Текст книги " Камень третий. Дымчатый обсидиан "

Автор книги: Ольга Макарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 43 страниц)

Глава пятьдесят седьмая. Ждать

Кан приехал сюда диковинным всадником, возвышавшимся над всеми, будь то могучие файзулы или простые северяне… Однако потеря чарги и пешая прогулка по хлюпающей утренней слякоти напрочь лишилиУченика миродержцев былого величия: теперь он был по колено забрызган грязью и, понуро опустив голову, принимал как неизбежное зло слепой дождь, взявшийся щедро поливать окрестности Академии.

Такого упадка сил Кангасск за собой не помнил давно. Впрочем, таким злым и безрассудным он вообще себя не помнил… Оно быстро схлынуло, это безумие: серебряная паутина вспыхнула тогда необычайно ярко, взор гадальщика побежал по вьющейся нити Эанны и – канул во тьму. Словно кто-то огрел палкой зарвавшегося владельца Триады, молодого и наглого. Царившее в душе недоброе, болезненное торжество от этого «удара» враз обернулось острым чувством одиночества, и сердце тронуло мертвенным холодком, словно у человека, споткнувшегося на краю пропасти.

Кангасск благоразумно не стал делать попыток собрать Триаду снова. Во-первых, он, пусть запоздало, но осознал, что вообще зря пытается подчинять мимолетной прихоти то, чего не понимает, а во-вторых, тех нескольких картин, что открылись взору, Ученику оказалось достаточно для того, чтобы сориентироваться: он мельком видел таверну в окружении файзульских шатров и знакомый караван, остановившийся у нее.

Так что оставалось лишь направиться по дороге к Столице и надеяться, что путь не будет слишком долгим: у Кангасска даже воды с собой не было, не говоря уже о еде и вещах – все осталось в дорожной сумке, притороченной к седлу на спине беглой чарги.

Несмотря на неудачу с Паутиной, судьба, казалось, благоволила Ученику: дождь вскоре кончился, под ноги вместо хлюпающей при каждом шаге раскисшей земли легла добротная каменная дорога, а где-то через пару часов пешего хода Кан увидел вдали дымок, поднимающийся из труб таверны в бледное весеннее небо. На ум сразу пришли жаркий камин в общем зале и кухонное пекло, дразнящее ароматами специй, пекущегося на углях мяса, шкворчащей на сковороде рыбы…

…Кангасск вспомнил, что денег у него тоже с собой нет, и невесело посмеялся над собственным бестолковым положением. Все это можно было, не мудрствуя, обозвать одним словом: бродяга. Пустой желудок, пустой кошелек; все богатство: броня, сабля, фляжка с аноком меллеосом да два харуспекса на шее. А мир… смешно сказать, он такой большой, когда идешь пешком…

Таверна «Шлычий глаз» стояла к дороге боком. Добротное довоенное здание, отреставрированное, видимо, не так давно. Примечательно, что его окружала без малого сотня пестрых файзульских шатров. Зная, что Академия Гердона во множестве нанимает работников из числа живущих рядом с ее стенами файзулов, можно было предположить, что, во-первых, в «Шлычьем глазе» следует ожидать столь любимого Гравианной (и, как ни странно, Кангасском) наваристого чая и прочих прелестей файзульской кухни, а во-вторых, – что часть шатров хозяин таверны просто сдает, как дешевые комнаты.

Остановившись у дверей, Кан задумался, стоит ли вообще заходить. Почему-то не хотелось. Не радовал Ученика этот «Шлычий глаз». Даже будь у Дэлэмэра с собой пара золотых на шикарный обед, он бы сильно подумал, стоит ли переступать порог этой гостеприимной таверны. Дело было не в ней, нет; дело было в самом Кангасске. Странное, неуместное ощущение, будто он ступил на чужую территорию или явился без приглашения в чье-то жилище, давило, заставляя невольно опускать плечи.

В задумчивости Кан обвел взглядом многочисленные шатры, меж которых играли файзульские ребятишки и неспешно расхаживали взрослые файзулы, облаченные в костюмы и накидки из индижи. Редко кто бросал взгляд в сторону Ученика: без чарги одинокий путник был никому не интересен.

