству Нусинген вдруг подарил Эжену пакетик акций угледобывающей компании, обладатель которого мог либо получать небольшие дивиденды раз в квартал, либо покупать топливо с тридцатипроцентной скидкой. Вскоре ко двору со странной вывеской «Абсолют. Торговля углём» подъехало пять телег… Теперь в приюте было так тепло, что люди могли и сидеть, и спать полуголыми.

Их набралось почти полтысячи за неделю, в основном стариков и детей.

Затевая своё благотворение, Эжен опасался беспорядков. Какое там! Он ходил по Дому, как по зимнему муравейнику… Если какое-то его распоряжение не выполнялось моментально, то только из-за немощи исполнителя. А он-то надеялся набрать армию для борьбы со злом мира!.. Что он ещё мог для них? запретить семилетним малышам чистить трубы и прислуживать в стеклодувном цехе, а сгорбленным, трясущимся старухам – сидеть на паперти в мороз… Избывая уныние, он сам ходил за водой к ближайшему фонтану со вновь изобретённым коромыслом, выструганным за полчаса из отстволья яблони. А то гнал на окраину, на сельский рынок, откуда вёз мешки шерсти, и вот уже три нищенки у камелька изображают мойр, а безумная Жизель вяжет кому-нибудь серую обнову…

Глава СV. Условие

– Что тебя кручинит, милый зверёк?

– Серый Жан меня предал! Я велел ему найти одного негодяя и заманить на растерзание мне, а он, найдя, очаровался им и теперь в тайне хочет меня убить тому в угоду!.. Ах, господин колдун! Мне больше не на кого надеяться! Защитите от вероломства и помогите отомстить!

– Да, наш друг действительно увлёкся неким брюнетом. Тебя он вряд ли тронет: его слишком занимает новая цель. Именно так. Если что-то тебе и грозит, то лишь потеря врага. Дошло до того, что Жан обратился ко мне за оракулом о смерти этого вашего красавца.

– И что вы нагадали!?

– Нечто труднопостижимое: умертвить его может только мёртвый.

– Но… как же это!? Я бы ещё понял, если б умереть одновременно с ним, а тут!.. Ведь это всё равно что невозможно!

– Не совсем, дружок. Очевидно, речь том, что, хоть живому человеку с ним не справиться, но, если ты своей вражде пожертвуешь абсолютно всем, то силы Ада уважат твою страсть и отпустят твой дух для свершения мести.

– … Стать… привидением?…

– Да, говоря попросту…

– Что за бред!.. А! Вижу!: англичанин вас наустил!.. Будьте вы все прокляты!

– Прости, у меня есть лишь такой ответ – для тебя и твоего несчастного соперника.

– Нет! подождите! Не сообщайте условия Жану!.. Это моя добыча! Я должен подумать.

– Что же я ему скажу?

– Скажите,… что эту тварь вообще нельзя убить, что сужденная ей смерть должна родиться и прорасти изнутри неё!

Глава СVI. Свет и тень

Отражённое в окнах противостоящего дома, солнце превращало зеркальную гостиную в самую светлую комнату Парижа. Такое случалось лишь на несколько минут несколько дней в году, если в эти дни ещё не было пасмурно.

Эжен расположился в дверном проёме, сидя на притолоке вниз головой, в один косяк упершись ступнями, по другому растянув спину; ему особенно нравилось в таком положении свесить и расслабить руки. Закрыв глаза, он думал, что одна половина его лица золотится, а другая – черна, но нечего ведь не происходит и вроде не грозит, и, может статься… До второго вздоха его новорождённая надежда не дожила: вошёл Макс.

– Чёрт! Что ты делаешь?

– Ничего, отдыхаю. Смотри под ноги.

Макс перешагнул через порожек, обогнул брошенные сапоги и ухаб в паркете, склонясь под живой аркой, нырнул в горящую комнату, огляделся с неизбежным изумлением.

– Восточные натуралисты утверждают, что скорпиону его зрение позволяет видеть весь горизонт по окружности, а в середине – всё небо, – сказал почему-то.

– Чудны дела Господни, – ответил Эжен, – Ты только с этим ко мне шёл?

– Разумеется, нет. (– сел – )… Мы с Нази сейчас счастливей, чем когда-либо прежде,… но – поэтому… детей мы взять к себе не можем.

– И ты хочешь, чтоб я помог тебе их сбагрить?

