Текст книги "Прыжок рыси"
Автор книги: Олег Приходько
Жанр:
Боевики
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)
До начала собрания Союза предпринимателей оставалось два часа.
Напряженный разговор с Хализевым не прошел для Гридина бесследно: разболелась голова, тело стало вялым и непослушным, как бывало после разгрузки вагонов с мешками на Белорусской-Товарной в первые годы студенчества. Мысли не обретали конкретной направленности, хотя все были об одном – что стало с их братством? Что надломило его, да и было ли оно безоблачным? В том, что их пути расходятся, сомнений не осталось, однако сейчас худой мир был Константину Григорьевичу жизненно необходим, и он мысленно искал способ его сохранить, не довести неурядицы до доброй ссоры. Если сила, которая таится в Хализеве, обернется против него – пиши пропало.
В том, что умный и преданный Аркаша был «вечно вторым», изначально был заложен подвох, но так положил всемогущий Дорохов и не поменял своего решения до конца дней. Причина разлада была скорее всего в самом Гридине. Дина, Дорохов и Аркаша – «святая» троица; в одной упряжке шли, рука об руку. Но и в упряжке должно быть разделение на коренного и пристяжных. Правда, ни он сам, ни Аркаша не давали друг другу поводов для подобного разделения, и когда бы речь шла о них двоих, так же чинно-благородно сосуществовали они и по сей день. Со временем же «пристяжных» становилось все больше. В канун выборов на второй срок Гридин стал задумываться о правомочности своего статуса «коренного». Сомнения, зарождавшиеся в душе, не могли не отразиться на четвертьвековом тандеме.
– Константин Григорьевич, вызывали?
Секретарь стоял у двери по стойке «смирно», и Гридин подумал, что он, наверно, тоже оказался в аппарате не случайно, а значит, и он имеет на него, губернатора, какое-то скрытое влияние.
– Кто в приемной?
– Саенко. Вы уезжаете? Если будут спрашивать…
– Кто?
– Я не знаю… связывать вас?
– Если будут спрашивать, скажи, что я уже связан. Машину мне!
Решение проехаться по городу – его городу, к которому он привык, как привыкают к застиранной сорочке, который знал, чувствовал и теперь уже не хотел терять, пришло мгновенно и оказалось кстати, как спасительный глоток в раскаленной пустыне.
Скучавший в приемной телохранитель поднялся ему на встречу.
– Я еду в город, – ни с того ни с сего сказал ему Гридин. Хотя, собственно, никто не просил его отчитываться о намерениях перед старшим лейтенантом в мешковатом цивильном костюме.
Саенко опешил и, вместо того чтобы молча следовать за патроном, деловито осведомился:
– В каком направлении?
Вместо оплеухи, в ожидании которой он съежился и отступил на полшага и которую стоило бы закатить ему за фривольность, последовало отчаянно-разгульное:
– Каяться! – И Гридин широко зашагал по ковровому коридору, надевая плащ на ходу.
«Четвертый», я – «Первый», «ЗИЛ-117» – к центральному!»
– Послушай, Валентин, – остановился губернатор, поправляя шарф, – не поехать ли тебе в «волге» следом? А? Надоело, понимаешь! Один хочу побыть. Можешь ты себе представить, что я тоже человек?..
«Первый», я – «Седьмой», Объект в сопровождении Саенко вышел из здания».
– Могу. Отчего же? Но… приказ. По регламенту – расстояние двух шагов. А сзади…
– У тебя приказ… а у меня – просьба. Оставь, ни черта меня не украдут, – слышался голос Гридина в приемнике PK-830SS в черной «волге», застывшей справа от админкорпуса со стороны Кипарисной.
– Мигни ему фарами, – распорядился капитан Щеглов. Саенко покосился на «волгу». Фары на мгновение засветились и погасли.
– Хорошо, – сдался телохранитель. – Садитесь сзади.
– Благодарю покорно, – откланялся Гридин, направляясь к ЗИЛу.
«Первый», я – «Седьмой», Объект садится в «ЗИЛ». Куда сажать Саенко?»
– Здравствуй, Василий Петрович! – поздоровался губернатор с водителем, который возил его десятый год. – Прокатимся.
