Текст книги "Все дороги этого мира"

Автор книги: Ольга Табоякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)

Глава 25. Ликование по поводу и без

«Простота хуже воровства».

Надпись на моей футболке.

Утро люди встретили так, как будто не ожидали, что оно все же придет. Труппа радовалась, что осталась в живых после всех этих ужасов. В каждом что-то неуловимо, но изменилось. День люди потратили на поиски пропавших, и похороны погибших. Прощания, как такового, не было, но все прошло достойно. Актеры еще не забыли ночные испытания, и большая часть держалась крайне напряженно. Шутили двое: Саньо, пребывающий в эйфорическом состоянии, и Маша, фактически восставшая из мертвых.

Директор ходил мрачный до степени зимней метели, но старался пообщаться с каждым. Ему надо было знать, что с актерами все в порядке или хотя бы ближе к порядку, а не к хаосу.

Инрих приказал собрать повозки и переехать дальше от этого жуткого места. Второй такой ночи он не желал получить на свою голову. Повозки собирали, заталкивали людей и перегоняли вперед.

Повар Грим напевал нежную песню о любви и почесывал шишку на голове.

Хэсс смотрел на свои ноги слегка зудящие, но не с кровавыми ранами, и хмурился.

В самый разгар Хэссовских раздумий к нему подкатил на лошади директор и стал расспрашивать о прошедшей ночи. Алила поведала директору о том, что видела и запомнила. В частности в ее рассказе фигурировал Хэсс, уходящий в неизвестность. Директор требовал ответа о последних минутах жизни охранника. Хэсс вообще не помнил этого, в чем честно и признался. Инрих похмурился, но оставил расспросы.

– Помоги повару хорошо? – попросил он попозже.

– Конечно, – Хэсс и сам чувствовал настоятельную потребность заняться монотонным успокаивающим занятием.

Повар Грим тоже не распространялся об ужасах прошедшей ночи, но готовил в неком лихорадочном состоянии. Следить за готовкой на огне, впервые он доверил Хэссу.

– Что это могло быть, Хэсс? – повар стоял над Хэссом.

Вор сразу понял, что тот говорит о ночи.

– Не знаю, – пожал Хэсс плечами, высказывать свое мнение он не собирался.

– Извести они нас хотят, Хэсс, – повар в отличие от Хэсса, не собирался скрывать своих мыслей.

– Зачем, Грим? – Хэсс еще подсыпал в суп соли, тому не доставало соли для проявления вкуса.

– Это рассольник, Хэсс, смотри не пересыпь, – повар жестко посмотрел на ложку, которой Хэсс нагреб соли. – Дай, сам попробую, – Грим снял пробу, и все же одобрил количество соли для супа. Отвечать на закономерный вопрос Хэсса, повар не стал, вместо этого он посмотрел на Одольфо. – Что-то не очень он выглядит.

– Да, – Хэсс согласился, когда посмотрел на драматурга. – Может переутомился.

– Все мы переутомились, Хэсс. Не расскажешь, куда ночью ходил?

– Алила? – уточнил Хэсс источник информации.

– Я слышал твой разговор с директором, Хэсс, – пояснил повар Грим.

– А остальные, что говорят?

– Недай поведал загадочную историю про похищение собственного тела, а Ямина вот рассказала, что ее хотели саму похитить, правда не знает зачем. Еще о своем ужасе рассказала Лия. Ты знаешь, что ей казалось, что у нее умер ребенок. Про Машу ты и сам знаешь, девочка восстала к новой жизни.

– Да, повезло ей, – Хэсс порадовался за Машу.

– Так расскажешь, что с тобой было? – еще раз переспросил повар.

– Суп снимать с огня?

Грим еще раз снял пробу и разрешил его снять:

– Самое время, – Хэсс подумал, о чем говорить или не говорить. – Со мной у них не очень получилось. Меня пригласили в место, где золото отдают в обмен на жизнь.

– А ты не пожелал так обмениваться? – повар желал еще вытянуть хоть немножко подробностей, но Хэсс не кололся.

– А кто ж в своем уме пожелает? – вор закрепил котел с супом на подставке и принялся месить тесто.

– Да, никто. А тебе страшно не было? – на всякий случай полюбопытствовал повар, вдруг Хэсс еще что скажет.