– Ужасное слово!

– Да не слово, Макс!..

– Я имею в виду не пансионы. Нужна состоятельная, дружная, здоровая, радушная, настоящая семья – и твой дипломатически талант, мой дорогой???????? всеустроитель.

Солнце погасло. Эжен почесал бок под съехавшей рубашкой, заложил руки за голову.

– Семья… Ннет. Твои сиротские фантазии тут не сыграют. Есть одна мыслишка, но уж если я – пройдоха, то что мне будет с этой услуги?

– Я уйду раньше, чем ты спустишься, – согласен?

– Вполне.

– Только назови своего кандидата.

– Клара де Босеан, моя покинутая кузина.

– Лучше бы я не спрашивал!

– Привет Нази.

Спроваженный, Макс всю дорогу искал оправдания эженову выбору, а Эжен тем временем обедал папироской и радовался, что гость не заметил его шрама.

Глава СVII. Демон

Память никогда не играла с Серым Жаном такой злой шутки. Искать упоминание о каролингах в рукописи «Франкенштейна» он начал скорее от скуки, уверенный, что найдёт быстро и ничего особенного цитата ему не откроет, но, пролистав до половины (он точно помнил, что это где-то в начале), ни на чём не остановился; повторил пробег с растущим тревожным азартом, третий – почти в панике. Всё тщетно. Тогда он принялся читать от слова к слову, зажав уши, как школьник-зубрила; прочесал от корки до корки, и ни одна фраза не зацепила его, кроме рассказа о детских играх героя: «чаще всего мы изображали персонажей Ронсеваля, рыцарей артурова Круглого стола и воинов, проливших кровь за освобождения Гроба Господня из рук неверных». Рассветало… Жан решил, что просто спутал Карлемана с Артуром – для англичанина простительно. Слово Ронсеваль ему ни о чём не говорило.

Вечером того же дня он раскрыл наугад Библию и с инеем на сердце прочитал: «Это – верх путей Божьих; только Сотворивший его может приблизить к нему меч Свой».

Во сне душа утешала его, как могла.

Проснувшись, он увидел у своего стола соседа-волшебника. Тот смотрел раскрытые книги и различал в них следы взглядов, как следы шагов на снегу.

– Ответ получен?

– Да, мой друг. Но, кажется, вам он уже известен из другого источника – вот этот стих о верхе путей Божьих…

– Это сказано о звере, о бегемоте!

– Ваш бегемот – отнюдь не африканское животное, называемое по-гречески гиппопотамом, а тот самый Бафомет или Бахомет, которому поклонялись тамплиеры, древний титанический дух вроде Дагона или Азазеля. Вселившись в человека, он делает его необычайно могучим и почти неуязвимым, а кроме того наделяет особыми чувствами, совершенствует память, ум – создаёт гениальнейшее существо, которому всё под силу. В истории его воплощения известны под разными именами: шумерский Энкиду, египетский Гор-Скорпион, еврейский Давид, греческий Геракл, кельтский Кухулин… Да, в начале новой эры он переселился на север, в Европу. Тамплиеры нашли голову его последнего аватара и проводили над ней то магические ритуалы, то химические эксперименты, пытаясь вызвать этот дух и исполниться его.

– У них получилось?

– Сейчас это не так уж и важно. Главное, что ваш избранник – вот он действительно несёт в себе начало Бафомета. Пойдёмте, я вам покажу, как это выглядит.

Лукавый старик отвёл англичанина в свою лабораторию, указал на микроскоп, под линзой которого Серый Жан увидел словно мелкую брусчатку, и срединные камушки синевато мерцали.

– Видите свечение?

– Что это за материя?

– Срез луковицы волоса, данного вами мне… Зарницы видны лишь в нескольких клетках. Ваш… – кстати, как его зовут? – это уже интересно.

– Эжен, Эжен де Растиньяк.

– Он удостоился какого-то кусочка, пылинки от духа Бафомета, однако зерно нашло в нём добрую почву – и стало размножаться. Когда тело страдает от ран или болезней, его исконные клетки умирают, а бафометовы заполняют их место, как опустошённые ячейки, так что недуги или травмы только придают этому человеку сил, и чем опаснее повреждение организма, тем обширнее будет завоевание демона.

– Неужто у него и вторая голова отрастёт?

