Текст книги "Прыжок рыси"
Автор книги: Олег Приходько
Жанр:
Боевики
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)
Прокуратура находилась в нескольких кварталах от здания «Прессинформ» и занимала типовой особнячок с колоннадой, напоминавший клуб или кинотеатр конца пятидесятых. Особнячок стоял в глубине двора, образованного четырьмя пятиэтажками.
Перед фасадом стояли автомашины, в числе которых были коричневый «ниссан», оборудованный рацией, и «мерседес». У входа прохаживался рядовой в ярком бронежилете «Надежда» фирмы «Армор», надетом поверх формы. Он покосился на Евгения, но пропустил его молча. Зато внутри к нему отнеслись с повышенным вниманием.
Капитан размером с холодильник, в котором перевозят свиные туши, заглянул в паспорт Евгения, уставился на него бесцветными глазами, утопавшими в жирных складках багрового лица.
– Слушаю.
– Я к следователю Кравцову, – сказал Евгений.
Капитан откинулся на спинку кресла-вертушки, оттолкнувшись, вернулся в исходное положение.
«Неваляшка», – вспомнил Евгений, где видел его раньше.
– Он что, вас вызывал?
– А что, это обязательно?
«Неваляшка» вздохнул, поразив визитера из Москвы невероятным запасом углекислого газа в легких.
– Нет у нас такого, – сообщил он неожиданно.
Евгений на секунду растерялся.
– Как нет? А мне сказали, что есть.
– Кто сказал?
– Бабушка. И пирожков напекла. «Будешь в Приморске, – сказала, – непременно повидай Ивана».
– Шутки шутите, гражданин?
– Да нет, серьезно. Его что, перевели?
– Кого?
– Кравцова?
Дежурный побарабанил по столу короткими пальцами.
– Уволился Кравцов, – буркнул он недовольно и вернул паспорт.
– Вон оно что… А как мне его найти?
– Мы информацию о местах проживания сотрудников не предоставляем.
– Так он уже вроде и не сотрудник получается?
– Свободны, гражданин.
Евгений вышел во двор, остановился на крыльце, закурил.
– Слушай, Матросов, – обратился к милиционеру, охранявшему вход, – ты следователя Кравцова знаешь?
– Я не Матросов, – отрезал тот. – Проходите!
– А-а… Обознался, значит. Извини. Я думал, тебе этот лифчик выдали, чтобы амбразуры закрывать.
С «ментами» у него были счеты смолоду; сводить их иначе как подначками серьезных оснований он не имел, но при оказии не упускал возможности испытать бывших коллег «на наличие уставного отсутствия юмора». Как правило, блюстители правопорядка выдерживали этот экзамен успешно.
Евгений подошел к пожилому водителю, скучавшему за рулем дежурного «УАЗа»:
– Слушай, батя, ты часом Ивана Кравцова не знаешь?
– Ивана Николаевича-то? Как не знать. А что?
– Я к нему из самой Москвы приехал, а он уволился. Как мне теперь его отыскать?
Водитель окинул его с ног до головы пристальным взглядом.
– Дашь закурить – скажу.
Евгений протянул ему пачку «Кэмел».
– Я две возьму, лады? Про запас?
– Бери, не жалко.
Водитель спрятал одну сигарету в «бардачок», другую неторопливо размял и потянулся к Евгению за огоньком.
– Ты вот что, – сказал он, с наслаждением выпустив струйку дыма, – сейчас выйдешь со двора, пойдешь направо. Через два квартала перейдешь на противоположную сторону, там будет автобусная остановка двенадцатого и двадцать первого маршрутов. В двадцать первый не садись, он поворачивает в гавань. А двенадцатый – это как раз то, что тебе нужно. Проедешь четыре остановки – и выходи. Набережная Колпакова, дом пятьдесят пять. Запомнил?
– Запомнил.
– Вот. Большой такой дом, на втором этаже – мебельный салон. Увидишь. Там еще внизу будка желтая стоит – «Справка по городу». Заплатишь пять тысяч – тебе его адрес дадут, если повезет. А мне предоставлять информацию о местах проживания сотрудников не положено. Усек?
Судя по наличию чувства юмора, старик для работы в органах явно не годился.
