Текст книги "Прыжок рыси"

Автор книги: Олег Приходько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

Глава третья1

Убаюкивающий плеск волн, чистый воздух, непроглядная темень и тишина за окном, которую лишь изредка нарушал перестук колес старого рабочего трамвая, ничем не напоминали о суетной столице. Как и в лучшие свои времена, Евгений проснулся с восходом солнца, проснулся сразу, с чистой, ясной головой, чувствуя себя по-настоящему отдохнувшим. Проделав комплекс дыхательной гимнастики, он облачился в спортивный костюм и отправился на пробежку.

Еще было холодно, кипела серая, металлического оттенка вода, выбрасывая на каменистый берег грязную пену, но уже через минуту Евгений согрелся, почувствовал, как в мышцы вливается сила, приходит спокойная уверенность, и уже по одному этому поездка сюда была вполне оправдана.

Информация, почерпнутая из разговора с вахтерами общежития, никакой практической ценности не представляла. Он понимал: по таким крупицам не то что найти убийц Козлова – даже воссоздать сколько-нибудь достоверной картины преступления не удастся. К тому же и время сделало свое: такого рода дела раскручивают только по горячему следу. Основания не доверять спецам из местных следственных органов не было – наверняка те выжали из осмотра места происшествия, свидетелей, дактилоскопии, анализа крови, трассологической экспертизы все, что сделать в одиночку недостало бы ни времени, ни средств.

Пробежав километров пять, Евгений вернулся в гостиницу. Контрастный душ и горячий завтрак, собственноручно приготовленный хозяйкой, компенсировали энергетические затраты. До условленной вчера по телефону встречи с Полянским оставалось три часа, для полноты впечатлений стоило побродить по улицам, а там и об обратном билете позаботиться не грех.

Редакция «Губернских ведомостей» располагалась на девятом и десятом этажах в четвертом подъезде «Прессинформ». Полянский встретил Евгения у входа ровно в десять, с демонстративной веселостью посмотрел на часы и, разведя руками, улыбнулся.

Против ожидания, лет ему на вид оказалось около пятидесяти. Модный, с закатанными обшлагами свободный пиджак, слегка присыпанный перхотью, потертые вельветовые брюки дополняли облик этакого нестареющего комсомольского собкора, и Евгений ничуть не удивился, узнав, что он ведет рубрику «Диско-клуб», а по совместительству занимается рекламой. Все в нем было фирменным, добротным. Жеваная рубашка с этикеткой на отвороте, небрежно распущенный галстук, сменные парусиновые туфли лишь невнимательному глазу могли показаться свидетельством безразличия к собственной персоне. За каждой деталью костюма, за жестом, поворотом головы Евгений видел составляющие детально разработанного имиджа. И даже круглая оправа его очков «а-ля кузен Бенедикт» на самом деле была золотой.

Представившись полным именем, Полянский бросил милицейскому сержанту: «Это со мной», и протолкнул Евгения через турникет.

– Можем побеседовать у меня, Евгений Викторович, однако… – широким жестом он отдернул рукав, прикрывавший «сейку», – ланч! Самое время испить кофейку, так что едем к нефтяникам.

«Нефтяниками» он называл сотрудников многотиражки «Приморская нефть». Ее редакция находилась на пятом этаже рядом с буфетом – маленьким уютным помещением со встроенными в навесной потолок светильниками и задрапированными коричневым бархатом стенами. Усадив гостя за столик, Полянский подошел к стойке и через минуту вернулся с двумя чашками дымящегося черного кофе.

– Как там Москва? – энергично размешивая сахар в чашке, поинтересовался он и бросил на собеседника быстрый изучающий взгляд. – Впрочем, Москва как Москва – наслышаны, начитаны, телевизор смотрим. Праздный вопрос. Какие впечатления произвел на вас Приморск? Давно приехали?

Обилие вопросов предоставляло возможность выбора.