– Скорей клинок ваш сломается о его шею… Бросьте. Вам же Сам Бог сказал: только Сотворивший…

– А если… я и сотворил его!? Об этом мне был сегодняшний сон, и имя я себе такое взял лишь потому, что я – его создатель!

Колдун сочувственно покачал головой:

– Я многому верю, но эти слова безосновательны. А если нет, то вы изначально знаете больше моего.

Глава СVIII. Северная сказка

Для викингов рассудок ничего не значил, им казалось: чем ты безбашенней, тем круче. Такими были и эйсы, их боги. Главный, Оден, всех по части взбеси переплюнул: мало того, что он сам себе глаз выдрал, он ещё копьём к дереву пригвоздился и висел так, пока не надоело, и, конечно, каков поп, таков и приход… Но один в этой компании был с умом – это Лаки (или Логи, чёрт его помнит), правда, он со своей смекалкой умел и дурака включить, чтоб не казаться совсем уродом, а в остальном его выручала непомерная горячность. Остальные куролесили, но без настоящего пыла, а у Лаки вместо головы была маска, надетая на вечный полыхающий костёр.

Он похвалялся, что переспал со всеми женщинами Эйсхарда, но детей ему родила только страшила Энгрбади – троих: змея Ирманхенда, волка Финрера и ведьму Хелл. Всех их кое-как рассовали по углам: змея, например, – в океан, а Хелл отправили хозяйничать в царстве мёртвых, – не отборно-прославленных, а, так сказать, бросовых, сдохших от болезней.

И вот захотелось Хелл замуж. Обошла своих подданных – всё старики и дети, выбрать не из кого. Списалась она тогда с отцом-хитрецом и попросила сосватать ей кого-нибудь поприличней. Лаки, как всегда, замахнулся с плеча на самое святое.

У Одена и его красотки-жены, которую все звал в шутку Фрик, родился сын Белдор, и так он им удался, что все сразу решили: вот лучшее на свете существо. Его и присмотрел Лаки себе в зятья, осталось только его угробить, что не представлялось слишком трудным, ведь эйсы – не то, что греческие олимпийцы, они вполне смертны. Но именно Белдор считался неуязвимым, потому что мать собрала со всех живущих клятву не вредить ему, забыла только взять её у какой-то былинки. Лаки это всё прознал, нашёл тот росток, сделал из него стрелу и отправился на дело. Тем временем эйсы развлекались, метая в Белдора дубьём, камнями и всяким оружием, а ему от этого было хоть бы хны. В их компанию затесался один слепец. Его Лаки, любитель загребать жар чужими руками, решил выставить крайним – подсунул свою смертоносную палку. Тот выстрелил и уложил всеобщего любимца, а поскольку Белдор был безоружным и ни разу никого не убившим, обычай велел отослать его не в Уалхолл, а к Хелл. Та (уже не знаю, какими хитростями) окрутила беднягу, и появился на свет Хелдор, общий внук Одена и Лаки. В нём было столько же ума, сколько безумия. Он мог найти спасение из любой беды, из пустоты построить рай, но, как только несчастья кончались, он сам же всё и портил какой-нибудь придурью, и мир опять смотрел в могилу.

Такую сказку рассказал Джек Анне, пока они плыли через новую ночь.

Глава СIХ. Покинутая женщина

Легко сказать моя кузина Клара – а попробуй разыщи эту отшельницу!

Эжен вспомнил совет де Марсе: за всеми знаниями обращаться к де Гранлье, но в их дом он не был запросто вхож и в поисках посредника опрометчиво остановился на скромном всемогучке Ванденесе.

Феликс не изменял своему распорядку, вновь обедал дома. Он, снова усадил гостя за свой стол. Прислуживали две малолетние неумехи: одна плеснула супом на скатерть, другая уронила ложку и весело заметила:

– Ой, к вам придёт ещё какая-то дама ((народная примета)).

– Как тебя зовут? – гувернёрски спросил её Феликс.

– … Круассандра.

– Кассандра!.. Идите обе…

– Что же, – начал Эжен, когда девочки убежали наперегонки, – ваш брат вернулся под матушкино крылышко?

– Нет, он здесь, – вздохнул Феликс, – Только он тяжело болен. Тиф… Наверное, заразился где-то по дороге, потому что слёг в тот же вечер, когда приехал. (– у Эжена кусок встал поперёк горла – )… Но самое поразительное – что через день аналогичный диагноз был поставлен – кому бы вы думали? – Анри де Марсе! Несомненно, тут Рука Божья! (– «На моих ногах» – чуть не вырвалось у Эжена – ).