– Было, конечно, но нет, чтобы очень. Я ведь многое и не понял. Только потом, когда...

– Когда, что? – Грим весь светился любопытством.

– Когда сообразил, что мог бы там умереть, – не очень изящно, но правдоподобно выкрутился Хэсс. Он не собирался объяснять, что об этом ему рассказал Вунь. Тему маленьких человечков, которых некоторые вроде видели этой ночью, он обходил стороной.

– Ладно, вымешивай, – Грим занялся нарезкой зелени. – Хэсс, там подальше ягодные заросли. Может соберешь? Я булочки сладкие сделаю?

– Хорошо, – вор согласился без дополнительных уговоров.

Вручая ему корзинку, Грим спросил:

– А ты не боишься один?

Хэсс чуть было опять не болтанул, что он не один, но удержался и пожал плечами.

– А чего боятся? Вроде все кончилось?

– Не скажи, это еще колдун на двоих напакостил, – Грим действительно сомневался, что все кончилось.

В ягодных зарослях Хэсс смог отвести душу и выслушать рассказ Вуня о царивших в лагере актеров беспорядках.

– Так что было с Машей на самом деле? Ты видел?

– Я нет, – Вунь собирал ягоды с самого низа и подбрасывал Хэсс в корзинку. – Но видел мой сын.

– И что?

– А то, что этот придурок Тори утащился. Про него ничего не знаю. Так вот его кокон действовал недолго. Надо же бросить больного, – повозмущался Вунь. – Ага, и лежит эта Маша медленно или, можно сказать, быстро помирает. В ее повозку засунулась голова и еще больше нарушила этот кокон, он раз и распался. Маша застонала, потом я так понимаю, что кодр заговорил с девушкой по внутреннему. Что-то они там поговорили, а потом, кодр стал ей свои силы перекачивать. В целом и вся история. Все, конечно, взбудоражены кодрами.

– И не только кодрами, – Хэсс покосился на Вуня, тот скорчил невинную рожицу.

– Хэсс, не сердись, – Вунь оббежал вокруг Хэсса, чем вызвал у того головокружение.

– Хорошо, – отказать такому невозможному типу, как Вунь, не представлялось возможным.

Корзинка заполнилась полностью, когда Вунь нашел еще одни ягодные заросли.

– А ежевика лучше твоей малины, – агитировал Вунь продолжить собирательство.

– А куда будем складывать?

– Я принесу, – Вунь убежал за подходящим хранилищем. Хэсс в задумчивости присел на землю. Было приятно сидеть без дела и без страха, вдыхать теплый сладкий от ягод воздух и мечтать о приятном.

В одной из повозок проходило тайное совещание. Разговаривали трое: Альтарен, Сесуалий и Тьямин.

– Тьямин, ты это для нас сделал? – изумлялся Альтарен.

Сесуалий молчал, он переваривал полученные объяснения.

– И ты, что хочешь, чтобы мы потратили эти камни на книжную лавку и жилье в столице?

– Хочу, – Тьямин не понимал, чего эти два мужика так поражены. – Это будет лучшим делом в моей жизни. Понимаете?

– Но этого будет много, – Сесуалий более или менее освоился с предложением Тьямина.

– Я хочу учится у мастера Льямы, я хочу всего-всего на свете. Я хочу, чтобы у вас была книжная лавка, чтобы заходили всякие личности и болтали. Я хочу... – Тьямин захлебывался от желания.

– Понятно, – Альтарен посмотрел на камни еще раз, и накрыл их тряпкой. – Мы спрячем их до поры, когда вернемся в столицу. Один из них мы положим на хранение до твоей самостоятельной жизни, это когда семью соберешься заводить, а второй смогу продать. Есть у меня знакомый хороший. На эти деньги мы откроем лавку и все сделаем. Хорошо? А ты пойдешь в школу к маэстро Льяме.

– Хорошо, – Тьямин обнял по очереди Сесуалия и Альтарена. – Спасибо, вам, что не оставили меня там.

– Ну что ты? – Сесуалий прослезился.

Чуть позже, когда Тьямин выбежал по делам по зову Илисты, Сесуалий посмотрел на Альтарена и задал всего один вопрос:

– Ты понимаешь, что мы теперь отвечаем за мальчика?