– Здравствуй, Кость Григорьич, – тронул машину водитель. Кроме этого «Здравствуй, Кость Григорьич», Гридин от него за десять лет так ничего и не слышал, за что и ценил.
«Третий», я – «Первый», подберите Саенко и следуйте за «Четвертым».
«Вас понял. Держу дистанцию на расстоянии радиоперехвата».
Константин Григорьевич опустил стекло. Посвежело. Через пару кварталов головная боль стала проходить, наступило не то чтобы блаженство, но заметное успокоение, и когда переливчатой трелью просигналил радиотелефон, он трубку не взял – дотянулся до аппарата, щелкнул тумблером. Мотора в салоне не было слышно, ничто не нарушало тишины. И город казался умытым, спокойным, хотелось колесить так до бесконечности долго, позабыв о дамокловом мече, нависшем над головой.
«Внимание, я – «Первый», «ЗИЛ» выезжает на Кипарисную. Объект на заднем. «Девятый», ведите колонну сопровождения».
«Первый», я – «Девятый», вас понял!»
«Я – «Шестой», проезжаю встречном, переулок Свободы».
«Шестой», я – «Первый», отпустите Объект, перестройтесь по варианту «Альфа». «Пятый», подхвати Объект на Театральной площади».
«Пятый» Объект принял!»
«Воздух-2», Объект следует по Лесному в направлении площади Дружбы».
«Первый», я – «Воздух-2», как слышите? Прием!..»
«Воздух-2», я – «Первый», слышу нормально. Веду Объект, направляюсь в сторону гавани».
«Первый», я – «Пятый», со стороны Одесской следует белая «тойота» с дипломатическими номерами. Скорость – девяносто. Триста метров до пересечения… двести…»
«Патруль-14», «Первый» вызывает «Патруль-14»!..»
«Первый», я – «Патруль-14», «тойоту» вижу, не паникуем. Беру на «красный»… Стоим!»
«Первый», я – «Воздух-2», Объект следует по набережной на Кольцо».
«Воздух-2», я – «Первый», вас понял. «374-й», отчаливаем. Следуем в направлении движения Объекта».
«Первый», я – «374-й», в акватории порта у четвертого причала. Следую параллельно Объекту на расстоянии действия системы перехвата. Объект сворачивает!..»
«Внимание, «Кольцевой», я – «Первый». Как слышите?..»
«Первый», вас понял, я – «Кольцевой», следую за Объектом в направлении улицы Нахимова».
«Патруль-11», я – «Первый», перекрой Нахимова!»
«Я – «Патруль-11». Перекрыто».
«Север», «Север», заберите на пересечении у «Кольцевого»!»
«Первый», я – «Север», во встречном направлении со стороны Акуловки следует колонна автобусов в сопровождении «Областного».
«Север», частота «Областного» 141. Как поняли?..»
«Понял. Связываюсь, 141».
«Пеленг», что в салоне Объекта?.. «Пеленг», «Пеленг», я – «Первый», ответь!»
«Первый», я – «Пеленг», прошу повторить!..»
«Пеленг» считайте информацию Объекта!»
«Первый», я – «Пеленг», слышу нормально. Понял вас. Следую на расстоянии пятьсот, шумы устранил. Тишина в салоне».
«Повторите, не понял!»
«Тишина в салоне!.. Тишина!»
* * *
… И из тишины этой долетел до губернатора звон молота о наковальню. Запах раскаленного металла остался в памяти с тех далеких пятидесятых, когда отец брал его с собой в портовую кузницу и он часами стоял у горна, наблюдая за тем, как под ударами молотов мертвое железо обретает жизнь. Как хотелось тогда Костику походить на мускулистых молотобойцев, понимавших друг друга и кузнеца не по словам и даже не по взглядам – молча, нутром. Слова произносить было некогда: с пуском Волго-Дона речпорт на левом берегу расширялся, а с ним вырастало экономическое значение татарской столицы. Девятилетнему Костику казалось, что именно от работы его отца и этих ладных парней зависит верфь, порт, город, а с ним и страна, и целая жизнь. Глядя на то, как споро управляются они с кувалдами, клешами, обжимками, пережимками и прочим бесхитростным кузнечным инструментом, он изо всех сил старался непременно все понять и запомнить, чтобы потом, когда подоспеет возраст, вернуться сюда и подключиться к их самому важному и интересному делу на свете.
