Текст книги "Прыжок рыси"

Автор книги: Олег Приходько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

Закипела вода в чайнике, пар со свистом вырывался из носика, но ни гость, ни хозяйка этого не замечали.

– Павел часто навещал вас? – спросил Евгений, нарушив тягостное молчание.

– К сожалению, не очень.

– В последний раз вы виделись, когда он приезжал в отпуск?

– Нет, нет, конечно. Отпуск у него был в августе. В декабре он заехал на пару дней перед поездкой во Францию. А спустя несколько дней после возвращения позвонил и сказал, что никак не может вырваться, и просил меня приехать к нему. Как раз тогда я и смотрела фильм о его поездке. Если бы я могла знать, что вижу сына в последний раз!..

Забывчивостью Козлова явно не страдала, и все же Евгений внимательно посмотрел на нее, точно желая убедиться, что она в твердой памяти:

– Простите… в последний раз вы виделись с Павлом в Приморске?

– Да. А что?

– Он не приезжал сюда после возвращения из Франции?

– Нет. Собирался в конце февраля погостить недельку, но так и не приехал,

Евгений лихорадочно соображал, говорить ли ей о том, что Павел брал в редакции пять дней отпуска без содержания и сказал Полянскому, будто провел их в Сутееве? Следуя давнему надежному принципу: «Если можешь не говорить – не говори» решил все же промолчать. Вопрос о том, где Павел провел эти пять дней, теперь оказался открытым и, вполне возможно, мог пролить свет на тайну его смерти.

Он пошел на кухню, выключил конфорку под чайником.

«Все это время Павел мог провести у Грошевской. Но об их отношениях знали – зачем бы он стал это скрывать?»

Он вернулся в комнату. Алевтины Васильевны за столом не оказалось. В спальне горел свет, дверь была приоткрыта. Наполняя кипятком заварочный чайник, Евгений слышал скрип дверцы шкафа, шелест бумаг, шаркающие шаги хозяйки.

– Алевтина Васильевна, я свет включу? – спросил он громко.

– Да, да, конечно, Женя, – она вернулась с двумя внушительных размеров альбомами, блокнотом и папкой с завязанными тесемками – не иначе, той самой, о которой говорил Полянский. – Я хочу вам кое-что показать.

Евгений щелкнул выключателем. Тусклая лампочка под низким зеленым абажуром осветила стол, отразилась в фаянсе дешевых чашек. Евгений узнал черный пакет из плотной бумаги, оказавшийся в руках Козловой: в нем были фотографии, которые Павел сделал в Париже; они рассматривали эти фотографии утром в день расставания.

– Вот, – раскрыла альбом Козлова, – тут почти все о Паше…

Евгений понимал, альбом этот нужен сейчас не столько ему, сколько ей самой. Он молча смотрел на фотокарточки – пожелтевшие от времени и совсем новые, черно-белые и цветные, с виньетками и без, любительские и сделанные в ателье… С Павлом их рознили три года: где-то в материном комоде у сестры лежал точно такой же альбом с фотокарточками Евгения: в пионерлагере, в колыбели, на экскурсии по Красной площади, в парке… Не было разве что моря.

Просмотр длился почти час. На предпоследней странице была фотография Павла рядом с девушкой в белом плаще, с букетом осенних цветов. Фотография была сделала в дождь, Павел держал над девушкой зонтик. На шее девушки алела косынка.

– Кто это, Алевтина Васильевна?

Несколько секунд она смотрела на фото молча. Потом, словно нехотя, сказала:

– Нелли Грошевская.

– Он знакомил вас с нею?

– Да, конечно. Они приезжали сюда летом и осенью. Это варенье из айвы мы закатывали вместе.

– Мне показалось или вам не очень хочется о ней говорить?

Последовал долгий, прерывистый вздох.

– Она, наверно, хороший человек. Паша любил ее. Серьезная, вдумчивая молодая женщина.

– Почему же так неопределенно? Разве человек может быть «наверно, хорошим»? Либо – либо, нет?