– Виктор Денисович, я бы предпочел поговорить о Паше Козлове, – отпив кофе, перевел Евгений разговор в нужное русло.

Лицо Полянского на мгновение застыло, выражение озабоченности переросло в трагическую маску, ложечка замерла в тонких пальцах полудетской руки.

«Артист, – оценил Евгений собеседника. – Такому доверять – все равно что след искать на воде».

– Паша, Паша, Паша, – покивал головой Полянский. – Что ж, спрашивайте, что вас интересует. Мы с ним, несмотря на разницу в возрасте, с самого основания газеты были вместе.

– Насколько я знаю, убийц еще не нашли?

– А вы думаете, найдут?

– Вам что-нибудь известно о ходе расследования?

– Почти ничего. Откуда? Тайна следствия. Знаю только, что убили ножом – ударили сзади в шею. По заключению медиков, произошло это не раньше трех часов ночи.

– Это рассказал следователь?

– Нет, Шпагин. А ему – прокурор города Федин. Да и меня спрашивали назавтра после убийства, не слышал ли я чего-нибудь часа в три-четыре.

– Вы не слышали?

– Я по ночам сплю. Это Паша был «совой» – до рассвета иногда машинка стучала. Хорошая у него была машинка, югославская – «Травеллер».

– Виктор Денисович, а что он был вообще за человек?

Полянский удивленно взглянул на него, помолчал, сосредоточившись на отражении светильников в крышке стола.

– Честный человек, – произнес наконец. – Честный, неподкупный, за что и поплатился.

– Если я вас правильно понял, будь он нечестным и продажным – остался бы жив, так?

Полянский презрительно сощурился, выдержал многозначительную паузу.

– Ему кто-то угрожал? Возможно, он чего-то опасался, говорил с вами о недобрых предчувствиях? – поспешил Евгений смягчить очевидную ядовитость вопроса.

– Нет, нет, – уверенно помотал головой Полянский, – ничего такого не было. Меня, к слову, спрашивали о том же в прокуратуре. Видите ли, с Пашей в последнее время происходили непонятные метаморфозы. С каких-то пор его словно подменили.

– С каких?

– Что?.. А-а… Да сразу как-то и не определишь. Надо сказать, он был толковым журналистом. Европейского класса. Умел зa малым увидеть тенденцию. Но вот с дипломатией было похуже. Он пришел в журналистику на волне гласности. Институт цензуры, когда приходилось лавировать, был ему незнаком. Грешил прямолинейностью, субъективизмом в оценках. Поначалу это даже приносило свои дивиденды, восхищало не привыкших к подобному свободомыслию читателей и раздражало областное начальство. Прежнему главному редактору Зырянову Сергею Вениаминовичу пару раз пришлось давать опровержения, извиняться и однажды даже объясняться в суде. Но Козлов был его любимчиком, отделывался сравнительно легко. Знаете, говорят, запретный плод сладок. Пашу зашкаливало. Потом времена изменились…

– Когда, простите?

– Что когда?

– Когда изменились времена для Козлова?

– Да нет, не для Козлова, вообще изменились. Много сладкого есть вредно. Соревнования по бою без правил закончились, стали появляться правила.

– Журналист европейского уровня, который имел способность за малым увидеть тенденцию, вышел из игры? – вскинул брови Евгений. – И кто же их, эти правила, ввел?

Полянский потеребил кончик носа, поморщился,

– Не то, – сказал. – Я не так выразился или вы меня не хотите понять?

– Отчего же, я хочу.

– Паша Козлов, будучи баловнем судьбы, привык бить ниже пояса. И не получать при этом сдачи.

– В начале нашей беседы вы назвали его честным человеком?

Евгений уже не сомневался, что Полянский по какой-то причине недолюбливал Козлова, но от вопроса об их взаимоотношениях удержался.

– Вы читали его статьи? – спросил Полянский.

– К сожалению, еще нет.

– Познакомьтесь. Их можно взять в читальном зале библиотеки. У меня была папка с ксерокопиями, но я ее подарил.

