Текст книги "Прыжок рыси"
Автор книги: Олег Приходько
Жанр:
Боевики
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)
Получив деньги, высланные сестрой, Евгений часа полтора бродил по городу, чтобы убедиться в отсутствии слежки. Свободы его передвижений никто не стеснял. Купив красивую коробку с английским чаем и корзинку свежей клубники, он вечерней электричкой отправился в Сутеево…
Чай и, главным образом, клубника привели неизбалованную деликатесами Алевтину Васильевну в восторг. Она охала, ахала, и Евгению пришлось долго упрашивать ее съесть ягоду, доставленную из-за моря в марте.
– Да что я, мафиозо какая-нибудь, что ли? – улыбалась Алевтина Васильевна. – Женечка, зачем же вы такие деньги…
– Ешьте, Алевтина Васильевна. Уверяю вас, вы ничем не хуже мафиозо. Ее нельзя оставлять до завтра, она и так с прошлого года на складе лежала.
Козлова приняла его радушно, расспрашивала, где он остановился, звала остаться у нее, чтобы не тратить деньги на гостиницу, но Евгений отказывался под предлогом расстояния, на самом деле опасаясь, что невольно впутает ее в темную и, по всему, дурно пахнущую историю.
– Алевтина Васильевна. – сказал он, когда с ужином было покончено, – я нашел видеокассету, которую Павел показывал вам у Полянских.
– Да?.. И где же она была?
– Под кроватью завалялась. Мы не могли бы ее посмотреть где-нибудь вместе?
Она задумалась ненадолго.
– В школе есть видеомагнитофон, – вспомнила, – в кабинете директора.
Шел девятый час, но было еще достаточно светло.
– А сейчас это никак нельзя организовать?
– Попробуем. Я позвоню Ангелине Степановне, чтобы она предупредила сторожа. Только я не умею включать.
– Ну, с этим я как-нибудь справлюсь.
В школьных коридорах пахло мастикой и чем-то еще – неуловимым и стойким, вечным, чем пахнет всегда в школах, причем во всех одинаково. Евгений шел за учительницей и сторожем, прикидывая, сколько же лет прошло с тех пор, когда он в последний раз сидел за партой. Получалось – ровно половина жизни.
Старый школьный сторож сам отпер дверь кабинета директора и включил свет.
– Ежели понадоблюсь, Алевтина, позвони, – сказал он с видом человека, который чувствует себя незаменимым на своем посту.
– Спасибо, Александр Трофимович, обязательно. Ключи-то оставьте запереть.
– Сам запру, – сказал он на ходу и удалился, постукивая клюкой по паркету.
– Забавный старикан, – сказал Евгений, изучая новенький «самсунг» на тумбочке у телевизора.
– Он учился здесь, когда эта школа была еще семилеткой. Потом воевал. Учительствовал – преподавал математику. Завучем работал, директором. Теперь вот сторожит. Представляете – всю жизнь в одной школе? Многие их тех, кого он учил, уже поумирали. Вот и Паша…
Евгений подождал, пока она успокоится.
– Алевтина Васильевна, – подсел он к ней, – вы, пожалуйста, только посмотрите – и все. Просто посмотрите. А я по ходу задам вам несколько несложных вопросов. Поехали?
Она кивнула, вцепилась глазами в экран. Шпили собора Парижской богоматери… Стена… Химеры на ярусах… Башня…
– Это Климанкович?
– Да, это он…
Набережная Сены. Климанкович с Павлом…
Несмотря на то, что Евгений видел эти кадры, он следил за каждой деталью с пристальным вниманием, по опыту зная, что всякий раз есть шанс увидеть что-нибудь новое и важное даже в хорошо известном.
– Это Римма?
Ответа не последовало.
Он повернулся к Алевтине Васильевне. Она сидела, потупившись, и не смотрела на экран. Плечи ее вздрагивали, по щекам текли слезы. Евгений остановил изображение. О том, какое впечатление произведет на мать оживший на экране сын, которого она уже никогда не увидит, он не подумал…
– Извините.