Кан пожал плечами. «Наверное, я устал… – мотнув головой, мысленно сказал он себе, не найдя иного объяснения. – Hе стоило лишний раз трогать Триаду и злиться на все и вся, так никаких нервов не хватит. Шут с ними, с дурными мыслями, надо просто найти Эанну и оставить эту таверну за спиной. Только и всего… И – да… в таверне чаргу точно искать незачем».

Сменившийся ветер принес смолистый аромат зигарелл, всколыхнувший воспоминания о портовых городах, тонущих в их сизом дыму, о безграничном море, о многом, что связано с ним… «Ювель»; Зига, Орион и Мералли; Ффархан…

Зигареллы? Здесь?.. Кангасск озадаченно завертел головой.

– Эй, Дэлэмэр! – окликнули его.

Это был Аррин, тот самый маг, что не так давно делился с Каном красной сальвией. Он стоял на балкончике второго этажа, облокотившись о перила, и с довольным видом раскуривал длинную зигареллу.

– Привет, Аррин! – отозвался Кангасск. В голосе невольно прозвучала радость: что ни говори, а увидеть знакомое лицо в данной ситуации оказалось не просто приятно: это было настоящим лучом света среди всего происходящего.

– Я тут зигарелл прикупил у одного приезжего, – добродушно улыбнувшись в ответ, похвастался наемник. – Хочешь, угощу? У меня их целый пучок.

– Спасибо, не курю, – Кангасск пожал плечами, а потом добавил отрешенно-задумчиво: – …никогда не курил… Скажи, Арр, ты чаргу не видел мою?

– Чаргу? – Аррин пыхнул дымом и удивленно уставился на Кана. – Видел, конечно. Недавно совсем. За таверной сидит до сих пор, поди. Мне и в голову не приходило, что ты ее потерял.

– Спасибо…

– А что…

– Спасибо-спасибо!.. как-нибудь потом объясню…

Развернувшись, Ученик быстрым шагом направился в обход таверны. Уверенность в том, что чаргу кто-то сманил, крепла в его душе с каждой секундой. Разговором все обойдется или же выльется в спор на мечах, Кангасску было уже все равно: в любом случае отступать он был не намерен.

Завернув за угол, он действительно увидел свою Эанну, но… просто замер на месте, удивленный до глубины души…

Рядом с чаргой стояла девочка лет пяти, худенькая и молчаливая. Кажется, она зябла на ветру в своей легкой одежде, или же просто побаивалась большого рыжего чудища. Эанна же не замолкала ни на секунду: восторженные мурлыканья и скулеж говорили яснее любых слов, обозначающих счастье… Вот она припала на передние лапы, жалобно глядя на человечка снизу вверх, вот осторожно ткнулась носом в меховую шубку девочки.

Наконец, поддавшись на «уговоры», девочка протянула тонкую ручку и робко тронула усатую щеку чарги.

В тот же момент Эа увидела Кангасска и, виновато заурчав, отступила на шаг. Обернулась и девочка… Дитя двух народов, она унаследовала правильные северянские черты лица и файзульский разрез глаз. Раскосые, темные, эти глаза могли смотреть и на степное солнце, не моргая.

Девочка подняла взгляд на незнакомца. Несколько мгновений она просто смотрела на странного воина. Белоснежная седина; старый шрам, тонкой полосой рассекший бровь; удивительная чешуйчатая броня, видневшаяся из-под плаща; сабля; фляжка с аноком меллеосом… этот человек не был похож ни на кого, виденного ею раньше. Он был удивительный. Он был яркий. Но удивление быстро сменилось страхом: должно быть, вся злость, приготовленная Каном для неизвестного «похитителя», исказила его лицо; быть может нет… в любом случае, ребенок почувствует то, чего не заметит взрослый.

В конце концов девочка сорвалась с места, точно отпущенная пружинка, и побежала прочь так быстро, как только могла. Она быстро скрылась из виду, затерявшись среди шатров и редких северянских построек.

– Стой, Эа, – холодно приказал Кан, когда чарга собралась последовать за ней.

Эанна, в свою очередь, взглянула на Кангасска с таким укором, что того тут же больно цапнула за душу совесть. Укус вышел чувствительным, заставил опомниться. Кан пытался даже сказать что-то мягкое, утешительное… невнятно вышло.

