Текст книги "Тайгастрой"
Автор книги: Николай Строковский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)
Журба обошел вокруг медведицы. Она была в агонии. Он долго целился в левый подслеповатый глаз, затекший кровью, и, чтоб сократить муки животного, нажал на спуск маузера.
3
Записку Гребенникова Журба получил поздно вечером.
– Приехал? – спросил у десятника Сухих.
– Приехали. Сердитые...
В одну минуту он собрался в дорогу, оставив вместо себя Безбрового.
В двенадцатом часу ночи Николай подошел к конторе – похудевший, обросший, в потной рваной рубахе.
– Николай! – крикнул Гребенников, увидев друга, в окне.
Журба бросился на голос.
– Не испачкаю?
Он обнял неудобно торчавшую из окна фигуру Гребенникова, сжал, стиснул до боли.
– Какой ты колючий!
И вот странно – сколько Гребенников готовился наговорить этому парню неприятностей, разругать, распечь... А пришел – и ни слова упрека.
– Заходи, Николаша, скорее!
Они встретились на пороге и еще раз обнялись.
– Борода откуда?
– Не спрашивай! Как я рад! Наконец-то! Заждался я тебя. Один, как палец!..
– Ну, положим, палец-то у тебя не один!
Гребенников выпустил огрубевшие большие руки своего друга.
– Знаю, что тебе туго. Мне об этом Куйбышев сказал... Да разве я для собственного удовольствия сидел за границей, будь она трижды проклята!
– Что успел? Как съездил?
– Кое в чем успел, но я поездкой недоволен. Понимаешь, два мира! Два мира – штука серьезная! И с этим приходится считаться. Они там отлично представляют, что даст нам пятилетка. Но, как говорится, и хочется, и колется, а торговать надо!.. Голоден? Говори, есть будешь? Сейчас что-нибудь сварганим!
– Как зверь... вола съел бы...
– Очень хорошо. Я сейчас приготовлю.
Гребенников поднял с пола примус и поставил на колоду, служившую столом.
– Так вот, познакомился я сейчас со строительством, потолковал с народом. Буду откровенен: стыдно стало... – сказал Гребенников, когда зашумел примус, а на чугунной решетке водрузился жестяный чайник. – Сядь, послушай меня.
Журба отошел к стене. Сел на плашку.
Высоко в небе купались в лунном свете облака, и за ними по земле тянулись темные холодные пятна.
– Ты извини, что я так, с места в карьер, но время не терпит. Так вот, скоро шестнадцатый съезд партии. С чем мы с тобой придем к нему? Не в порядке отчета, а как коммунисты? Давай поговорим по душам. Объективные причины? Это верно. Но все ли мы сделали, что от нас зависело?
Журба молчал.
– Плохо, Николай, дело. Ругать должен. Крепко ругать. И есть за что. Снабжение не налажено, люди живут, как кроты, никто ничего не знает, никто ни за что не отвечает. Прости меня, но я ничего подобного не ожидал. И ты, как мой заместитель, повинен.
Николай нервно прошелся по комнате, потом остановился против окна, и Гребенникову видно было, как краска медленно, но густо проступила сквозь темный, почти черный загар лица.
– Кузница! Заводская кузница! А подковывают лошадей... На лесопильном заводе пилят доски для перегородок в бараках семейным! Кто говорит, что не надо подковы делать или готовить доски для оборудования бараков? Но если только это и делается, причем делается из рук вон плохо, а больше ничего, то, извини меня...
– Но ты пойми меня...
– Подожди! Я не кончил!
– Нет, ты выслушай меня, потом будешь судить, – пытался отвести «карающую руку» Николай.
Но Гребенников не давался.
– Дубинский и Улалушинский заводы на консервации. А ведь это пока наши единственные опорные базы. В Алакане никак не достроят новых огнеупорных цехов. Показал мне сегодня свое богатство Джонсон. Но... все это, как говорится, в общем и целом, а целиком ничего! Не тот размах. Не те темпы. Нас еще «спасло», что стройка по ошибке плановиков ВСНХ числилась под рубрикой «запланированных». Наша-то стройка, а? Я заявил, что мы – живая промышленная единица, и потребовал так к нам и относиться! В Москве был секретарь крайкома Черепанов, крепко поддержал нас в ЦК, – и вот мы в ближайшее время будем переведены в число первоочередных строек.