– Усек, дядя, я сообразительный, – сдержанно ответил Евгений. – Хочешь со мной на сигарету в «бурду» сыграть?
– Это как?
– Задумай двузначное число… Задумал?
– Ну.
– Теперь помножь его на два.
– Помножил.
– И отними семь…. Отнял?
– Допустим.
– А теперь к тому, что получилось, прибавь еще столько же.
– Есть.
– Сколько?
– Двадцать восемь.
– А у меня – двадцать девять, я выиграл. Гони сигарету.
Водитель опешил, пошевелил губами, проверяя правильность арифметических действий, и потянулся к «бардачку», но потом, сообразив, закатился довольным смехом.
Евгений выбросил окурок и пошел прочь.
Увольнение следователя, конечно, могло быть не связано с убийством Козлова, но Кравцов производил осмотр, а значит, знал многое из того, что способно было избавить Евгения от лишних хлопот и сэкономить ему время.
Доехав до мебельного салона на набережной Колпакова, он обратился в «справку». Камнем преткновения оказался год рождения искомого.
– Давайте всех, – ничего не оставалось делать Евгению. – Я уплачу.
– Попробуем, – обнадежила сотрудница. – Погуляйте полчаса…
Иванов Николаевичей Кравцовых в Приморске оказалось четверо. Один из них был пенсионером, двое других не достигли совершеннолетия. Последний из оставшихся Кравцовых проживал в Корабельном переулке, 27. Телефон его не отвечал, и ничего не оставалось, кроме как отправиться на окраину в поселок судоремонтного завода.
Дорога заняла больше часа. Дважды трамвай с воем обгоняли патрульные автомобили. На окраине поселка стояли минут пять, пропуская колонну бронемашин с солдатами внутренних войск. С набережной видно было, как от маяка параллельно берегу шел милицейский катер.
«А губернатор-то преступников к ногтю прижал, по улицам стало можно ходить», – вспомнились Евгению слова Таюшкиной.
«По улицам ходить можно, – усмехнулся он про себя, – в общежитиях жить опасно».
Корабельный переулок находился на пригорке неподалеку от трамвайного депо. Дом 27 был предпоследним в ряду невзрачных, построенных по индивидуальным проектам, в разное время и из разных материалов срубов и мазанок; он стоял чуть на отшибе и выгодно отличался каменным фундаментом и густым садом окрест. Евгений подумал, как должно быть красиво здесь весной, в пору цветения.
Забора вокруг дома не было, от проезжей части до самого крыльца тянулся деревянный настил. С высоты пригорка отчетливо просматривалась трасса. По ней медленно двигался коричневый «ниссан» с танковой ребристой антенной, похожий на тот, что стоял во дворе прокуратуры.
Евгений поискал глазами звонок, не нашел и постучался в крашеную дощатую дверь. Никто не ответил. Он повернул старомодную медную ручку, дверь неожиданно отворилась. Из темных сеней пахнуло рыбой – высоко на балке были развешаны сети с круглыми поплавками из пенопласта.
– Есть кто дома, нет? – крикнул Евгений.
Не дождавшись ответа, он шагнул в темноту, едва не сбив оцинкованное ведро на объемистой колоде, толкнул дверь на кухню.
У окна сидел мужчина в пиджаке, наброшенном на тельник, и сосредоточенно, словно пытался продеть суровую нить сквозь маленькое игольное ушко, чистил отваренный «в мундире» картофель.
– Можно войти? – спросил Евгений.
– Уже вошел, – на секунду поднял хозяин глаза и, обмакнув горячую картофелину в соль, стал есть.
– Вы Кравцов Иван Николаевич?
На вид хозяину было лет сорок.
– Я.
– Вы работали следователем…
– Работал, – не спеша дожевал Кравцов и встал.
Роста он был невысокого, коренастый. В движениях и походке угадывалась природная основательность. Отстранив гостя, он молча вышел во двор.
В печи гудело пламя. На гвозде под вязанкой лука висел пестрый женский передник. Сквозь дверной проем Евгений разглядел смежную комнату с аккуратно убранной детской кроваткой под окном, сложенными на ней игрушками.