– Кому, если не секрет?

– Зачем это вам?.. Впрочем, не секрет. Пашиной маме Алевтине Васильевне. На поминках. Да… Так вот, представьте себе, что правила игры, предусматривавшие разрушение старой системы, развенчание идеологических противников перестройки, разоблачение перекрасившихся коммунистов и прочее, сменились, скорректировались требованиями созидательной политики, которую повел новый губернатор Гридин. Представили?

– Представил, – улыбнулся Евгений не столько снисходительному тону, избранному Полянским для беседы с дилетантом, сколько обилию газетных штампов в его лексиконе.

«Неужели он так и с женой разговаривает?»

– Ну так вот. Обновленная администрация объявляет о намерении восстановить развалившуюся промышленность. Павел делает вывод о намерении губернатора прибрать ее к рукам. Спецслужбы обнаружили и обезвредили взрывное устройство на маршруте губернатора. Появляется статья Павла, в которой он пытается доказать, что покушение сфальсифицировано, и сравнивает это ни много ни мало с покушением… эсерки Каплан на Ленина в августе 1918 года, которое развязало руки Чека и стало для большевиков оправданием «красного террора». Дальше! Губернатор собирается начать строительство городка для военных. Паша пишет об альянсе администрации с Минобороны и командованием флота, о концентрации силовых структур. Ну и… прочее. Его уважают, с ним считаются, пытаются образумить, объяснить, что время «шоковой терапии» прошло, что нападки и вражда не несут позитивного начала. Ему предлагают должность заместителя главного редактора – он отказывается; предлагают квартиру – совершенно законно, в порядке очереди. Он не просто отказывается, а отвечает на это статьей… о чем бы вы думали?.. О сталинских принципах руководства творческими союзами, которую заканчивает примером из собственного опыта: губернатор-де хотел его купить, предложив квартиру через подчиненный себе союз!

– На самом деле это было не так?

– На самом деле это было, конечно же, не так, – в голосе Полянского прозвучала обида. – Короче, Зырянова отправили на пенсию. Новый главный редактор Шпагин, человек талантливый, тонко чувствующий читательские потребности, великолепный организатор, предъявил законные требования к сотрудникам: точность, оперативность, ответственность за публикуемые материалы. С Павлом у него не сложились отношения с самого начала.

– Почему?

– Не знаю, возможно, потому, что Павел, как я уже сказал, был обласкан Зыряновым. В общем, не пошла в номер очередная статья Козлова. Выпускающий указал ему на недостатки, Шпагин потребовал фактографических уточнений, консультации экспертов из нашего филиала Института экономики.

– О чем была эта статья?

– Да статья-то, собственно, рядовая, ничем не примечательная – о ходе приватизации, кажется, или что-то в этом роде. Но и в ней Паша умудрился сделать далеко идущие выводы, а когда статью не приняли – полез в бутылку. – Полянский маленькими глотками допил кофе и вдруг улыбнулся, словно вспомнил о своей ребячьей провинности, тепло и снисходительно: – Знаете, он ведь был добрым, все это напускное, свойственное демонстративной личности.

– Какой, какой?

Полянский наклонил голову, посмотрел на Евгения поверх очков:

– Де-мон-стра-тив-ной, – произнес по слогам и небрежно уточнил: – По классификации профессора Леонгарда. Такие люди склонны считать, что по отношению к ним проявлена несправедливость, испытывать жалость к себе, хотя бы для того, чтобы судить, насколько эта жалость обоснована, требуется объективная оценка со стороны.

Спрашивать, кто мог дать такую «объективную оценку», Евгений не стал – и без того было ясно.

– И что же было дальше?

– Дальше?.. Дальше, дальше… А! Дальше он поехал во Францию по линии Союза журналистов.

