Текст книги " Камень третий. Дымчатый обсидиан "

Автор книги: Ольга Макарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 43 страниц)

Глава девятнадцатая. Погадай мне…

«Письма к Кангасску Дэлэмэру

год 15003 от п.м.

март, 29, Южный фронт, г. Люменик

У победы солоноватый вкус крови, друг мой. На зубах у меня поскрипывает вездесущий пепел; дым ест горло. Но мы победили… кто бы мог подумать, что спасет нас… Огнестрелки! Мне повезло, что оборонять пришлось индустриальный Люменик, а не какой-нибудь тихий земледельческий городок: оружие было изготовлено прямо на месте.

Но какой ценой далась победа… какой ценой… Тел столько, что немногочисленные выжившие вряд ли сумеют устроить достойное погребение. Потому всюду горят костры – от них этот горький дым, этот белый пепел – весь город в нем, как в снегу… Я велел сжечь вместе тела врагов и друзей, ибо, как говорил один мой знакомый, смерть всех равняет.

Я давно не спал. Несколько суток. Кто-то сказал, взгляд у меня стал безумный… еще бы…

Только что говорил с родителями. Говорил как с чужими, потому что эмоций во мне не осталось, да простит меня Небо… Но, освободив Люменик, я во весь Омнис открыл дорогу его огнестрелкам: пока нет магии, ружья и пушки – наша последняя надежда. Этот город – великая кузня всего мира, и с падением Торгора… впрочем, что тебе говорить: ты не хуже меня знаешь, чем был для Кулдагана и всего Омниса Торгор…

Завтра я покину свою временную обитель в Грандэ-башне, и с остатками некогда славной армии двинусь в Югу. С огнестрелкой каждый мой солдат стоит теперь десяти мечников, но людей у меня слишком мало. Как ни претит мне мысль о том, что придется набрать в Юге мальчишек и девчонок, выбора у меня нет: эта проклятая война почти под корень выкосила всех профессиональных воинов. Некстати же пришлась такая смена поколений.

Но, даже так, я, мальчишка во главе армии детей, собираюсь побеждать и впредь.

PS: Твоя дочь уже вовсю разговаривает, даже пытается называть меня папой. В жизни не видел человечка прекраснее Милии.

…Сегодня я шел в бой с ее именем на устах и даже в самые тяжелые минуты помнил о том, что за моей спиной – Грандэ-башня, где ждет меня моя девочка. Иначе и не победил бы, наверное, очень уж тяжело пришлось: не поверишь, но миродержцы тоже не железные.

Так что спи спокойно, Кангасск, никто не обидит ее, пока я жив.

Макс М.»

Он остался в память жителей Омниса как герой великой войны, сын миродержцев Макс Милиан Ворон и – как поэт Хален Милиан. Ярче сиял в свое время, пожалуй, только Зига-Зига – тоже, кстати, воин и поэт. Но Зига – герой ушедшей эры, и Макс, засиявший новой звездой на небосклоне, пожалуй, скоро потеснит старого кумира.

Максимилиан стал легендой при жизни. Часа не проходило, чтобы Кангасск не слышал о нем от кого-нибудь. И письма Макса следовало прочесть хотя бы из уважения к памяти этого человека, как бы впечатлительный Дэлэмэр от этого не зарекался…

– Папа, как ты? – с сочувствием произнесла Милия, когда Кангасск вернулся из лаборатории, где Орион вновь, с терпением ювелира три часа кряду правил его руку.

– Устал… – признался Кангасск и плюхнулся на диван.

Печально посмотрев на него, Милия села рядом и, сняв правую руку отца с перевязи, принялась осторожно растирать ее. Прикосновения тонких пальчиков едва чувствовались; казалось бы, никакой магии, простой массаж, но от него застоявшаяся кровь приходила в движение и рука уже не ныла так сильно.

«За что она так любит меня?.. – с тоской подумал Кангасск, глядя на дочку, зеленоглазую, черноволосую, невероятно похожую на него самого в детстве. – Чем я заслужил такую любовь? Макс ее воспитывал, рисковал за нее жизнью, а я что сделал?.. Ничего… я все проспал…»

– Легче? – деловито осведомилась Милия.

– Да, – с благодарностью улыбнулся Кангасск. И дочь улыбнулась в ответ.