– Но что я мог сделать?
– Как что? Позаботиться о людях, если не мог развернуть во всю ширь работу. О людях позаботиться. Создать условия для жизни.
– Легко сказать! Стройки не мог покинуть ни на минуту.
– Оставил бы кого-нибудь здесь вместо себя, а сам в крайком, к Черепанову.
– В путейском деле никого не оставишь.
– Оставил бы на площадке!
– Я так и сделал. Знаешь, кто здесь заместителем начальника?
– Ну?
– Десятник Сухих!
– Как?
– Честное слово! Своею властью назначил. Больше никого не мог. А что получилось? Охмелел человек, заставил величать себя «директором». Я знал и мирился до поры, до времени.
Гребенников, как ни тяжело ему было, не мог удержаться от улыбки.
– Эх, натворил бед! Не оправдывайся. Ты понимаешь, пошла тяга. Людей за тысячи километров потянуло к нам, на огонек. Новый центр объявился!
Эти слова взволновали обоих.
– Я не стану оправдываться, – сказал Николай. – Только что мог сделать? Послушай меня... По целым суткам не сплю... Зарос вот... Инженеры по центрам окопались. Сюда хоть бы кто! Один Абаканов бродит по площадке с треногами...
– На вот полотенце и мыло. Иди под окно, полью на руки.
Николай стянул тяжелую рубаху, они вышли. Гребенников лил воду на спину, освещенную луной, на дугу позвоночника, на сизую от загара шею. Николай фыркал, кряхтел, отплевывался; мыло долго не мылилось; чувствовался крепкий запах здорового тела.
– Был в крайкоме? – спросил Журба, отряхивая мыльную пену с глаз.
– Мельком видел Черепанова, на вокзале, уезжал в Москву. Условились встретиться через две недели. Хочу сначала познакомиться со всем на месте. Так мне и товарищ Куйбышев сказал. Потом примем решение и окончательно утвердим в Москве. Проволочек больше не допущу. А как там?
Гребенников кивнул головой в сторону, где должно было находиться проектное бюро.
– Сколько времени спорили, где ставить завод: на угле или на руде! На каких углях да на какой руде! Благо есть выбор!.. Какой завод да какого типа!
Николай обтирал мохнатым полотенцем крепкий торс. После умывания лицо его помолодело. Гребенников протянул массивный серебряный портсигар, с рубиновым камешком на замке.
– Разговоры знакомые. Приезжаю вот сейчас, после заграницы, в Москву. Захожу к одному большому начальнику. А мне заявляют: «Базы у вас, товарищ Гребенников, нет! Напрасно ездили!» – «Как, говорю, напрасно? Какой базы нет? Где базы нет?» – «На данном этапе, – говорит он мне, – выгоднее реконструировать старые заводы, нежели строить новые. Да еще в неосвоенных районах!» Как тебе нравится такой тезис? И это уже после постановления правительства о стройке!
– Знакомо! Колчаковские профессора. Это их теория!
– Если б только колчаковские профессора! Встретил одного оппозиционера. В пятом году вредил нам в Одессе. Меньшевик Плюхов. Лазарь его знает. Рыжая гадина. Спрашиваю: «Кем ты сейчас?» Называет ответственнейшее место в ВСНХ. По строительству химических предприятий. Я ему: «Постой! Да ведь ты, собственно, мой прямой начальник по химии? Поговорим о деле». Он и давай мне выкладывать свои «теории». Я ему: «Ты думаешь, что говоришь? Так и до объятий с контрреволюцией недалеко!» А он мне: «История – дело а к р о б а т и ч е с к о е! У кого кружится голова, в политику не суйся!»
Кровь прилила к лицу Гребенникова. Он стянул с себя рубашку и остался в цветной сетке.
– Вот до чего можно дойти, будь ты в прошлом хоть трижды политический ссыльный!
Николай забарабанил пальцем по стеклу.
– Как Джонсон? – спросил, снижая голос, Гребенников.
Журба помедлил с ответом, еще раз взвешивая все, что он знал, наблюдая за Джонсоном полгода.
– Кто его знает! Вообще веем этим иностранным специалистам верить не приходится. Я, конечно, присматривался к нему внимательно. Пока ничего не замечаю. Но скажу: уж очень неприятно слышать от него: «русская механизация», «русский инженер»... И интонация при этом... и мимика...