– Интересно. По логике акцентуированной личности, классифицированной Карлом Леонгардом как «демонстративная», Павел должен был использовать подобное предложение как повод для написания очередной статьи: «Журналиста хотят купить зарубежной поездкой», не так ли?

Полянский выразительно посмотрел на часы, пожал плечами.

– Вы психолог? – поинтересовался он, обозначив на лице подобие улыбки.

– Отчасти. Я перебил вас?

– Ничего страшного. Я думаю, от той поездки Павел не отказался потому, что она давала ему возможность опубликовать эту статью во Франции. К тому времени «Фальсификаторов» перепечатало «Русское слово» в Париже. А присутствие на европейском конгрессе независимых журналистов позволяло ему выйти на органы массовой информации других стран. Не знаю, насколько это предположение соответствует действительности. Я ответил на ваш вопрос, с каких пор в нем стали происходить перемены?

– А в чем они, эти перемены, выражались, Виктор Денисович? – спросил Евгений. – Вы смотрите на часы, я вас задерживаю?

– Нет, отчего же… Еще кофе?

– С удовольствием. – Евгений поспешно поднялся и пошел к буфетной стойке, упредив вялый порыв Полянского.

Резные столы из темного, благородной породы дерева в основном пустовали: не то переход губернии на капиталистический путь развития вносил коррективы в лимит рабочего времени, не то «нефтяники» почитали посещение буфета за роскошь. Цены здесь вдвое превосходили московские, тем не менее Евгений купил пару бутербродов, бутылку пепси и кофе, предполагая растянуть «ланч» на максимальное время: в велеречивом повествовании Полянского явно чего-то недоставало.

При виде бутербродов тот заметно оживился, отпустил несколько замечаний по поводу мокрого снега и влияния химической промышленности на климатические изменения во Вселенной.

– Нельзя ли от перемены климата к переменам в характере Козлова? – вежливо попросил его Евгений.

– Да, да… Вы спросили, в чем они выражались?

– И каковы были причины, по вашему мнению?

– О причинах я уже говорил: Шпагин подставил ему ножку. Другой бы, может, не обратил на это внимания – подумаешь! Но не Паша. Он был слишком честолюбив и раним.

– Виктор Денисович, а Нелли Грошевская не имела отношения к этим переменам?

Полянский усмехнулся, выдержал паузу, которой ему хватило на то, чтобы доесть бутерброд.

– Я с той же степенью вероятности могу предположить, что причина его дурного настроения таилась в контракте, который его вынудили подписать французские спецслужбы во время пребывания в Париже, – произнес он с плохо скрытой иронией. – Паша не посвящал меня в свои амурные дела.

– Но вы ее знаете?

– Знаю. Думаю, получись у них семья, они бы удачно дополняли друг друга. Он старше, мудрее, непримиримее. Она полна энергии, но более осторожна в силу недостатка опыта. Впрочем, я не психоаналитик.

– И не нужно, – обрадовался Евгений выводу, к которому пришел Полянский. – Расскажите мне только то, что видели.

– В смысле?.. Я что же, по-вашему, в замочную…

– Да нет же, Виктор Денисович! Я знаю, что в ночь, когда было совершено убийство, Нелли навещала Козлова. Случалось, ночевала у него и прежде.

– Люди взрослые. Иногда он оставался у нее. Было время… осенью… в редакции начинали подумывать о свадебном подарке. Потом у них что-то разладилось.

– Когда?

– Заметно это стало после возвращения Павла из Франции. Она перестала появляться, а Павел почти не выходил из комнаты, много работал. Несколько раз я видел его пьяным.

– Пьяным?

– Ну, не «в стельку», разумеется, а так… в изрядном подпиши. Чего раньше с ним не случалось. И уж тем более он никогда не пил в одиночестве, а утром третьего марта в его комнате оставалось восемь бутылок из-под красного французского вина «Рошель». Не знаю, чем оно ему так понравилось. Я пробовал, оно продается в супермаркетах. Так, ничего особенного.

– А что он писал?