– Я никогда не позволяла себе вмешиваться в личную жизнь Павла. Все, что он считал нужным, он рассказывал мне сам. Знаю только, что с Нелли они поссорились. Когда мы виделись с ним в Приморске, я спросила, почему ее нет, а он как-то очень раздраженно… он посмотрел на меня и пронзительно так… не могу даже выразить этого словами, сказал: «Мама, я прошу тебя никогда больше о ней не вспоминать». Грех ее винить в том, чего я не знаю. Она была на похоронах, плакала, мы сидели рядом на поминках. Она уверяла, что я преувеличиваю, ссора была на самом деле пустяковой и незадолго до Пашиной смерти они помирились. Кстати, она приезжала сюда восьмого… нет, седьмого числа, накануне праздника, поздравляла меня. Ночевала в сарае, а восьмого мы ходили на кладбище.

– Почему в сарае-то? – удивился Евгений.

– Ах, это!.. Да там Паша оборудовал маленькую комнатку. Стол, книжные полки, печка – любил там работать. И с Нелли они проводили там летние вечера. Мне тогда казалось, что дело идет к свадьбе… А почему она так заинтересовала вас?

– Показалось, что я ее где-то видел. Наверное, ошибся.

– Не знаю, могли ли вы ее видеть в Москве. А здесь ее все знают, она ведет передачу «Приморские новости».

Евгений мгновенно вспомнил это лицо: в студии телевидения она брала интервью у Гридина. Екнуло сердце, будто в преддверии чего-то важного, какого-то открытия, способного расставить все по местам.

«Грошевская приходит к Павлу и уходит от него за два часа до убийства. Если верить Битнику, разговор у них с Козловым мирным вовсе не был, как она рассказала Алевтине Васильевне на поминках. Если с нее и не взяли подписку о невыезде, то уж сбрасывать со счетов не должны были никак. Даже если ее вызывали на допрос в качестве свидетельницы, а не подозреваемой, выпустить до окончания следствия в эфир в паре с губернатором, который был объектом нападок ее жениха, о чем, несомненно, все знали?.. – размышлял Евгений, безучастно глядя на оставшиеся в альбоме фотокарточки. – Уж не Гридин ли стал причиной их ссоры?..»

– … несколько оставшихся его статей, – прослушал он начало обращенной к нему фразы.

– Что?

– Вы устали, Женя? Вам не интересно?

– Что вы, очень интересно.

– Я говорю, что в этой папке – ксерокопии статей Павла. Hе всех, конечно, но… вы ведь не читали его статей?

– Не читал, нет,

– Вот я и хочу подарить вам эту папку.

– Мне?.. А как же вы?

– А у меня они есть. Эти копии мне дал один человек, Пашин сосед по общежитию. Мне они без надобности, но я не хотела, чтобы они оставались у него – Паша о нем дурно отзывался.

– Большое спасибо, – взял папку Евгений.

– А вот это – его блокнот. Кое-что отсюда я встречала потом в его статьях – отдельные мысли, зарисовки, впечатления и размышления. Хотите почитать?

– Очень.

– Только с собой я вам его не дам.

– Я понимаю, сегодня же, сейчас прочту. Скажите, a что, следователя эта тетрадка не заинтересовала?

Козлова улыбнулась:

– А я ее не показывала, она была в шкафу на моей полке под бельем. Тем более что для следствия она никакого интереса не представляет, а мне дорога как память о сыне.

– Алевтина Васильевна, Павел говорил, что в Париже от был на Конгрессе независимых журналистов, так, кажется?

– Да, он был там.

– А кто его туда делегировал?

– Делегировал?.. Почему вы об этом спрашиваете?

– Кажется, он был не в восторге от местного отделения Союза журналистов?

– Союз никакого отношения к его поездке не имел, – категорично заявила Козлова. – Это была частная поездка. Павел два года откладывал на нее деньги, потом еще, по-моему, одалживал у кого-то, продал свой фотоаппарат, диктофон и даже телевизор. Его пригласил туда мой бывший ученик, школьный товарищ Павла Лева Климанкович. Шесть лет тому назад они с женой Риммой уехали в Израиль, а потом оказались в Париже. Они с Павлом переписывались, Павел даже посылал туда факсом какую-то рукопись. Газета «Русская мысль» до этого перепечатала его скандальную статью, ее отнес в редакцию именно Лева, и это он пригласил Павла погостить у него в Аньере, а не делегировал, как вы выразились, Союз журналистов.