Альтарен утвердительно сомкнул глаза:

– А он за нас.

– Такова жизнь, – Сесуалий улыбнулся.

– И нам повезло, что это наша жизнь, – Альтарен вернул улыбку.

Многие заметили, что Одольфо плохо себя чувствует. У него со лба постоянно струился пот, но при этом он был бледен, словно белая лилия-кувшинка. Драматург отнекивался от вопросов о помощи. Недай озабоченно смотрел, как Одольфо залазит в свою повозку. Для себя Недай сделал пометку обязательно поговорить с Хэссом, чтобы тот присмотрел за Одольфо. Двух смертей им было достаточно за столь короткий период.

Мухмур Аран думал. Думать и представлять это его основное творческое занятие, кроме, конечно, постоянного понукания актеров. Мухмур Аран представлял себе какая могла бы выйти постановка по мотивам их еще не законченного путешествия. За советом он решил обратиться к Одольфо.

– Можно? – Мухмур Аран забрался в повозку драматурга, тот лежал с закрытыми глазами.

– Можно, – надтреснутым голосом разрешил Одольфо.

Все слова и предложения о новой совместной работе вылетели у него из головы, когда он разглядел, как плохо выглядит его друг.

– Ты как? – Аран осторожно сел рядом.

– Нормально, Ара, не дергайся. Ты то как пережил эту ночку? – Одольфо слабо улыбнулся.

Аран чуть приободрился, значит его другу не так плохо.

– Да попугали меня знатно, но обошлось, – Аран предложил ему воды.

– Спасибо, – Одольфо пил холодную воду с удовольствием. Он откинулся на подушки. – Так что ты хотел обсудить?

Аран посмотрел на драматурга и стал рассказывать о своих замыслах.

– Постой, – прервал его Одольфо. – Я такую историю ночью слышал. Тебе бы хорошо подошла.

– Да?

Одольфо принялся рассказывать:

– Слушай, жил был дух, который всегда мечтал стать актером. Но сначала это был не дух, а живой человек, но кто-то его убил. И вот тот воплотился в духа. И этот самый дух всегда мечтал играть на сцене. По совету нашего доброго Казимира, тот дух бросил свою обычную службу пугать добрых людей и отправился поступать на сцену. Представь, какую историю можно написать?

– Да, хорошо, – оценил творческий замысел Мухмур Аран. – А причем здесь Казимир?

– Так это он и посоветовал духу осуществить свою мечту, – Одольфо веселился от души.

– Ты хочешь сказать, что это вчера было? И что дух действительно отправился в столицу искать себя на сцене? – Аран вытаращил глаза.

– А что я тебе толкую вот уже десять минут? – драматург почти смеялся.

– Я хочу найти этого духа. – Мгновенно решил Аран. – Он будет играть у меня в твоей постановке. Это будет нечто.

– Точно, – Одольфо опять побледнел.

Они еще поговорили, обсудили, но Аран засомневался, что Одольфо – его друг – в будущем напишет все то, о чем они говорили.

Вопросы сокровенного обсуждали еще двое: Богарта и Саньо. Актер принес ей цветы.

Женщина целый день изобретала предлоги, чтобы не оставаться с любовником наедине. Сейчас она была занята упаковкой распотрошенных кем-то сундуков с обувью. Не смотря на то, что директор сказал ей, что это не ее прямые обязанности, Богарта предложила помогать Секачу в разборе и упаковке декораций.

Саньо же буквально светился изнутри, в порыве светлых чувств актер напевал. Он улыбался, и люди улыбались ему в ответ, пару раз за его спиной раздавался завистливый шепоток.

– Я к тебе, моя красавица, – Саньо подошел незаметно. Он протягивал Богарте цветы.

Охранница хмурилась, ей не хотелось с ним общаться.

– Я занята, – сухо сообщила она актеру.

– А я тебя несильно и отвлеку. Хочешь, я помогу со сборами. Что делать?

– Не надо, – Богарта стала раскладывать декорацию. Саньо видел, что она делает это неправильно, но не вмешивался.