Презрительно фыркнув, чарга отвернулась от хозяина и неспешно зашагала прочь.

Ученик молча смотрел, как она уходит. Одно за другим, мимо проносились воспоминания… как встретил Эанну, когда лежала она раненая, обессилевшая, похожая на рыжий холмик… как пытался найти с нею общий язык… как ругал ее порой за скверный характер… как она играла с Милией и маленьким Лайнувером… И чувство потери, которое Дэлэмэр не вполне осознал поначалу, росло, наливаясь кипятком и горечью.

Нет, он не мог просто развернуться и уйти сейчас. И когда покачивающийся кончик хвоста Эанны исчез за поворотом тропинки, огибающей лысый холм с лепящимися к нему шатрами, что-то словно подтолкнуло Ученика в спину: он сделал шаг, другой, а потом пустился бегом.

Изумрудный Ффархан, материк, обласканный ффаром. Чужой океан шумит у его берегов. Ничей. Свободный океан, где даже великий Зига – всего лишь гость.

– Где твое королевство, король? – женщина-дракон смотрит с искренним сочувствием на того, кого Омнис знал как Зигу-Зигу, в чьей душе прекрасно уживаются поэт и разбойник. О, она имеет право смотреть так, с вершины двух тысяч лет, прожитых ею.

Зига задумчиво опускает взгляд: вопрос смутил его. И дело даже не в бесконечных иносказаниях, что на каждом шагу использует Старейшая; дело в самом вопросе: он был задан, чтобы задеть одну из струн души, и задел. Однако, вскинув голову, бывалый мореход отвечает так, как привык считать:

– Я правлю морями, что омывают берега, где живут люди. Там я король.

– Моря, корабли… Это твое королевство? – безмятежно произносит Старейшая.

– Да, – твердо говорит пират, уверенный в своем праве утверждать так, ибо достиг всего сам.

– Почему же ты оставил его? – следует вопрос.

В сиянии ффара он отзывается ударом колокола.

– …И где твоя королева? Ты одинок…

Ффар отзывается чистым звоном вновь и поглощает почти все: синеву неба, зелень травы, юный человеческий облик Старейшей из драконов; часть разговора – тоже, оставив лишь несколько туманных фраз.

«Жизнь порой заставляет нас возвращаться туда, откуда мы бежали, о Зига, отмеченный ффаром… И тогда все, чего нет, находится само».

«Но когда ты вновь отправишься к берегам Ффархана, твое королевство будет величайшим из всех. И твоя королева будет сиять ярче всех…»

…Этот покосившийся северянский домик не стал бы непреступной преградой даже для ветра. Да и хозяин его, судя по всему, хрупок и слаб, иначе починил бы кровлю, сменил жалкую дверь…

Но есть то, что скрыто от глаз: этот домишко являлся крепостью, но иного рода…. Ищущий взгляд простого гадальщика проносился мимо, не замечая ничего особенного; взгляд же владельца Триады, способный на большее, – упирался в непроглядную чернильную тьму, крадущую сияние серебряных нитей.

Дело не в самом доме, конечно, а в хозяине. Кто-то очень хотел спрятаться; спрятаться именно от способных видеть чужие судьбы.

«Что ж, выходит, мне сюда,» – Кангасск пожал плечами и, переглянувшись с Эанной, что устроилась у крыльца, поднялся по каменным ступенькам.

Он остановился у двери; провел рукой над вывеской, с которой время и ржавчина вымарали все буквы, и сотворил заклинание ресторации. Забытая надпись вновь заблестела, отражая солнечный свет: «Гадание по руке. 5 монет»…

…Впервые воспоминание этой жизни развернулось в свете ффара; видимо, пытаясь убить бесполезную надежду столько раз, Кангасск однажды в этом преуспел…

Ффар трепал призрачное воспоминание, где мерцающие огни ночного Таммара скрадывали свет звезд; где кроха, похожая на сердитого воробушка, предлагала Кангасску Дэлэмэру, молодому, черноволосому, смуглому от кулдаганского загара, погадать на судьбу. «Пять монет!» – «Дороговато!» – «Тогда не гадай…»

Он смеялся над этой встречей – когда вместе с Владой покидал довоенный Таммар.