«Интересно, Полянский врал сознательно или просто был не в курсе? Союз приписал себе участие одного из членов в европейском конгрессе или же Павел по каким-то соображениям не стал говорить о частном характере поездки? На то, что таким образом он набивал себе цену как журналисту, не похоже; не тот человек был Козлов, да и шила в мешке не утаить…»

– Вы погостите у меня? – с надеждой в голосе спросила Алевтина Васильевна.

– Если можно, останусь до завтра.

– Ну конечно же, я постелю вам прямо здесь на раскладушке, не возражаете?

– Нет, но… нельзя ли мне переночевать в той комнате, которую Павел оборудовал в сарае? – опасаясь отказа, осторожно попросил Евгений.

Она снова улыбнулась:

– Так и знала, что вы попросите об этом. Только там холодно, придется наколоть дров.

2

Через час комната Павла ожила.

В низенькой, умело сложенной печке из огнеупорного кирпича загудело пламя. Отсветы огня играли на мореной шелевке, которой были обиты стены, воздух становился сухим и теплым. Маленькое оконце помещения с низким потолком выходило на берег. Деревянный стол, резная лавка, тахта и даже сенной матрац – все было сделано с любовью, на какую способен горожанин, истосковавшийся по простому ремеслу.

Евгений заглянул в навесной шкафчик. Одну из полок занимали лекарства, половина из которых уже не годилась к употреблению.

На второй полке хранились фотопринадлежности: старенькие «ФЭД» и «Киев-Вега» в картонной коробке из-под зубной пасты, десяток пакетиков проявителя, литровая банка с развесным фиксажем, проявочный бачок с насадкой для узкой пленки, фотовспышка со сгоревшей лампой и, в самой глубине шкафа, две черно-белые проявленные пленки – в фольге и кассете. На них вряд ли было что-нибудь интересное, коль скоро Павел держал их вот так – открыто, в шкафу, к тому же комнату посещали визитеры из прокуратуры и уж наверняка не оставили без внимания всего, что можно было приобщить к делу об убийстве. Городские виды, пейзажи, люди, лодки и прочее, что было зафиксировано на кадрах, относилось скорее к первым опытам Павла по фотографии. Некоторые снимки были уже отпечатаны и хранились теперь в альбомах, которые Евгений просматривал час тому назад, и россыпью – тут же, в шкафу.

Нижнюю полку занимали инструменты, принадлежавшие» пожалуй, еще деду Павла – молотки, стамески, клещи, угломер и уровень – то, что есть в каждом доме, а уж в каждом сарае и подавно.

С пола Евгений поднял красный шарик. Поднеся его к свету обнаружил, что это – бусинка размером с виноградину. Неточно проделанное отверстие для нити и едва заметная неравномерность окраски могли означать, что бусы были изготовлены кустарным способом.

На дне сундука у изголовья тахты были сложены увязанные шпагатом папки, тетрадки, купированные журналы, которые явно не имели ценности, однако выбрасывать их по какой-то причине хозяин не стал.

Больше в комнате ничего не было. А если что-то и было, то до того, как здесь побывала следственная группа и Нелли Грошевская. Евгений подложил дров, посидел на корточках у огня. Самочувствие было удивительным, такого он не помнил со времен своей дальневосточной жизни, когда они с Кимом и Ханом вот так же топили дровами печь, и точно также шум прибоя смешивался с гулом пламени.

Он выглянул в окно. Звезды еще не проявились на потемневшем небосклоне. Над окраиной поселка повисла ущербная луна.

Положив матрац на не успевшую прогреться лавку, Евгений придвинул лампу и открыл папку со статьями Козлова. Первым долом он попытался найти рукопись неопубликованной статьи о приватизации, но, как и предполагал, в папке ее не оказалось. Оставалось предположить, что либо она существовала в единственном экземпляре и находилась в редакции, либо ее изъял из папки Полянский.

Подборка была сделана в хронологическом порядке. К разочарованию Евгения, характеристика, данная Павлу «диск-жокеем», находила подтверждение в первых четырех статьях, написанных полемистом, задирой, бросавшим вызов всем и вся даже там, где без этого можно было обойтись. К ним относились упоминавшиеся Полянским «Фальсификаторы», а также «Блеф», «Смотрите, кто пришел» и «Конверсия или коррупция?». Отдельные фамилии и факты, упоминавшиеся в них, заслуживали внимания. Или, по крайней мере, так показалось Евгению. Вооружившись карандашом из деревянной китайской вазы на подоконнике, он надергал из хранившихся в сундуке ученических тетрадок чистых листов и погрузился в работу, стараясь уловить в разрозненных публикациях что-нибудь, способное привести к системе.