– Тебе было плохо со мной этой ночью? – На какой-то миг Солнечный забеспокоился, что вчера не доставил Богарте удовольствия. Такие вещи всегда следует уточнять, чтобы не было проблем в будущем.

– Нет, нормально, – Богарта покосилась на Секача.

Рабочий сцены вынужден был проявить тактичность. Что-то невнятно пробурчав, он отошел в сторону. Богарта облегченно вздохнула.

– Я не пойму, тебе не понравилось то, что ты увидела? – Саньо встревожился. О такой перспективе он не думал.

– Ты о своем цветочном заклятии? Не волнуйся, оно не сработало, – убедительно солгала Богарта. Обсуждать то, что она увидела, охранница не собиралась. Она вообще отрицала факт своего видения.

Актер взял ее за плечи и повернул к себе:

– Я тебе не верю тебе, мое солнышко, – прямо заявил он.

– Твои проблемы, – огрызнулась охранница.

Саньо взял ее за плечи и развернул к себе.

– Воительница, – проникновенно начал актер. Богарта покраснела, так он стал ее называть вчера ночью. – Что случилось?

– Ничего не случилось, – она вырвалась из его рук. – Не мешай мне.

– Богарта!

– Ты мне можешь не мешать? Кто тебе дал право ко мне приставать?

Саньо оценил обстановку и предпочел не спорить.

– Мы можем поговорить вечером? – тихо спросил он.

Богарта расслабилась, разговор отодвинулся.

– Попозже, не сейчас, – она постаралась улыбнуться, но ничего хорошего из нервной улыбки не вышло. – Много работы.

– Ты неправильно сложила декорации. Давай я, а тебя директор зовет, – Саньо ничего не понимал, но понадеялся, что это просто плохое настроение. Хотя нутром знал, что здесь что-то более сильное и глубокое.

Богарта растерянно глянула на кучу, которую уже уложила.

– Ты сложила их вверх ногами, – пояснил Саньо. – Давай я, – еще раз предложил он, – тебе Инрих машет.

– Хорошо, – Богарта оставила декорации в покое и побежала к директору.

Мухмур Аран после беседы с драматургом Одольфо расстроился и решил обсудить состояние драматурга с директором. Инрих закрылся в повозке с Араном. Их разговор не был предназначен для посторонних ушей.

– Он болен и серьезно, а что хуже всего говорить ничего не хочет, – Аран сгорбился, сидя за столиком.

Инрих же наоборот выпрямился, но на плечи ему давил груз прошедших испытаний и страхов за своих актеров.

– А Хэсс?

– А что Хэсс? Он с Одольфо не встречался. Ты, что полагаешь, что твой Хэсс волшебник? Да и ты, что веришь, что наш Одольфо скажет мальчику Хэссу больше, чем нам?

– Нет, конечно, – Инрих отвернулся от Арана и уставился в окошко. – Что делать будем?

– Хмм, это я тебя хотел спросить, что делать? – глухо сообщил Аран.

– Надо с ним поговорить, но уже нам вдвоем, – решился директор. – Пойдем.

– С Хэссом? – не понял Аран.

– С Одольфо, – поправил директор.

Илиста критически обозревала себя в зеркальце, которое взяла у Анны. Красивая длинная шея, безукоризненная линия подбородка, глубокие карие глаза, выразительные губу. Что еще надо для актрисы? Она обольстительно улыбнулась своему отражению, потом нахмурилась, затем изобразила крайнюю растерянность, чуть позже примешала к растерянности изумления. После этого выражение лица и поза тела выдали страсть, безумную и огромную. Страсть сменилась старостью, трясущейся и болезненной. Старость уступила место материнской заботе и гордости за ребенка.

Смену настроений и выражений Илисты наблюдал директор, который только вернулся после безрезультатного разговора с драматургом Одольфо.

– Что это тебя обуяло пообщаться с отражением? – Инрих намеревался получить от актрисы разъяснения по поводу некоторых событий ночи.

Она повернулась, на лице отразилось сочувствие:

– К Одольфо ходил?

– Ходил, – директор позволил себе расслабится. Сесть, подогнув одну ногу под себя.

– И что выходил?

– Ничего он не сказал, но читать по нему можно, как по твоим обличиям.

– И что ты там прочитал? – Илиста также свободно уселась рядом.