Журба сплюнул.
– Да. Ты прав.
– К тому же, я мало его понимаю. С ним какой-то бестолковый переводчик.
– Уже переводчица. Сменил! А ты ничего не замечаешь.
Гребенников протянул коробку консервов.
– Нож есть?
Николай взрезал жестянку, в комнате запахло прованским маслом и лавровым листом. Журба набросился на консервы и ел так аппетитно, что Гребенников тоже захотел. Они устроились на подоконнике и, держа на весу жестянку, погружали в масло куски хлеба. Вместо вилок служили им охотничьи ножи.
– Как твоя трасса?
Журба оживился:
– От Острога протянули на двести километров, ты ведь сам ехал. И в тайге сделали немало.
Он говорил с гордостью, удовлетворением, потому что это был единственный участок, где работа шла нормально.
– Сколько алтайских хозяйств вышло на трассу! Народная стройка!
– Поздравляю!
– Помнишь, проводника, Василия Федоровича Кармакчи? И он работает на трассе. Если не возражаешь, перебросим его к нам. Комендантом. А?
– Погоди. Разберемся.
– Представь, ведем дорогу через кряж, подключил я машинку... как бабахнет, так медведя и убило!
– Какого медведя?
– Медведицу! Вот такую! Шкуру лупили скопом часа три! Целый ковер!
– Поздравляю с первой добычей. Медведя, значит, поделили, а шкуру?
– А шкуру? Шкуру можно и тебе доставить, если хочешь, на память!
– Зачем она мне! Ты расскажи-ка лучше, как дорога наша подвигается?
– Через три месяца можешь принимать экспрессы! Честное слово!
Коробка консервов была пуста. Принялись за чай. Пили его с несладкими американскими конфетами и соленым печеньем.
– Как там, за границей? – спросил Николай, отхлебывая чай из немилосердно горячей кружки.
– У кого жизнь, а у кого голодуха! Пестрота. Один рабочий мне сказал: «Наши газетные шакалы пишут про вашу страну небылицы. Но мы научились читать! Мы знаем все, что вы создали за годы революции. Мы хотим, чтоб у нас был такой строй, как у вас. И это будет».
Гребенников отошел к окну, его высокую, худощавую фигуру облил лунный свет.
– Да, друг мой. В Западной Европе и в Америке миллионы безработных бродят по улицам. А буржуазия ищет выхода. Но выход у нее, как известно, один: еще больше давить на народные массы. Для этого нужна сила. И вот устанавливают диктатуру, активизируют фашистский сброд. Мечтают о переделе мира.
– Невесело, – сказал Николай.
– Нам бы выполнить пятилетку, и тогда посмотрим! И не за пять лет, а за четыре. За три! Как можно скорее. Мне говорили в ВСНХ, что некоторые хозяйственники обязуются выполнить пятилетку даже за два с половиной года! В области коллективизации у нас огромнейшие успехи. Вот это радует! А мы с тобой, Николай, подзадержались... ты чувствуешь, как мы должны сейчас работать?
В дверь постучали. Вошел Джонсон.
– Не помешаю?
– Не спится?
– Не спится! Ночь какая...
– Заходите. Как раз кстати!
Гребенников зажег две «летучие мыши» и поставил на подоконник.
– Через две недели, мистер Джонсон, мы с вами поедем в центр. Давайте окончательно договоримся о точках проверочной разведки на площадке комбината.
– Я подготовил материалы.
Он направился в угол комнаты и снял с полки несколько труб. Гребенников положил карту на пол, Журба поставил фонари. Один конец карты придавили маузером, на другой Гребенников положил свой портсигар.
– Я давно хотел покончить раз навсегда с «точками», – сказал Джонсон. – Вот здесь будут шурфы. – И Джонсон поставил зеленый крестик. – Здесь дополнительное бурение. – Джонсон повернул на треть оборота свой карандаш и поставил несколько точек; они были красного цвета. – Здесь мы роем канавы. – Новый оборот сердцевины карандаша – на карту легли коричневые тире. – Теперь в этом районе.
Джонсон развернул новую трубу и подложил ее, подгоняя края.
– Работы на участке закончены полностью. Здесь заканчиваются через два дня. Остается этот участок.