«Умел за малым увидеть тенденцию», – вспомнились ему слова Полянского о Павле.

В результате двухчасового труда ксерокопии покрылись густой сетью линий, скобок, восклицательных и вопросительных знаков; из числа выделенных фамилий, абзацев и предложений на листки выписывалось все, что переходило из статьи в статью и находилось в сфере постоянного интереса Козлова.

Статья, открывавшая папку, была, очевидно, программной. В ней Павел пытался доказать несостоятельность предвыборных обещаний Гридина. Называлась она «Блеф», и оставалось лишь подивиться терпимости губернатора и его лояльному отношению к «четвертой власти», коль скоро она увидела свет, а Козлов после ее публикации продолжал оставаться в штате «Ведомостей».

В 1992 году Гридин, баллотировавшийся на пост губернатора, пообещал электорату: 1. Добиться статуса свободной экономической зоны; 2. Искоренить преступность; 3. Дать работу нуждающимся; 4. Построить городок для военнослужащих и их семей. Средства для осуществления этой программы должны были дать: 1. Строительство трех «пятизвездочных» отелей совместно с американской и турецкой компаниями с последующей сдачей отелей в аренду на 10 лет. Строительство, по расчету Гридина, должно было обеспечить четыре тысячи рабочих мест и занятость тысячи человек в обслуживании отелей с начала эксплуатации; 2. Долговременная сдача в аренду здравниц и санаториев, а также земли под застройку вдоль побережья; 3. Пуск первой очереди нефтеперерабатывающего комплекса, что даст возможность экспорта дорогого бензина, а не дешевого сырья; 4. Строительство дополнительных цехов на заводе вертолетных двигателей совместно с «Геликоптерс ЛТД» (США) в счет 40 % готовой продукции; 5. Перепрофилирование химзавода, производство лекарственных препаратов из морепродуктов вместо сульфатов, что якобы позволит существенно увеличить прибыль и восстановить экологический баланс; 6. Переоснащение судоремонтного завода для захода иностранных судов всех типов и, соответственно, приток валюты в местную казну.

Все или почти все это сегодня было претворено в жизнь, и нападки со стороны корреспондента казались необоснованными. Приморск, каким видел его Гридин, Козлов саркастически именовал «нью-васюками», абстрактно утверждая, что ни Америка, ни Турция ничем не помогут, а выкачают последнее, что осталось от прежних времен. Подвергая сомнению возможность реализации программы, он с размахом бывалого экономиста пытался доказать, что до завершения приватизации и разгосударствления собственности на землю осуществить задуманное невозможно в принципе, и вся программа – блеф, пыль, которую Гридин бессовестно пускает в глаза доверчивым избирателям, чтобы прийти к власти, а сам приход его нужен не столько Приморску, сколько Москве. Достигнуть обещанного возможно разве что лет через десять, да и то при условии подлинной экономической независимости, а Приморск-де – лакомый кусочек с его промышленностью, нефтью, выходом к морю, и потому если свобода будет предоставлена, то исключительно мнимая. Поскольку Гридин не так глуп, чтобы не отдавать себе отчета в средствах, которые понадобятся для подобных преобразований, то он – ставленник Центра, и в его задачу входит подготовка Приморска к распродаже. Чуть ли не агент, заброшенный в Приморск дальновидными коммунистами в начале партийного распада. Пафос статьи сводился к чеховскому «этого не может быть, поскольку этого не может быть никогда».