После смены отец с молотобойцами шел в портовую пивную. Пока он не успел «залить фронтовые раны», Костик забирал у него зарплату и вез через весь город на валяльно-фетровую фабрику, где работала уборщицей мать. Ехать приходилось троллейбусом. Поездки в этом рогатом, забавно гудящем вагоне, где все было «культурно» и даже не воняло бензином, доставляли Костику огромное удовольствие – позволяли взирать на грязные казанские улицы свысока и чувствовать себя старше своих лет. Троллейбус в Казани пустили в сорок восьмом, для большинства он был еще чем-то вроде аттракциона в местном Парке культуры и отдыха имени Горького.
Сейчас Гридин проезжал по своему городу, в своем «ЗИЛе-117», со своим водителем и своими «молотобойцами», но важности это ему не прибавляло и хозяином он себя не чувствовал…
Глядя на улицы и набережные Приморска, он вспоминал родную Казань. Не с казанского ли левобережья, не из его ли детства пришла сюда вот эта судоверфь?.. И картинная галерея – не дань ли она увлечению его ранней юности, когда он, учась в художественной школе, дни напролет проводил в залах Художественной выставки, не бог весть какой знаменитой, зато тихой и спокойной, как видневшаяся из ее окон Волга?.. А как похож вот этот дом на их довоенной постройки пятиэтажку на улице Пионерской! Ту самую, где жил он с отцом, матерью и сестрой Людмилой, из которой бегали в двадцать четвертую среднюю школу, он – в первый класс, сестра – в десятый…
Верный детскому пристрастию, отслужив в десантных войсках в Каунасе, Константин Гридин вернулся в кузницу. Только отца уже не было и не было горна – ручную ковку сменила машинная. А потом началось крупносерийное производство, грохот парогидравлического пресса заглушил детские воспоминания, и в крикливом высокомерном начальнике цеха уже нельзя было узнать одного из тех двух молотобойцев, которым он так завидовал.
Штамповка Константина не интересовала. Он с головой окунулся в комсомольскую работу.
Даже теперь, пройдя без малого все ступени «идеологического роста», Гридин не мог понять, как он умудрился тогда не разглядеть ту же ненавистную ему штамповку во всем, что его окружало: в красных, как вымокшие в крови куски марли на задворках полевого госпиталя, лозунгах; в растиражированных портретах генсека; в имени Ленина, присвоенном университету, льнокомбинату, кожевенной фабрике, депо; в бланках протоколов, уставах, текстах выступлений, значках, униформах… Во всем была штамповка, ограничивавшая мысль, творчество, свободу. И он, Гридин, стал винтиком в громоздком механизме этого «парогидравлического» молоха.
Комсорг, член бюро, комитета, райкома, горкома ВЛКСМ в Казани… Член факультетского бюро, комитета комсомола института, комсорг факультета экономики и организации строительства в Москве, где он стал студентом МИСИ в 1968-м. С 1972-го – член КПСС. Секретарь комитета ВЛКСМ (на правах райкома), член райкома, МГК ВЛКСМ…
Собрания, конференции, съезды, молодость…
Сын фронтовика, из рабочей семьи, воин-десантник, пришедший с производства, взысканий не имел, награжден Почетной грамотой ЦК ВЛКСМ, ленинский стипендиат – дорога впереди была накатанной, и вела она прямо в коммунизм.
Все каникулы он проводил в Казани, где оставалась больная мать. Но сыновний долг был лишь наполовину тому причиной. Зимой 1972 года повстречалась ему в поезде татарочка Соня, без году неделю тому окончившая Пермское хореографическое училище и принятая в балетную труппу Казанского театра оперы и балета.
Любовь делает людей слепыми.