Журба не знал английского языка, но по тому, куда указывал толстый, обросший рыжими волосами палец американца, он догадывался, о чем шла речь.
– Теперь о размещении комбината.
Джонсон развернул тугую, стреляющую, как жесть, трубу ватмана.
– Вода, отходы, вредные газы, удобства внутризаводского транспорта, рельеф местности, характер почвы и прочее требуют такого размещения цехов. Я уже показывал на площадке. Давайте еще раз обсудим и дадим свое заключение. Мне очень неприятно, будто я что-нибудь задерживаю...
Гребенников внимательно посмотрел Джонсону в глаза.
– Насколько я могу судить, строительный сезон здесь не круглогодичный, – начал Джонсон. – Сейчас лето. Надо учесть возможные ранние дожди. Пусть наконец утвердят тип завода. При том типе, о котором я вам говорил на площадке, размещение должно быть следующее. Здесь – коксохимкомбинат. Это пространство займет металлургический комбинат. Отдельные цехи расположатся так. Доменный со своим хозяйством – здесь. Мартеновский – здесь. Бессемер – напротив. Там – прокатный. Туда отнесем литейные. Механические цехи займут этот участок. ТЭЦ – здесь. Шамото-динасовый завод поставим у воды. Вспомогательные цехи – второй линией. Вот они: ремонтно-котельный, ремонтно-строительный, кузница. Сюда вынесем вагоностроительные корпуса, модельную, сборочные цехи.
Гребенников перевел сказанное Журбе. Они посмотрели друг другу в лицо и умолкли. Потом еще раз наклонились над синьками, и уже без слов, каждый про себя, водил пальцем и обдумывал то, что должно было совершиться. Так, в молчании, протянулось несколько минут. Стало очень тихо. Из окна видна была луна, она висела, зеленая, чуть ущербленная.
Расстались в третьем часу ночи. Джонсон ушел в свой «коттедж» – так называли небольшую избенку, похожую на сторожку лесника, а «бездомный» Николай остался у Гребенникова, в конторе.
– Не взыщи. Мебели с собой не вожу! На чем ляжешь? – спросил Гребенников.
– А ты на чем?
– Я на полу.
– А я чем лучше?
Гребенников развязал ремни постельной скатки, подмел кедровым веником пол и постлал для обоих. Легли. Было тесно – один уступал другому постель, а сам отодвигался на край ее, но потом повернулись спинами и тесно прижались друг к другу. От пола пахло свежими досками. Со стен наползли жучки. Гребенников с остервенением сметал их с груди, с живота, потом все расплылось в сознании, тело стало очень легким, он забылся. Еще раньше уснул Николай.
Проснулся Гребенников от звона, наполнившего комнату. Он привстал, прислушался: стучали молотом о рельс. «Вероятно, тот, который висел на перекладине возле кузницы», – решил Гребенников и тут же подумал, что на площадке, собственно говоря, нечем даже дать гудка...
Он осторожно встал и тихонько, чтобы не разбудить Николая, зажег примус, потом сел писать письма в ВСНХ. Солнце уже заглядывало в комнату, и в лучах его барахтались какие-то волоконца и точки.
Кажется, он только сел писать, а уже на косых струях пара плясала крышка чайника. Гребенников кинулся к примусу, повернул вентиль: со свистом выскочил воздух; из носика чайника раструбом пошел по комнате пар.
– Вставай, Николай, пора!
Журба раскрыл глаза.
– Который час?
– Чай готов!
Николай потянулся и, сбросив легкое фланелевое одеяло, вскочил на ноги. Гребенников по давней привычке посмотрел на постель: простыня была гладкая, ни одной морщинки, – «значит, спали хорошо!» (Пожеванная, сбитая к ногам простыня свидетельствовала о беспокойном сне.)
Вошел десятник Сухих.
– Очень кстати! – встретил его Гребенников. – Составь, товарищ Сухих, бригады; часть людей брось в тайгу за лесом, другую часть – на стройку хлебопекарни, бани и кухни. Вот наряды в отдел снабжения. Получишь, что надо. Используйте заготовленный лес. Бытовую стройку надо провести, как можно скорее.
– Некого послать в тайгу, – сказал Сухих.
Он был чем-то недоволен.