В нашумевшей, судя по словам Полянского, статье «Фальсификаторы» Павел выдвигал версию, что взрывное устройство, обнаруженное сотрудниками РУОП на маршруте в аэропорт 30 июля 1992 года, помогло новоиспеченному губернатору произнести рокировку в руководстве «силовыми» структурами и ввести режим, граничащий с чрезвычайным положением. В качестве доказательства корреспондент приводил перечень лиц, пришедших на смену администрации представителя Президента Берлинского. В их числе был начальник РУОП Приморска полковник Дворцов, после предотвращения покушения занявший пост начальника УВД и получивший чин генерал-майора. Новый начальник УФСК Давыдов И. был назначен Москвой, а Гридиным и его первым замом Хализевым была организована служба охраны губернатора, включавшая полсотни телохранителей во главе подполковником Ставровым Н.Б., охранявшим в 1980–1985 п. секретаря МГК КПСС, члена Политбюро ЦК и Президиума ВС СССР Виктора Васильевича Гришина. Не очень тонко и не очень убедительно (как, впрочем, и все, о чем писал Козлов, – на уровне версий) проводилась параллель с выстрелом в Ленина 10 августа 1918 года, прозвучавшим сигналом к началу «красного террора».

Еще более агрессивной была статья «Смотрите, кто пришел», продолжавшая серию невероятных нападок на новую администрацию. Изыскания Козлова привели к тому, что десять лет назад начальник УВД Дворцов занимал должность заместителя начальника отдела политуправления Внутренних войск МВД СССР, в каковую был произведен из замполитов конвойной бригады.

«Каким же образом, – интересовался Козлов, – после столь головокружительной карьеры он оказался начальником… райотдела милиции в Воронежской области? За какие такие прегрешения был сослан и понижен и почему отсиживался там вплоть, избрания Гридина губернатором Приморской области?»

Ссылку Дворцова Козлов связывал с исходом Гридина и Хализева из Москвы в том же 1983 году и отставкой небезызвестного секретаря МГК Ивана Дорохова, в отделе которого работа инструктором нынешний первый зам губернатора Хализев и которому губернатор Гридин приходился не кем иным, как… тестем! Это давало Козлову повод еще раз утверждать, что, патриот Приморска на словах, Гридин на деле занимает промосковскую позицию, ибо и он сам, и вся его команда предусмотрительно внедрены имперским Кремлем.

Далее в статье перечислялись депутаты облдумы, по мнению Козлова, занимавшие посты… незаконно (это всенародно избранные-то?). В частности, бывший директор химзавода, отравившего все побережье, на протяжении ряда лет игнорировал выступления «зеленых», прессы, подкупал инспекцию, пока его не уволил предшественник Гридина Берлинский А.С. в связи остановкой признанного «нерентабельным» производства. И вот теперь «вместо того, чтобы сидеть в тюрьме, господин Астраханов А.С. занимает кресло мэра курортного в прошлом города, котором по его вине санэпиднадзором закрыты пляжи, а 235 детей нуждаются в диспансеризации».

Козлов подвергал сомнению целесообразность вручения депутатского мандата тренеру и европейскому чемпиону семидесятых по греко-римской борьбе, человеку «с неполным начальным образованием» Асхаду Атуеву, привлекавшемуся к уголовной ответственности за спекуляцию автомобилями в 1988-м; недоумевал по поводу избрания Аскольда Бурлакова, отбывавшего в лагерях вовсе не за свои диссидентские убеждения, как oн утверждал в телеинтервью, а по 224-й статье – за незаконное хранение наркотических средств.

По всему, слава журналиста, живущего за счет сенсации, Павлу действительно была не чужда. Наверняка его статьи не оставались без внимания администрации, губернатора, судебных инстанций, прокуратуры, и было непонятно, почему его не привлекли за клевету к ответственности, если все, о чем он писал в «Конверсии или коррупции?» («Губернские ведомости» за 8.1.94 г.), например, оказалось неправдой.

Статья касалась положения дел на строительстве городка для уволенных в запас офицеров и их семей. Козлов утверждал, что деньги, отпущенные МО РФ на разоружение, используются городскими властями не по назначению, а в результате «опасного альянса» руководства обладминистрации с армейским и флотским командованием на окраине Приморска вырастают, как грибы после дождя, коттеджи для высших чинов. Причем в строительных работах задействованы солдаты и матросы, в то время как оформлены турецкие и другие иностранные рабочие, что дает якобы возможность получать средства на оплату их труда в валюте. Главным героем этой публикации был вице-губернатор Хализев, в прошлом возглавлявший отдел капитального строительства облисполкома.