Сестра Гридина Людмила училась в Ростове, там собиралась выйти замуж. После смерти матери, весной, квартира на Пионерской стала свидетельницей пылких объяснений и страстей. Артистка кордебалета Соня Маликова мечтала пробиться в солистки; учился и заправлял институтским комсомолом Константин. Неурочное время они посвящали поездкам друг к другу, строили планы совместной жизни, бесконечно предавались любовным утехам, и будущее казалось обоим ясным и неоспоримым…
Приморский губернатор избегал этих воспоминаний. Грех за порушенную его предательством любовь всю оставшуюся жизнь мешал Гридину считать себя порядочным человеком.
В марте семьдесят третьего на городской конференции внимание делегата от Бабушкинского РК КПСС Константина Гридина приковала молодая красавица. Она стояла у окна и держала в руке шоколадку «Белочка», не решаясь ее съесть при товарищах по партии. Черные как смоль волосы, такого же цвета глаза с поволокой, гладкая белая кожа, зрелая, развитая фигура – все в ней было привлекательным, настоящим; миниатюрная Соня Маликова с ее девчоночьими косичками проигрывала этой Суламифи по всем статьям. Сердцеедом Константин не был и не вспомнил бы о красавице после очередного голосования. Но Дина, ко всем ее прочим достоинствам, оказалась… единственной и горячо любимой дочерью небезызвестного в высокопоставленных партийных кругах секретаря МГК Ивана Вениаминовича Дорохова.
Это меняло дело. И сулило изменить жизнь.
Через месяц молодой коммунист, кандидат на руку и сердце Дины Дороховой, без пяти минут выпускник МИСИ Константин Гридин был представлен в сановном доме. Трудно сказать, что больше понравилось в нем Ивану Вениаминовичу – представительная внешность, безупречные анкетные данные или томные взгляды, которыми одаривала его дочь. Но уже за вечерним кофе легкими, осторожными мазками была очерчена перспектива будущего зятя: ВПШ, работа в аппарате МГК и полный коммунизм в одной, отдельно взятой квартире.
… А письма от Сони все шли и шли, полные томления и любовных признаний. Шли и не находили ответа.
Если бы сейчас, по прошествии двадцати трех лет, у приморского губернатора Гридина спросили, был ли в его жизни более трудный период, он с уверенностью бы ответил: «Не было». Недостало ему тогда моральных сил встретиться с Соней. Да и как об этом скажешь?.. Но и шагнуть под венец с Диной, не поставив ее в известность о своей помолвке, он не мог.
И тогда на помощь пришел Аркаша Хализев, его ровесник, уже преуспевший на партийном поприще и занимавший положение одесную отца – Дорохова. Общительный, верткий, не по летам практичный Аркаша работал инструктором в отделе капитального строительства. Он внимательно выслушал молодого соратника и попросил сутки на размышление.
Сложившуюся ситуацию Хализев и Дорохов обсуждали достаточно долго. Потом состоялся разговор отца с дочерью. Трудно сказать, какую стройку в Татарии возглавлял бы сейчас Гридин, если бы не решительное заявление Дины о том, что Константину суждено принадлежать ей безраздельно, а папахен должен все уладить, ибо в противном случае последует самосожжение на Красной площади (в то время для подобных актов еще не предназначавшейся).
Гридину пришлось-таки писать Соне о своем от нее отказе. Хализев как раз собирался в Казань к Зиннуру Шакирову, некогда вступавшему в партию по рекомендации Дорохова и теперь возглавлявшему один из семи казанских райкомов.
«Не журись, Костя, – похлопал его порученец по плечу. – Все будет «хоккей». Это я тебе говорю – Аркадий Хализев!»
Больше никогда к этой истории они не возвращались. Гридину было и стыдно, и больно при воспоминании о соблазненной и покинутой балерине. Как она отреагировала на его «прости» и как проходил их с Хализевым разговор, он знать не хотел.
«Вот что, парень, – сказал ему будущий тесть, пригласив в обитый коврами кабинет. – Романчик с твоей артисточкой мы замяли. Шакирову это стоило двухкомнатной квартиры из резерва райкома. Обо всем забудь, а то, что я тебе сейчас скажу, запомни: держись Аркаши Хализева. Он никогда не будет Первым, но первымбудет всегда. Ты меня понял?»
