Текст книги "Происхождение боли (СИ)"

Автор книги: Ольга Февралева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 38 страниц)

– Позвольте мне побыть одной. Не провожайте, – он не успел приподняться, как она, глухо шумя одеждой, вышла.

Глава LХXIII. Скитания Эжена

«Вот балбес! – честил себя Эжен. Он снова не знал адреса, к тому же не имел при себе ни гроша на транспорт, ни пальто, и вернуться в запертую максову квартиру не представлял возможности. Сублимируя злость в чистую энергию, он бежал со всех ног – обратно в Сент-Оноре, к своему новому настоящему светскому другу. Усталости он не чувствовал, но где-то на полпути в нём шевельнулось благоразумие, и он заскочил остыть в магазин тканей.

– Где хозяин!? Мне нужен хозяин! – закричал ещё с крыльца, кометой прочертив фойе, чуть не повис на шее негоцианта Камюзо, – Дорогой господин, мне нужно очень много самой прочной ткани, такой, из которой делают паруса больших кораблей!

– Извините, сударь, я торгую шёлком, бархатом…

– Но вы должны знать, где достать любую материю.

– Нда, поискать я могу… Сколько вам нужно?

– Хотя бы тысячу квадратных метров.

– Не секрет, что вы собираетесь шить?

– Саван нищете и горю Парижа.

– Хм, – забеспокоился купец, – Как вы намерены расплатиться?

– Как угодно, только не деньгами.

– Да кто вы такой?

– Я брат моей сестры,… Корали, актрисы из «Жимназа».

Камюзо побледнел, обвис щеками, вгляделся в лицо незнакомца и увидел всё, что хотел.

– Я не обещаю добыть всю тысячу, – заговорил обрывисто, присапывая, – не гарантирую доброкачественности товара, но если очень надо…

– Вопрос жизни и смерти множества людей!

– Приходите через неделю-другую.

Эжен низко поклонился и помчался дальше.

Ему не пришлось долго стучаться в особняк де Марсе. Анри вышел в узорном кашемировом халате.

– Туча извинений, милый граф! Не найдётся ли у вас ещё одного плаща, шарфа, каких-нибудь ботинок ((на ногах у Эжена были домашние шерстяные туфли)), и не поведаете ли вы мне, где живёт генерал де Монриво?

– Нет ничего проще, – Анри дал знак слуге, – одевайтесь и отправляйтесь на самый стык Риволи и Маре, откуда ещё виден угол Лувра. Пятиэтажный дом, второй этаж, балконы с барельефами спящих под крестами гаргулий.

Проводив Эжена, он устало сказал камердинеру:

– Заприте. Больше никого не принимать. Мне нездоровится…

Эжен нашёл в кармане нового одеяния несколько луидоров, и, хотя считал расстояние ничтожным, побаловал себя фиакром. Указанный дом встретил его распахнутыми дверями.

– Господин Шарль? – радушнейше уточнил лакей.

– Он самый, – машинально ответил Эжен, скидывая обнову ему на руки.

– Господин Феликс ещё на службе; к полудню будет: он всегда обедает дома.

Однако, шутник этот де Марсе!..

– Ваш багаж уже прибыл, – докладывал новый слуга, – но апартаменты пока не готовы. Не угодно ли будет пройти в кабинет. Через минуту туда подадут кофе и – что-нибудь ещё?

– Нет, больше ничего. Спасибо.

«Поздравляю, самозванец! это тебе от Корали – царство ей небесное! Однако что и дёргаться? давно нужно было сюда, а с Монриво Макс разберётся сам… Кто бы ни был этот Шарль, у него плохая репутация, так что пусть; жаль, что багаж…» – играла мысль Эжена.

Сперва он попал в гостиную, затянутую сатином цвета огуречной мякоти, равномерно утыканным золотыми геральдическими лилиями. В куцых жардиньерках у дверей кустились тропические сорняки. Все стенные проёмы были замаскированы парчовыми ламбрекенами. Общая с кабинетом стена наполовину являлась камином, разглядывая которой Эжен даже присел на неизбежную полосатую кушетку, необычную только своими бараньими ножками. Собственно камина он увидеть не мог из-за экрана; экраном он и залюбовался. На щите был изображён поднявший хвост павлин с газельими очами и весь рыжий, хотя и с синими глазоподобными пятнами на перьях, превращающихся в огненную надпись ФЕНИКС. Эжен кивнул, улыбнулся удачному созвучию феникс-Феликс, а, глянув выше, нахмурился. Прямо над каминной топкой висел портрет немолодой дамы в тёмно-зелёном платье и чёрной шали. Ничего отталкивающего в ней не было, но своим верховенством она как будто уничижала эту красивую птицу, хозяйского тотема.

