Текст книги "Прыжок рыси"

Автор книги: Олег Приходько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

Олег Игоревич Приходько
ПРЫЖОК РЫСИ

Все персонажи в романе вымышлены.

Место действия на карте России искать не стоит.

Автор

Часть первая
ПОТОМКИ КАИНА

«И сказал Господь Бог: за то

всякому, кто убьет Каина,

отмстится всемеро. И сделал

Господь Бог Каину знамение,

чтобы никто, встретившись

с ним, не убил его».

Бытие, 4, 15

Глава первая1

В шесть утра от Южной пристани Приморского торгового порта отчалил катер, оснащенный двумя мощными моторами. Скорость в 100 км/час позволяла легко уйти от возможной погони ржавых пограничных посудин. Портативная радио– и навигационная аппаратура гарантировала устойчивую связь с судном-получателем, ожидавшим катер с вечера в пяти милях от берега. Плотный туман затруднял слежение за кораблями береговой охраны.

Доставка товара к потребителю считалась самым рискованным этапом, но именно за риск транспортировщики получали повышенные гонорары.

Катер в Картеле появился стараниями Стаса Новацкого. До этого товар сбрасывали с самолетов. Из тридцати килограммовых контейнеров, начинавших ярко светиться при соприкосновении с водой, зачастую успевали подобрать не все, и преследователям доставалось по три, а то и по пять упаковок первосортного хлоргидрата по цене шестьдесят тысяч долларов за штуку. Так что сделка с военморами по приобретению катера оказалась выгодной – теперь оборот позволял закупать двести пятьдесят кило пасты, из которой выделяли почти центнер сульфата. Прибыль же от продажи порошка должна была составить полмиллиона за килограмм.

Новацкий стоял в полный рост, повернувшись соленому ветру навстречу. Сухогруз «Анкара» был уже виден в бинокль, когда вдруг послышались завывание сирен, стрекот вертолетных винтов, и многократно усиленный громкоговорителями властный голос скомандовал: «Приказываю остановиться!» Все произошло так неожиданно, что обычно спокойный и рассудительный в любой ситуации Стас растерянно заметался по палубе. Двое его телохранителей машинально выхватили «узи».

– Надо топить товар, Стас! – крикнул с кормы побледневший от испуга Алферов. Он отвечал за переброску.

– Стоять! – неистово заорал Новацкий. – Ни одного мешка в воду! Ни одного!..

– Полный назад! – скомандовал Алферов. – Уходим!

Хлопки выстрелов потонули в реве двигателей. Несколько очередей послышалось с подошедшего вплотную погранкатера: предупреждали. В ответ заговорил шестиствольный «миниган». Новацкий метнулся наперерез Алферову, который подтаскивал клейменый джутовый мешок к борту.

– Стой, сволочь!

Утопить тридцать упаковок пятидесятипроцентной смеси хлоргидрата общей стоимостью в четыре миллиона?! Из них шестьсот тысяч принадлежали лично ему, Новацкому.

Он рванул Алферова за полу штормовки, но катер накренился, и Стаса отбросило к рубке. Рука попала во что-то теплое и липкое: рядом с пулеметом корчился в предсмертной судороге охранник.

– Алферов! – Тяжелый ствол повернулся в сторону недавнего сообщника. – Назад!

Пять тысяч выстрелов в минуту, на которые был способен «миниган», давали надежду на спасение. Пули 7,62 мм вздыбили обшивку. Алферов закричал, откатился от мешка.

Тень многоцелевого «уэссекса», недавно приобретенного в «Уэстленд геликоптерс ЛТД» руководством губернского УФСБ, накрыла палубу. По канату стремительно спускались спецназовцы в бронежилетах и сферах. Рухнул за борт подкошенный очередью из «кипариса» матрос. Сильный удар кованого башмака в подколенную связку с одновременным тыльной стороной открытой ладони в кадык опрокинул Новацкого навзничь. Он нашел в себе силы откатиться и не дать провести добивающий в грудь – металлический откидной приклад гулко стукнул о палубу. Новацкий вскочил, рывком поравнялся с бортом. Пуля настигла его, когда тело уже на две трети свесилось вниз. Падая, успел оглянуться: стрелял его телохранитель.