Кравцов вернулся с корзиной щепы. Рубленые сучья садовых деревьев, пропитанные смолой доски, не иначе – остатки старой шаланды, обрезок лудки с ржавой петлей и торчащими ежом гвоздями исчезали и в без того раскаленной топке.
– Мерзнете? – поинтересовался Евгений и, опять не получив ответа, громко спросил: – Сесть-то хоть можно?
– Сесть всегда можно, – двусмысленно изрек Кравцов, аккуратно сметая на совок мусор с прибитого к полу листа нержавейки.
Евгений подошел к столу, выдвинул из-под него табуретку, сел.
– Иван Николаевич, третьего марта в общежитии журналистов убили моего знакомого Павла Козлова. Вы приезжали со следственно-оперативной группой…
Кравцов наколол на вилку очередную картофелину, с усердием ювелира принялся снимать с нее кожуру.
– Старший следователь гор прокуратуры Ленциус ведет это дело, – ответил он негромко, – копии протоколов осмотра у него. Больше я тебе ничего не скажу, не теряй времени даром.
– Но почему? Насколько мне известно, вы ведь уже не должностное лицо?
Кравцов посолил картошку, откусил. Проделал то же еще раз.
– Кажется, я не сделал вам ничего плохого, – сказал Евгений, чувствуя, как нарастает раздражение.
– Вот именно, – подул на картошку Кравцов, – не сделал. Поэтому разговора у нас не получится. Меньше будешь знать – дольше проживешь.
Евгений почувствовал, что прошибить этого жлоба будет не просто.
– Картошечкой не угостите? – попросил он жалобно.
– Самому мало.
– Ладно, – направился Евгений к двери. Потом задержался: – Чем вас так напугали, Иван Николаевич?
Кравцов на уловку не клюнул:
– Хочешь совет? – спросил он неожиданно.
– Какой?
– В попутные машины не садись, поезжай трамваем.
– Это почему же?
– Дешевле.
Евгений усмехнулся и вышел, не попрощавшись.
«Может, этот Кравцов чокнутый? – думал он, спускаясь по тропинке к депо. – Что они тут все, в самом деле, как во времена культа?.. Человека еще не знает, а выслушать уже не хочет. Будто я у него денег просить пришел. Советчик!..»
Трамвая долго не было, впрочем, не было и пассажиров на остановке.
«Неужели он отсюда каждый день мотался на работу? Час двадцать да еще час двадцать – два сорок, от Москвы за это время до Савелова доехать можно… На сумасшедшего, пожалуй, не тянет. Но почему отказался разговаривать? Даже не поинтересовался, кто я, с какой целью пожаловал, как узнал адрес… Судя по всему, живет не один. Кроватка для ребенка до семи лет, куклы… Если он ничего не опасается – почему бы не рассказать хотя бы о том, что не относится к тайне следствия? А если за ним следят – почему не уедет и даже не запирается?.. Куда-то отправил жену с дочкой и… кого-то ждет? Странно все это. Последить за домом, что ли?..»
Евгений посмотрел на часы: пятнадцать тридцать. Из расщелины снизу показался трамвай. Колеса отстукивали секунды на принятие решения. Он шагнул было в сторону трассы, как вдруг из-за поворота выехал коричневый «ниссан».
«В попутные машины не садись», – сказал Кравцов. Если это была шутка, то постановление об аресте выглядит смешнее.
«Ну ты, Стольник, дурак! – весело проговорил Внутренний Голос, как бы в издевку превращающий его из Столетника в Стольника и имевший обыкновение возникать в самые неподходящие моменты. – Да алкаш твой Кравцов, понял? Пропил все, на дрова не хватает – видал, чем печку топит? Не иначе, собственный сарай разбирает. И картошку постную хавает, даже тебя не угостил. И с работы он не уволился, а его уволили. За пьянку. Да по старой дружбе статью в трудовую не вклепали, а предложили написать заявление «по собственному»…»
«Ниссан» показал правый поворот и сбавил скорость – так и подмывало «проголосовать».