Прошёл в кабинет, тонами отделки сразу напомнивший ему его собственную спальню с той поправкой, что здесь всё искрило роскошью и дороговизной, особенно шкаф на всю стенку, по карнизу которого тянулось инкрустированная эпиграмма на чём-то вроде латыни:

СЕКРЕТАРЮ КОРОЛЯ И КОРОЛЮ СЕКРЕТАРЕЙ.

Наверняка подарок де Марсе. Как и экран с фениксом. Его стиль.

Эжен повернулся направо, в сторону камина и пошатнулся от ужаса – он увидел, как огромный бурый орёл тащит младенца. Тот плачет, лицо до зловещего перекошено, ручки неестественно растопырены, ладошка бессильно упёрлась в орлиную грудь, из кулачка, окоченевшего, свисает гроздь кроваво-красных ягод; рубашечка позорно задралась; как оборванная пуповина, болтается кисточка пояса; между поджатых толстых ножек в долгую темноту спадает стыдная струйка.

В два тигриных прыжка Эжен схватил с рабочего стола костяной нож для книг и вонзил его прямо в глаз хищнику, другой рукой уже подхватывая ребёнка, тотчас прижимая его второй, равно опытный убийца и спасатель. Пойдём отсюда, детка! несёт этого грузного, откормленного карапуза в гостиную, но натыкается на женщину в чёрно-зелёном, а она говорит: «из-за тебя я испытала столько жгучей скорби, что вторично мне не снести её!». Младенец изворачивается на руках, обхватывает Эжена за шею и, размахнув головой, впивается зубами ему в щёку.

– Тише, что вы! – слышится голос сверху. Тело становится как будто невесомым, только сердце грохочет, как гонг. К лицу прилепляется что-то прохладное и мокрое.

С возвращением в реальность, глюкоброд!

Два человека помогли Эжену сесть на стул.

– Вы свободны, – отослал слугу Ванденес, – Здравствуйте, пожалуйста, господин де Растиньяк, – внушительно сказал гостю.

– Здравствуйте и вы. Простите,… – покосился на источник своего кошмара – из головы орла торчала костяная рукоятка, ребёнок по-прежнему корчился в его когтях, – Какая гнусная картина!

– Это копия с рембрандтова «Похищения Ганимеда», и довольно хорошая. Была… Что с вами? Вы впервые видите, как плачут дети?

– Нет, я видел, но их можно было утешить, а этого – нельзя…

– Давайте уйдём отсюда, раз вы так впечатлительны, – у Феликса самого подрагивал голос.

Только бы не в зелёную комнату! Ну, конечно – именно туда.

– Ваша матушка? – кивнул Эжен на портрет.

– Угадали. Хотя, кажется, между нами нет внешнего сходства.

– Вы похожи… на сына такой женщины.

Феликс вздохнул с вошедшим в привычку смирением.

– Знаете что, я как раз сбежал со службы пообедать. Присоединитесь?

Столовая располагалась позади кабинета. Проходя, Феликс прихватил из своего драгоценного шкафа с гранёными стёклами какую-то папку.

Новая комната оказалась очень узкой, словно стандартную нарочно перегородили поперёк. Оформлена она была в позднее-античном, изрядно утрированном стиле: на потолке геометрическая лепнина, на чёрном полу – большой мозаичный осьминог, похожий на какую-то сумасшедшую орхидею, в окружении маленьких морских звёзд. На стенах цвета просохшей глины с мелом красовались изображения флейтисток и арфисток. Их одежды раздувал ветер, а пряди волос спокойно свисали на плечи.

Накрытый стол венчала фарфоровая супница. Из неё по тарелкам разлили жидкий бульон с плавающим букетиками цветной капусты, морковными монетками и аккуратными кубиками картофеля ((Эжен вообразил медяки, пуговицы и игральные кости)). Феликс накрылся салфеткой, застыл на минуту с молитвенно сложенными руками, потом бесшумно зачерпнул ложкой суп, причём от себя, таким отстраняющим движением.

Эжену стало стыдно за горе-едока перед этим предпасхальным, но всё же любовно приготовленным блюдом, и он стал есть с аппетитом, сначала с наигранным, потом действительно вошёл во вкус.