– Умирает он, – отчеканил Инрих. Выговорить это оказалось не так уж и трудно, как думал директор.

– Я знаю, – Илиста пододвинулась к нему поближе. – Не печалься. Время его пришло.

– Оно бы не пришло, если бы не все это, – директор злился на всё на свете.

– Оно бы пришло по-другому, не сердись, – актриса излучала настолько мощную волну сочувствия, что Инриху показалось, что часть его боли ушла к ней, и стало полегче жить.

– Я не об этом хотел бы от тебя услышать, – Инрих вернулся к своим заботам. – Что здесь болтают про зверей и прочие радости?

Позже, выслушав весь рассказ, директор лишь глубоко вздохнул, покачал головой, и решил, что кодры не его проблемы. Спустя два часа это утверждение опровергла встреча Инриха с Великим Мастером. Но в эти два часа произошло еще несколько встреч и разговоров.

Вунь сбегал к матушке Валай, чтобы получить ценные указания. Она срочно вызвала маленького человечка к себе. Они тоже говорили за закрытыми дверями. Вунь поклялся никому не рассказывать о том, что она сообщила.

– Так ты должен уговорить Хэсса, ты это понял? – Матушка Валай буквально гипнотизировала Вуня.

– Понял, конечно, – послушно повторил он. – Во-первых, мы собираемся и надо, чтобы Хэсс решил вопросы нашей перевозки. Во-вторых, надо Хэссу повысить статус в будущем мире и не потерять наше шерстяное дело по выческе кодров. Так надо помнить об отшельниках. Правильно?

Матушка Валай одобрительно почмокала губами:

– Но это не все, еще давай повторяй, – велела она.

Вунь послушно повторил, что надо делать, когда они переедут в столицу. Матушка Валай испытывала странные противоречивые чувства, но главным было предвкушение. Столько забавного ждало их и их личного духа впереди, что она собралась прожить еще несколько десятков лет, чтобы ничего не пропустить.

Вунь тоже еле сдерживался от переполнявших его знаний, но тайны не выдал никому. Он предпочел эмоции истратить в быстром беге. К счастью, его невнимательность не привела к губительным последствиям, лишь повар уронил котелок, но тот уже был пуст. Да хитрая синяя птица проворонила мышь, увлекшись наблюдением за бегущим галопом Вунем.

Еще двое тоже видели мельтешащего Вуня: отец Логорифмус и отец Григорий. Им двоим пришлось ночью тяжко. Сейчас они обсуждали, что случилось, и как к этому относиться, да и еще, что сообщать в свои ордена. Закрыв двери, и, на всякий случай, подперев их палкой, Логорифмус разделся.

– Смотри, что они на мне нарисовали, – дрожащим голосом предложил он.

Отец Григорий наклонился поближе и стал водить пальцем по спине. Узоры, нанесенные на спину его товарищу, впечатляли. У самых лопаток были нарисованы дракон и два кота. Чуть пониже что-то похожее на буквы, но неизвестные им обоим. В районе поясницы было еще два десятка маленьких рисунков, которые сейчас и рассматривал отец Григорий.

– Ух, ты! – восхищался он мастерству нарисовавшей руки. – А ты не мылся?

– Они не стираются, не бойся, – Логорифмусу надоело стоять неподвижно, но Григорий не разрешил ему садиться.

– Я не все досмотрел, – гаркнул он.

– Так ты не смотри, – вспылил Логорифмус. Стоять с голым торсом было прохладно. Да еще сильно мучило любопытство. – Ты рисуй, а пока говори.

– Так мне рисовать или говорить? – запутался отец Григорий.

– Сначала расскажи, что там изображено в подробностях, а потом давай рисуй, – Логорифмус подпитался спокойствием и терпением по известной ему дыхательной методике.

За спиной он только и слышал охи и ахи. Григорий рассматривал каждую картинку, но ничего толком не рассказывал.

– Я, между прочим, на тебя рассчитывал, – упрекнул его отец Логорифмус.

– Я тебе все расскажу, нарисую, дай досмотреть! – взмолился отец Григорий.

Еще с полчаса он рассматривал картинки, потом удовлетворенно выдохнул, распрямился и уселся.

Отец Логорифмус оделся и расположился напротив Григория.