«Зачем он выходил во двор? За дровами? Но в доме было тепло, печь топилась, картошка сварена…»
«Слушай, Стольник, шел бы ты лучше баиньки, – юродствовал Внутренний Голос. – А вечером фарен нах Москау. Делать тебе нечего! Ну с чего ты взял, что этот «ниссан» имеет к тебе какое-то отношение? Знаешь, сколько их в Приморске? Это же порт, дурень! Здесь у каждого моремана по такому, их япошки по тыще баксов рашенам сбывают. «Ниссан» этот – vakuum honendum [3]3
Пустота, наводящая ужас (лат.).
[Закрыть], Кравцов – алкаш, а ты фантазер и олух царя небесного!..»
Трамвай остановился между «ниссаном» и одиноким пассажиром, определив выбор последнего.
«Дешевле», – решил Евгений, вскочив в вагон и усевшись перед стеклянной перегородкой водителя.
Через пару остановок «ниссан» пронесся в попутном направлении. Больше он в поле зрения не появлялся, зато неподалеку от городской черты с путепровода под указателем «РЫБИНО» спустился задрипанный «москвич-412» в пятнах незакрашенной шпатлевки на грязно-бежевом кузове. В сгустившемся потоке машин его можно было не заметить, но уж больно странно он двигался: трамвай не обгонял, все время следовал с малой скоростью позади – так, что нельзя было разглядеть сидевшего за рулем. Когда трамвай останавливался, «москвич» тоже тормозил и прижимался к бордюру.
«Интересные шляпки носила буржуазия», – подумал Евгений. Подтвердить или рассеять его сомнения могла только проверка.
У магазина «Океан» в трамвай вошли двое милиционеров в боевой экипировке и со включенными рациями. Как бы невзначай поглядывая на лица пассажиров, они медленно прошли по вагону и на следующей остановке вышли.
«Москвич» все еще маячил позади. Не доехав до гостиницы «Парус» двух перегонов, Евгений выскочил из трамвая и направился в гастроном, оказавшийся на пути весьма кстати: через витрину можно было понаблюдать за улицей, а заодно прикупить чего-нибудь съестного: стоило подумать о вареной картошке «в мундире», как рот заполнялся слюной.
Ассортимент продуктов на витринах вполне соответствовал московскому, но развернуться не позволяли ограниченные до пяти тысяч в день финансы. Став в очередь, он посмотрел на улицу. У тротуара напротив гастронома среди прочих машин стоял пятнистый «москвич». Кончился рабочий день, магазин буквально кишел покупателями, и вычислить среди них его владельца не представлялось возможным.
«А что я, собственно, такого сделал? – попытался Евгений заглушить необоснованное беспокойство. – Приехал в Приморск к товарищу, который, кстати, меня приглашал. Оказалось, товарищ мертв. Могу я, в конце концов, поинтересоваться, почему?.. К кому в таких случаях обращаются? К вахтеру общежития, где это произошло, к сослуживцу, к следователю, который составлял протокол… Никаких действий по расследованию я не предпринимал, никто ничего мне не поручал, живу в заштатной гостинице за собственный счет… А если бы и начал расследование, то лицензия при мне, имею законное основание. Так что моя личность ни для кого интереса не представляет… А тогда чья? Кравцова? Он сидит себе преспокойно дома, топит печь и жрет картошку, снимая с нее «мундир», как незадолго до этого снял мундир с себя, превратившись из грозы преступного мира в мирного хранителя домашнего очага…»
– Слушаю вас, – девушка-кассир постучала монеткой по стеклу.
– Триста граммов «подземной» колбасы и полбуханки «бородинского».
– Како-ой колбасы?
– «Шахтерской».
– А почему «подземной-то»? – рассмеявшись, выбила она чек.
– А почему «шахтерской»?..
Выйдя из магазина, он перешел на противоположную сторону улицы и нырнул в парикмахерскую, откуда также был виден «москвич». К счастью, здесь оказалась очередь – расходы на стрижку и бритье бюджетом не предусматривались. Изредка поглядывая на машину, похожую на голову больного стригущим лишаем, Евгений просидел в парикмахерской минут двадцать. Никто к «москвичу», не подходил, на обозреваемом отрезке улицы подолгу не задерживался. Обругав чудака Кравцова, весьма странным образом проявлявшего заботу о продлении его жизни, он покинул наблюдательный пункт и, не таясь, отправился в гостиницу.