– У меня лучший в мире отец, – сказала она и порывисто обняла Кангасска.

– Почему? – спросил он, старательно придерживаясь шутливого тона.

– Во-первых, потому, что мой, – на полном серьезе принялась отвечать девчушка; первый довод был просто сногсшибательный, не поспоришь. – А во-вторых, потому, что герой, самый настоящий. Я очень тобой горжусь, папа.

– Ну… какой же я герой, – Кангасск пытался усмехнуться весело, получилось не очень. – Вот твой дядя Милиан – герой, это да…

– Но ты же спас весь мир? – возразила Милия.

Кангасск ласково коснулся ее щеки.

– Это только в сказках один человек может спасти весь мир, – сказал он, уже не скрывая грусти. – В жизни так не бывает. В жизни у каждого своя маленькая роль, и, когда все играют слаженно, мир живет и побеждает.

Сказав последнее слово, Кангасск о сказанном тут же и пожалел… Если б ему в мечтательные двенадцать лет кто-нибудь сказал такое, у него бы мир в глазах порушился. Ни одной мечты бы не осталось. А кто есть ребенок без мечты?..

Но Милия, недолго помолчав, засмеялась:

– А я повторяю: ты лучший в мире папа! – заявила она с гордостью. – И настоящий герой. Дядя Милиан всегда говорил, что настоящий герой на самом деле совсем не чувствует себя героем и всем доказывает, что ничего особенного не сделал…

Вот так, Кан. Вот так. Маленький Макс только что, сам того не ведая (а быть может, напротив, – предвидя), спас твой отцовский авторитет. А перед этим потратил неведомое количество времени, чтобы внушить девчушке, что ты – лучший… Пожалуй, с тебя большое спасибо… и еще парочка прочитанных писем…

– Герои, герои… – махнул рукой Кангасск. – Расскажи мне лучше, как дела у тебя?

Казалось, этого вопроса Милия ждала давно. За короткое время она просто завалила отца новостями. Маленькие и большие тайны; легенды; ссоры и примирения; обиды; надежды; успехи в учебе; слухи; и просто мысли вслух… Пожалуй, многовато для того, кто тринадцать лет был не в курсе глобальных и локальных омнисийских событий. Но Кангасск показал себя примерным слушателем, и, если не понимал чего-то, то хотя бы делал вид, что понимает. Да и слушал с искренним интересом.

…Для себя же он отметил, что тот самый Лайель Грифон неизменно занимает в рассказах Милии главное место. Что бы ни произошло, за этим следовало повествование о том, как поступил в этом случае Лайель, что он сказал, что сделал… Тут и без предвиденья все ясно.

– …Папа, а можно тебя попросить? – вдруг заговорчески произнесла Милия; видимо, к ней пришла светлая мысль.

– Можно, – беспечно согласился Кангасск.

– Ну-у… – девочка смущенно опустила глаза. – Погадай мне… на счастье…

– Погадать? – Кан опешил.

– Да… ты же носишь целых два харуспекса… значит, гадальщик, – Милия доверчиво улыбнулась.

Кангасск почувствовал, как дрогнуло, на краткий миг сбившись с ритма, сердце.

«…как тебе и было предсказано… помнишь ведь: было…»

Он вспомнил…

Вспомнил ночные улочки Таммара, себя, в ту пору совсем молодого и глупого. И девочку, подарившую ему свой харуспекс.

Погадай мне…

…пять монет…

…твоя судьба пересекается с ее судьбой…

…и что, сильно пересекается?..

…невеста…

…эта мелочь – моя невеста?..

…ты ее тоже разочаровал…

…она дает тебе шанс, раз подарила этот камушек…

Воспоминания, как потрепанные временем страницы, уже не хранили точных фраз, лишь штрихи, фрагменты. Казалось, все это пришло из какой-то другой жизни, где все было не так…

Занна. Сколько ей сейчас? Должно быть, двадцать три, не меньше…

Кангасск не знал, почему это так важно, но, стоило ему вспомнить, как все тревоги и сомнения, терзавшие его, словно испарились, а на душе стало легко-легко, как у мечтающего ребенка.

Он рассмеялся тихим, нежным смехом.