– Итак, – начал Феликс после седьмого глотка, – мы остановились на том, что возлюбленная графа де Марсе трагически погибла. Поскольку её социальный статус точнее всего означало слово рабыня, у Анри вскоре проявилась странная навязчивая идея – человек как товар и собственность. Он стал покупать девочек в бедных предместьях. Причём они сами его почти не интересовали, ему важен был сам акт приобретения и первое чувство обладания. На утро он видел, что девушка, ночью показавшаяся похожей на его… Пакиту, не имеет с ней ничего общего, и он, забыв о её существовании, ехал за новой. Когда в его доме этих бедняжек накопилось двадцать с лишним душ, Анри со смехом выстроил их передо мной, рассказал о своём хобби и предложил устроить их дальнейшую судьбу, в противном случае он устроит большой аукцион для всех парижских развратников. Я тут же отчитал его со всей суровостью, на какую способен, пригрозил, что если подобные непотребства не прекратятся, я порываю с ним все отношения, и забрал девушек, наняв для них семь карет…

– Представляю этот кортеж!

– Да ничего особенного, череда обычных уличных экипажей! Едва я почил от хлопот по пристройке беспризорниц: кого в монастырь, кого к швее, кого в горничные, кого в театр… – как обнаружил в доме моего друга ещё с дюжину нимфочек, и всё закрутилось по новой. После третьего круга я решился на крайнюю меру – отправился с жалобой к лорду Дедли, которого Анри считает своим настоящим отцом. «Что вы предлагаете мне с ним сделать? – весело спросил тот, – Мы за всю жизнь с ним не перекинулись десятком слов… Но не вешайте нос, я что-нибудь придумаю». (– подали жаркое, которое сотрапезники не удостоили и взглядом – ) Когда я, как он и просил, пришёл к нему на следующий день, он дал мне документ, составленный по образцу купчих, какие оформляют плантаторы в Америке – якобы он продаёт мне в рабство своего сына, графа Анри де Марсе. Вот, пожалуйста, – Феликс выложил из папки вышеназванную бумагу.

– Пххх!..

– Мне ничего не оставалось, как предъявить её моему несчастному другу…

– Ко мне бы кто с такой сунулся – эх я его бы и послал!

– Я именно такой реакции и ждал, ну, в лучшем случае, осмеяния, но Анри вдруг так серьёзно ко всему отнёсся, так охотно принял свою роль… Я раскаялся, сказал забудь!, но к концу дня он принёс мне доверенность на пользования всем свои имуществом (– новый документ лег перед взором гостя – ) и объявил, что всё справедливо, он не достоин свободы и отныне беспрекословно повинуется мне… Вот уже больше года мы играем в эту игру… Я… люблю Анри и стараюсь употребить свою власть исключительно во благо ему…

– Простите, ну, это-то вы мне зачем рассказываете?

– Чтоб вы знали: этот человек себе не принадлежит и за себя не отвечает. Если вы имеете или у вас когда-либо появятся к нему претензии – к вашим услугам – я, – провозгласил Феликс и с долгожданным аппетитом притянул к себе вазу компота из очищенных груш.

– Это и есть то главное, чего вы недоговорили у Нусингенов?

– Не совсем, – рабовладелец задумчиво ковырнул фруктину, – … Наивно было полагать, что Анри, этот гордец, лукавец и строптивец, действительно вручит мне руководство над собой. Его образ жизни, в сущности, остался прежним. Девушек стало меньше – это радует, и, рассовывая их по вакантным щёлкам Парижа, я пользуюсь не своим кошельком, но… Господин де Растиньяк, я не хотел испытывать ваших нравственных качеств и сил – вы сами раскрыли мне такие стороны вашей души, которые меня, признаюсь, удивили: когда вы рассуждали о свете и женщинах, смерти и Боге, и сегодня – о неутешном ребёнке… И хотя с первого взгляда вас трудно заподозрить в благочестии и целомудрии… Ну, пойдёмте.

Миновали узкий коридорчик мимо ванной и оказались в этаком розовом дротуаре с шестью аккуратными кроватками. На второй слева сидели рядком три отроковицы.

– Полюбуйтесь, – пригласил Феликс, – этих я привёз буквально час назад. Мадемуазели, назовите нам ваши имена.

– Мишельма. / Фрюктидора. / Велиалит.