– Теперь то я могу услышать связную речь? – вопросил он с особой надеждой.

Григорий сиял, словно начищенные сапоги.

– Слушай, что там за закорючки я не понял, но где-то и когда-то подобное я уже видел, – Григорий экспрессивно махал руками. – Наверху у тебя дракон и два кота. Морды у них наглые такие.

– У кого? – уточнил Логорифмус.

– У котов, – Григорий подумал и добавил, – да и дракона тоже.

– Дальше что? – продолжил расспросы Логорифмус.

– Внизу у тебя картинки. И знаешь, что мне кажется? – торжественно вопросил Григорий.

– Что?

– Мне кажется, что это вся история этих кодров, с которыми мы ночью познакомились.

– Что там такое в деталях, – Логорифмус стал терять свое пресловутое терпение.

– Значит так, – Григорий со вкусом стал описывать то, что увидел, иногда сверяясь с первоисточником на спине отца Логорифмуса.

Они потратили больше часа на обсуждение подробностей и предположений о смысле каждой картинки. Григорий обещал начать работу по зарисовке каждой картинки в укрупненном варианте.

– Так ты никому не хочешь сообщать? – вернулся к практическим делам отец Григорий.

– Пока никому. Не очень то меня тянет быть мишенью.

– Почему мишенью? – дернул головой Григорий.

– А как я, по-твоему, могу себя чувствовать, если каждый будет меня разглядывать и изучать.

– И что ты совсем не покажешь это все? – махнул Григорий руками.

– Покажу, за этим мне и нужны твои рисунки. Мы сообщим, что скопировали их со старого фолианта. Как думаешь, я сойду за старый фолиант? – пошутил Логорифмус.

– За искусственно состаренный, – отшутился Григорий.

– А что было с тобой, когда тебя увели? – Логорифмус счел возможным приступить к расспросам о прошедшей ночи. – Со мной то все понятно, а на тебе рисунков, я так понимаю, не делали?

– Рисунков не делали, – завистливо вздохнул Григорий. – Но ты почтил меня таким доверием, что я тоже хочу рассказать все, что со мной случилось.

К ним вломился охранник, который по приказанию директора периодически проверял душевное состояние и физическое наличие всех членов труппы. Продолжить обсуждения событий прошедшей ночи ученые-богословы смогли после общего обеда. Они опять закрылись в повозке, отец Григорий стал рассказывать:

– Когда с тобой стал общаться тот странный тип, то ко мне подошел другой, похожий на него. Он сказал, что его зовут Линч, представляешь?

– Нехорошее имя, – задумчиво прокомментировал Логорифмус. – Такое же было у одного из отступников.

– Что с них взять, нелюди же они, – Григорий был недоволен, что прервали. – Вот, и этот Линч потащил меня в темное-темное место, но я там видел. И видел все в розовом свете. Все очертания предметов будто бы светились. Это так удивительно, что на какой-то миг я забыл, где нахожусь. Я находился в небольшой удивительной зале, но там было так много книг, что казалось, что они уходят в бесконечность. Что непередаваемо, так это то, что книги там стоят и не в шкафах вовсе, а как бы сами по себе. Представляешь? Я стою, а этот тип мне говорит что-то. Я каюсь, пропустил начало его речи. Но потом вслушался. Линч говорил о мудрости тысяч лет. Но говорил он обо все этом так странно.

– А что было странно? – Логорифмус живо представил себе книги, уходящие в бесконечность.

– А то, что он мне предложил там остаться навсегда и узнать все, что я захочу, – признался Григорий. – И стоит бодяжник с такими честными глазами, смотрит и кривит рожу. Все ждет, когда я соглашусь там остаться. Кости бы прибрал.

– Какие кости? – Логорифус не понял, почему так взвился рассказчик.

– Человеческие. Лежат себе в уголочке, сжимая какую-то черную книжку. Страшно, жуть полная, – Григорий показал, как кости прижимали к ребрам книгу.

– И что было дальше? – Логорифмус оценил, что Григорий увидел не меньше, чем он сам.

– Я осторожно подошел к этим костям, взял книгу и поставил в пустое пространство между двумя книгами. И скелет тот рассыпался, представляешь?