Утешать ее было бессмысленно. Оба надолго замолчали. Школа, где учился Павел, тоже молчала. Тишина длилась так долго, что казалось, остановилось само время.
– Не хочу, – замотала женщина головой. – Не надо… Ни следствия никакого, ни поиска убийц, ни причин – ничего не хочу. Он не оживет уже. Никогда не оживет. – Она достала из кармана пальто платочек, принялась утирать слезы и сморкаться.
Евгений тяжело вздохнул и отошел к окну. Море уходило в бесконечность, источая почти физически ощутимую угрозу. Но стоило повернуться к нему спиной, и мир обретал реальные очертания; обстановка директорского кабинета внушала уверенный покой.
Сейчас Евгений не знал, какому из этих полюсов отдать предпочтение.
«Бессмысленная акция… Бессмысленная борьба. Убили Пьера. Он хотел остановить банду, которая угрожала человечеству. Убили генерала Хоботова. Он хотел спасти неизвестных ему людей, в которых могли полететь начиненные красной ртутью ракеты. Погибли совершенно непричастные ни к мафии, ни к розыску Джек Батурин, Микола… Десятки раз стреляли и в меня, пытались сбить машиной, ломали ребра, отбивали легкие. Я треть жизни охочусь за смертью, а она охотится за мной. Я одинок. У меня нет семьи, я не уживаюсь с людьми, теряю друзей. Я утратил ощущение жизни и пытаюсь вернуть его какими-то искусственными упражнениями и образом жизни, в котором нет ни системы, ни цели. А зачем?.. Зачем Паша Козлов влез в дела, в которых ничего невозможно изменить? Писал бы себе про цветы. Люди убивают и убивают друг друга – за деньги, за власть, просто так, а мир все не наступает и не наступает. Пора и мне на покой. Наверно, Паша был прав, когда говорил о том, что все в этом мире – потомки Каина, а жестокость – наша общая дурная наследственность».
– Вам он тоже говорил об этом? – тихо спросила Алевтина Васильевна.
– Что?..
Евгений обернулся. В устремленном на него взгляде темных мокрых глаз прочитывались сочувствие и любопытство. Он понял, что произносил свои мысли вслух.
– Давайте смотреть, Женя. Я не стану больше плакать.
Он вернулся на место и включил воспроизведение.
– Это кто?
– Римма, жена Левы…
Французская часть кончилась. На экране возникла Москва.
– Когда вы были у Павла в общежитии?
– Десятого, во вторую субботу февраля. У нас пятидневка, я поехала к нему на выходные.
С появлением Полянского Евгений остановил изображение.
– Скажите, Алевтина Васильевна, это все, что вам показывал Павел?
– Да.
– Ничего не вырезано? Вспомните.
Она задумалась, виновато пожала плечами.
– Я смотрела это один раз. Павел комментировал. Тут ведь нет ни сюжета, ни каких бы то ни было событий – так, разрозненные куски. По-моему, все.
– А по-моему, нет, – покачал головой Евгений. – Здесь не хватает довольно большого куска. Давайте посмотрим сначала?..
Во время повторного просмотра никто из них не проронил ни слова.
– Ну? – Евгений снова остановил изображение на Полянском.
– Нет. Не помню. Извините… Все так и было…
Домой они возвращались в двенадцатом часу.
На бархатно-черном небе светились звезды. Евгений слушал неторопливый рассказ о детстве Павла и думал, что где-то там высоко витает сейчас его душа.
– А Павел никогда не рассказывал вам о книге, которую он писал?
– Разве он писал книгу?
– На его столе нашли рукопись романа под названием «Казанская сирота».
– Ничего не знала об этом. Разве только то, что прочла в его блокноте. Думаю, что роман этот навеян Нелли.
– Почему?
– Знакомые мотивы. Нелли родилась в Казани, воспитывалась в детдоме.
– Где?
– В Казани. Это мне Паша сказал, сама она о себе ничего не рассказывала. Мы не успели подружиться… Я постелю вам в доме? В сарае холодно, не топить же всю ночь?
– Нет-нет, Алевтина Васильевна, я не собираюсь топить. Пробегусь по берегу. А потом укроюсь, и будет тепло.