– Что-нибудь о Франции, наверно. Рукописи изъяли.

– Он и раньше просил вас его будить или только в этот раз?

– Нет, отчего же, случалось и раньше.

– Вы стучали ему в стену?

– В дверь. Маринка с Вовкой в это время еще спят. Я выходил и стучал ему в дверь. Причем весьма настойчиво, по его же просьбе – пока не отворит. Потому что, бывало, он ответит: «Слышу, спасибо, Витя, встаю!», а сам переворачивался на другой бок и продолжал спать.

– Ясно. И что же Нелли?

– Нелли?.. А, ну да… Короче, недели за две до смерти, сразу после его возвращения из отпуска, у них произошла основательная размолвка.

– Вы сказали, из отпуска?

– Из краткосрочного – брал пять дней за свой счет.

– Куда он ездил?

– К матери в Сутеево. Так, по крайней мере, он сказал, – Полянский внимательно посмотрел в глаза Евгению и отчего-то померкшим, подозрительно-извиняющимся тоном произнес: – Я ведь уже говорил обо всем этом в прокуратуре?

– Возможно, но я не имею отношения к прокуратуре, – обезоруживающе улыбнулся Евгений. – Мы были просто приятелями. Войдите в мое положение: я приезжаю к нему в гости и вдруг узнаю, что его убили. И по рассказу вахтера получается, что вы – один из последних, кто видел его живым, и первый, кто узнал об убийстве. Понимаете? Что же мне, повернуться да yехать, ничего не узнав?

Евгений почувствовал, что в шаткую версию о праздном любопытстве Полянский не поверил.

– Да нет, конечно, – согласился он. – Но странно получается: его приятель спрашивает, что он был за человек.

Отказать ему в логике было трудно.

– Я знал одного Пашу, вы представили мне совсем другого, – буднично сказал Евгений и, откусив полбутерброда, попытался разрядить обстановку: – Что это у вас все так дорого, Виктор Денисович? С ума сойти!

– Экономическая свобода! – засмеялся Полянский. – Погодите, дойдет и до вас. Зарплата у нас, между прочим, тоже поболее. Бизнес. Предпринимательство на всех уровнях – возможности ничем не ограничены. Налоги плавают по усмотрению администрации – очень удобный способ ведения хозяйства. Скажем, нужно заполнить рынок товаром – сокращают пошлины на ввоз; нужно поднять химкомбинат – налоги на его продукцию сводят к минимуму, затраты ложатся на торговлю и другие предприятия.

– Так, кажется, повсюду в России?

– Должно быть так, Евгений Викторович, должно. Только Россия большая – пока-а от головы до хвоста дойдет! А потом, Россия ведет войны, ее раздирают противоречия на международной арене. Иногда кажется, что проблема обнищания собственного народа в правительстве значит меньше, чем драчка между сербами и хорватами. Впрочем, так было всегда. Еще Бердяев объяснял трудности российского становления непомерно большой территорией.

Объяснять ведущему рубрику «Диско-клуб», что Бердяев говорил об истоках русского коммунизма, Евгений не стал – политический диспут не входил в его планы.

– Виктор Денисович, как мне найти Алевтину Васильевну?

– Поднимемся ко мне, я дам адрес. Заодно посмотрите комнату, где работал Павел…

Комната, куда привел его Полянский, размерами походила на спортивный зал. Восемь столов с компьютерами, высокие и чистые окна с приоткрытыми фрамугами, за которыми простиралась панорама Приморска, море на горизонте.

– Вот его стол. Сейчас за ним сидит новенький, пришел к нам из «Приморской нефти».

– Что-то могло здесь остаться после Павла? – спросил Евгений, поздоровавшись с сотрудниками «Губернских ведомостей». – Может быть, какие-то бумага?

Две женщины и молодой парень с «конским хвостом», перетянутым резинкой, заулыбались.

– Да что вы! – махнул рукой Полянский.