– Но это опасный недуг!

– Врач говорит, что жизням моих близких ничто не угрожает: оба молоды и достаточно крепки, чтоб победить болезнь, нужно только время и хороший уход.

– А почему вы помянули Руку Божью?

– Потому что Шарль изначально был крайне враждебен к Анри, хотя и не знал его, зато теперь они наверняка подружатся. Я, видите ли, отвёз брата туда, в особняк моего друга – раз они оба одинаково болеют, то и заразить друг друга не могут. Так и доктору удобней, и мне безопасней. Их спальни соседствуют, двери часто открыты. Когда недуг отступит, они без труда смогут общаться и полюбят друг друга – вот, за какую надежду я благодарю Господа! И не только! – глаза Феликса засияли, – объединённые общим страданием, Шарль и Анри для меня стали равно дороги, и если когда-то я за что-то питал к брату неприязнь, то теперь я от всей души простил ему всё и!.. ах!..

– Ну, слава Богу!

Феликс благочестиво осенился крестом и подумал: «пришёл за делом, но стесняется…».

– … Ваша матушка мне отписала, что девочек приняла, устроила и пока довольна ими. Взглянете?

– На что?

– На её письмо?

– Нет, спасибо.

– … Кровати вам пригодились?

– О, да! А вы как будто рано от них избавится…

– Ничего, купил новых…

– Но как же это: когда граф успел поработить новых девушек, если захворал?…

– Это не он, – Феликс густо покраснел, – … Я вот, как рассудил: если родители продают своих дочерей, то их всё равно кто-то будет покупать, и этим кем-то может оказаться гораздо больший бесчинец! – какой-нибудь де Люпо!.. Я решился сам… Но не порабощаю, а выкупаю из рабства я этих малюток! Я хочу дать им лучшую жизнь, сделать их счастливыми! (– «гарем душевного благородства», – сформулировал Эжен, а вслух пожелал удачи – ) Вот только… (– разговор с Феликсом походил на прогулку по сюрпризистому лабиринту – ) вы же знаете, где я служу. Если там узнают, мне останется отпеть мою карьеру…

– Нда…

– Если бы кто-нибудь более свободный, менее публичный взял на себя этот двусмысленный труд!.. За деньгами бы дело не стало!

– Надо подумать.

– … Простите, дорогой барон, я давно должен был спросить, чему обязан вашим визитом?

– Виконтессе де Босеан. Она ведь моя дальняя родственница, и моя тётка, госпожа де Марсийак, хочет навестить её, но не знает, куда ехать, а вы, как широкоосведомлённый человек…

– К сожалению, я не имел и не имею никакого касательства к госпоже де Босеан.

– Она как будто была дружна с госпожой де Гранлье.

– Возможно, но тут я ещё меньше могу вам помочь… Эта дама неоднократно и публично высказывала неуважение к моему другу – я её не посещаю.

Разъязвлённый неудачей, Эжен готов был бежать на станцию, сесть в первый дилижанс северного направления, обшарить всю Нормандию и собственноручно вытащить виконтессу хоть из-под земли, но у витрины ювелирного магазина он вспомнил ещё одну возможность: Дервиль, помогший Гранлье восстановить их богатство.

Нотариус признал, что часто зван к господам на камерные, нетанцевальные вечера, где его всякий раз выставляют благодетелем семьи, благодарят, как ангела – «А хоть бы раз пригласили мою жену!» – закончил Дервиль. Провести с собой Эжена он согласился с условием, что тот не будет устраивать там ни допросов, ни концертов, а получилось всё так, что честный стряпчий посетил великосветский дом в последний раз: его спутник только за шиворот не тряс гостей и хозяев, выясняя, где ему искать его кузину. Кто-то наконец сболтнул: Нижняя Нормандия, город Байе, поместье Курсель.

Макс и Нази пришли проститься с детьми. Она только смотрела на Полину и Жоржа с нежной и виноватой грустью, а он говорил о вреде парижского воздуха и обещал, что летом они все будут вместе, но пока ему с мамой надо пожить наедине.