– Конечно! На кого гадаем? – весело подмигнул он Милии и добавил шепотом: – На Лайеля Грифона?

Милия радостно закивала. Глаза ее так и лучились счастьем. И такая искренняя была в этих глазах надежда, что страшно стало развеять ее неосторожным пророческим словом. Но Кан твердо усвоил уроки Таммара и знал, что лишнего не скажет.

– Хорошо. Тогда повторяй за мной: «Разрешаю Кангасску заглянуть в мое будущее»…

…Выведать будущее другого человека весьма не просто. Даже при харуспексе, не получив разрешения, можно лишь догадываться, предчувствовать, видеть отрывочные моменты и мучиться в сомнениях. Но, стоит кому-либо произнести эту простую фразу, как спадает темная пелена – и человек становится похож на открытую книгу, которую не так уж сложно прочесть.

Кан предполагал, что так и будет, но никогда не испытывал ничего подобного раньше. Огромное, неоценимое доверие было оказано ему. И огромная ответственность легла на его плечи.

Теперь ему предстояло взвешивать и обдумывать каждое слово, чтобы ничем не нарушить будущего Милии…

Вечером Кангасск осторожно постучал в комнату дочери, хотя и знал, что она еще не спит… долго, пожалуй, не уснет, окрыленная добрым предсказанием… просто не хотелось врываться в чужой мир без спроса.

– Да-да! – отозвался бодрый детский голосок.

– Это я, – тихо произнес Кан.

– Заходи, папа…

Несколько белых Лихтов горели под узорчатым абажуром вместо лампы, и их свет, проходя сквозь узоры, рисовал на стенах тени огнедышащих драконов и летящих птиц. На абажуре гордо восседал Игнис. Хозяину, посетившему «его» обитель, огнедел отсалютовал язычком пламени и звонким клацаньем зубов.

Кангасск не удержался от улыбки, увидев дракона-малыша, которого Джовиб подобрал в заснеженном Кулдагане: тот спал в коробке из-под конфет, где Милия заботливо устроила ему ватное гнездышко.

– Его зовут Сайфер, – сказала девочка, проследив взгляд отца. – Дядя Серег говорил, так звали одного и очень храброго великого Инквизитора, который жил тысячу лет назад.

– Хорошее имя, – оценил Кангасск и вновь окинул взглядом комнату.

Пристрастие к минимализму, похоже, передалось Милии от «дяди Милиана». Макс, помнится, писал, что у него в комнате почти ничего нет. Тут такая же история. Из мебели только кровать, письменный столик и стул. До прихода Кангасска Милия, похоже, спать и не собиралась – валялась поверх одеяла на кровати с увесистой книжкой…

«Сказки. Милии от дяди Милиана»… все понятно…

Кангасск присел на кровать рядом с дочерью.

– Ты доверила мне свой секрет, – сказал он мягко, с улыбкой. – Могу я доверить тебе свой?

– Конечно, папа! – с радостью согласилась девочка. – Честное слово, я даже Лайелю не скажу…

Кан тихо усмехнулся: такое обещание многого стоит.

– Мне нужно совершить небольшое путешествие, – сказал Кан. – Я должен найти кое-кого…

– Кого? – живо полюбопытствовала Милия.

– Ту, что подарила мне холодный обсидиан, – он потянул за веревочку и извлек свой первый харуспекс из-под ворота рубашки. – Ее зовут Занна. В последний раз, когда я ее видел, ей было лет десять. Теперь, наверное, двадцать три…

– Ух ты! – восхитилась Милия. – Пап, я так рада за тебя!

– Я знал, что ты поймешь, – сказал на это Кангасск.

– Предвидел? – Милия хитро прищурилась.

– Нет, – Кан покачал головой. – Нет. Просто знал…

…Ирин Фатум и Макс Милиан Ворон могли бы поведать Кангасску Дэлэмэру, как опасно полностью полагаться на горящий обсидиан: о том, что хитрый камень нашел себе другого избранника, бывший хозяин узнает обычно в последнюю минуту, и если в эту самую минуту он весело дергал смерть за усы, то все это может для него плохо кончиться.

Для человека, на котором держится вся магия мира, идея отправиться в одиночку через неспокойные послевоенные земли была поистине сумасбродной.

Астэр так и сказала. Орион, сын звезд вывел друга за дверь и поговорил с ним отдельно, со всей суровостью.