– Тут после его смерти гэбэшники такой шмон устроили, что и пыли не осталось, – сказал парень, закурив «Мальборо».

– Даже в наши столы лазили, – заметила сотрудница помоложе. – Хотя все важное он забрал домой еще перед командировкой.

Парень опустился в кресло по ту сторону стола Козлова, стряхнул пепел в маленькую, похожую на перевернутую шашку, черную пепельницу.

– Нашли старый блокнот с телефонами, – напомнил он.

– Да, ежедневник. Большой такой, потрепанный, в голубой клеенчатой обложке. Лежал всегда в верхнем ящике стола, мы им иногда пользовались, там у Паши были записаны телефоны московских редакций и расписание поездов.

– А почему гэбэшники-то? – посмотрел Евгений на парня.

– У него все гэбэшники, – ворчливо проговорила сотрудница постарше и пробежала пальцами по клавишам компьютера.

– Да потому что действительно «гэбэшники»! – заверит тот. – Один – заместитель начальника УФСБ Давыдова, фамилию не помню. Когда ФСК в ФСБ переименовали, читатели нас письмами завалили, я ездил в Большой дом на Кипарисную за разъяснениями, интервью у него брал.

– Игорь Васин, – представил парня Полянский и протянул Евгению листок с адресом Козловой. – Из отдела писем.

– Спасибо, – спрятал адрес в бумажник Евгений.

– Я провожу вас.

Они вышли в коридор, дошли до лифта.

– Виктор Денисович, что все-таки было утром третьего марта?

Полянский вызвал лифт, сунул руки в карманы пиджака и вздохнул:

– Не знаю, что рассказывали вам вахтеры, но думаю, что добавить нечего. Представьте себе мое состояние – ничего не помню, все как в тумане…

– А все-таки?

– Я постучал. Павел не отозвался. Постучал сильнее. Тишина. Спустился к вахтеру, узнал, что он не выходил и что Нелли ушла поздно, кажется, в час ночи. Я заглянул в замочную скважину, на ручке висела косынка. Тонкая, полупрозрачная красная косынка – я видел, она носила ее на шее.

– Она что, всегда там висела?

– Да нет, всегда, когда Павел был в комнате, с обратной стороны торчал ключ. А на этот раз ключа не было.

– А почему вы выбили дверь? Что-нибудь почувствовали?

– Почувствовал?.. Я перед этим постучал ему кулаком и даже, по-моему, ногой. Мертвый бы проснулся! Простите, нелепое сравнение… Спустился опять на вахту, позвонил от дежурного по телефону – тишина, никаких гудков. Ни коротких, ни длинных.

– Да? А Битник мне об этом не рассказывал.

– А его там и не было. Ему в восемь нужно было смену сдавать, они всегда обходят общежитие перед концом смены, проверяют запоры на окнах.

– Почему же не было гудков?

– Потом оказалось, что шнур обрезан в двух местах – у розетки и у аппарата.

– Вы вернулись и сломали дверь?

– Я вернулся и сломал дверь. До этого ее уже ломали – Паша как-то ключ потерял, так что замок держался на честном слове. Он сидел за столом, положив голову на руки, будто спал. Все бумаги вокруг, постель, стена, абажур настольной лампы, его футболка – одним словом, все было в крови. У меня мысли об убийстве не было, я подумал, что он вскрыл себе вены. Все как-то, знаете, связалось… Ну, бросился вниз по лестнице, чуть не упал, очки разбились. Крикнул Егору Александровичу, чтобы он вызывал милицию – я без очков и номера на диске не увижу.

– Что именно крикнули?

– Что крикнул?.. Не помню. А какое это имеет значение?

– Да нет, никакого, разумеется. Ну-ну, вы вернулись наверх и?..

– Вернулся, закрыл дверь и стал ждать милицию.

– В комнату не входили?

– За кого вы меня принимаете? Я ведь детективы читаю. Зачем мне лишние неприятности?

Лифт остановился. Они вышли, подошли к турникету.