Падение пришлось на спущенный кем-то плотик. Хрустнули позвонки, после чего жить Новацкому оставалось четыре с половиной часа.

2

Евгений Столетник, окончательно промерзший, возвращался утром электричкой в Москву. На душе было муторно. Не то чтобы от выпитого с Нонной, которую он опрометчиво вызвался проводить до Ногинска, – от всего, вместе взятого. Надломилось что-то за тридцать три прожитых года. И мостов вроде не сжигал, и на рожон не пер против обыкновения. Только связи с людьми, населявшими его жизнь, сами собой натянулись и теперь провисали, готовые оборваться от неверного шага. Шаг этот сделать было парой пустяков, если учесть вконец разболтавшиеся нервы. Резко изменившийся в последнее время характер, взвинченный и нетерпимый, напрочь вышедший из повиновения, располагал к необдуманным действиям. Умом Евгений понимал, что жизнь вступает в очередную серую полосу и придется перетерпеть – авось образуется, не затянется слишком надолго. Ким говорил: «Все приходит вовремя к тому, кто умеет ждать». Но ждать-то как раз он и не научился.

Евгений шлепал по вешней жиже привокзальной площади, отнюдь не походившей на вылизанную парижскую брусчатку. Серые, казавшиеся тусклыми независимо от времени года массивные дома не шли ни в какое сравнение с легкими конструкциями Монпалье, и даже некогда любимые закоулки старого Арбата не восполняли рю де Криме, где Валерия снимала чердачную конуру. Будто не домой вернулся, а уехал, и все усиливалась, бередила душу тоска, напрочь выбившая его из привычной колеи.

Тщетно пытаться увидеть пейзаж родины Готфрида Келлена и Песталоцци в окнах подмосковной электрички, Альпы, сиявшие снежной белизной, куда их с Валерией и Жаклин вывез на недельку Мишель Боннэ.

Размолвки с Валерией не было, но не было и объяснения, предложения остаться. Учительница музыки, ставшая для Жаклин почти гувернанткой, при появлении Мишеля, отца своей воспитанницы, таяла, глаза ее начинали испускать лучики счастья. Отношения между Валерией и Евгением складывались, как у «своих парней», и ни он, ни она не перешагнули этой грани в течение всего долгожданного месяца. Мишель был богат. Деньги в этом мире потихоньку делали свое дело. Что мог дать этой женщине он, Евгений, взамен безбедного в общем и целом парижского бытия? Паразитом жить не привык, работа на чужбине не светила, нежные чувства скрасить безысходную ситуацию не могли, а о совместном возвращении речь не шла вовсе: это означало бы сделать Валерию несчастной. Оставалось одно: поскорее исчезнуть с ее горизонта.

У метро он купил «Криминалку» за 4-е число, завернул в нее жирную скумбрию. Две бутылки пива рассовал по карманам, еще две опустошил тут же, не отходя от кассы.

В первое время после возвращения у него появилось острое желание разбогатеть назло всем. В считанные дни он возобновил лицензию на частную сыскную деятельность, не гнушаясь помощью Илларионова. В двух местах открыл секцию таэквондо, помышляя собрать денег на частную школу. Но бюро расследований пустовало – заказов не было, клиенты предпочитали обращаться в проверенные организации; таэквондо давало прибыль, однако тут же начинали появляться всякие нонны и марины, дружки, которые похлопывали по плечу, восторгались им и все обещали что-то, покуда стреляло шампанское и обманчивый хмель кружил головы.

Евгений вернулся в холодную, пустую квартиру. Пыль на полках и подоконниках. Грязная скатерть. Бутылки в углу кухни. Гора посуды в раковине. Он с неприязнью подумал о Нонне, мысленно обругал ее за немытые тарелки, за выдохшуюся водку в фужере, за смятую, неубранную постель. От чувства собственной ничтожности тошнило, было безумно жаль потерянной спортивной формы. Ржавый налет на гантелях под шкафом, затянутым паутиной («Все гантели поржавели», – горько усмехнулся, перефразировав Чуковского), красноречивее всего напоминал сейчас о жизненном переломе. Морозило. За окном никак не развиднялось, смурь эта обещала провисеть над городом и душой весь день.