Что же до Джовиба и нарратов, то те, как ни странно, идею о путешествии одобрили и поддержали, заявив, что главному наррату и гадальщику мира виднее.

Об истинной цели путешествия знала только Милия; в глазах остальных же Кангасск Дэлэмэр выглядел редкостным упрямцем и самодуром, которому больше делать нечего, как только «путешествовать».

Что ж, после долгих препирательств и дружеских ссор, Кан добился своего. И вот, в походной одежде, с добротной кожаной сумой через плечо он стоит посреди главного зала Цитадели. На поясе – новенькая сабля и полная фляга анока меллеоса с хитро завинченной костяной крышкой. Правая рука, до сих пор неподвижная, висит не перевязи. Насчет этого Орион выговорил Кану особо: если сделать длительный перерыв в лечении сейчас, то половина работы пойдет насмарку. Но Кан как истинный самодур (в роль он почти вжился) повременить с путешествием отказался наотрез.

Итак… все прощальные слова сказаны; заклинание, после которого нужно прикрыть глаза ладонью, произнесено – и багровый мир Провала принимает одинокого путника в свои объятия.

Кангасск и раньше не особо хорошо знал Омнис и один никогда не путешествовал. Теперь же, когда отгремевшая война перепахала все вдоль и поперек… Странно, что это обстоятельство совсем не смутило его.

Возможно, это просто особое путешествие. В котором надежда и предчувствие куда вернее компаса и карты.

Глава двадцатая. Путь Архангела

Несколько часов Кангасск шел сквозь багровое безмолвие один. Земля, утрамбованная сапогами многочисленных омнисийских солдат, мягко пружинила под ногами; каждый шаг в полной тишине казался неосторожным и громким. И чужие шаги, прозвучавшие поодаль – тоже: на дорогу вышел человек и остановился, дожидаясь Кангасска. Тот лишь пожал плечами и продолжил свой путь: если незнакомец и был разбойником, то сейчас нападать на одинокого путника, похоже, не собирался – слишком уж открыто он вышел на дорогу.

Вблизи этот человек оказался угрюмым рыжеволосым мужчиной с косматыми бровями, почти сходящимися к переносице. Отметина панацеи Гердона широким шрамом опоясывала его шею.

– Молодой совсем, – хмыкнул незнакомец, глянув на Кангасска. – А я-то тебя издали за старика принял: смотрю седой… Слушай, друг, есть у тебя анок меллеос?

– Есть, – честно ответил Кан.

– О, хвала Небесам! – хрипло воскликнул рыжий. – Подлечи раненого, не пожалей пару капель!..

– Хорошо. Веди…

Какой простой и эффективной ловушкой это могло быть!.. Заманить сострадательного путника туда, где его ждет десяток головорезов с мечами наготове и где бесполезно звать на помощь… Но Кангасск чувствовал: этот человек говорит искренне.

Еще издали он услышал стоны умирающего. Тот лежал на залитом кровью плаще в небольшой естественной пещерке и выглядел чуть ли не мальчиком, так был молод.

– Ты будешь жить, сынок, – сказал незнакомец, припав перед парнем на одно колено. – Я нашел тебе панацею.

– Нет… – из последних сил всхлипнул тот. – Не хочу… я устал так жить… Не хочу…

– Не слушай его… – поднял голову рыжеволосый. – Бредит. Я его подержу, а ты лей анок на раны…

Кричал парень отчаянно, несмотря на обезболивающее заклинание, которое наложил Кангасск: видимо, оно было слишком слабым для такого случая.

Раны вспухали чудовищными багровыми рубцами, и багровый мир безмолвно и равнодушно созерцал это.

Когда боль утихла, парень, обессилевший от потери крови и долгих страданий, провалился в беспокойный сон. Прикрыв спящего своим плащом, рыжеволосый отошел в сторону; Кангасск последовал за ним.

– Спасибо тебе, – устало произнес незнакомец. – Это мой сын, и кроме него у меня в этом мире никого нет.

– Рад был помочь, – тихо отозвался Кангасск. Рыжеволосый вскинул голову и встретился с ним взглядом.