– Как некого? Сними с разведок, с планировки. Бригадиром в таежную бригаду назначаю Старцева. Знаешь такого?
– Это что вчера приехал?
– Он. Над остальными – ты старший.
– Слушаю.
Сухих повернулся.
– Стой! Ты словно чего-то дуешься? Может, в обиде, что настоящий директор приехал?
Сухих покраснел.
– Ну, иди. Передашь в гараж, чтобы готовили грузовые машины.
4
Через две недели Гребенников и Джонсон были в краевом центре. Журба остался на площадке достраивать бытовые сооружения.
Прежде всего Гребенников отправился в «Рудметаллстрой». Здесь попрежнему ничего не изменилось...
– Мне нужны люди и материалы. Что вы можете дать? – с порога бросил Гребенников, не глядя никому в глаза.
Инженер Грибов, возглавлявший строительную организацию, засуетился:
– Да ведь, Петр Александрович, вы сами понимаете... ничего не решено в Гипромезе... Разведок настоящих у вас не было...
– Как не было?
– Зайцевским материалам двадцать седьмого года даже рабфаковец не поверит... Нашли у нас восемь Донбассов... Богатейшие месторождения! Откуда?
– А разведки Ганьшина?
– Они не закончены и не приняты.
– По чьей вине?
– У нас нет свободных людей, чтоб этим заняться.
– А занятые люди у вас есть?
Грибов пожал плечами.
– Итак, договорились. Людей и материалы. Прошу вас отправить немедленно. Я еще зайду к концу работы.
– Ничего не могу обещать.
Гребенников поехал в крайком.
– Очень хорошо, что ты пришел до заседания, – сказал Черепанов закашлявшись.
Гребенников посмотрел на секретаря крайкома: глаза у Черепанова были острые, внимательные.
– Ну, рассказывай, пожалуйста, что тебе мешает по-настоящему развернуться.
Гребенников стал рассказывать все, что наболело. Специалисты сидели в наркоматах и краевом центре. Проектирование велось из рук вон плохо, нехватало рабочей силы и материалов, нехватало механизмов.
– Я тебя понимаю, – Черепанов заходил вдоль своего длинного письменного стола. – Дело у вас не клеится. Мне в Москве наговорили много неприятного. – Он остановился. – Надо покончить с кустарщиной. Хватит! – Черепанов кашлянул. – Окопавшихся здесь специалистов мне обещали перевести к тебе на площадку. Проектировать будут на месте, а не за тысячу верст! Удобств ищут! Я вчера утвердил разверстку по вербовке людей в колхозах. Подготовься к встрече.
Кабинет был обставлен тяжелой кожаной мебелью, пол застлан пушистым ковром. Сбоку, вдоль стеклянной стены, стоял стол, на котором лежали образцы руд, угля, модели разных машин; с обеих сторон стола высились стулья с кожаными спинками. На отдельном низком столике стояло четыре телефона, один – прямой связи с Кремлем.
– Сегодня окончательно составим свое заключение о типе строительных конструкций, обоснованных данными наших изыскательских групп, а не данными, взятыми с потолка. Завтра поедешь утверждать в Москву наше, так сказать, встречное предложение. Я уже написал об этом в ВСНХ и ЦК.
Согнувшись, Черепанов кашлянул в платок. В боях с колчаковцами у него прострелено было легкое.
Через час в уютном небольшом зале собрались свои и иностранцы.
Черепанов не давал никому много говорить: времени и так ушло достаточно.
Мнения выяснились скоро.
– В русских условиях большие печи невыгодны. Надо ставить средние, – резюмировал американский консультант Гревс, открывая искусственные, слишком белые зубы.
Немцы свели дело к деньгам: они предлагали построить завод дешевле, нежели американцы.
– Тип нашего завода отличается некоторой сложностью оборудования и потребует, понятно, работников высокой квалификации, но дешевле нас никто не построит, – сказал немецкий консультант – человек со стеклянными голубыми глазами и выправкой офицера. – Мы производим ноль восемь десятых тонны металла на один квадратный метр заводской площади. Я знакомился с вашими материалами: площадка у вас невелика, хотя места вокруг достаточно. Тип завода, который я предлагаю, вам ближе. У американцев уголь дешев, много природных газов, поэтому недостаточно используются отходящие газы, – продолжал немецкий консультант. – У вас, понятно, угля не меньше, но он дорог. Отсюда вам ближе наша техника. У нас доменный газ используется и в коксовых батареях, и на мартене, и на прокатке.