– Пробежитесь?
– Привычка. Спокойной ночи!..
Он бежал краем моря. Звездный свет тоненькими холодными лучиками пронизывал тело. Перерыв в тренировках сказался на ритме дыхания, который удалось установить не сразу, но через пару километров привычное самочувствие вернулось, и все, что не вписывалось в этот иллюзорно-первозданный мир, отошло в небытие – только ночь, море и звезды…
«Где же еще фигурировала эта чертова Казань? Где? – силился вспомнить Евгений. – «Казанская сирота» в названии романа – вовсе не фразеологизм: Нелли действительно сирота и в самом деле из Казани. Что это дает? Пока ничего. Но где-то Казань встречалась еще… Где?..»
Он пробежал пять километров, вспоминая каждый эпизод своей приморской эпопеи до мельчайших подробностей. После трех рывков – по сто метров на предельной скорости – тело пропиталось усталостью и стало менее послушным, что предвещало короткий, но глубокий сон.
В поселке все давно спали. Только в одном из домов окошко светилось синеватым мерцающим светом.
«Телевизор! – осенило Евгения вдруг. – В самый первый день в гостинице «Парус» я смотрел телевизор. Транслировали интервью с Гридиным. Он как раз возвращался тогда из Сутеева, сидел за рулем «волги» и отвечал на вопросы невидимого корреспондента. «Вы росли в семье один?» – спросил корреспондент. «У меня есть старшая сестра, – ответил Гридин. – Живет в Казани, на родине». Кадры относились к 1992 году, там был титр. И сразу же – интервью, которое брала у него Грошевская четыре года спустя в студии… Вот это да! Значит, и Грошевская, и Гридин родом из одного и того же города?.. Что бы это могло значить?..»
«А ничего! – явился не запылился Внутренний Голос. – Ровным счетом ни-че-го, Стольник. Мы с тобой оба родом из Москвы, а между нами нет ничего общего! Я тебя уверяю: в Приморске найдется человек триста, которые родились в Казани.
Владимир Ильич Ленин учился в тамошнем университете и, вполне возможно, дружил с прабабкой Гридина…»
«Исчезни, придурок! – Евгений попытался сосредоточиться на своем открытии. – Хотя, кажется, ты прав. Из этого можно сделать тысячу выводов, но правильным может быть только один».
«Я всегда прав», – обиженно вякнул Внутренний Голос и утихомирился.
Евгений умылся и лег. В окошко были видны две одинаковые по величине звезды Южного Треугольника – созвездия на участке Млечного Пути.
Третья, самая большая, звезда в поле зрения не попадала.
В двенадцатом часу ночи в поселок нефтяников, расположенный в 10 км к северу от железнодорожной ветки Приморск – Армавир, ворвались два микроавтобуса и легковой автомобиль «ниссан» без номеров. Около тридцати человек в камуфляжных масках рассыпались по служебным контрейлерам и балкам, в которых проживали нефтяники преимущественно украинского происхождения, и учинили побоище. Сопровождая расправу нецензурной бранью и выкриками «Бей хохлов!», «Геть на Украину!» и др., налетчики причинили серьезные увечья четырем буровикам, нанесли побои одиннадцати, подожгли два балка, вывели из строя телефонную связь, систему электропередачи, забрали все имевшиеся в наличии ценности и деньги. Старший бурмастер Михальченко, незаконно хранивший в жилом помещении взрывчатое вещество, применявшееся для торпедирования скважин с целью образования трещин в призабойной зоне пласта, подключил цилиндрическую торпеду к электрозапалу, но был застрелен одним из налетчиков из пистолета системы «ПМ». Разбойное нападение носило ярко выраженный антиукраинский характер – были уничтожены именно те балки, в которых проживали граждане Украины, изорван желто-голубой флаг на флагштоке, разбит портрет Шевченко на стене в одном из балков, с особой жестокостью избиты рабочие Быченок и Онуфриенко, на которых были одеты вышитые украинские сорочки. После выстрела в Михальченко налетчики скрылись, прихватив с собой повариху Таранчук и жену одного из буровиков, приехавшую навестить мужа из Мукачева. Над женщинами надругались и сбросили их в карьер у железнодорожного переезда.