– Красивые у вас очки, – улыбнулся Евгений.

– Запасных не было, пришлось купить, – хмуро ответил Полянский. – Что, удовлетворил я ваше любопытство? Если вопросов больше нет…

– Только один, Виктор Денисович, только один: за что все-таки убили Козлова?

Полянский засмеялся, помотал головой:

– Вы бы еще спросили кто!

– Ну, это как раз просто. Стоит лишь понять, кому это было выгодно.

– Это не ко мне.

– Я понимаю. Спасибо.

Солнце тонуло в перьях облаков, было ветрено. Столичное шоссе гудело нескончаемым транспортным потоком, состоявшим в основном из иномарок. Евгению показалось, будто он находится сейчас не в России и не на Западе, а между двумя мирами, в полосе отчуждения. Три чашки черного кофе, выпитые с утра, заставляли сердце стучать чаще обычного, создавая иллюзию беспокойства.

Евгений перешел через улицу и не спеша направился вдоль газона, отделявшего тротуар от городского сквера. Перед глазами у него все еще стоял «диск-жокей» Полянский. Ложь, казалось, исходила из самой натуры этого человека, за каждым его словом чувствовалась неприязнь к Павлу. «Честный и неподкупный» Козлов в его характеристике представал карьеристом, способным переступить через труп родной матери. На вопросы «диск-жокей» отвечал с очевидной тенденциозностью: губернатор – прогрессивный хозяйственник, этакий Давид-строитель; главный редактор Шпагин – талантливый, что выражается в «тонком ощущении читательских потребностей»… Во всем так и сквозило: хороший парень был Паша Козлов (de mortuis aut bene, aut nihil [2]2
  О мертвых не злословят (лат.).


[Закрыть]), но все хорошее в нем – благодаря покровителю. Не стало Зырянова – не стало и Паши, не ужился по причине своего необузданного нигилизма и тяги к сенсациям.

Евгений дошел до детской площадки посреди сквера, сел на скрипучие качели («Скверные качели», – скаламбурил походя), мысленно продолжая анализировать беседу с Полянским.

Если верить «диск-жокею», у него была папка с ксерокопиями статей Козлова. Зачем он собирал их и хранил у себя? Положим, папку презентовал Полянскому сам Козлов (что весьма сомнительно: человеку Шпагина, с которым у него «не сложились отношения с самого начала»?). Мать Козлова эту папку взяла – у нее что, статей сына не было? Она ими не интересовалась или в папке было что-то из неопубликованных материалов? О происхождении этих ксерокопий стоило, конечно, спросить у самого «диск-жокея», но Евгений и без того насторожил его, учинив допрос. А потому все, что можно (и нужно) было узнать из других источников, оставил до выяснения. Больше всего его заинтересовала статья «о ходе приватизации», так напугавшая Шпагина. «Не она ли стала причиной Пашиной смерти? Была ли она в той папке? – размышлял Евгений, поскрипывая качелями. – Подсунул ли Полянский папку с какой-то целью или попросту решил избавиться от нее?» Он достал блокнот, нашел чистую страничку и записал:

1. А. В. Сутеево. Папка.

Что могло перепадать ведущему рубрику «Диско-клуб» от высокочтимых им администрации Приморска и главного редактора Шпагина? Хотя, кажется, он говорил, что по совместительству отвечает за рекламную страницу. Эта «сейка», фирменный «прикид», золотая оправа…

2. Реклама.

Третий пункт на листке блокнота был записан так:

3. С.ж. – Ф.?! – что означало недоумение по поводу поездки Козлова на конгресс во Францию по линии Приморского отделения Союза журналистов. Это после того-то, как Козлов обвинил этот самый Союз в продажности?..

Слепящее солнце на минуту осветило сквер и снова скрылось за облаками. Послышалась приближающаяся многоголосица: в сопровождении двух воспитательниц к детской площадке направлялся детсадовский выводок. Евгений спрятал блокнот, освободил качели и побрел по асфальтированной дорожке в сторону мраморной стелы.