«Неплохо бы кого-нибудь вызвонить, – подумалось. – Хоть кого. Рыба и пиво есть…»

Он сбросил куртку, позвонил Илларионовым.

– Катя, привет.

– Привет.

Молчание сродни дежурному «чего надо?». Голос тусклый и неприветливый, как мартовская Москва. А чего он, собственно, ждал? Приглашения в гости?

– Алексея Иваныча нет?

– Что-нибудь передать?

– Я перезвоню. Пока.

Глупый звонок. На мгновение даже стало стыдно.

Не ответили Нежины. Стала читать нравоучения Леля Каменева. Таньке звонить не стал: сестра превратилась в квочку, родила дочь и проводила жизнь между стиркой пеленок и походами на молочную кухню.

Треть бутылки «Посольской» в холодильнике чуть выправила настроение, и даже ногинская Нонна показалась вдруг не такой уж конченой: не допила ведь, оставила. Убирать квартиру Евгений не стал – тянуло в сон. Откупорил пиво, развернул промасленную «Криминалку» и разорвал скумбрию.

Он жевал, тупо уставившись в газету, некогда любимую, а теперь пригодную разве для того, чтобы заворачивать в нее рыбу. Увидев рекламу «Альтернативы-М», подумал о Каменеве и Нежине, которые трудились в этом агентстве не за деньги, а на живот, и дела им до потерянного, одинокого кореша, похоже, не было вовсе. Черт с ними со всеми!.. С апреля надо будет поднять плату за тренировки, несолидно брать мизер – мастер все-таки. Спортсменами «на шару» не становятся, хочешь – плати, нет – проваливай.

Взгляд споткнулся о короткую заметку, в которой сообщалось об убийстве очередного журналиста с «редкой» фамилией Козлов.

«Выбивают пишущую братию, как ковры по выходным, – цинично подумал Евгений. – На потоке они у киллеров, что ли?»

Полуголые дамы зазывали приобретать охотничьи ружья, как будто они нужны для посещения «Сандунов» или замоскворецких пляжей. Газета раздражала. Он завернул в нее рыбий скелет и выбросил в мусорное ведро. Часы показывали девять. До вечерней тренировки можно было основательно выспаться. Вымыв руки на кухне (в ванную заходить не стал, чтобы ненароком не увидеть себя в зеркале), Евгений разулся и завалился на постель.

В довершение ко всему зарядил дождь. Тявкнула собака за окном, напомнив об оставленном в Париже Шерифе. Ему там было вольготно: Жаклин закармливала пса отборным мясом, выгуливала; Валерия относилась к старому знакомцу как к собственному дитяти. Не думал тогда Евгений, что уедет вот так, ни с чем… э, да что теперь говорить!..

Отель в Граубюндене, храм Воскресения Христова в Медоне, парижский Центр Помпиду, в котором так мечтал побывать покойный Петька Швец, Сен-Тропез проездом – 240 миль в час на «феррари» Мишеля, Банхоффштрассе в Цюрихе, дом Фредерика Мистраля, где Валерия ни с того ни с сего его поцеловала, ресторан «Бор дю Ляк», кафе Палат на улице Жак Кало, Рахманинов на новом «Стейнвее» в аньерском особняке Боннэ…

Тахта. Грязь. Дождь. Шлюхи с тоски. Водка…

Тоска началась в поезде, несмотря на двухместное купе, ящик с заморской снедью, пять бутылок первосортного «шабли» и весьма неглупого попутчика. По сути, переезд не из страны в страну – из одной жизненной полосы в другую. Дорога назад в прямом и переносном смысле. Бесконечные рассказы о провинциальной мафии, бардаке и безнаказанности властей, отсутствии цивилизации…

Как она смотрела на него в окошко уходящего вагона!

Глазами кричала: «Не уезжай!»