«Старший следователь горпрокуратуры Ленциус ведет это дело, – сказал Кравцов. – Копия протокола осмотра у него…» Означали ли эти слова, что нужно побеседовать с Ленциусом? Или в них зашифрована причина отставки Кравцова?
«… а прокурор Федин – первый рэкетир и мафиозник», – неожиданно возник перед глазами Евгения вахтер Битник.
Навстречу прошла женщина с кавказской овчаркой на поводке. Мысли Евгения мгновенно переключились на Валерию и Шерифа; тоска по этим родным существам нахлынула с такой неожиданной силой, что и Кравцов, и наверняка не имевшая на самом деле места слежка, да и само убийство, за которое он ухватился как за спасение от этой неизбывной тоски и чувства вины за предательский свой отъезд, показались ничтожными, и Евгений в который уже раз был вынужден признать, что ни за пьянку, ни за работу, ни за искусственно воздвигаемые на пути барьеры не спрятаться, дальше Приморска не убежать.
– Яичницу есть будете? – спросила хозяйка, едва он появился в гостинице.
– А картошечки «в мундире» слабо отварить?
На ее лице отразилось удивление.
– Ладно. Отварю.
– Что-то у вас в городе милиции многовато, Мария Трофимовна? Может, у них тут всероссийский слет по борьбе с собственными недостатками?
– Как обычно, – отвечала хозяйка, составляя на раздаточный столик посуду. – Свободная зона.
– Разве зона может быть свободной?..
Красное солнце нижним краем уже коснулось спокойного моря. За стеной объявился сосед – скрипнула кровать, послышались шаги. Работала радиоточка. «В 1994 году были внесены изменения в Уголовный кодекс Российской Федерации, направленные на расширение понятия террористического акта. До этого в Уголовном кодексе сущность террористического акта понималась только как убийство государственного или общественного деятеля или представителя власти по политическим мотивам…» – монотонно просвещал слушателей голос.
Евгений достал из сумки охотничий нож с широким полированным лезвием, нарезал хлеб и колбасу. Потом откупорил бутылку «Смирновской», предназначавшуюся Битнику, наполнил пробку.
– За вас, ребята, – произнес он шепотом, подразумевая Валерию и Шерифа, и выпил.
Шум моря действовал успокаивающе. Ни о чем плохом думать не хотелось.
«Статья 213-я, принятая в качестве дополнения в Уголовный кодекс, значительно расширяет толкование террористического акта…»
«И охота ему слушать всякую дребедень!» – подумал Евгений о соседе и прилег в ожидании картошки.
Глава четвертаяАлевтину Васильевну он нашел на поселковом кладбище у могилы сына. Она сидела на опрокинутом ведре и смотрела на размокшую под дождем фотокарточку, наскоро прикрепленную к деревянной тумбе. Венков уже не было, остался букетик бессмертников на могильном холме, да в банке стояли четыре цветка с бархатистыми лепестками и желтой сердцевинкой, названия которым Евгений не знал.
«Вот и свиделись, попутчик, – мысленно поздоровался он с Павлом, весело глядевшим с фотокарточки. – Кажется, ты меня приглашал?»
Алевтина Васильевна повернула к нему нестарое еще лицо с темными кругами под глазами и горестными складками у губ.
– Здравствуйте, Алевтина Васильевна, – негромко произнес Евгений.
Она прищурилась, словно хотела узнать в нем знакомого.
– Женя? – сказала вдруг. – Паша был бы рад видеть вас.
В первую секунду он решил, что ослышался.
– Помогите мне, пожалуйста, встать, – попросила она, протянув к нему руки. – Я сижу тут уже часа три, ноги онемели, и продрогла совсем.
Евгений подставил локоть, давая ей возможность опереться. Постояли минуты три молча. Зубы женщины дробно стучали.
– Пойдемте домой, – осторожно предложил Евгений. – Вам болеть ни к чему.
– И то правда, Женя, – вздохнула она. – Некому будет лекарства подать.
Он взял ее под руку, и они медленно побрели по песчаной аллейке к рыбацкому поселку.