– Чудовищно! Наверняка все некрещёные! Эжен, сегодня приезжает мой старший брат. Что? как я ему объясню всё это?

– Так он вам брат или ревизор из полиции нравов?

– Он – мамин любимец, и несомненно всё доложит ей!

– Но правда же за вами. Вы занимаетесь богоугодным делом…

– Они не поверят!.. Выручайте! Любое предложение! У меня уже голова не работает…

– Давайте отошлём их к моим родичам в Ангулем. Красавицы, такое дело – если вы отправитесь жить и работать в одну приличную семью на юг, прослужите там верой и правдой год, и на вас не будет жалоб, то каждая из вас получит тысячу франков вознаграждения. Идёт?

– А если всё-таки будут жалобы? – спросила Велиалит ((это она вчера приносила шампанского к бассейну, она узнала Эжена и ехидно улыбалась)).

– Тогда – только пятьсот. А мы тем временем выправим вам паспорта.

– С такими именами!? – негодовал Феликс.

– Имена подправим: ты, милая, будешь просто Мишель, ты, стройняшка, – Флора; ты, умница – Виолетта…

– Мне нравится моё теперешнее имя.

– Это всё равно, как если бы меня звали Вельзевулом!!! – совсем взорвался благодетель.

– Хочешь, чтоб из-за дурости твоей родительницы на тебя показывали пальцем? Изволь, а документы у тебя будут всё-таки человеческие, – нарезал спорщице Эжен.

– Значит, решено. Если, мадемуазели, у вас есть какие-то вещи, собирайтесь. А нам с вами, барон, нужно теперь составить рекомендательно-объяснительне письмо вашим родным.

Пошли обратно в кабинет.

– Только, – говорил Феликс, – будет ли нравственность девушек в полной безопасности? В вашей семье есть ещё мужчины?

– Два младших братишки, но они совсем салаги! – старшему едва ли стукнуло двенадцать.

– А отец ваш, простите, жив?

– Жив. (– Эжен сам удивился, с каким тёмным холодом он это молвил – ) Но он, наоборот, уже почти старик, к тому же мать и тётка всегда держали его по каблуком.

– Какое место вы прочите моим найдёнышам в вашей семье?

– Служанок, помощниц при старших дамах и двух моих сёстрах на выдании.

– Ну, хорошо. Вот, пожалуйста, перо, бумага. Пишите.

– … Вы простите ради Бога, но… я не могу. Напишите сами, а я внизу заверю…

Вот ещё причуды! Но времени на пререкания нет. Феликс процедил лишь: «А вы сложный человек», садясь за стол и макая перо. Эжен отошёл к межоконному простенку, с которого большими чёрными очками смотрела карта звёздного неба.

– Я взялся бы как-нибудь написать вместо вас вашей матушке.

– О чём?

– О том, например, что вы – взрослый, сидящий на одном из влиятельнейших мест с более чем приличным доходом и не нуждающийся в няньках-надзирателях.

– … Что-то подобное вы некогда отправили своей? – Феликс спрашивал быстро, не отрывая руки от листа.

– Скорей я сам получил от них что-то подобное. Только в другой модальности.

– … Хотите, я поспрашиваю насчёт места для вас?

– Спасибо. Не сейчас.

Секретарь остановился, удивлённо поднял голову: такие слова и, главное, интонации он нередко слышал от своего высочайшего патрона…

– … Готово. Заверяйте… Кстати, кровати из девичьей – вам не надо?

– Надо… О! а не подскажете, где живёт господин де Монриво?

– Зачем он вам?

– Как же, он мне с бала должен тысячу.

Обменялись адресами: Феликс дал генералов, Эжен – Дома Воке, на чём распрощались.

В прихожей уже знакомый слуга подал Эжену плащ.

– Ну, что, любезный, подставить вам левую щёку?

– Увольте, сударь.

– Уволю вас не я…

– Эй! – ворвался в их диалог меднозвонкий голос, и тут же подлетел и его владелец, цветущий мужчина, в котором по всем приметам: по костюму, по не по годам здоровому цвету лица, по размашистым и неуклюжим движениям – должно было признать провинциала.

– Вы, верно, граф де Марсе? – грозно прорычал он Эжену.

– Он самый. С кем имею честь?

– Никакой чести вы не имеете! Вы – позор всего дворянства! Зарубите на носу – если ещё раз я увижу вас в этом доме, то на месте пошинкую, как кочан капусты!