Как ему хотелось выскочить на ходу…

Высказанные слова остаются жить, невысказанные умирают вместе с человеком. Евгений продолжал жить ощущением невысказанности. И парня того, попутчика, приволок в дом: страшно было возвращаться одному. Слишком долго готовил он себя к этой поездке, слишком большие надежды возлагал на нее. Было необходимо выговориться. Каменев склонен все превращать в насмешку – это привело бы к ссоре. Да и сейчас ничего смешного в том, что жизнь человека дала трещину, Евгений не видел.

Случайный попутчик Пашка обладал, как оказалось, абсолютным слухом.

«Солнце после ненастья отраднее обычного, и любовь после неприязни светлее», – процитировал, глубокомысленно помолчав. После исповеди Евгения он к своим журналистским проблемам больше не возвращался, видимо, посчитав их пустяковыми по сравнению с его, Евгения, неразделенным чувством.

«Солнце после ненастья…» Взойдет ли? В последние дни Женька перестал заглядывать в почтовый ящик.

Сон под стук дождевых капель сомкнул ресницы.

Любопытнейшее свойство разума: мысль уже пришла, уже поселилась, еще не осознанная, но уже затаившаяся в подсознании, она подспудно направляет ход размышлений, чтобы неожиданно, как в детской игре, дразняще прокричать: «А я здесь!» Нет, не дождь и не весенние раскаты громыхающих по Измайловскому шоссе машин, и уж подавно не алкогольные пары, способные разве что затормозить реакцию на увиденное, пробудили в Евгении эти воспоминания. Едва сознание и подсознание слились во сне воедино, все предстало в ином свете – и вовсе не астральном, а самом что ни есть будничном.

Он вскочил и бросился к мусорному ведру…

«Вчера в Приморске в комнате общежития местного отделения Союза журналистов неизвестными был убит собственный корреспондент газеты «Губернские ведомости» П.С. Козлов. Это тридцать второе по счету убийство работника органов массовой информации за последний год. До сих пор Генеральной прокуратурой РФ, вопреки обещаниям, не названы имена убийц Д. Холодова, В.Листьева…

Дальше Евгений читать не стал, полез в картонный ящик под столом, нашел старую записную книжку и вынул из-под клеенчатой обложки визитную карточку:

«ГУБЕРНСКИЕ ВЕДОМОСТИ»

КОЗЛОВ Павел Сергеевич

Приморск, Столичное шоссе, д. 41, к. 301

Тел.: 28-61-04

Три дня они с Пашкой сидели вот на этой кухне, пили вино «Рошель», бродили по Москве, откровенно делились воспоминаниями и спорили о сущности бренного бытия, о том, какие времена считать лучшими в их жизни…

Евгений вернулся в комнату, лег. Некоторое время силился вспомнить главное из бесчисленных рассказов журналиста о провинциальном беззаконии, но все, как оказалось, напрочь вылетело из памяти – слишком занят он был тогда собственными душевными переживаниями, чтобы вникать в мафиозные проблемы, привычные и одинаковые повсюду, во всех городах. Так или иначе, губернский правдоискатель, волею судьбы оказавшийся в числе его знакомых, находился теперь по ту сторону добра и зла, а повернуть реку вспять, увы, невозможно.

3

Заказ, оплаченный половиной оговоренной суммы, предстояло выполнить в течение двух недель. Счет был открыт на фамилию Воронова, какого вовсе не существовало в природе, и кости старика, изготовившего ксиву на его имя, давно тлели в канализационном люке.

– Отбивную по-бессарабски и кофе со сливками.

– Все?

– Да.

Официант, привычно расставляя ноги, направился к стойке. Вагон раскачивало на спуске. Телеграфные опоры замелькали быстрее, проталины уже не выделялись на лежалом заскорузлом покрове придорожного поля.

«Entre chienet loup» [1]1
  Буквально: между собакой и волком (фр.).


[Закрыть], – вспомнил Портнов. Так они говорили о сумерках в Алжире.

Тоненько позванивала ложечка в пустом стакане.