Пристрастие Козлова к красному вину было единственным, что не вызывало у него вопросов: вино это «открыл» для Павла он сам в Москве. Они закупили тогда восемь (именно восемь – на большее не хватило денег) бутылок «Рошели» и пили стаканами на завтрак, обед и ужин. Ссылавшийся на аллергию к спиртному Козлов обнаружил вдруг, что именно это вино не вызывает у него отрицательных последствий – напротив: «будит фантазию и прибавляет бодрости». Непонятным было другое: как разбивший очки Полянский, не способный, по его же признанию, набрать без очков номер телефона, не заходя в комнату, узнал, что бутылок было восемь? Даже если Павел держал пустую тару рядом с дверью?.. «Представьте себе мое состояние – ничего не помню, как в тумане…» А бутылки пересчитал. Знал, что телефонный шнур был обрезан в двух местах – у аппарата и у розетки. Либо ему рассказал об этом следователь (с чего бы это, интересно?), либо… «диск-жокей» в комнату все-таки заходил.

Озадачивали и расхождения с рассказом Битника. Вахтер свидетельствовал, что, когда он, позвонив по «02», поднялся наверх, дверь в комнату Козлова была распахнута настежь и в коридоре толпились жильцы. Полянский же заявляет, что дверь закрыл и стал ждать милицию. Положим, ничего существенного в этом нет (задай Евгений уточняющий вопрос, Полянский наверняка бы сказал, что потом дверь все-таки открыли). Но что действительно оставалось непонятным, так это сама реакция «диск-жокея» на смерть соседа. По рассказу Битника, он крикнул: «Вызывай милицию, Козлова убили!», а сам он говорит, что об убийстве не думал – решил, что Козлов вскрыл себе вены.

Евгений вышел на маленькую пешеходную торговую улочку с булыжной мостовой, отдаленно напоминавшую квартал Дефанс. Количество витрин и вывесок здесь, не иначе, соответствовало количеству жителей Приморска. Он остановился перед табачным киоском и стал неторопливо перечитывать засорявшие карманы монеты.

Почти все, что сказал Полянский, нуждалось в проверке. Без логарифмической линейки было понятно, что рыло у «диск-жокея» в пуху, что он достаточно глуп и явно чем-то напуган, а потому даже неопытному следователю расколоть его не составило бы труда.

По словам вахтера, Нелли выбежала из общежития пулей и, похоже, плакала. Значит, разговор у них с Павлом был бурный. Павел был убит за письменным столом. Спать еще не ложился? Полянский же, который слышал по ночам стук тихой портативной машинки «Травеллер», ни объяснения с женщиной, длившегося до часу ночи, ни стука в дверь, ни шагов, ни прочих шумов, возможно, сопровождавших убийство, не слышал. Не был ли убийца из числа знакомых Павла?..

Тем не менее на подозреваемого «диск-жокей» не походил, вел себя как ни в чем не бывало, что могло означать одно из двух: либо он был заодно с убийцами и имел надежное алиби, либо те, кто занимался расследованием, не собирались его раскалывать.

– Что вы хотели, молодой человек? – выглянула из окошка пожилая продавщица,

– Пачку «Кэмел», пожалуйста.

Чиркнув зажигалкой, подаренной Валерией и потому носившейся в кармане не столько из практических соображений (Евгений курил редко), сколько в качестве талисмана, он направился к троллейбусной остановке.

Самым интригующим звеном в цепи этого наглого убийства была, конечно, Нелли Грошевская. Рассорившись с Павлом, она опять появилась у него именно в ту злополучную ночь и даже если (с учетом разницы во времени между ее уходом и смертью Павла) непосредственного отношения к убийству не имела, косвенная причастность ее была настолько очевидна, что походила на подброшенную кем-то ложную улику.

Именно поэтому встречаться с нею Евгений не спешил.