В ответ на эту восхитительно искреннюю брань Эжен засмеялся, словно самой удачной шутке лучшего друга, безудержно, светло, благодарно, подавшись вперёд, чуть не повисая на шее у грубияна. Тот осткочил с котовьим шипеньем и побежал прочь. Вот это и был Шарль.

Глава LХXIX. О том, что имеет значение

Плохой любовник, Арман оставался хорошим товарищем. Он с порога успокоил Макса, в прихожей рассказал всё, что могло его интересовать о вчерашнем вечере. Каяться в своём мстительном поползновении не стал, однако…

Анастази недавно легла отдохнуть, что позволило маркизу затащить гостя в злосчастную серую комнату для серьёзного разговора о любви.

– Я предлагал ей убить меня в случае моей неверности, а для её алиби я сразу написал бы записку о том, что кончаю с собой!

– Что за бред! Как вы могли допустить, что Антуанетта де Ланже вдруг превратится в Клитемнестру!? Для огромного большинства женщина ваш посул – просто издёвка, оскорбление не меньшее, чем сама измена… А вот мужчину это впечатлило бы.

– Оставьте, честное слово!.. Что же мне было делать!?… Как вы, к примеру, добились графини де Ресто?… Или она первая вас полюбила?

– Нет, конечно. Но её отзывчивость – божий дар. Человек такого не пробудит,… и не достоин такого человек.

– Ну, скажите всё же, как вы вели себя с ней?

– Я с ней… не вёл посторонних разговоров. В смысле: я оставлял их на потом.

– Вы внушаете мне, что я делал всё неправильно, но разве она поступала со мной не бесчеловечно? Ведь она сама завлекла меня в свой дом, обласкала, потом льстила, приглашала среди ночи, наряжалась, вздыхала – ради чего всё это – с просто другом!? Тщеславие, эгоизм, забавы от светской скуки! Или – нет? Вы можете найти оправдание?…

– Тому, чему его не мог найти (да и не искал) маркиз де Ронкероль? Без труда. У неё были мигрени? Они – верные спутницы истерии – знаете, что это? Невно-психическое расстройство на почве полового неблагополучия… Брак с нелюбимым человеком, физическая близость с ним обыкновенно оставляют вчерашнюю девушку в пожизненном шоке, в отвращении от одной мысли о плотском. Особенно такую отборную аристократку, какой была ваша дама. Конечно, с любовником обычно не повтряется страстотерпие первой ночи, но это надо объяснять, а вы – вы требовали…

– Я молил!!!

– Там, где должны были предлагать; хотя бы на словах представить всё так, будто не она заплатит вам своим телом за приятные беседы, а вы ей.

– Но это противно природе!

– Что неестественно, то культурно. Слышали историю Феликса де Ванденеса? Он тоже влюбился в замужнюю и набожную особу, она ответила ему взаимностью, но объявила, что не посягнёт на свои священные узы, не нарушит супружеского долга и так далее, а он смиренно поддрежал её в этом подвижничестве. Говорят, до сих пор получает и благоговейно хранит, перечитывая, её письма…

– Разве не жалкий слюнтяй!?

– Сострадание вызывает его избранница, но сам он поступил вполне достойно, – едкие корпускулы, изливаемые серыми стенами, проникали в максов мозг, наполняли его доносщическим шёпотом, – Во всяком случае ему хватило ума снять с себя ответственность. Вам – нет. Хотя вы пытались, например, когда спрашивали у жены разрешения на убийство мужа… Вы отвергли роли платонического трубадура и бескорыстного жиголо. Роль судьи вам показалась подходящей. Тело – в любви и в ненависти – представлялось вам только залогом, знаком, нет! пустой доской для вашего знака. Вы сказали: «Боль не имеет значения»…

Тут Арман взревел, дёрнулся в своём кресле, не понимая сразу, что с ним, но глянул на руку, откуда по всем жилам разбегался жгучий ток, и увидел своими же пальцами вдавленную в кожу сигару; приложив все силы, оторвал её, уже потухшую.

– Ну, каково? – Макс подождал немного, полакомился цепенящим страданием собеседника, его отчаянным трепетом раскаяния и угасил его боль наложением клеймёной ладони, – Нет, на чаше Страшного Суда это имеет гораздо больший вес, чем так называемые душевные терзания.

– Как… это произошло? – задыхался Арман, – Вы – кто вообще такой!?

– Прашу пращеньй, хазяйн, – вмешался, заглянув, Сахар, – Там вас спрашивайт гаспадин Растьньяк.