Он искал этой встречи, слоняясь по послевоенному миру, дикому и чужому…

…и боялся, когда встреча казалась близка, а потом со смешанным чувством разочарования и облегчения переводил дух, – когда узнавал, что впереди еще долгий путь.

Он задавался вопросом «Зачем?» и не находил ответа.

А потом просто отказался.

И что теперь? После множества пройденных дорог и передуманных мыслей – он готов?..

Кан постучал, и его пригласили войти. «Заходи. Не заперто»… Голос был женский; холодный и незнакомый. Вздохнув, Кангасск принял безрадостное приглашение и шагнул за порог.

Для непривычных глаз дом выглядел темным и мрачным, лишь узкий прямоугольник окна впускал в гадальную крепость немного света: желтое пятно его накрывало стол, на котором хозяйка разложила шитье; нитки, ножницы, подушечка с длинными иглами, хрупкие кусочки портняжного мела, схваченные булавками детали будущей куртки из индижи…

Устав от сумерек и не став дожидаться, пока глаза привыкнут, Ученик отпустил с ладони два белых Лихта. Звезды Флавуса плавно поднялись под потолок, разогнав по углам хмурые тени и открыв взгляду бедное и печальное жилище. Серый каменный пол, голые стены; вместо кровати – несколько ящиков, поставленных рядом и застеленных двумя одеялами… Но у дальней стены притаилось страннейшее из украшений: прозрачная вазочка, доверху наполненная мертвыми стигийскими камнями; да короткий меч в черных лакированных ножнах лежал рядом на убогой фанерной подставке, – меч добротной ковки, с серебряным напылением, стоящий больше, чем дом и все, что есть в его стенах. Осторожный наблюдатель заметил бы, – Кангасск даже внимания не обратил: как только магический свет разогнал сумрак, он встретился взглядом с Занной, и больше ничто не имело для Ученика значения.

Маленькая, болезненно худая; несмотря на молодость, волосы уже тронуты сединой; а в глазах усталости и тоски – бездонное море… такова теперь Занна. И та тихая девочка, что сманила чаргу, похожа на нее!.. Сестра? Или дочь…

Кан так долго шел к этому моменту, то приближая, то отдаляя его… но об одном он никогда не думал: а что потом? Ожидая ответа, в душе разверзала пасть зияющая пустота…

– Кто ты и что тебе нужно? – строго осведомилась Занна, вмиг став похожей на ту кроху, которую помнил Кангасск.

«Сделала вид, что не узнала, – подумал он, чувствуя, как отлегло от сердца, и улыбнулся себе: – Ну что ж, я подыграю».

– Я проходил мимо, – как ни в чем не бывало отозвался Ученик, – увидел вывеску, решил зайти погадать.

– Я давно не гадаю, – с некоторым удивлением произнесла Занна и недоверчиво прищурилась. – И вывеска… ржавчина давно съела все буквы, ты не мог ее прочитать.

– Прочел, как видишь, – Кангасск беспечно пожал плечами. – Можешь проверить, буквы сияют, как новенькие. Так ты погадаешь мне?

«Сейчас скажет „Пять монет“… конец игре тогда…» – мелькнула ироничная мысль. О том, что с уходом Эа Кангасск остался без денег, он вспомнил поздновато. Впрочем, если бы Занна хотела выгнать его, она бы уже это сделала: деньги ее бы не остановили. Помнится, она не взяла своих пяти монет и тогда, когда гадала Кану в первый раз.

– Садись, – буркнула Занна и, указав на кривоногий стульчик за своим швейным столом.

Кангасск послушно сел.

– Давай руку, – сказала гадалка, присаживаясь напротив.

Нет, она не сможет долго играть. Та буря, что собирается грянуть в ее душе, уже дает знать о себе: в каждом сердитом слове, в каждом резком движении…

– Правую! – сурово взглянув на своего гостя, потребовала Занна, когда Кан подал левую руку.