Весть о бандитском налете разлетелась по всем рабочим поселкам. Полторы тысячи украинцев – основной костяк приморских нефтяников – съехались на грузовиках, автобусах и электричках в областной центр и организовали митинг на площади Дружбы. Инициатором акции протеста выступил помощник бурмастера Антонов. «Это вам в награду за помощь, которую вы оказываете убогой российской экономике?! – патетически вещал потомок попа Гапона с импровизированной трибуны. – Или это месть за самостийность и свободолюбие?! А может быть, это – признак агонии Российской империи?! Они не могут овладеть Черноморским флотом, не в состоянии поработить исконно украинский Крым и потому отыгрываются на беззащитных гражданах?! Москали только на словах гостеприимный и миролюбивый народ! Не верьте, хлопцы, тем, кто станет дурить вам головы, будто это хулиганская выходка!.. Нет! Это – политика! И политика губернатора в том числе. Вас хотят выдворить за пределы России, чтобы дать работу своим. Ту работу, которую Гридин обещал своему электорату, но которую дать не в состоянии!.. Откуда у хулиганов автобусы и оружие? Как им удалось исчезнуть?! Не бойтесь, люди! Шовинизм не пройдет! Пусть вороги захлебнутся в вашей крови!.. Или нам выдадут всех до единого виновников украинского погрома, или мы обратимся в ООН!..»
Изобличить и снять с трибуны этого новоявленного анпилова, говорившего глупости, обвинявшего то правительственную политику, то местные власти, то и дело норовившего ввернуть украинское словечко в «пламенную речь», не составило бы труда, но толпа, потрясенная кровавой акцией и смертью соплеменников, анализировать ситуацию не стала. «Разойдитесь! – доносились усиленные мегафонами команды милицейских чинов; «канарейки», «ниссаны», военные грузовики, оцепившие площадь, только распаляли людей. – Митинг не санкционирован! Приказываю разойтись!» В толпу вливались горожане. Над головами появились лозунги «Заслон шовинизму!», «Смерть погромщикам!», «Позор губернатору!», «Хай живе вiльна Украiна!», «Бандитов – к ответу!». На Кипарисной перед зданием администрации шествие встречал мощный заслон из состыкованных автомобилей «Урал» и роты солдат ВВ в касках, вооруженных спецсредством «черемуха» и новейшими телескопическими дубинками из сверхлегкого металла. Из переулка Свободы неожиданно выехал катафалк.
Гроб с телом Михальченко, накрытый украинским флагом, поплыл над толпой, по чьей-то команде транспаранты исчезли – демонстрация превратилась в похоронную процессию. Делегация во главе с Антоновым потребовала, чтобы к людям вышли губернатор и депутаты областной Думы в полном составе. По приказу генерала Дворцова все они были арестованы, после чего Дворцов лично обратился к обезглавленной процессии: «Внимание!.. Приказываю повернуть в переулок Свободы и следовать в направлении городского кладбища! Митинг и шествие у здания администрации запрещаю! Через пятнадцать минут будет отдан приказ о разгоне демонстрации! Пожалейте женщин и детей! Будьте благоразумны и не поддавайтесь на провокацию! Разойдитесь!.. Повторяю: всем немедленно разойтись!..» Рокот негодования прокатился по разъяренной толпе. Снова появились транспаранты. Кто-то истерично запел «Ще не вмерла Украiна», гимн подхватило несколько сотен голосов. Стихийно образовался комитет из двух десятков добровольцев. После шумного обсуждения ситуации они пришли к «консенсусу»: гроб с телом Михальченко погрузили в катафалк, посадили в «икарусы» женщин и детей и отправили в предписанную сторону. Остальные участники демонстрации остались на месте. Движение на центральных улицах было парализовано. Несмотря на повторяющийся каждую минуту приказ разойтись, никто не расходился. Наступило затишье. Подоспевшее подразделение ОМОНа в сферах и бронежилетах цепью рассыпалось вдоль тротуаров по обе стороны толпы. Противостояние длилось десять минут. Напряженная тишина благополучного исхода не предвещала.