– Я Сэслер, – с досадой произнес он. – Мои глазастые винтовки смотрят с каждой башни… а сам я боюсь показаться на людях. Вот так нелепо все вышло…

Сэслер-снайпер… Сколько лет прошло; конечно, он не узнал в лицо того случайного путника, которого спас на перекатах Фэрвиды, расстреляв перед этим всю шайку Крогана и отомстив тому самым жестоким образом…

– …Почему? – спросил Кангасск, решив пока не напоминать старому знакомому о том эпизоде.

– У Святого Крогана есть сумасшедшие последователи, – горько усмехнулся Сэслер. – Они поставили себе целью уничтожить меня и мою семью, дабы восстановить некую справедливость… и, знаешь ли, за последние годы весьма преуспели в этом. Остались только я и мой сын. Эти фанатики добрались до него сегодня. Если б не ты, он бы не дожил даже до вечера… Прости, путник, мне нечем отплатить тебе за твою доброту.

– Я вернул тебе старый долг, Сэслер, – без особой радости произнес Кангасск. – Ты спас мне жизнь, тогда на переправе через Фэрвиду.

– Мир тесен… – развел руками снайпер. – А я-то думал, откуда мне знакомо твое лицо… Знаешь, я много раз проклинал тот день, но тебя – ни разу… Твоей вины нет в том, что случилось, только моя. Я был счастлив, что отомстил за смерть старшего сына, и судьба наказала меня за это… А сейчас, – он отвел взгляд, – оставь нас, ступай своей дорогой.

– Сэслер, – осторожно обратился к нему Кангасск. – Могу я спросить у тебя кое-что? Я был… далеко… отсюда и мало знаю о том, что сейчас происходит в мире…

– Спрашивай, – велел рыжеволосый снайпер.

– Ты сказал – Святой Кроган? – с недоумением произнес Кан.

– Да… – Сэслер нервно рассмеялся. – Его теперь считают святым. А по мне так просто смерть сына лишила старика разума… Он бросил разбойное ремесло, долго скитался по Ничейной Земле, а потом даже построил храм. В это храме он сидит уже много лет и изрекает свои предсказания. Люди верят в них… – он пожал плечами и добавил мрачно: – А некоторые даже принимают как руководство к действию, – он кивнул в сторону пещерки, где спал его сын. – Результат… сам видишь… Мы с сыном уже три года в бегах. Я б и врагу такой жизни не пожелал.

– Я мог бы помочь вам… я… – начал было Кангасск.

– Не надо, – отрезал Сэслер. – Я сам разберусь. Быть может, тогда судьба простит нас… Ты хочешь еще что-нибудь спросить, путник? – чувствовалось, что терпение у него заканчивается.

– Да, – кивнул Кан, справедливо решив, что на последний вопрос имеет полное право. – Дорогу в Таммар.

– Таммар… – Сэслер скептически хмыкнул. – От него мало что осталось, знаешь ли… Иди на восток к трем холмам и поднимись на центральный – выйдешь почти к самому городу.

– Спасибо.

– Будешь в Таммаре – передавай привет Крогану! – с изрядной долей злорадства крикнул Кану в вдогонку Сэслер. – Его храм как раз посередине…

«Письма к Кангасску Дэлэмэру

год 15006 от п.м.

декабрь 13, бывшая Ничейная Земля, г. Таммар

Разные бывают пророчества. Мне выпало целых два. Одно кричал на городских улицах безумец Кроган. Это было злое. Другое – доброе – пришло ко мне с Черных Островов, с памятью Балы Мараскарана. Они были так похожи. И так различны. В одном я губил мир. В другом спасал.

Я до сих пор не знаю, какое выбрал на самом деле.

Судьбе угодно было столкнуть меня с автором моего злого пророчества, столь же верного, как и доброе. С сумасшедшим стариком, которого здесь называют не иначе как Святой Кроган. Я решил рассказать тебе об этой встрече, друг мой, потому, что чувствую – и тебя это коснется однажды…

Итак, Святой Кроган… Какая ирония, что он обосновался в бывшем городе гадальщиков! Мне не один раз приходилось говорить с настоящими гадальщиками – носителями харуспексов: они относятся к предсказаниям очень бережно, зная, что одно не вовремя сказанное слово способно порой сломать человеку жизнь. Они точно знают, что из открывшегося их взору стоит сказать тому, для кого они прозревают будущее, а о чем лучше умолчать до поры. Они знают меру вещим словам точно так же, как искусный кулинар знает меру специям и соли…

Что же до Крогана, то этот сумасшедший старик вещает обо всем. Я точно знаю, что охота на изумрудных драконов, имевшая место незадолго до войны, – на его совести. И смерть Эдны – частично – тоже. Не удивлюсь, если немало зла в мире наделали и другие его предсказания: вещая о новом зле, он сам прокладывает ему дорогу.