В ресторан вошли двое. Коротышка зыркнул по сторонам, задержал недобрый взгляд на Портнове. Тот отвернулся – знакомство с подобного рода попутчиками не входило в его планы.

Он вообще избегал знакомств. Работа в одиночку уменьшала риск.

Портнов медленно и смачно прожевал первый за сегодняшний день кусок. С момента включения в работу ел единожды в день, помалу и дорого: обильная пища притупляет реакцию разума.

По мере того, как пустела бутылка портвейна за столиком коротышки с рваной губой и татуировкой на левом запястье, взгляды его на Портнова учащались, необъяснимо нарушая мертвенное хладнокровие последнего.

– Я, майор, не сука, за столик с тобой не упаду, – просвистел коротышка проигранной в стос фиксой. – Подхарчишься – выходи, потолкуем.

Портнов сделал три неторопливых глотка чрезмерно сладкого кофе.

– Вы ошиблись, – сказал он, не поднимая глаз.

– Зачем мне эти зехера? И ты не макака: все хитришь, а жопа голая. Я твою личность в предсмертный час заместо святого на образе увижу. Или не ты меня в Инту на «пятнашку» отправил бурелом собирать?

Дожевывая на ходу и размахивая початой бутылкой перцовки, его напарник направился к выходу, увлекая коротышку за собой.

Верный привычке рассчитывать все до мелочей, по сантиметрам и секундам, в стечение обстоятельств Портнов не верил: непредвиденность для него означала провал. И хотя удостоверение инженера-технолога, командированного на Приморский химзавод, давало уверенность в возможном объяснении с органами, случись такое – ничего не останется, кроме как лечь на обратный курс.

За почерневшим окошком замелькали огни станции. Портнов допил кофе, вытер рот носовым платком и направился в сторону, противоположную той, куда ушли собутыльники. Оружия при себе он не носил и сейчас пожалел об этом: вид вороненого ствола вполне мог охладить не в меру распалившегося урку.

Поезд сбавлял ход. На станции Портнов вышел. Расстояние в девять вагонов, отделявшее его от законного места, преодолел трусцой по перрону. Купе оказалось запертым изнутри на предохранительную защелку. В щель тянуло сивухой. Добрых пять минут ушло на то, чтобы достучаться до спящего попутчика.

В конце концов, на возникшую ситуацию стоило взглянуть с иронией: матерый, всю жизнь пробалансировавший на лезвии бритвы профи растерялся при виде вскормленного лагерной баландой зека. Нонсенс!

Он разделся, выключил свет и. запершись, лег.

Сказалась ли встряска от неприятной встречи, кофе ли, плохо забеленный молоком, оказался настоящим – не суть, но сон не приходил.

Работа предстояла сложная. Пульсирующая холодным светом звезда, которую ему предстояло снять с небосклона, щекотала самолюбие и пробуждала несвойственный азарт.

Поезд прибывал в половине шестого утра.

* * *

В четыре тридцать проводник прошел по вагону, бесцеремонно отпирая спецключом двери купе и выкрикивая: «Приморск!.. Подъезжаем!.. Белье сдаем!.. Кому билетики?..» У четвертого купе он задержался, потряс за ногу неистово храпевшего на верхней полке пассажира слева: «Гражданин!.. Станцию проспишь! Подъем!»

Изрядно выпивший накануне мужчина лет сорока пяти долго не мог прийти в себя, лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к звону в голове и стуку колес. Сосед его спал, отвернувшись к переборке и натянув одеяло на голову. Пьяный перевалился на бок, но полка оказалась уже, чем он предполагал. Инстинктивно вцепившись пятерней в соседнее одеяло, он стащил его вниз вместе с простыней, что несколько замедлило падение, но удар головой о столик был все же ощутимым. Мужчина выругался, превозмогая боль в затылке, принял вертикальное положение. Судя по отражению в зеркале, обошлось без внешних повреждений, но зажатая в кулаке простыня оказалась почему-то красной. Проведя тыльной стороной ладони по носу и губам, он убедился, что они целы, и поднял глаза на визави.