Хализев, Ставров, Давыдов и Гридин все это время находились в здании обладминистрации. Гридин порывался выйти к людям, но оба «силовика» и заместитель стояли на том, что губернатор – не собака, чтобы откликаться на свист: завтра его затребуют «химики», послезавтра – «вертолетчики», а там, глядишь, начнут диктовать «рокеры» и «панки». Давыдов категорически утверждал, что налет на вахтовый поселок носит провокационный характер и, не исключено, имеет целью выманить губернатора на площадь. Ставров приказал охране никого не выпускать и не впускать, все входы были заблокированы. Когда ситуация достигла апогея, было решено, что к собравшимся отправится Хализев. В двенадцать тридцать он вышел в сопровождении сотрудников охраны, но преодолеть расстояние в три квартала, отделявшее административный центр от первого кордона, не успел. За две минуты до истечения ультимативного срока из середины толпы в солдат полетели петарды, по щитам загрохотали булыжники. Дворцов отдал команду. Солдаты ВВ со встречного направления, бойцы ОМОНа с флангов, орудуя дубинками, заставили толпу повернуть назад, выбили ее на площадь и обратили в бегство. Раненых и задыхающихся от газа сортировали по милицейским фургонам и каретам «скорой помощи», заготовленным заранее.
Через полчаса было восстановлено движение автотранспорта. Учреждения, находившиеся в административном центре, продолжили работу.
Евгения разбудил негромкий стук по стеклу. Он вскочил, выглянул в окошко. Во дворе стояла Алевтина Васильевна в наброшенном на байковый халат пуховом платке.
– Женечка, отворите, пожалуйста, – виновато улыбнувшись, указала она на дверь.
Евгений метнулся к двери, отодвинул щеколду.
– Ради Бога, извините, что разбудила вас.
– Да что вы, утро на дворе! Проходите, Алевтина Васильевна.
Она робко вошла в комнату покойного сына, присела на табуретку.
– Не знаю, насколько это важно… Вчера вы спросили у меня о романе Павла, и я все никак не могла уснуть, думала о том, что он, наверно, мог бы стать неплохим писателем. А потом неожиданно вспомнила, что было еще на той пленке…
– И что же?..
– Там была улица… такая обычная старая улица с брусчаткой, наверно, в старом районе. Каменный дом, обнесенный металлической оградой. На ограде – большой белый номер с цифрами. Какими именно – я не вспомнила, да и попросту не обратила на это внимания… У дома стоял автомобиль с откидным верхом, похожий на тот, который остался на пленке… А может, и тот самый, этого я не берусь утверждать. Из дома вышел Павел с каким-то человеком лет… не могу сказать точно, сколько ему было лет. Запущенная, седая наполовину борода, длинные волосы, лицо не то чтоб старое, но испитое… Он дошли до ограды, вышли за калитку, на улице пожали друг другу руки. Я спросила у Павла, кто это. Он ответил: «Так, один писатель, эмигрант». И все. На нем было драповое пальто. Высокого роста, сутулый… Что еще-то?.. Пожалуй, все. Ничего примечательного, да и Павел сказал о нем неохотно, отмахнулся будто…
Евгений провел ладонью по небритому подбородку, стараясь сообразить, кто это мог быть и какую роль сыграл этот человек в жизни и смерти Павла Козлова.
– Павел его фамилию не называл или вы не помните?
– Нет, не называл, точно. Все было именно так, как я рассказала. Вчера я так разволновалась, увидев Пашу… А вообще-то у меня неплохая память.
Евгений вдруг подумал, что она может стать объектом не только его внимания.
– Алевтина Васильевна, вы не рассказывали Грошевской о том, что смотрели с Павлом эту кассету?
Она задумалась, не очень уверенно покачала головой:
– По-моему, нет. По крайней мере, она меня об этом не спрашивала.
– Очень вас прошу, если кто-то поинтересуется… не знаю, следователь, например, не говорите о том, что мы просматривали кассету. Просто – приезжал приятель Павла из Москвы, пили чай, вспоминали Павла, болтали ни о чем. Чем занимается – не знаю, говорил, вместе учились, в Приморске проездом.