Гридин понял одно: он вступает в новую жизнь, и она целиком и полностью будет зависеть теперь от этого властного человека.
С тех пор он побывал в родной Казани единственный раз – двадцать лет спустя, 21 сентября 1993 года, когда хоронили сестру Людмилу. Он понуро шел за гробом сестры и думал, как часто ирония судьбы переходит в сарказм: Людмилу бросил ее ростовский ухажер, как некогда бросил Соню Гридин. Несчастная сестра вернулась в отчий дом и дожила свой век в одиночестве. Теперь очередь была однозначно за ним – других Гридиных не оставалось.
«Кажется, за мной должок? – подошел он на похоронах к советнику президента Татарстана Зиннуру Шамилевичу Шакирову и протянул ему связку ключей от опустевшей квартиры на улице Пионерской. – Распоряжайтесь…»
Больше он о Соне Маликовой не вспоминал.
«Первый», «Первый», я – «Шестой». Объект возвращается. Как поняли? Прием!..»
«Шестой», я – «Первый», вас понял. «Четвертый», выходите на связь с «Воздухом-2», ведите Объект. Остальным – отбой!..»
«Первый», я – «Девятый», вас понял, отбой!»
«Шестой» понял, отбой!»
«Я – «Пеленг», выхожу из зоны радиоперехвата. Отбой!»
«374-й» пришвартовался. Отбой!»
«Я– «Патруль-14», вас понял, конец сопровождения».
«Север» из колонны сопровождения вышел, отбой!»
«Первый», я – «Воздух-2», Объект выехал на Кипарисную!..»
«Первый», я – «Четвертый», Объект приближается к исходной».
«Третий», я – «Первый», Саенко – встречать Объект!»
«Третий» понял, обходим».
«Я – «Первый». Всем службам сопровождения – отбой!.. Все, ребята, покатались!..»
Глава восьмая– Доброе утро. Извините за ранний звонок. Моя фамилия вам ни о чем не скажет. Зовут меня Евгением. Я приятель покойного Павла Козлова. В Приморске проездом. Хочу с вами ветретиться.
В трубке воцарилась тишина. Не было слышно даже дыхания.
– Зачем? – спросила наконец Грошевская. – Это ничего не может изменить. Говорить о личном я не собираюсь. Об обстоятельствах его смерти мне ничего не известно.
– И все-таки?.. Может быть, вы покажете мне кассету с его посмертными кадрами?
– Откуда вам известно, что эта кассета у меня?
– Мне известно гораздо больше. Когда и где мы встретимся?
Теперь молчание длилось еще дольше.
– Где вы сейчас находитесь?
– На главпочтамте, – ответил Евгений, стоя посреди гостиничного номера с электробритвой в руке.
– Через час я должна быть на работе, – не сумела она скрыть намерения уклониться от встречи.
– Хотите, чтобы я подождал вас? Или мы встретимся сейчас?
– А вы… настойчивый.
– Я вынужден настаивать. И будет лучше, если мы увидимся поскорее. У меня есть основания думать, что это и в ваших интересах. Итак, где и когда?
– Через час на стоянке у телестудии. У меня белая «таврия».
Поспешность, с которой она положила трубку, показалась Евгению лишним подтверждением тому, что ее отношения с Павлом выходили за пределы личных.
Телестудия находилась в пятнадцати минутах езды. Он успел побриться и собрать в сумку вещи: независимо от исхода встречи с Грошевской возвращаться в гостиницу уж не придется.
Белая «таврия» въехала на стоянку позже обусловленного времени. Втиснув машину между «москвичом» и «ауди», Грошевская заглушила двигатель, но из салона не выходила. Евгений понял это как предложение занять место рядом.
– Здравствуйте, – отворив дверцу, уселся он на пассажирское сиденье.
Она бросила на него холодный взгляд, положила руки на руль и покосилась на зеркальце.
– Здравствуйте, – ответила нехотя. – Прошу меня извинить, но мне действительно некогда. Скажите сразу, что вы хотите от меня услышать?
Попытка разговора по душам не намечалась.
– Прежде всего я хочу вернуть вам вот это, – протянул Евгений бусинку на открытой ладони.