Вид крови, пропитавшей его подушку и матрац, мгновенно протрезвил несчастного пассажира. Испуганно вскрикнув, он выскочил из купе прежде, чем успел заметить перерезанное до шейных позвонков горло попутчика.

Через час поезд встречали наряд железнодорожной милиции, следственная группа во главе со следователем областной прокуратуры Ачиным, две машины «скорой помощи» и заместитель начальника вокзала с дюжиной подчиненных.

Состав загнали на запасный путь.

В кейсе убитого нашли паспорт на имя Портнова Владимира Николаевича, проживающего в г. Москве; водительское удостоверение международного образца; 5 (пять) тысяч долларов США и 3 (три) миллиона российских рублей; 5 (пять) винтовочных патронов со специально отлитыми пулями типа «Д», а также штурмовой пистолет «генц» с оснащенным магазином. В тубусе (по заключению экспертов, также принадлежавшем убитому) находился пенал с винтовкой, сконструированной на базе М-57 с диоптрическим прицелом и складной сошкой. В кармане пиджака – банковский чек на сумму в 25 (двадцать пять) тысяч долларов США и паспорт на имя Воронова Валерия Алексеевича, а также командировочное удостоверение, по которому инженер-технолог зарайского комбината им. Скокова Воронов В. А. направлялся для оказания консультативной помощи в демонтаже оборудования цеха нефтяных сульфокислот Приморского химического завода. Во внутреннем кармане его плаща была обнаружена пачка из двенадцати фотоснимков резиденции (Рыбино), дачи (Сутеево) и загородной гостиницы (Чащин), находившихся в распоряжении губернатора Приморской области Гридина К. Г.

В ходе следственных мероприятий ни свидетелей, ни причастных к убийству лиц выявлено не было.

4

На тренировку Евгений опоздал – слишком хорошо спалось под звук дождя. Чувство ответственности, гипертрофированно развитое в молодые годы, теперь представлялось излишеством: отвечать было не перед кем и не за что; да и зачем оно, когда время уже никого и ни в чем не лимитирует, все процессы происходят сами по себе, а разуверившиеся в завтра люди подчинили себя стихии.

Натянув на коротко остриженную голову капюшон куртки, Евгений забросил за спину сумку с формой и побрел, обходя лужи, к «Первомайской». У стекляшки остановился, поразмыслив секунду, опрокинул-таки стопку коньяку, что не замедлило сказаться на самочувствии: мысли потекли ровнее, пришло спокойствие, все вокруг – прохожие, предметы, голоса – переместилось по ту строну полупрозрачной скорлупы, в которую он себя заключил, – уютной и безопасной для души.

Иногда ему начинало казаться, что всю свою сознательную часть жизни он готовится к какому-то гигантскому прыжку и что давно уже пора прыгать – победить или разбиться, а он все откладывает и откладывает этот прыжок – то ли не хватает уверенности в победе, то ли страх перед поражением замедляет разбег, до мифических размеров увеличивая толком неосознанное, но постоянно ощущаемое нутром препятствие. Ему не раз случалось стоять лицом к стене, и он преодолевал эту стену напролом или ввысь, но проходило время, страх перед смертоносной остротой положения притуплялся, язвительная самоирония сглаживала воспоминания о пережитом, и он начинал думать, что все это – самообман, препятствие было недостойным, и беспрерывный, бесполезный беге барьерами продолжался.

«Побеждать ты умеешь, Ганнибал, но пользоваться победой не умеешь», – сказал римский историк Ливий.

По мере приближения к «Октябрьскому полю», невольно повинуясь многолетней привычке, Евгений стал настраиваться на предстоящую тренировку, поймал себя на этом и усмехнулся, наперед зная, что сегодня работать не будет.

На стене в его комнате висела большая цветная фотография рыси. Ладный, палевого окраса зверь с длинными сильными ногами и кисточками на ушах давно пришелся ему по душе, еще в ту пору, когда они с учителем Кимом встречали его в дальневосточной тайге. Однажды Киму удалось одолеть рысь в рукопашной схватке – красавица кошка прыгнула неожиданно, застала корейца врасплох и, не знай он ее повадок, причинила бы немало вреда.