– Что ж ему не рассыпаться? – Логорифмус представил себе и это. – Они обычно всегда рассыпаются, если, конечно, кто добрый не наколдует чего.

– Вот, тогда я оборачиваюсь к этому типу и говорю, что предложение, конечно, заманчивое, но сидеть всю жизнь здесь мне совсем не хочется.

– А он?

– Он на меня глянул, ну, так только нелюди могут смотреть, и говорит, что здесь я узнаю все истины мира и не одного этого мира. Представляешь?

– Нет, – честно признался Логорифмус. – И не одного этого, – повторил он.

– Вот, а я ему говорю, что мне, наверное, будет достаточно тех истин, которые я знаю, пусть их и мало, – сообщил Григорий со значением.

– А он? – быстро спросил Логорифмус.

– А он мне ничего больше не сказал, но вцепился в мою руку и вывел из этой залы.

– И все?

– Какое все? Это начало было, – возмутился Григорий. – Потащил он меня в другую залу. Но там уже не книги, а двери. И давай мне почти тоже самое излагать, только здесь он говорит, уже не истины, а двери в разные миры. И представляешь, он сказал, что я смогу стать их хозяином.

– Да?

– Клянусь орденом, – подтвердил достоверность своих слов отец Григорий.

– И ты не согласился? – Логорифмус был уверен даже в последующей формулировке отказа, он не ошибся.

Григорий сказал:

– Мне с этим миром столько хлопот, а здесь еще другие.

Мужчины расхохотались.

– А потом? – взял в себя руки Логорифмус.

– Потом он повел меня и предлагал еще много чего. Но мне запомнилось, что Линч занервничал, когда заметил пропажу какой-то маленькой вещи. Мне так кажется, что там не хватало чего-то. Но был еще один момент, Линч не поверил самому себе, что в какой-то земляной дыре, похожей на колодец, но странной конструкции, стало меньше крови. Вот, про это ничего не скажу больше, но думается мне, что это большая тайна. Этого Линча, мне так показалось, кто-то надул, ну, знаешь, будто кто-то недавно получил часть того, что он предлагал мне. И при этом этот кто-то ушел живым. Линч с умным видом предрек нашему миру капитальные перемены.

– Я хочу в деталях знать про эту земляную дыру и про пропажу. Расскажи мне все, что ты видел. Каждую деталь, пожалуйста, напрягись, – попросил Логорифмус. У него возникли свои предположения про колодец. Эти предположения увязывались с их попутчиком, пропавшим или погибшим учителем Линаем. Логорифмус сделал себе заметку на будущее подобраться к Эльниню и Хэссу с расспросами, но так, чтобы ни один из них не понял, к чему ведет ученый. А пока надо наблюдать и еще раз наблюдать за ними.

Григорий почувствовал, что его товарищ может что-то знать или угадать. Он закрыл глаза и принялся сосредоточено пересказывать все, что запомнил: детали, запахи, оттенки, интонации, взгляды.

Явление Великого Мастера народу, в лице директора труппы Инриха, произошло внезапно, по крайне мере для самого Инриха.

Великий приманил директора к месту встречи. При небольшом напряжении Великий смог бы взять под контроль разум Инриха, но не стал этого делать. Великий уже чувствовал себя не хозяином, а гостем в Темных землях. Великий просто постучал в мысли Инриха, представился, и сообщил, что ждет его на площадке. Мысленная проекция местности помогла директору сориентироваться на местности, и добраться до места встречи.

Директор уехал никому ничего не сказав о своих намерениях. Ему и самому не все было ясно. Он приказал Богарте стеречь актеров, заявив, что пусть хоть свяжет их, лишь бы ничего плохого не случилось этой ночью. Женщина кивнула и обещала, что уж сегодня с людьми все будет в порядке.

Актеры и сами боялись наступления темноты. У Вики сдали нервы, и она устроила истерику, которую успешно удалось подавить Илисте. Женщины собрались вместе и разговаривали. Мужчины за ними присматривали. Спать почти все, за исключением Казимира, не собирались.

Инрих доехал до места встречи меньше, чем за три часа. Сумерки скрасили путь веселыми и немного страшными тенями. Директор ехал спокойно, ему казалось, что все плохое кончилось.