Я вошел в его храм, чтобы дать отдых и убежище своим людям. Кроган завывал что-то об исчадье тьмы и тыкал в мою сторону костлявым пальцем. Мои солдаты смотрели на сумасшедшего старика с состраданием; идеями его никто, слава Небу, не проникся. Как никогда я чувствовал преданность и моральную поддержку своих людей. Все эти годы я вел их к победам, я голодал и сражался вместе с ними – и я заслужил их доверие и уважение.

До Крогана и его безумств мне вообще не было бы никакого дела, но, когда этот грязный старик принялся орать что-то насчет Милии, я с трудом удержался от того, чтобы не лишить его жизни одним взмахом клинка.

Этот „святой“ был разбойником без чести и совести, а такое за несколько лет не выветривается. И в той ненависти, что он питает ко всем изумрудным драконам, его истинная сущность проявляется во всей красе. Конечно, не Кроган платил убийцам за смерти драконов, принявших человечий облик, но тот, кто это делал, руководствовался его словами. Если б я только мог найти того неизвестного…

С трудом сдерживая злость, я наложил на визжащего старика мощное успокаивающее заклинание. Он мгновенно провалился в сон, и преданные ученики отнесли его в опочивальню.

Милию он здорово напугал, но она быстро забудет: драконы легко прощаются со всем злым и страшным и не забивают этим свою память… это я еще у Эдны замечал…

Но я… я не дракон и ничего не забуду.

Друг мой, посети храм Крогана, если у тебя будет время и если старый безумец доживет до тех пор: ты многое поймешь, взглянув на все это.

А пока – пусть ничего не тревожит твой сон, ибо до победы еще далеко.

Макс М.»

Закрыв книгу писем, Кангасск стал подниматься на холм, указанный ему Сэслером. Он сожалел о том, что произошло со снайпером и его сыном, но чувствовал, что над судьбой этих двоих не властен, а будущее их темно – все еще может быть… хотелось верить, что – хорошо…

Кан долго не решался выйти к Таммару. И письмо Максимилиана уверенности ему не добавило, но, посеяв в душе тревогу, именно оно заставило Кана сделать решающий шаг и принять свершившееся, каким бы оно ни было.

«Таммар… от него мало что осталось, знаешь ли…»

Оттуда, где Кангасск вышел из Провала, Таммар был виден как на ладони… Но вместо славного, процветающего города взору открылись бурые, испятнанные копотью руины; несколько мертвых деревьев – все, что осталось от таммарского леса, – тянули к небу черные, голые ветви и тихо поскрипывали на ветру.

Самое печальное: мертвый город был обитаем… Подойдя поближе, Кан увидел жмущиеся к обломкам стен убогие шалаши; серые, закутанные в обрывки плащей фигуры бродили по заваленным камнями и мусором улицам.

Сердце у Кангасска упало… «Нет…» – прошептал он, не желая верить в это. Но у него хватило разумения не впасть в отчаянье и прислушаться к самому себе…

Собравшись с мыслями, Кан двинулся в мертвый город…

Городская стена была разрушена – от нее остался лишь вал камней и грязи, кольцом окружающий город. А на том месте, где раньше стояли ворота, в этом кольце зияла брешь.

Пять серых фигур поднялись Кангасску навстречу; ворота охранялись, и новоприбывшего встречали взглядом тревожным и отчаянным. Вооружены эти люди были неважно: у троих – обычные самодельные посохи в руках, у одного (точнее, одной: под грязным капюшоном скрывалось женское лицо) – на поясе меч из тех, что в спешке ковали перед самой войной под руководством Кангасска. И лишь у старшего за поясом в ножнах покоилась прекрасная монолитная катана.