– Откуда вы меня знаете, Алевтина Васильевна? – все еще не веря услышанному из ее уст имени, спросил Евгений.
– Ну как же, Паша показывал мне фильм о своей поездке во Францию. А там в конце – вы с ним. Кажется, в Измайловском парке. – Она грустно улыбнулась: – Пьяненькие оба.
В отношении Павла слово «пьяненькие», может быть, и было применимо. Что же касается Евгения, то он, видимо, заложил за воротник основательно: небольшая видеокамера, не то купленная Павлом в Париже, не то подаренная кем-то, только сейчас всплыла в его памяти. Они мотались по Москве, и Евгений сам снимал Павла возле университета и на вокзале, кажется… Как же она называлась-то?.. Как?.. Не придал этому значения, не все ли равно?.. Как-то на С… Компактная, красивая камера размером с книгу… «Суп…» Да, забыл!..
– Я хотела дать вам телеграмму, но адреса не нашла.
В верхушках сосен шумел ветер, с моря долетали грустные гудки теплоходов.
Сутеево начиналось почти сразу за кладбищенской оградой. Полсотни домов прилепилось к самому берегу, обустроенном рыболовецкой артелью: перевернутые, похожие на больших моллюсков, выброшенных на берег штормом, шаланды; навес с прошлогодними обрывками снастей; ржавая, наполовину вытащенная из воды баржа.
– А я эту кассету не видел, – нарушил Евгений затянувшееся молчание.
– Какую?
– Ту, где мы с Павлом.
– Ах да. Жаль. Я просила следователя отдать ее мне.
– И что же?
– Он сказал, что кассеты в списке изъятых вещей нет.
– Вот как?
Она безнадежно махнула рукой:
– Господь с ними со всеми. Мне ничего не нужно.
– Зло должно быть наказано, Алевтина Васильевна.
– Паша не был мстительным.
– Не из мести. Если они уверуют в свою безнаказанность завтра рядом с Павлом ляжет другой.
– Думаете, там об этом не знают?
– Там об этом просто не думают.
Двор Козловых был основательно запущен. Оба строения – дом да сарай с пристроенной когда-то верандой – нуждались в капитальном ремонте. Хозяйка наклонилась, достала из-под резинового коврика ключ, оставлять который уже было не для кого, разве чтобы не носить с собою и ненароком не потерять.
– Они мне надоели своими дурацкими вопросами, – доверительно сказала она Евгению. – Рылись в вещах Павла, которые я храню с его детских лет. Как будто не его, а он убил кого-то.
– Что хоть искали-то?
– Ничего конкретного.
Они вошли в дом. Евгений помог ей снять пальто, повесил свою куртку на гвоздь в прихожей и прошел в комнату.
Фотографии выпускных классов разных лет, развешанные на стенах, красноречиво говорили о профессии хозяйки. Уголок большого портрета Павла рядом с замершими часами отсекала траурная ленточка. Оба подоконника были заставлены горшками с геранью, алоэ, кактусами и прочей растительностью. Занавески на окнах, скатерть на столе, накрахмаленные салфетки на допотопном телевизоре «Электрон» и этажерке пахли свежестью, чистотой, но уюта не создавали – в доме чувствовалась пустота.
– Мойте руки, Женя, – громко сказала Алевтина Васильевна из кухни, наливая воду в чайник. – Раковина в сенях.
«Искали здесь, искали в общежитии… Что?.. Рукописи?.. Кассету?.. Фотопленку?.. Письма?.. Устанавливали «жучки»?..»
Евгений вернулся в комнату, помог накрыть хозяйке на стол. Все происходило как-то само по себе, по единожды и повсеместно заведенному обычаю. Он поймал себя на странном ощущении, будто уже бывал в этом доме.
– Вы, наверное, проголодались в дороге? – спросила Алевтина Васильевна. – А у меня холодильник почти пустой. Правда, есть чай краснодарский, из старых запасов, и варенье. Ах да, еще немного сыра, я сделаю бутерброды.
– Я сыт, спасибо. Вот горячий чай – это кстати, – Евгений не сразу сообразил, о какой дороге она говорит, а сообразив, не стал уточнять, что приехал три дня назад.