Только что льдокаменный, неколебимый, как альпийская вершина, Макс упал в спинку кресла со звуком, похожим на подавленный чих… Если бы не это странное поведение гостя, генерал вряд ли сказал бы: «Ну, проси».

Эжен прицокал элегантными сапожкам, картинно скрестил ноги под аркой дверного проёма, задорно улыбнулся:

– Здравствуйте, господа! Маркиз, я…

– Знаю-знаю. Граф, мы вас оставим на десять минут: пустые денежные дела. Извините.

– Дорогой барон, – заговорил Арман в кладовой, машинально доставая и отсчитывая золото, – вы не откажетесь принять участие в судьбе несчастной, беззащитной женщины?

– Они все таковы. О ком речь?

– О графине де Ресто. Вы не можете не помнить её, родную сестру госпожи де Нусинген. Волею случая она оказалась здесь, в моём доме, а граф де Трай преследует её; он пришёл за ней, он уведёт её, но не столько силой настоящего чувства, сколько с помощью какого-то колдовства.

– Что требуется от меня?

– Проследите за ними, постарайтесь войти в их жизнь, завоюйте их доверие, и, если вам покажется, что графиня страдает, сообщите мне и помогите избавить её от мерзавца.

– Не вопрос.

– А если вы готовы и на большее, то… прямо сейчас заберите её с собой, спрячьте. Он ведь не знает, где вы живёте?

– Никто не знает, где я живу. Но вы уверены, что она пойдёт со мной?

– Нет, конечно, но попробуйте её уговорить.

– Почему вы не оставите её у себя?

– Я бы рад, но… этот человек меня одолеет. Не удивительно: жизнь так истрепала меня… Ваш же дух не надломлен, силы не измерены. Об одном прошу – остерегайтесь, не вступайте с де Траем в открытую борьбу. Он – сущий монстр!

– Догадываюсь.

– Если вам нужны ещё деньги…

– Что вы, спасибо.

– Мой экипаж к вашим услугам.

– Поймаем фиакр – так легче будет затеряться.

Маркиз подвёл Эжена к дверям, за которыми скрывалась беглянка, пожелал удачи, дал в провожатые до чёрной лестницы бывшего фуражира Санглотье, сам вернулся к Максу, которого удерживал ещё четверть часа подозрительно бессвязными вопросами, наконец они отправились за Анастази, но в её комнате нашли лишь сброшенные в кучу занавески. Арман крайне ненатурально растерялся и посочувствовал. Макс так же притворно взбесился.

– Когда я их найду, учтите: кровь этого мальчишки – на ваших руках! – проскрежетал он вместо прощания. Вслед ему незадачливый рыцарь смотрел, держась смятенно за виски.

Сквозь кутерьму густого снегопада Макс увидел ждущий фиакр, дверца которого открылась при его приближении. Он сел и оказался рядом с тихой, вжавшейся в угол Нази и напротив Эжена, вальяжно разостлавшего по сиденью новейший плащ де Марсе. Эжен постучал по стенке и карета неторопко тронулась.

Макс Итак, ты выломал дверь…

Эжен Не, я выпрыгнул из окна.

Анастази … Он не виноват в своей жестокости. Наши книги так воспитывают нас… Все любят Рабле, смеются над его романами, дают их читать детям, а ведь это самая изуверская книга на свете. Помните, как монах убивал врагов, напавших на виноградник?

Кто пытался укрыться среди густолиственных лоз, тому он, как собаке, перебивал спиной хребет и переламывал крестец. Кто пытался спастись бегством, тому он ударом по ламбдовидному шву рассекал на куски черепную коробку. Смельчаку, который решался с ним переведаться, он охотно показывал силу мышц своих, а именно пробивал ему средогрудную перегордку и сердце. Кого ему не удавалось поддеть под ребро, тому он выворачивал желудок. Иных он со всего размаху бил по пупку, и у них вываливались кишки. Иным протыкал мошонку и задний проход…

Макс Одни умирали, говоря, другие, умирая, говорили. Декартовы автоматы. Боль не имеет значения… Тысяча и двадцать лет Содома!

Эжен Судя по тактике боя, этот монах был карликом… А ваш хвалёный свет – просто свалка разбитых сердец.

Макс Да. Потому тебе там и самое место.

Анастази Дельфина ужасно боится монахов.

Макс Одного она всё-таки терпит…