Кима уже много лет не было на свете, сын его Хан жил теперь в Корее, писал все реже, а Евгений стал замечать за собой верные признаки возрастных ограничений. Тогда он отжимался от пола тысячу двести раз, сейчас – едва восемьсот; тогда он пробегал по тридцать километров ежедневно, сейчас – едва десять, и то нерегулярно – так, в охотку. Но сдаваться не хотелось, нужно было что-то делать, чтобы не потерять потом и кровью наработанных навыков. И когда миновала пора эластичности мышц, когда поубавилось прыгучести и пришло осмысление неотвратимости старения организма, вспомнил Евгений о рыси.

Рысь охотится ночью. Сильное, пружинистое тело, доходящее до метра в длину, иногда в тридцать кило весом – и маленькое, слишком маленькое, чтобы его хватало надолго, сердце. Зайцы да косули знают: ушел от рысиного броска, оторвался метров на сто – считай, спас шкуру. Но и рысь знает свои слабости, а потому готовится к броску долго, концентрирует силы и внимание, изучает повадки жертвы, выбирает позицию с учетом всех природных факторов. Долгая эта подготовка обеспечивает успех насколько возможно короткой, иногда в доли секунды схватки. Рысь не чередует атаки с отходами – нападает один раз. Тут уж не до лояльности и благоразумия: охотник есть охотник, жертва есть жертва.

Евгений и секцию взялся вести с дальним прицелом – основать на ее базе школу, в которой смешаются элементы Дим-Мак мастера Вен-Нума, таэквондо Кима Челя с тем, что он сам отобрал из других видов и стилей, что придумал, часами сидя в шпагате и глядя на луну.

Еще не выработались принципы, еще не набрал арсенал приемов (их может быть мало, но это должны быть эзотерические и предельно эффективные приемы), он еще не опробовал всего, что заготовил, не разработал до конца энергетические комплексы, но в последнее время все настойчивее заявляла о себе мысль, что идея создания собственного стиля и есть тот самый барьер, преодолевать который уже и бессмысленно, и поздно.

Он вышел из метро, направился вверх по улице Народного Ополчения, подставляя лицо мелким дождевым брызгам, сдуваемым ветром с голых липовых ветвей и карнизов. Светились улицы неоном, все шли и шли куда-то прохожие, как шли и вчера, и год тому назад, и во времена Ливия – отталкивая подошвами Землю и подгоняя время.

Евгений вошел в зал, коротким поклоном ответил на приветствие воспитанников. Усевшись на скамейку у гимнастической стенки, принялся безучастно наблюдать за разминкой.

– Ногу выше! – рявкнул. – «Тамбур» не подставляй!.. Прогнись!.. Хана, туль, сет, нет!.. – ускорил темп счетом по-корейски. Остановил инструктора с красно-черным поясом: – Деньги все принесли?

– Пока нет.

– Дай-ка ведомость.

Паренек достал из-под сваленной в углу одежды красную папку, протянул с поклоном сенсею.

– Переходи на растяжку, хватит гонять, – буркнул Евгений и погрузился в изучение реестра.

Деньги были нужны очень. Как всегда, их было мало: за март заплатила лишь половина занимающихся, двое не внесли плату за февраль. Накануне звонил директор комплекса, в ультимативной форме потребовал погасить задолженность за аренду зала. Итого в кармане оставалась среднемесячная зарплата, да и то когда бы не налоговая инспекция, терзавшая его бездыханное бюро расследований.

Ученики замерли в шпагатах. Евгений подошел к оказавшемуся с краю, подбил стопу на сантиметр.

– А-а!.. Больно!

– Рожать тоже больно, – сказал сенсей, нажимая на плечи страдальца.

– Я лучше рожу!..

– Ты лучше иди в шахматы играть. С такой растяжкой не то что до головы – до голени соперника не достанешь. Сидеть так! Пять минут сидеть!..

– У-у-у!..

– Заткнись.

Он жестом поманил инструктора-казначея, поднялся в тренерскую. Денег в сейфе оставалось семьсот тысяч. Отсчитал, что полагалось за аренду, оставил в картонной коробке из-под зефира.