Она заметно устала, ходила, шаркая стоптанными тапочками по некрашеным половицам.
– Алевтина Васильевна, – спросил он, открывая, по ее настоянию, банку с вареньем, – Павел никак не был связан с коммерцией?
– Боже упаси, Женя, что вы! Коммерция и Павел – это стихи и проза.
– Он был непьющим, интеллигентным человеком, не играл в карты, не претендовал на чужих жен. В своих публикациях смело высказывался о положении дел в городе и области, нелицеприятно по отношению к губернатору, так?
– Да.
– Допустим, отдельные его соображения не претендовали на истину в последней инстанции и даже чем-то мешали курсу, который взяла новая администрация. Но ведь за это не убивают?.. Тем более Павел был на виду, и если бы убийство заказал кто-то из тех, кто фигурировал в его статьях, это было бы слишком очевидным. По логике, его должны были охранять, а не убивать, Правда?
Она опустилась на стул и молча смотрела на него, словно он открыл ей глаза на нечто такое, до чего она сама никогда бы не додумалась.
– Значит, из всех возможных мотивов убийства остается три, – продолжал Евгений, – либо Павел стал свидетелем какого-то преступления, либо он стал носителем какой-то информации, способной разоблачить организаторов этого убийства. Третье – шерше ля фам, правильно?
– Я вспомнила, – сказала она вдруг.
– Что?
– Вспомнила. Паша ведь говорил, что вы сыщик, да?
Евгений почувствовал неловкость оттого, что мать Павла могла подумать, будто он преследует меркантильные цели или, что еще хуже, выполняет чье-то поручение, и, присев рядом с нею, употребил вес свои способности, чтобы придать тону доверительность:
– Алевтина Васильевна. Если это имеет какое-то значение, то я – частный детектив. Частный, независимый и неподкупный, уверяю вас. Но сюда я приехал потому, что убили моего товарища, с которым мы нашли общий язык и успели подружиться, хотя были знакомы очень недолго. О его смерти я узнал случайно, спустя неделю, из газеты «Криминальная хроника». Узнал и приехал. Просто так, без практических целей. Не знаю, насколько убедительно выглядит такой эмоциональный порыв в эпоху рыночных отношений, но мне, в конце концов, плевать, как это выглядит. Поверьте, никто меня не нанимал и я не собираюсь у вас ничего выведывать.
Слезы покатились по ее щекам.
– Я верю вам, Женя, – сказала она дрогнувшим голосом. – Паша хорошо говорил о вас, а ведь он трудно сходился с людьми. Простите меня…
Они перешли в комнату. Пили чай, говорили о людях, об уходящем в предание бескорыстии, снижении уровня образованности, утраченных для России умах, стараясь обходить все, что так или иначе связано с убийством Павла.
По рассказу Козловой, муж оставил ее, когда сыну было четыре года. Жили они тогда в Ленинграде, в коммунальной квартире. He желая заниматься разделом имущества, Алевтина Васильевна забрала Пашу и, в чем была, подалась в Сутеево к родителям.
– В школе он учился хорошо, всегда был под моим присмотром, но к числу «маменькиных сынков» не относился. Может быть, повлияла безотцовщина, но он с детства ничего не принимал на веру. Аксиомы его не убеждали. Ни «всякая прямая короче всякой кривой», ни «партия – ум, честь и совесть нашей эпохи». И если первую с возрастом пришлось признать, то вторая его проверки не выдержала… Знаете, тут у нас когда-то был большой рыболовецкий совхоз. Руководство Приморска и области частенько приезжало сюда за рыбой – тут для них ее и сушили, и коптили, и привечали начальство баньками да горячительными. Вели они себя по-барски, наведывались с девицами – в общем, развлекались как могли. Сутеевских не стеснялись, вообще не считали их за людей. Первый секретарь обкома себе дачу отгрохал на берегу – по тем временам баснословно дорогой терем с винным погребом. Мой отец, дед Павла, работал в совхозе главным бухгалтером. После таких визитов не знал, как свести концы с концами.
Евгений вспомнил телепередачу, посвященную Гридину, которую смотрел позавчера в гостинице.