Оценивающие взгляды пятерых задержались на миг на сабле Кангасска, и он почувствовал зависть и тревогу, которыми повеяло от охранников Таммара.

Старшему, что преградил Кану путь, на вид было лет сорок. Широкая черная повязка закрывала его правый глаз. Это обычно для пиратов (Джовиб говорил, те закрывают один глаз повязкой перед ночной битвой, чтобы, случись яркая вспышка, не тратя лишнего времени, открыть привыкший к темноте глаз), но этот на пирата не походил, да и время сейчас не ночное… скорее, он просто потерял в глаз в бою.

– Что тебе надо здесь, путник? – спросил старший стражник хмуро, но не враждебно.

– Я ищу храм Святого Крогана, – не колеблясь, ответил Кангасск.

…и не ошибся: многие приходили сюда с подобной целью. И многие, посетив храм, оставались здесь: это и заставляло жизнь теплиться в городе, который по всем законам должен был быть давно мертв и заброшен.

– Цель твоя благородна, – закивал охранник и добавил: – Осталось убедиться, что ты не дитя тьмы и не стиг… – он хмыкнул: – Ну что не стиг, я сам вижу… Магда? – обратился он к девушке.

– Все в порядке, – отозвалась та.

«Марнс,» – понял Кан сразу же, вспомнив мальчишку на воротах Люменика. Насколько ему было известно, ни один город не обходился теперь без человека из Марнадраккара. Но для руин, в которые война превратила Таммар, собственный Марнс на службе – это, пожалуй, слишком большая роскошь.

Хотя… роскошью здесь и не пахло: Магда выглядела худой и уставшей, была бедно одета, как и все. Неужели и ее держит здесь вера в то, что говорит Кроган, в то время как она могла бы сделать блистательную карьеру в любом крупном городе, полагаясь на свой природный дар? Если это так, то, возможно, Максимилиан был не вполне прав насчет сумасшедшего старика: он дает людям надежду и веру, а это многого стоит…

– Хорошо, – кивнул старший охранник. – Скажи теперь, путник, кто ты. Имя, родной город…

– Кангасск Дэлэмэр. Арен-кастель.

Охранники за спиной старшего удивленно переглянулись и перебросились парой-тройкой удивленных фраз.

– Ученик миродержцев? – поднял бровь старший.

– Да, – ответил Кангасск.

Воцарилось долгое молчание. Наконец, повинуясь знаку старшего, охранники расступились.

– Иди, – сказал старший. – Мы больше не будем тебя проверять.

Кан шел и чувствовал волнение этих людей, оставшихся за его спиной, их надежду, их тихую, светлую радость. Он решил, что, вернувшись, обязательно спросит у Ориона и Астэр, почему они забыли разрушенный город, в котором еще живут люди, в то время как Юга отстраивается почти заново от мостовых до высоких башен. И не просто спросит, а попытается изменить что-то, потому что обязан оправдать надежду, которую принес в этот опаленный войной край, похожий сейчас на Горелую Область в ту пору, когда она получила это печальное название…

…Дорогу к храму Святого Крогана не было нужды спрашивать: единственная улочка, очищенная от мусора и обломков, вела к нему.

Она упиралась в небольшую четырехугольную пирамиду, сложенную из наиболее уцелевших городских камней. Едва взглянув на нее, Кан понял, отчего храм выстоял во время войны: он, судя по всему, уходил глубоко в городские подземелья, а эта куча битого камня просто венчает вход.

Сдав на входе оружие тихому мальчику в коричневой робе, Кангасск начал спускаться вниз, туда, где отблески Лихтов выявляли осклизлость стен, а шаги отдавались эхом. Ученик Крогана молча шагал впереди, указывая гостю путь. Других людей Кан не увидел; лишь изредка откуда-то доносился далекий разговор или отголоски хорового пения. Храм жил своей собственной жизнью и не придавал никакого значения бродящему по нему чужаку.

По пути Кангасск пытался сопоставить то, что слышал от Сэслера и то, что прочел в письме Макса, с собственными ощущениями. Не совпадало… Это был храм, с присущей ему внутренней атмосферой святости и смирения; зла Кан здесь не чувствовал.

Лестницы уходили вниз, потолки постепенно поднимались, Лихты попадались все реже. Кангасск вскоре потерял счет поворотам и, если бы не мальчик, тихой тенью шагавший впереди, давно заблудился бы в этом лабиринте.