– Тех, кто не сдаст деньги послезавтра, до тренировки не допущу, – пообещал он помощнику жестко. – Двоих, что не рассчитались за февраль, отправь домой.

– Они стипендию не получают, – робко попытался тот оправдать воспитанников.

– Пусть зарабатывают, – сунул Евгений в карман оставшиеся деньги.

В зале полсотни учеников отрабатывали блокировку в обусловленных спаррингах. Евгений хотел исчезнуть незаметно, но пройти мимо не смог, настолько удручающе подействовали на него вялые движения учеников, грязная техника ударов, апатия и безразличие в глазах. Он сбросил куртку и призывно похлопал в ладоши.

– С добрым утром! – произнес саркастически. – Вы зачем сюда ходите, а? Деньги тратите зачем? Сидите лучше где-нибудь в кафе и развлекайтесь!.. Мешок с дерьмом! – вызверился на увальня в третьем ряду. – Ты уже час тренируешься, а даже не вспотел!..

Евгений почувствовал, что верх берет агрессивный синдром, что надо бы остановиться, но поздно.

– Слоны! – перешел он на остальных. – Толстые, неповоротливые слоны!.. Себя жалеете?! Кто, хотел бы я знать, вас в бою пожалеет?!

«Остановись, Стольник, – пробивался Внутренний Голос. – Показал, пожурил – и хватит!»

– Это не природа, не отсутствие мастерства, это отношение ваше – ко мне, к технике, к таэквондо, к жизни!.. Подойди сюда! – приказал увальню. – И ты! – ткнул в другого, чей добок опоясывал черный пояс. – Ты! – наобум выбрал следующего. – Ко мне, бегом!..

Ученики подбежали, поклонились.

– Возьми палку… дайте ему табуретку, живо!.. Нож есть у кого-нибудь?.. Быстрее! Бегом, я сказал!.. Сейчас вы будете меня убивать. Убивать – это понятно?!

– Евгений Викторович… – попытался остановить его инструктор.

– Заткнись!.. За это убийство вам ничего не будет. А не убьете – я вас накажу. Больно накажу, предупреждаю. Ты, который с ножом, ублюдок!.. Твоя подружка уже знает, что ты записался в супермены?.. А ты, худышка? – он вдруг влепил увальню с табуреткой звонкую пощечину. – Нападай!.. Ну? Я же тебе по морде дал, где твое достоинство?! Убей меня!

Обозленные, растерянные, пристыженные воспитанники одновременно бросились на своего сенсея. Он ударил одного – того, что был с ножом – ногой в прыжке; развернувшись, выбил палку из руки другого и поверг его в нокаут задним «торо-йоп-чаги»; подпрыгнул в сальто и вдребезги разбил табуретку в руках третьего ударом пятки…

Поединок длился одну секунду.

Все замерли. Несколько человек помогли подняться упавшим. Евгений держал паузу до тех пор, пока поверженные не пришли в себя и не догадались поклониться – в благодарность за науку и согласно ритуалу.

– Уходите все, кто не способен на самопожертвование, – обратился он к ученикам. – Знаете, где предел таэквондо?.. Его нет. Предела человеческим возможностям тоже нет – за ним обычного человека ждет смерть. А для бойца – для настоящего бойца – за этим пределом жизнь только начинается!

Потом он будет анализировать и размышлять, корить себя и делать далеко идущие выводы, а сейчас, идя под дождем с непокрытой головой, держа за горлышко купленную по пути бутылку водки, он не думал ни о чем: на душе стало пусто – так пусто, как не было еще никогда.

Должно быть, на этом злополучном дне кончался какой-то этап его жизни: это был тот самый предел, о котором он только что говорил своим ученикам. К ним – и это было единственным, что он знал сейчас твердо, – он уже не вернется.

Добравшись домой к полуночи, Евгений допил водку.

«Нет больше частного детектива, нет сенсея, нет Валерии. Да и самого меня больше тоже нет», – подытожил он, выдернув вилку зазвонившего вдруг телефона, и провалился в небытие.