«Люди живут вместе из-за любви, – продолжил объяснять ситуацию Эжен уже в пути, – У ваших родителей она была как большое, могучее дерево, но налетела буря, и оно упало, только щербатый пень остался торчать; вот из него пробился новый маленький росток, и, чтоб снова выросло дерево, за ним нужно много ухаживать».

За весь день, проведённый в дилижансе и на остановках в разных городках, они не возвращались к этому разговору, только ночью, в номере уютного постоялого двора, под звучащий снизу наигрыш волынки и завывание вьюги в трубе, лёжа на широкой кровати под меховым покрывалом, Полина промолвила, чуть отстранившись от дремлющего Эжена:

– Я знаю, зачем им нужно быть только вдвоём, папа мне всё рассказал – ещё в Англии… Ты тоже это делаешь. С маминой сестрой ты близок – правда?

Он всмотрелся в дубовые стропила, переплёл руки на подушке:

– … Я ни с кем не близок… Я слишком хуже всех.

– Мне ты кажешься очень хорошим.

Эжен не ответил.

Во сне ((в это час в Париже Серый Жан лежал без сна меж отвернувшимися от него Люсьеном и Маргаритой)) ему, десятилетнему мальчишке, кто-то запустил в затылок снежком на улице. Он развернулся, нагнулся и не успел трижды моргнуть, как всё движущееся в поле зрения перестало двигаться. Потом долго ходил и смотрел на них: рот, забитый снегом до самой глотки, зубные обломки торчат; комок в опустевшей глазнице, подталый от крови; снежный влипший холмик на посиневшем виске; бело-красная бесформица на месте носа, три розовых ручья из-под неё: в открытый рот и мимо, к шее… На границе сна и яви утешился: вряд ли кто-то из побитых им был действительно мёртв. За секунду до пробуждение вспомнил точно: они всё-таки шевелились, расползались с рёвом и хныком, и было их меньше…

– Эжен, а знаешь, что! – ты источаешь жар, – сказала Полина – он пощупал лоб, – Нет, сам ты не горячий, но от тебя исходит сильное тепло, когда ты спишь.

– Это правда, – пробормотал Жорж из-за другого эженова бока.

В Байе прибыли уже к обеду. Эжен снял номер в гостинице средней руки, из-за плохой погоды оставил детей там, а сам вернулся на станцию договариваться на завтра с каким-нибудь мелким извозчиком. Сделав это, он зашёл в ресторан за едой для малышей. Пока выбирал, какой-то молодой человек отменной светской выправки обратился к нему:

– Сударь, вы не знаете, где здесь принимают пустые бутылки?

Эжен ответил, что нет и вообще избавляться от таких полезных вещей неблагоразумно, вслед за чем полтора часа рассказывал незнакомцу, что и как можно смастерить из стеклянного утиля, потом сам спросил о виконтессе де Босеан, своей здешней кузине, но молодой человек (уже угощающий его неплохим вином) сам приехал только сегодня из Парижа и не знает местного общества. «Постойте! Уж не та ли это виконтесса де Босеан, о которой было так много толков в связи с маркизом д'Ажуда-Пинто?» – «Аджуба… – что? Впервые слышу! Ну, и дал Бог имечко! Индус он что ли?».

Ночью случилось снежное бедствие. Идти до станции приходилось, раздвигая коленями толщу сыреющих сугробов, по темноте… Жоржа Эжен посадил себе на плечи, Полину нёс на руках, а уж сумки приходилось держать самим детям.

– Мы не упадём? – доносилось из-за затылка.

– Нет. Мы тяжёлые: устойчивы.

– Эжен, тебе очень трудно? – слышалось у сердца.

– Не очень.

С извозчиком повезло – дождался. И тракт оказался более/менее расчищенным, но вот луг и парк перед особняком Курселя были завалены. Эжен отпустил карету, вздохнул поглубже, снова навьючил на себя спутников с багажом и побрёл к едва видному дому, наговаривая: «Как только откроется дверь, я отвлеку привратника, а вы – шмыг мимо него внутрь. Постарайтесь скрыться с его глаз, но далеко не убегайте, и на мой голос сразу выходите».