…За невесть каким по счету поворотом высвеченная Лихтом часть коридора обрывалась в кромешную тьму. Юный ученик Крогана, почтительно остановившись у ее границы, обернулся к Кангасску.

– Учитель наш слеп, – сказал он, не глядя в глаза чужеземцу. – Все видения прошлого, настоящего и будущего являются ему во тьме. Потому, входя в его святилище, мы гасим огни и присоединяемся в этой тьме к нему. То же я прошу сделать и тебя. Положи руку мне на плечо и следуй за мной.

Кангасск молча кивнул и повиновался. Некоторое время отблески последнего Лихта еще были видны ему – несколько раз Кан оборачивался и видел этот последний маяк в вечной ночи подземелья, – но следующий поворот коридора скрыл его от глаз, и весь мир погрузился в кромешную тьму.

Так чувствует себя слепой. И если, по словам мальчика, Святому Крогану в этой тьме являлись видения, то Кангасску Дэлэмэру мерещились звуки. Шорохи, слова, далекие, едва различимые голоса. Должно быть, слух обострился в отсутствие света, но в душу, тем не менее, закрался противный холодок…

В этом мире без света существовала некая граница, ступив за которую, Кан почувствовал, что все звуки, столь неприятно настораживавшие его, остались позади, словно отделенные незримое стеной. Еще несколько шагов – и лица коснулся легкий ветерок.

Помещение, в которое привел его ученик Крогана, было огромно; наверняка, с высоким потолком. Во тьме слышалось спокойное, ровное дыхание множества людей. Проводник Кана остановился. После нескольких минут тишины и неведенья, которые без света растягивались в часы, во мраке послышался слабый старческий голос:

– Судьба человеческая похожа на дорогу к Серой Башне, – изрек он. – Есть место, где эта дорога проходит меж двух неприступных скал, и с одной смотрит светлый Архангел, с другой же – Дьявол. Река жизни зажата меж их берегов, она становится дикой, она бурлит и пенится, хотя до этого текла спокойно и ровно, и можно было перейти ее по гладким камням без моста. Но приходит час, когда нужно выбрать берег, по которому идти. Либо это будет берег Архангела, либо берег Дьявола – третьего не дано. Я решился сменить берег слишком поздно. Я большую цену заплатил за это: судьба отняла у меня любимого сына, а горе от сей потери лишило меня зрения. Но я не жалею ни о чем, я лишь прошу вас не медлить с решением, что бы вы ни выбрали для себя: ибо тот, кто сменил свой берег поздно, всегда расплачивается за это…

Старик замолчал, переводя дух. Кто-то из особо впечатлительных слушателей вздохнул вместе с ним.

– Вы ждете от меня пророчеств, дети мои, – с едва уловимой усмешкой произнес Кроган. – Я разочарую вас, ибо вот уже час как пред взором моим лежит белая тьма, словно я веду корабль в туманных водах.

Но я не привык сдаваться без боя. Злые дни моей прежней жизни научили меня этому. И, когда вы зададите мне свои вопросы, я приложу все силы, чтобы ответить…

– Ты можешь использовать первый облик Лихта, – шепнул Кангасску его маленький проводник.

Первый облик… это «светящиеся глаза». – Кан в свое время выучил его и забыл почти сразу же за ненадобностью, ибо не видел ни одного мага, который бы пользовался им. Единственное исключение – иллюзионист Немаан, тот самый, что заработал запрещающие магию браслеты за пособничество разбойникам и невольно заставил юного Кана принести клятву верности своим будущим Учителям – Владе и Серегу.

…Сотворив заклинание первого облика Лихта, Кан почувствовал неприятное жжение в глазах, а скрывавшийся во тьме мир наполнился для него всеми оттенками зеленого. Теперь можно было различить фигуры людей, чьи глаза светились такой же жутковатой зеленью первого облика; видел был и сам зал, большой, украшенный темными узорами, вьющимися по стенам… Никакой радости это зрение однако не приносило; взять хотя бы противное жжение, заставлявшее глаза слезиться… не зря все-таки профессиональные маги с древних времен предпочитают световые сферы, которые и называют, собственно, Лихтами, без указания на второй облик.