Кангасск вздохнул, но подчинился, – и холодная, с синеватым оттенком кисть легла в ладони наследницы Азарии и Самберта. Раскрыть ладонь полностью Ученик не сумел: как-никак, три пальца не слушались до сих пор… Но Занна и не взглянула на «судьбоносные линии» его руки…

– Макс Милиан отрубил тебе эту руку, Кангасск Дэлэмэр, последний Ученик! – произнесла Занна с горькой усмешкой и подняла на Кана гневный взгляд. – Ты знаешь, что по руке гадают только дуракам, которые верят в это, – жестко сказала она. – Я тринадцать лет не касалась харуспексов, я не вижу будущего и не хочу больше его видеть! Но я знаю, кто ты такой…

– Я искал тебя, Занна, – мягко сказал Кангасск.

– Я спряталась здесь от таких, как ты! – бросила она в ответ. – От тех, кто твердит про наследие династии, от тех, кто наживается теперь на харуспексах, и от тебя – в особенности!!!

– Почему? – проронил Ученик с отрешенностью в голосе.

Вопрос повис в воздухе…

Кангасск удивлялся собственному спокойствию и чувству нереальности происходящего. Как Странник в беснующемся арене, как маг под щитом периметра, он оставался спокоен и неуязвим. Гнев Занны не касался его. И мир вокруг казался огромным, а время – лениво ползущим. Хмурые облака за окном шли со стороны Столицы парадом через все небо; и желтый солнечный свет, падающий на стол, мешался с белым магическим светом Лихтов, «звезд Флавуса». И еще… Занна до сих пор держала руку Кангасска в своих руках, – видимо, совсем забыла об этом, уйдя в эмоции, – и ладони ее были уютно-теплыми… Вечность сидеть бы так. И молчать обо всем…

Скрипнула входная дверь, и тихая девочка остановилась на пороге глядя во все глаза на двоих взрослых, что сидели в тишине, склонившись друг к другу; на седого воина, чью руку Занна заботливо держала в своих ладонях; на празднично-яркие Лихты. Малышка не ведала ни о каких обидах, ни о каком гневе, и то, что она наблюдала, казалось ей удивительной сказкой. Так и было, возможно; тот, кто чист сердцем, без всяких харуспексов видит то, во что не хотят верить многие.

Девочка улыбнулась, вновь не сказав ни слова; Кангасск и Занна, встретившись с ней взглядом, виновато опустили глаза.

– Уходи… – со вздохом произнесла Занна, выпустив руку Кана, и добавила нарочито-отстраненное: – Дэлэмэр…

Кангасск кивнул и, поднявшись из-за стола, вышел за дверь. Это печальное «Уходи» сокрушило ту незримую защиту, что давала Ученику чувство непричастности и невероятное спокойствие. Гнев не сумел бы сделать такого.

И, стоя на ступеньках; рассеянно глядя вдаль, Кан слушал приглушенный разговор за дверью. Впрочем, разговор подразумевает, что говорят хотя бы двое: тут же девочка молчала, и до слуха Кангасска доносились лишь слова Занны. Половина тех злости и страха, что не достались ему, она выплеснула на ребенка; она корила девочку за все: за непослушание, за то, что привела сюда чужака… Но когда та заплакала, Занна сама испугалась того, что наговорила, и бросилась утешать малышку. «Кангасси, доченька, прости меня, прости…» – говорила она, роняя слезы; думая, что тот самый «чужак», в честь которого названа девочка, ничего не слышит.

Минуты через две Кан готов был разрыдаться сам… «Никуда я не уйду,» – упрямо заявил он самому себе и, выбрав камень почище, уселся напротив крыльца – ждать.

Глава пятьдесят восьмая. Odi et amo

Кангасск недолго сидел один. Вскоре появилась Эа. Неохотно, опустив голову почти к самой земле, она подошла к бывшему хозяину и бросила на него взгляд виноватый, но все еще не покорный. Кан с трудом удержался, чтоб не прыснуть от смеха… С подобным взглядом возвращаются домой упрямые дети, сбежавшие в поисках свободы и хлебнувшие первых трудностей. Для чарги такой трудностью оказалось седло: ни охоты с ним, ни сна, а как его снимать, ведомо одному хозяину, да и вряд ли Эа подпустила к себе кого-нибудь другого. Так что, промаявшись день, она вернулась.