Все факты и доводы Козлова наверняка проверялись соответствующими инстанциями. Статьи писал человек, уверенный не столько в своей правоте, сколько в безнаказанности. С приходом Шпагина публикации Козлова утратили и злость, и нерв, и если они могли стать поводом для его устранения, то всех московских журналистов следовало поставить к Кремлевской стене п расстрелять из пулемета.

После этих статей следовал некролог, также написанный Козловым. С портрета в траурной рамке смотрели умные глаза Сергея Вениаминовича Зырянова, обликом напоминавшего писателя Максимова. Вся публицистика Козлова, датированная после смерти Зырянова, особого интереса не представляла. Папка теперь принадлежала Евгению, и с ее изучением можно было не спешить. Там оставалось интервью с предшественником Дворцова, с ностальгией вспоминавшим о совместной работе с генералом Карпецом в МУРе и о Приморском угро той поры, когда здесь заправляли «настоящие воры в законе»; несколько безликих, коротких заметок на первых полосах о развитии российских банков и биржевой политике; перепевы чьих-то рассказов о японской мафии; весьма благосклонный по отношению и интервьюируемым репортаж из игорного дома; портрет этакого благородного инкогнито из местного казино; обзор публикаций о наркобизнесе с явной тенденцией к устрашению читателя: вот колумбийская кока уже на социалистической Кубе, а вот иранские распространители «белой смерти» в бакинской тюрьме – не минет и нас чаша сия; предположение (без ссылок на факты и источники) относительно неслучайности гибели депутата Госдумы Виталия Савицкого, который незадолго до аварии на Свердловской набережной направил в Минздравмедпром запрос по поводу выпуска косметической промышленностью «эликсира молодости» – препарата, для изготовления которого служат якобы человеческие зародыши…

И за всем – многозначительные намеки, перст, указующий на скрытые происки вездесущей мафии. «Если бы не мафия, которая позволяет себя ругать, бить, разоблачать, чихвостить, издеваться над собой, ссылаться на нее, обвинять во всех грехах, общества, – российские журналисты пошли бы по миру с нищенской сумой», – с улыбкой подумал Евгений.

То ли Павлу «обломали крылья», то ли он не располагал убедительными доказательствами, которые стал от него требовать новый главный редактор, – все оставалось на уровне эмоциональных всплесков, было вторичным и отчасти беспомощным.

Строить предположения, что произошло с некогда популярным журналистом, Евгений не стал, их могло быть великое множество: исписался, влюбился, разочаровался, запугали, лишился поддержки, признал свою неправоту и т. п. Странно выглядело другое: если от публикации материалов Козлова отказывались «Губернские ведомости», то что теперь-то мешало молодому явно одаренному и уже опытному газетчику направлять свои корреспонденции в Москву, Питер, наконец, в Лондон, Нью-Йорк и Париж? А значит, ни смерть Зырянова, ни ссора со Шпагиным в оправдание не годились.

Печь давно погасла, в комнату пробрался холод. Окошко в доме уже не светилось, хозяйка легла спать, и, кроме звезд, щедро присыпавших небо, окрест не было ни единого огонька. Выйдя на середину двора, Евгений попытался отыскать малозаметное в этом полушарии созвездие Рыси. Виднелись Возничий и Рак, Жираф и Малый Лев, а вот того, под которым он жил в последнее время, на месте не оказалось. Доморощенным астрономом овладело чувство, какое, должно быть, испытывал коринфский владыка всякий раз, когда его камень скатывался к подножию горы. Но длилось это не долго. Пустоту неожиданно восполнила догадка: «А что, если все проще? Мать говорила, Павел занимал у кого-то деньги перед поездкой в Париж. У кого и сколько? Вполне возможно, сумма была крупной и по возвращении он не сумел расплатиться. Здесь он продал фотоаппарат, диктофон и телевизор. В Париже купил видеокамеру. Хотел продать?.. Фигурирует ли эта камера в протоколах осмотра?..»

Земной мотив этот показался Евгению ценнее эфемерных поисков политической подоплеки. Он наскоро набрал охапку щепы и, вернувшись в комнату, записал в своем блокноте:

«4. Долг. У кого занимал?

5. Видеокамера. Где она?»

Затем затопил печь и, придвинув лавку к открытой топке, принялся за блокнот Козлова, который предстояло вернуть.