– А кто тогда возглавлял обком? – спросил он у Козловой. – Гридин?
Она чуть заметно поморщилась, видно, говорить об этом ей не хотелось.
– Нет, он стал первым в восемьдесят шестом, когда отца уже не было в живых. Павел тогда учился в университете. А в ту пору Гридин работал вторым секретарем в горкоме. Но в их оргиях, конечно же, участие принимал и даже был заправилой. Поговаривали, что он ставленник Москвы и что у него связи в Кремле. Не знаю, так ли это на самом деле, но, судя по его карьере, не исключено. Однажды отец не выдержал и наотрез отказался от приписок, которыми покрывали расходы на развлечения этой компании. Да еще и выступил на открытом партсобрании в присутствии инструктора обкома. Конечно, этого ему не простили, вызвали в Приморск, пригрозили, что увольнением дело не ограничится. Сами понимаете – посадить главбуха им ничего не стоило.
– И что же, образумили?
Она тяжко вздохнула.
– Если бы! Он написал в Москву, прислали какого-то чиновника из Центральной ревизионной комиссии. Никаких нарушений тот, конечно, не нашел, а отца уволили, и через год он умер от инфаркта. История для тех времен почти хрестоматийная.
– А для этих? – улыбнулся Евгений.
– Вот-вот. И Паша, который наблюдал все эти безобразия с детства, в перемены не поверил. Ведь пришли все те же люди – партийные и комсомольские работники, хотя и провозгласили новые лозунги. Только я умоляю вас, не подумайте, будто Паша решил отомстить Гридину за деда.
– Я так не думаю, Алевтина Васильевна, – соврал Евгений, потому что мысль об этом уже промелькнула в его голове.
– Он действительно был очень честным, – продолжала Козлова. – Я видела, что он постепенно остается один, ему нужна была поддержка. А я… я боялась за него. Помните, Фемида не вынесла мук Прометея и просила его покориться Зевсу? По сути, предала. Может быть, не сына, но его идею. Только если это сделала богиня – мне, смертной, простительно: мой сын Павлик был мне во сто крат дороже идей журналиста Козлова. Хотя… извините, я что-то не так говорю… Берите варенье, Женя. У нас… у меня много. И айва есть, и абрикосы. Я подогрею чай.
Она удалилась на кухню и вернулась через минуту.
– Алевтина Васильевна. Помимо того, что мать Прометея была богиней справедливости и правосудия, она обладала даром предвидения. Это ведь она предсказала поражение титанов и победу Зевса в десятилетней войне?
– Уж не хотите ли вы сказать, что я должна была уговорить Пашу принять сторону Гридина, как Фемида уговорила Прометея перейти на сторону Зевса?
– Нет, что вы. Думаю, что ни Павел, ни вы не были на такое способны. Хотя, если исходить из того, что этот поступок был тактическим ходом, позволявшим впоследствии дать людям огонь…
– Ой, ой, – грустно улыбнулась хозяйка, подкладывая в розетку гостя варенье, – тут вы, Женечка, Пашу не переоценивайте. Прометей от рождения обладал умом и хитростью. Именно эти качества он предложил титанам использовать в борьбе с Зевсом, а они отказались, испугавшись необузданной силы громовержца. У Паши ум был, вот хитрости не было совсем.
– Я думаю, дело не только в этом.
– А в чем же еще?
– Титанов не стало, Алевтина Васильевна. Перейти на сторону Гридина он не мог органически, но и положиться оказалось не на кого. И Павел оказался один… в чужом пространстве. Золотой век кончился.
Она согласно покивала, подняла на него снова наполнившиеся слезами глаза.
– А разве он был? – спросила тихо. – Мы ведь говорим о мифе, а Павел хотел жить в реальном мире.
Он промолчал, хотя нашел последнее утверждение Козловой слишком общим: едва ли кто-то хочет жить в этом гнусном реальном мире – не для того люди выдумывают мифы. И Павел вполне мог разрабатывать свой миф, понимая его как реальность. Или все-таки преследовал свою цель, играя с дарованным Прометеем огнем? «Про него говорили, что он скандалом живет» – в словах Таюшкиной вполне могла оказаться доля правды о журналисте Козлове.