Седло Кангасск, конечно, снял, и – чарга тут же умчалась куда-то. Но по этому поводу можно было не переживать: вернется гордячка. А пока Ученик радовался малому: что вернул свою сумку и дорожное одеяло – все-таки приятнее сидеть на нем, чем на голом камне. В сумке же нашелся сухой паек, с голодухи показавшийся Кану удивительно вкусным, и деньги (красть что-либо из вещей, притороченных к чаржьему седлу, не решился никто).

Складывая в сумку остатки пайка, Кангасск с тоской посмотрел на корешок книги писем Макса. Вздохнул; вытащил книгу на свет; привычно открыл страницу наугад, заранее зная, что зря это делает…

«Письма к Кангасску Дэлэмэру

год 15005 от п.м.

ноябрь, 29, осажденный Дойр-Кандил

Стигийские камни… Я видел охотников на стигов, которые хранят их как трофеи. Особенно файзулы грешат этим: должно быть, носить в ожерелье камни, добытые из убитых стигов, не менее почетно, чем зубы врагов и диких зверей.

…Эти проклятые камни модно теперь изучать. Гердон – и тот по ним с ума сходит…

…Спекторы… их нынче много; честно говоря, я вижу их чуть ли не чаще, чем стигов. Эти люди чувствуют и узнают друг друга на расстоянии, а когда начинают обсуждать что-то общее, то постороннему их не понять, как не понять слепому разговора о цветах радуги, а глухому – о музыке.

В принципе, я достаточно молод для того, чтобы без последствий перенести вживление стигийского камня. И могу навскидку припомнить с десяток случаев, когда мне очень пригодилось бы стигийское зрение. Но я не соглашусь на подобное никогда. Дело даже не в том, что Марнс-Спектор (а именно им бы я стал) – сочетание дикое… я такого „дуала“ знаю, неплохо справляется девчонка…

Просто… Не сочти меня трусом, Кан, но один вид этих камней вызывает у меня дрожь. Живые, сидящие в человечьих глазницах, или же мертвые, нанизанные на нитку, как бусы, а то и разложенные по размеру и форме на лабораторном столе Гердона… все равно…

Возможно, я похож на ворчливого старика, которого пугает и настораживает любое нововведение, но я не доверяю стигийским камням, хотя до сих пор мое недоверие ничем не подтвердилось.

Но скажи, я ошибался когда-нибудь, не доверяя? Осажденный Дойр-Кандил (не его ли мнили самым безопасным местом в Омнисе?!) – тому доказательство!..

Стиги больше не с Эльмом. И я не понимаю, что за войну они ведут. Зачем и для чего… Игра с чувствами людей, ценой собственной жизни… Все это не имеет смысла. Все это – какой-то безумный спектакль. Надеюсь, ты его уже не застанешь.

…Знаешь… я сегодня убил стига, который принял облик Эдны, в точности такой, какую я помню!.. До сих пор руки дрожат, Кан. И сердце заходится, будто я донор в красном секторе…

Макс М.»

Помрачнев, Кангасск поднял взгляд от ветхих страниц, в которые железными чернилами был намертво впечатан мрак недавних времен. Макс умел писать так, что текст переставал быть текстом, и пред глазами вставали призрачные, темные образы прошлого. Того самого прошлого, которое Кан проспал.

А Туман… Наследие Дикой Ничейной Земли, пройденной под действием успокаивающего порошка, даже через столько лет, в письмах; когда нет на свете самого Максимилиана – все еще тот же, что прежде; и могильным холодом от него веет так же…

Дэлэмэр сразу же назвал это письмо бессмысленным, из череды тех, что лишь погружают все во мрак и не влияют уже ни на что: в том, что «нужные» письма перестали попадаться, Кангасск вновь нашел повод убедить самого себя. Сейчас, сидя у дома Занны, он верил в судьбу не больше, чем простой смертный бродяга, нанявшийся охранником в дальний караван. Он просто ждал.

…Занна знала, что невидима в полумраке своего дома для того, кто смотрит с улицы, где еще не отгорели яркие закатные отблески, но все же холодок цеплял ее за сердце всякий раз, как она подходила к окну, чтобы взглянуть, здесь ли еще Дэлэмэр.