Козлова почувствовала тревогу в его словах.
– Что-то серьезное, Женя?
– Прямо скажем, Алевтина Васильевна, из-за несерьезного не убивают, – он улыбнулся, спеша развеять ее опасения: – Чайку бы, а? Я сейчас умоюсь и приду.
– Конечно, – спохватилась она. – Завтрак уже на столе.
Евгений взял ведро и отправился к колонке. Дело принимался неожиданный оборот. Если в сочетании «казанская сирота» оба слова соответствуют действительности, то почему не допустить, что все остальное в записях Павла – тоже правда, а вовсе не заготовки для романа?
«Жила в нищете, отец бросил, мать умерла, воспитывалась в детдоме, бывший муж – каплей с подлодки – бросил».
Не имеет ли писатель-эмигрант отношения к этому каплею?..
Евгений набрал воды, вернулся во двор. Опершись ступнями о козлы, энергично отжался полторы сотни раз на пальцах, окатил себя ледяной водой.
Одно было несомненно: проходной, непримечательный для непосвященных кадр имел если и не самое важное, то, во всяком случае, очень существенное значение для разгадки убийства Павла – иначе зачем бы Грошевская стала перемонтировать кассету перед тем, как отдать ее Евгению. Писателя-эмигранта в драповом пальто понадобилось изъять. Неужели поездка в Париж была затеяна Павлом для того, чтобы увидеться с ним?
«У меня появилась банальная цель: увидеть Париж и умереть».
Увидел. Умер.
Все, снятое на пленку, рассказанное Васиным и Полянским, Алевтиной Васильевной и Кравцовым заставляло переосмыслить записи в блокноте и статьи Павла. За неконкретными, похожими на писательские заготовки заметками скрывался важный смысл, будто Павел спешил фиксировать в них все, что последовательно вело его к смерти. Возможно, он даже предчувствовал неизбежность этой смерти и уж по крайней мере прекрасно понимал, в какую «игру» оказался втянутым.
«Все вообще игра» в войну, в политику, в преступников», – писал он восьмого декабря. И в тот же день: «Отпуск Шпагин мне все-таки предоставил. 13-го уезжаю в Сутеево, оттуда – к Леве в Париж». Следующая запись: «Какие беды принесет мне встреча с В?» Вполне возможно, он имел в виду встречу с этим самым писателем-эмигрантом, и тогда его фамилия (или имя) может начинаться на букву «В».
Через полчаса Евгений был готов к отъезду. Алевтина Васильевна ждала его за накрытым столом, не притрагиваясь к еде.
Творог со сметаной, варенье, остатки клубники и чай вместе с неожиданно выползшим из-за облаков солнцем создавали весеннее настроение.
– Алевтина Васильевна, – обратился к хозяйке Евгений, – у меня к вам еще одна просьба. Я допускаю, что она может не соответствовать вашему желанию, но это очень поможет мне. Сейчас мы с вами заключим контракт. Вы собственноручно напишете заявление в частное детективное бюро «Шериф» на мое имя с просьбой провести расследование обстоятельств смерти вашего сына Козлова Павла Сергеевича. Я выдам вам квитанцию о предварительной оплате – так нужно для моего официального статуса и налоговой инспекции. Разумеется, вы не будете не только ничего оплачивать, но и вообще принимать участия в чем бы то ни было. Заявление останется у вас. Если я скажу, что его нужно кому-то показать, вы сделаете это; если все обойдется – порвете. Документы оформим задним числом, в Приморск я приехал двенадцатого. Хорошо?
Она молча смотрела на него и все никак не могла решиться нанять детектива для поисков убийц своего сына – это не укладывалось в ее сознании, что-то мешало, претила мысль о мести, пугало возможное противоречие с привычными и потому казавшимися единственно законными следственными инстанциями государственных органов.
– То, что вы собираетесь делать, Женя, опасно?
– Для нас с вами – нисколько, Алевтина Васильевна! Потому что я понятая не имею, что я собираюсь делать.