Грошевская посидела в нерешительности, прежде чем взяла бусинку двумя пальцами с наманикюренными перламутром длинными ногтями.
– Я нашел ее на полу в комнате Павла. В сарае, – сообщил Евгений и замолчал, не сводя с нее пристального взгляда.
Она усмехнулась, опустила бусинку в карман модного пальто.
– Спасибо, – сказала она сдержанно, поняв, что открещиваться от принадлежности бус бесполезно. – Это все?
– Нет, – покачал головой Евгений. – Не все. Еще – вот это. Она взяла с его ладони вторую бусинку. Игра не столько раздражала ее, сколько приводила в замешательство.
– Ее я нашел в тайнике Павла.
Грошевская помолчала, прилагая очевидные усилия, чтобы не выдать волнения. Дыхание ее стало глубже; крепко стиснутые зубы еще больше обозначили широкие скулы.
– Не знаю ни о каком тайнике, – произнесла она с натянутой улыбкой.
– Ложь номер раз, – загнул Евгений палец. – Зачем?.. Сама по себе бусинка не могла туда закатиться: крышка подогнана слишком плотно. Сыграем до трех?
– Кто вы?
– Приятель Павла. Я хочу узнать, кто его убил.
– Ничем не могу вам помочь… приятель. Меня ждут. Мне нужно идти.
– Можете помочь. Ответьте, что вы искали в тайнике. И этим очень поможете.
– Хорошо, – Грошевская полезла в перчаточный ящик, достала видеокассету типа «Бетамакс» и протянула Евгению: – Вот эту кассету. Можете взять на память. Я перегнала ее для вас.
Евгений положил коробку в сумку, застегнул «молнию» и снова посмотрел на Грошевскую.
– Ложь номер два, – сказал вместо благодарности и загнул второй палец. – Кассету вы взяли у Полянского четвертого числа. А тайник проверяли в ночь на восьмое.
Она повернулась к нему всем корпусом, положила правую руку на спинку его сиденья и с презрительным прищуром вгляделась в глаза.
– А не пошел бы ты отсюда, приятель? – попыталась овладеть ситуацией.
– Это вас на лекциях по журналистской этике так научили обращаться со старшими? – засмеялся Евгений. – Ладно. Перехожу на ваш диалект… Слушай меня сюда, ты, детка. Если ты сейчас не скажешь мне, кто тебя послал к Павлу второго марта я что тебе от него было нужно, то я действительно уйду отсюда. А ты сядешь в цугундер по сто второй УК за умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах. Считай, что я – последняя твоя ниточка. Вопросы есть?..
В «волге», стоявшей у выезда со стоянки, работал приемник. Трое, находившихся в салоне помимо водителя, засмеялись.
– Круто забирает, сыщик хренов, – сказал один.
– Тише, – жестом остановил его сидевший рядом с водителем.
ГОЛОС ГРОШЕВСКОЙ. А доказательства у тебя есть?
ГОЛОС СТОЛЕТНИКА. Сколько угодно. Твою машину видели отъезжающей от гостиницы в три пятнадцать. Если следователь под давлением твоих покровителей не пожелал опросить свидетелей, то я не поленился их найти.
ГОЛОС ГРОШЕВСКОЙ. Не свисти, мусор. Я ушла от него в час, а в три спала. Это подтвердят моисвидетели. А твоипойдут по сто восемьдесят первой за дачу заведомо ложных показаний. Проваливай!
В «волге» снова засмеялись.
– Вамп!
– Неплохо держится.
– Ша!..
ГОЛОС СТОЛЕТНИКА. Неплохо тебя натаскали. Один вопрос – и я исчезаю: кто убил Козлова?
ГОЛОС ГРОШЕВСКОЙ. Позвать на помощь?
ГОЛОС СТОЛЕТНИКА. Не стоит. Я сам справлюсь. Будем считать, что это – ложь номер три.
(Хлопает дверца.)
– Давай потихоньку за ним, – приказал старший.
Водитель «волги» включил зажигание, подождал, пока Евгений дойдет до остановки, сядет в троллейбус, и поехал за ним на расстоянии видимости.