Время шло, а Ученик миродержцев и не думал уходить. Лишь однажды Занна видела, как он читал что-то; в остальное же время, когда бы она ни посмотрела за окно, она неизменно встречала его внимательный взгляд.

От этого взгляда хотелось спрятаться, убежать далеко-далеко… или зажмурить глаза и, открыв их вновь, убедиться, что все это сон. То, что по вине Кангасска творилось сейчас в душе Занны, можно было назвать тихой паникой. Словно и не прошло четырнадцати лет, сделавших ее сильнее и суровее.

Будь на месте Кана какой-нибудь настырный наемник, Занна, пожалуй, взялась бы за тот самый меч, что сейчас стоит в углу, и пригрозила бы чужаку. Перед яростью этой маленькой женщины отступали многие. Но отступит ли Ученик миродержцев, в этом у Занны уверенности не было… казалось, что он лишь выслушает ее гневную тираду и улыбнется в ответ…

Эта картина так и вставала перед глазами, стоило Занне попытаться заставить себя шагнуть за порог, дабы решить все раз и навсегда.

«Уходи, уходи же…» – подумала она, глядя во двор сквозь сиреневые сумерки… Кангасск же как ни в чем не бывало зажег несколько теплых Лихтов и, подвесив их в воздухе, стал устраиваться на ночлег.

…Он был на месте и на следующее утро, и на следующее… Если Кан и уходил куда-то (а он уходил), то Занна этого не замечала: ни разу, выглянув в окно, ей не удалось застать его пост у камня пустым.

Ночью Дэлэмэр спал у подножия камня, расстелив на земле одеяло и укрывшись дорожным плащом. Когда вернулась чарга, то он вообще устраивался с комфортом: привалившись к теплому чаржьему боку.

По утрам он неизменно разминался с саблей или деревянным посохом… «И где только взял?.. похоже, купил у кого-то из местных».

Орион, сын звезд как-то велел Кану разрабатывать правую руку, а тот все не находил на это времени… до сих пор. Сейчас времени хватало с избытком, даже на то, чтобы неспешно вспоминать уроки Серега и приучать больную руку слушаться. Правда, посох все равно то и дело падал в талый снег; ясно, что в бою на правую руку надеяться не стоит…

Днем же Кангасск просто сидел, погрузившись в ожидание; лишь изредка отвлекался перекусить или размяться.

Внимание зевак (а их было немало) Кангасска не трогало совершенно. Занну же – злило. «Ты уйдешь, – в гневе сжав кулаки, прошептала она, глядя за окно на третий день, – а мне еще жить здесь! И терпеть насмешки и сплетни…» Но, тем не менее, из дому Занна за эти три дня не сделала ни шагу. И дочери не позволила.

Кан горько усмехался, порой сравнивая ветхий домишко с осажденной крепостью. И, прождав очередной день, надеялся на следующий… ему казалось, он сможет ждать долго…

А на следующий день – четвертый – пошел дождь. Часов пять он шел, не меньше; холодный и злой. Кангасск покорно мок, сидя на своем камне и переглядываясь с чаргой, благоразумно укрывшейся под крыльцом дома. Естественно, вымок он до нитки. А мысли к последнему часу уже полнились запахом горячего молока, уютным похрустыванием дров в очаге, мечтами о том, что, может быть, сейчас дверь откроется и его пригласят войти в дом… Все-таки ожидание подточило его силы за эти дни, – дождь просто развеял остатки иллюзий, – и теперь Кан ощущал, как в душу крадучись, точно паучок, разведывающий место для ловчей сети, пробирается безнадежная тоска. И в своем предчувствии, – что дальше будет только хуже, – Ученик оказался прав: ночью ударил мороз, да такой суровый, что впору вспомнить зиму.

Он прихватил тонким ледком все лужи… и – одежду, не успевшую просохнуть. Теплые Лихты, которые Кан распихал по карманам, не дали ему замерзнуть насмерть, конечно же. Но согреться ими полностью он бы при всем желании не сумел. В помещении, сложи там кто с десяток Южных Лихтов горкой, было бы жарко, а так – ветер съест тепло быстрее, чем оно успеет накопиться. Сапоги высушил; сам согрелся немного – и на том спасибо.