– Все плохое действительно кончилось, – услышал Инрих в своей голове. – Но это не значит, что не будет тяжело, – добавил голос.

– Я вроде как еще не доехал? – директор сказал это вслух.

– Я слышу тебя, пока веду, – сообщил Великий.

– Тогда бы мы могли и так поговорить. Зачем мне ехать? – подумал мужчина.

– Я хочу тебе показать, – мотивировал свое приглашение Мастер. – Здесь поверни направо и посмотри вверх.

Инрих задрал голову. В последних лучах уходящего солнца шагах в ста от него на возвышении – ровной широкой площадке – стояла фигура. Издалека ее можно было принять за человеческую. Инрих потратил еще десять минут, чтобы добраться до площадки. С нее открывается панорама окрестностей. Петляющая дорога, темные деревья и кусты, скалы и вдалеке река.

– Приветствую тебя, – Великий Мастер чуть поклонился.

– Приветствую тебя, – откликнулся Инрих.

– Я долго ждал тебя, – Мастер еще раз поклонился. Говорил он несколько обезличенным голосом, но директору все равно чудилось волнение.

Инрих подумал, будет ли разумным спросить, зачем его ждали, или лучше подождать объяснений. Не спросил.

– Все вы в равной степени выдержали проверку, но не это главное, и поэтому мы отдаем вам на воспитание кодров.

– Кто такие кодры? – хоть директор и знал, но решил все же спросить. Последующие объяснения он выслушал и отметил, что кодры сами о себе говорят по-другому. Инрих продолжил задавать вопросы. – То, что происходило ночью с актерами это ваша проверка?

– Да, – коротко сообщил Мастер.

– А почему вы сказали, что не это главное?

– Мы долго не могли выбрать, кому оставить наших любимцев. Они сами сделали свой выбор. Пойдем, посмотришь на них, – позвал Мастер. По пути они рассказал о последних трех сотнях лет поиска.

Директор пошел вслед за Великим, и еще долго они ходили между спящими кодрами. Потом последовала лекция Великого о жизни и уходе за кодрами, их кормлении, вычесывании, физических и умственных возможностях и потребностях. Директор старательно запоминал. Больше вопросы он задавать не стал, не было подходящих в голове, а тот который был задавать не следовало. Инриха подмывало сказать, что разве они сами не понимали того, что, заманивая в Темные земли искателей приключений, глупо было среди них искать любящих родителей для своих кодров. Искать надо было совсем не так, но свои мысли директор оставил при себе.

Глава 26. Внутри и снаружи

Парадокс: интересный человек внутри больше, чем снаружи.

С ними пока еще не поговорили, ничего не объяснили, но сейчас им просто нравилось жить без кошмаров. Недолгий путь в пол дня, и они расположились лагерем возле входа в Главную залу Великих Мастеров.

Казалось бы людям надо впасть в экстаз или наоборот в гнев, но на то они и актеры, что б перемены воспринимать спокойно. Кто-то заглядывал в Главную залу, кто-то ходил смотреть на спящих и проснувшихся кодров, кто-то думал, о том, что будет дальше, а кто-то не думал. Но почти все приняли новости, которые привез и осторожно изложил директор о кодрах, как данность. Отказаться никому не пришло в голову.

Но были в лагере и другие события, которые влияли на общую атмосферу. Сейчас люди грустили из-за болезни драматурга Одольфо.

В ту самую ночь Одольфо слишком испугался, что он не будет больше писать. Конечно, он сказал себе, что плевал на это все, но сердце выдержало большую нагрузку. Последствия были неминуемы.

В ту самую ночь Одольфо подвергся достаточно жестокому испытанию для писателя. К нему пришли герои его постановок. Бред общения с ними отбил у драматурга желание писать, и тогда же очень сильно заболело сердце. Одольфо чувствовал, как оно буквально рвется изнутри, но молчал. Лекарства не помогали, вот тогда он и понял, что его конец близок.

Когда людям приходит время уходить, то это бывает всегда по-разному. Но счастливы те люди, которым дано уйти мгновенно, то есть переход между жизнью и новой жизнью незаметен и неожиданен для них. Но счастливы и те люди, которым дано закончить свои дела в тот короткий промежуток ожидания при переходе в новую жизнь.