На пороге, куда он вступил, как на кочку – из топи, Эжен освободился от ноши и тут же заколотил в дверь что было силы, на отдышку оставив себе время, за которое раскачаются слуги в этот ранний, ещё сумеречный час. Что они, челядинцы, подумают, услышав грохот: что привезли дрова? или кто-то заблудился?… А сколько их там? может – всего-то старик-лакей, кухарка и горничная…

– Здравствуйте! Я – кузен виконтессы, Растиньяк из Ангулема, – громко и напористо отрапортовался, не дав сонному слуге раскрыть рта, а Полина и Жорж так стремительно рванули вперёд, что свалили с ног несчастного – так легко завершился штурм. Эжен быстро закрыл дверь и с сыновне-секретарским расторопным почтением помог подняться Жаку, сидящему на ковре с выпученными глазами.

– Как вы смеете вторгаться в этот дом? – спросил тот, разглядывая Эжена, как китайскую вазу, но не обращая никакого внимания на ребятишек, уже скинувших шубки в один угол канапе и сидящих в другом, словно на вокзале.

– Простите Бога ради. Мы едем издалека, попали в снегопад, замёрзли и проголодались. Я – ничего, а вот мои дети…

Слуга задумался.

– Хорошо, вы можете отдохнуть и позавтракать у нас, но госпоже де Босеан ведь необязательно знать…

– Любезный друг, – то была уже третья маска, – вы не расслышали? Я родственник виконтессы, потомок старинного знатного рода и не расположен перекусывать в людской, чтоб потом убраться в чёрную дверь. Я приехал в гости к моей сестре.

– Госпожа ещё спит…

– Ладно. Вы пока покормите детей, а я покидаю тут снег что ли.

– Извините – ?…

– Ну, тропинки расчищу, а то у вас чёрт ногу сломит.

– Вы, конечно, очень обяжете, – замялся Жак, – Но, коль скоро вы дворянин…

– Я дворянин – уж можете не сомневаться! – но я не безрукий. А вам эта работа явно не по силам. Где у вас хозяйственные инструменты?

В чуланчике хранился в основном садовый инвентарь – всё миниатюрное и ажурное; немного простых столярных и уборочных орудий.

– Боюсь, вам будет трудно что-то подходящее найти…

– Да уж, проще сделать.

Эжен схватил грабли с самым большим черенком, выбрал на полке ящик, где нашёл ломик, молоток и гвозди; одним движением снял с палки железную гребёнку, другим разломал широкий медный совок, в который заметалась пыль с ковра; третьим согнул будущую лопату для своего удобства и насадил на грабельное древко, потом с двух ударов закрепил её двумя гвоздями и гордо показал своё изделие Жаку. «Да, рукастый малый,» – подумал слуга, а вслух пожелал удачи. «Не к чему, – улыбнулся Эжен, – Сугробы не отбиваются».

Виконтесса Клара проснулась поздно, позвонила горничной, подошла к окну, оглядела белый лист лужайки, исчёрканный голыми кустами, вздохнула о лете и вдруг отдёрнула тюль, вся припала к стеклу, стала тереть кружевным рукавом пеньюара морозный налёт: по центральной дорожке с широким копьём на плече бойко шагал герой самых знойных её сновидений. Он забыл про плащ, давно снял сюртук, обвязал его рукавами вокруг пояса, да как-то набекрень – один угол подола волочился, другой реял над белой дорожкой, на которой из-под каждого его лёгкого поступа вытаивало чёрное пятно. Он дышал густым паром и грыз снежный комушек, как грызут яблоко. Облетев взглядом фасад, он заметил в окне белую фигуру и радостно-простосердечно помахал рукой. Клара отпрянула за штору.

Нет, она, конечно, не узнала в этом величавом ухаре своего бедного дальнего провинциального родича, наивного и настырного студентика…

Служанка вошла в тот момент, как он скрылся – ! – в парадной двери.

– В доме кто-то новый?… – спросила виконтесса, плохо владея голосом.

– Да, сударыня. Какой-то молодой кавалер. Назвался вашим кузеном. С ним двое детей: мальчик лет пяти и девочка постарше. Жак их кормит. А ваша милость скоро изволите завтракать?

– Скоро, – это означало сразу, как только оденусь…

На пересмотр, перемр всех платьев, на скурпулёзный отбор украшений, на причёску и косметические процедуры ушло более полутора часов.

Эжен тем временем умывался на кухне.

– Посушить бы, – кивнул он Жаку из-под брызг и струек на свою мокрую рубашку.

– С вашего позволения, эту вещь самое время постирать.

– А в чём же мне ходить?