В довершение девяти бессонных часов на жестоком холоде, с неба, хрусткий, как крупа, посыпался град… Тогда Кангасск опустился на камень и невесело, безнадежно засмеялся, закрыв лицо руками…

И был еще морозный день. И морозная ночь. И лишь следующее утро порадовало теплым рассветом. Правда, встать у Кана получилось не сразу.

Сначала он и не понял толком, что произошло. Почему нет сил; почему его всего трясет… Почему, наконец, он уснул – ведь не собирался спать в такой холод… Мучительный грудной кашель, заставивший Кангасска болезненно согнуться, развеял последние сомнения… «Кулдаганец!.. хотел потягаться с северным холодом… – укорил себя Ученик. – Что ж, похоже, ты проиграл».

Одеяло, на котором Кангасск сидел, промерзло насквозь. Плащ – тоже. Последние Лихты еще тлели в карманах и под курткой, но вскоре нужно будет зажечь новые… а больной маг – это примерно то же, что маг раненый: он почти беспомощен.

Некоторое время Ученик в странной, равнодушной задумчивости смотрел по сторонам. Над ним во всей красе сияло утреннее небо, по-весеннему ласковое, с кудрявыми облачками, плывущими вдали, подобно праздничным кораблям…

Он ловил хмурые взгляды файзулов, взиравших на него с каким-то странным пониманием. Эти люди больше всего уважают две вещи – смерть и выбор. Так что в данном случае помощи у них просить бесполезно. Впрочем, Кан и не собирался.

Оглядевшись в последний раз и пожалев, что рядом нет Эанны, Ученик опустил голову: держать ее стало тяжело. Жар терзал Кангасска нещадно, силы таяли, неумолимо хотелось пить… и время, отпущенное на то, чтобы в здравом уме принять единственное верное решение – снять комнату в таверне и хотя бы отлежаться в тепле – уходило по капельке, медленно, но неотвратимо. Возможно, через час-другой сил встать и пройти сотню шагов уже не будет.

Вот и финал… день пятый – и ничего уже не важно…

Кан уже начал проваливаться в какой-то мутный, бредовый сон, когда кто-то коснулся его плеча, боязливо так, осторожно. И, выждав с минуту, уже более решительно потряс его за рукав.

«Занна…» – мелькнула мысль; мимолетная и яркая, как метеор, она быстро погасла. Заставив себя разлепить веки и поднять голову, ставшую вдруг такой тяжелой, Кангасск встретился взглядом с девочкой. Закутанная в мамину шаль, дочурка Занны смотрела на него с жалостью, той искренней и бескорыстной жалостью к незнакомцу, на которую способны только маленькие дети и святые старцы.

– Привет, – сказал Кан, вымучив улыбку.

Девочка молча кивнула, протягивая Дэлэмэру пухлую флягу. И опять – ни слова.

Кан открутил крышку, поднес горлышко фляги к носу, вдохнул терпкий запах… Назариновая настойка, она, без всякого сомнения. Первая помощь тому, кто ослаб или заболел. Мерное дыхание морских волн, сотня встреченных закатов и восходов, песни южного ветра и огромная воля к жизни, даже больше, чем у северного первоцвета, – вот, что такое назарин. И, учитывая, что эта настойка проделала путешествие через полконтинента, чтобы попасть сюда, подарок Кану девчушка сделала царский: Занна вряд ли одобрит подобное расточительство.

Глоток крепкой настойки обжег горло, заставив Кангасска сорваться на кашель, горячим солнышком вспыхнул где-то в районе желудка… А потом осталось лишь блаженно закрыть глаза, чувствуя, как мягкими волнами расходится по телу тепло, как унимается дрожь, как дышать становится легче… Конечно, этого мало для выздоровления; не помешало бы еще провести несколько дней в тепле, с горячим травяным чаем за завтраком, обедом и ужином и спокойным сном. Назарин не добавляет сил сам по себе – он лишь открывает неприкосновенный запас, который есть у каждого, и позволяет зачерпнуть из него.

– Спасибо! – сердечно поблагодарил Кангасск девочку и протянул ей флягу. Но та выставила вперед обе ладошки и замотала головой, ясно показывая, что оставляет настойку Дэлэмэру.

– Тебя зовут Кангасси? – спросил он.

Снова лишь молчаливый кивок.