– Вы плохо знаете нашу технику, – заметил Гревс, обратившись к немецкому консультанту.
Несколько слов сказал Джонсон. Он был весьма сдержан. Гревс представлял фирму, с которой фирма Джонсона давно конкурировала, а этой встречи здесь с Гревсом он не предвидел.
– Ну что ж, благодарю вас! – сказал Черепанов вставая.
Иностранцы откланялись.
– Теперь доложи свое мнение, – какие печи следует строить, – обратился Черепанов к Гребенникову, когда они остались одни.
– Надо строить гиганты. Вот наши соображения, – и он передал то, о чем говорил с Журбой после обсуждения материалов Джонсона в день приезда на площадку.
Решили отстаивать тип крупного строительства с более совершенным и экономным использованием доменного газа.
Зазвонил телефон. Черепанов снял трубку.
– Да-а. Заготовили? Карту кровли и почвы ископаемых представить мне. Гипсометрическую. Вы говорите: начато. А я говорю: надо немедленно закончить!
Трубка со звоном упала на уключины.
– «Рудметаллстрой» путает. Вот организация!.. Но ей здесь недолго быть... Надо проектировать на месте. Итак, готовься к поездке в Москву.
– Хочу послать на площадку телеграмму, вызвать Журбу. Без этого уехать в Москву нельзя.
– Сейчас устроим.
Черепанов позвонил.
– Кстати, вот познакомься с сеткой пунктов, будем вербовать людей на строительство, – Черепанов протянул карту, испещренную кружками.
– Вот это дело! – воскликнул Гребенников.
К четырем часам дня Гребенников снова отправился в «Рудметаллстрой». Грибов предупредительно заявил, что с вечерним поездом на площадку выезжает бригада инженеров, техников и квалифицированных рабочих. Отгружаются материалы для подсобных мастерских, для коммунальных сооружений и подземного хозяйства. После совещания подул другой ветерок...
– Кстати, будьте знакомы: инженер Роликов, доменщик. Едет к вам с бригадой.
Перед Гребенниковым стоял низенький, черный, очень подвижной хотя и плотный человек, чем-то напоминающий жука перед полетом. Гребенников протянул ему руку.
– Вы ко мне?
– К вам, товарищ Гребенников.
– Где работали до этого?
– На Урале.
– Ну, ладно. На площадке познакомимся ближе. Форсируйте котлованные работы. Подготовьте все для бетонирования.
До приезда Журбы оставалось часов двенадцать, Гребенников решил произвести «широкую разведку», используя всех своих знакомых. В хозчасти крайисполкома он наткнулся на заброшенный коммутатор на тринадцать телефонов; в одном институте выпросил динамку, на складах местхоза отыскал телефонные аппараты, провод, электрические лампочки. В мельничном комбинате удалось взять на прокат дизель.
Утром, на станции, он нашел загнанные в тупик платформы с экскаваторами. Пошел к начальнику станции. Оказалось: невостребованный груз.
Гребенникову удалось переотправить его в свой адрес – на разъезд Тайга Дальняя; туда же перегнал две «кукушки». По просьбе Гребенникова, железнодорожник из багажного отделения написал на «кукушках» краской «Т а й г а с т р о й» – это был первый железнодорожный транспорт строительной площадки.
Сделав все, Гребенников взглянул на большие круглые часы, висевшие над платформой товарной станции, и направился встречать Николая.
– Что случилось? – был первый вопрос, который задал Николай, встретившись с Гребенниковым на перроне.
– Уезжаю!
– Снова?
– Не волнуйся: на этот раз не надолго. В Москву. Едем с Джонсоном.
И Гребенников рассказал о совещании.
– А я тут расстарался – целое хозяйство: телефоны и прочее. На, получай список и адреса.
Николай прочел список и просиял:
– Иван Калита! Живем!.. Как решен вопрос с вербовкой людей?
– Сетку утвердили. Пошлем вербовщиков по городам и селам. Будем заключать договоры с колхозами. Вечером к тебе отправляется бригада инженеров, техников и рабочих. Позвони, чтобы Сухих встретил их и устроил.
– Вот хорошо, как раз сегодня заканчиваем два новых барака.