((Сменное бельё лежало в саквояже: Макс позаботился – но сам Эжен об этом забыл.))

Слуга чуть на выронил кувшин ему на голову, но, профессионал, быстро взял себя в руки:

– Позволю себе предложить вам мою свежую сорочку – у меня всегда с собой две запасных, – прибавил с лёгкой укоризной.

Эжен закутался в мягкий, тёплый ситец и почувствовал себя совершенно счастливым.

– Что вам будет угодно для восстановления сил?

– С чего вы взяли, что я обессилел? Ну, дайте глотнуть какого-нибудь отвара.

– Госпожа де Босеан не покупает кофею и чай пьёт только зелёный.

– Хоть оранжевый.

Вбежали дети:

– Эжен, пойдём играть на улицу!

Снег был чистый и влажный, а воздух по-весеннему тёплый, солнце играло облаками, как люди – снегом.

Служанка шнуровала корсет, а Клара смотрела сквозь занавеску, как не её дворе воздвигаются столбы из снежных шаров, потом какая-то арка над дорогой, которая рушится, смеша двух малышей и их опекуна (а ведь они могли и ушибиться), потом реставрируется, далее в конце дорожки начинает расти круглая башенка… Возвращаясь от своих трудов, строители сворачивают к ясеню, и таинственный родственник по очереди поднимает детей, чтоб те могли получше рассмотреть снегирей…

– Готово?

– Уж давно, сударыня.

Часы пробили одиннадцать. Жак одёрнул на себе ливрею и вытянулся у подножья лестницы: хозяйка вышла из своих покоев. Она надела бархатное платье баклажанного тона, скромно отделанное белым кружевом, из украшений выбрала фероньер с чёрной жемчужиной и под стать ему серьги. Эжен невольно вспомнил тамплиерское знамя, тем более, что Клара была черноглазой и чернобровой блондинкой. Над его летаргичным сердцем словно громко хлопнули в ладоши. Пока дама с царственной неспешностью спускалась при почтительном сопровождении камеристки – той бы шлейф нести – он признавал в госпоже де Босеан единственную, в кого он однажды влюбился, как все, легко, без мистики: во дни их первого знакомства его ещё ни озарял свет богооткровения, ни душила великая тьма…

– Барон де Растиньяк! – звучно объявил Жак, будто снимая с Эжена шапку-невидимку: до этого объявления Клара смотрела то мимо, то сквозь гостя.

– Ах! Вас и не узнать, – поцелуй руки; дети, непредставленные, а стало быть, незримые, поклонились без особого старания, как умели, – Вы очень возмужали. (– Эжен застенчиво шевельнул бровями – ) А этот шрам – … я слышала, подобными украшают себя радикальные байронисты…Что привело вас в этот затерянный уголок?

– Сударыня, позвольте познакомить вас с моими друзьями, виконтом и виконтессой де Трай: это – Жорж, это – Полина.

Клара помрачнела, даже заказалось смуглой:

– Сударь! Вам следует немедля объясниться! Вы вторглись в мой дом без приглашения – так за каким оправданием!?

– Хорошо. Давайте только отпустим ребят отдохнуть и перекусить: они устали. Жак…

– Жак! Отведите детей… Позаботьтесь о них. Итак, – Клара полулегла в кресло, – Я вас слушаю.

Эжен дождался закрытия двери и присел на ближайший стул.

– Сударыня…

– Вы хоть понимаете, – нарочно перебила его опытная женщина, – что ваш визит меня компрометирует? Теперь все будут думать, что принимаю у себя мужчин!.. Вы спрашивали в городе, где я живу?

– Спросил у кого-то, но назвался вашим кузеном…

– Все любовники представляются кузенами!.. – Она вскочила и тут же вновь упала на свой трон, щёлкая веером.

– И все они ездят к своим дамам в обществе маленьких детей?

– А эти дети! – как вы их назвали? Кто их родители?

– Максим де Трай и Анастази де Ресто.

– Так они незаконнорожденные!?…

– Незаконно – убийство, а рождение – дело праведное…

– Пусть. Что вам угодно от меня?

– Ваша догадка абсолютно верна.

– Чтоб они – остались здесь!? Вы представляете, какие толки это вызовет!?

– Разве что глупые…

– Я понимаю, какое несчастье иметь подобных родителей, но разве трудно устроить их в какой-то пансион? Так ведь делается обычно…