– Ладно. Получи, что записано, и сегодня же домой.
Журба направился к выходу в город.
– Стой!
– Что еще? – крикнул Николай, чуть замедлив шаги, но не останавливаясь.
– Зайди в парикмахерскую! Соскобли шерсть. Детей пугаешь!
Николай махнул рукой.
К трем часам дня Журба справился с делами; до отхода поезда в Тайгу Дальнюю оставалось часа два с половиной.
«Не пойти ли в самом деле в парикмахерскую?» – подумал он, остановившись у дверей, откуда ударил крепкий запах одеколона. Но рядом с парикмахерской было кино, и Николай устремился в прохладный подъезд кинотеатра.
Он любил внеплановые дневные посещения: публика на подобные сеансы собиралась больше деловая.
В фойе, на сцене, скрипка под жиденький аккомпанемент чирикала романсы; разбрасывались кости домино, просматривались старые журналы. Но едва люди по-настоящему входили во вкус чтения или игры, как в зале дребезжал звонок. Служители распахивали двери. Кажется, никому не удавалось в кино кончить партии ни в шахматы, ни в домино.
Бодро настроенная публика дружно входила в зал. Здесь сразу становилось свободно, по залу гулял холодный ветер, тускло светили лампы. Места на такие дневные сеансы обычно не нумеровались, каждый садился, где хотел.
– Мне бы хорошее место для одинокого... – сказал Николай, опоздав к началу сеанса. Голова его и рука с деньгами были в окошечке кассы.
Получив билет, Николай направился в буфет. Потом юркнул в темный зал. Дверь за ним тотчас захлопнули; кто-то зашикал на опоздавшего: «Свет! Свет!»
Ничего не различая в темноте, он шел куда-то наугад, вытянув вперед руки с пирожными. Всюду все было занято, и он сворачивал то вправо, то налево, потешаясь над своим положением.
– Бродит! – ввернул басок.
– Сядьте! – зашикали сбоку.
Кто-то взял его за руку. Он протиснулся в узкий ряд и, придавив чьи-то мягкие колени, сел на свободный стул. Теперь настало время разделаться с яством.
Через минуту он ощутил руку, заблудившуюся между перегородками кресел, и на своей руке почувствовал чужое тепло. Это не входило ни в какие планы. Кинохроника с калийными солями Соликамска и первомайским парадом физкультурниц – кинохронику Журба любил более всего – сменилась картиной.
Он принял вызов судьбы. Рука была не мужская. Ему захотелось рассмотреть соседку, но в белом сплетении лучей, выходящих из крошечного «волчка» кинобудки, ничего, кроме носика, не разглядел.
Журба водворил чужую руку на место и, наклонившись, сказал:
– Я вас слушаю!
Соседка зевнула.
Сеанс больше ничем не нарушался. После окончания откидные сидения кресел открыли по залу «беглый огонь». На улице солнце ослепило, однако соседку свою Журба рассмотрел без труда.
«Что за ерунда?»
– Вот что, давайте, если без этого нельзя, знакомиться по-настоящему, – сказал он. – Я сейчас уезжаю. Хотите, поедем на вокзал вместе? У нас, надеюсь, найдется о чем потолковать до отхода поезда!
Девушка рассмеялась.
– Этак черт знает что можно подумать обо мне!
Зеленый беретик сидел безупречно, да и хозяйке его было лет двадцать шесть.
Она остановилась и, хитро прищурившись, сказала:
– Не узнаете? А я вас узнала даже в темноте!
Он удивленно посмотрел ей в лицо.
– Разве вашу бороду можно забыть?
Николай залюбовался девушкой: смеялась она действительно великолепно!
– Ну что вы меня разыгрываете?
– Нет, вы бог знает что подумаете обо мне! – еще раз сказала девушка. – А ведь мы – соседи!
– Соседи?
– Я новая переводчица мистера Джонсона!
– Вот как!
Журба посмотрел широко открытыми глазами. Он не любил переводчиков и относился к ним настороженно.
– Вы сменили эту старую калошу?
– Я. Будемте знакомы: Лена Шереметьева. Правнучка декабриста!
Журба еще раз внимательно поглядел на девушку: «Что за птица?»
– Если желаете, поедем вместе на площадку! – предложил он.
– С удовольствием бы. Но... мне надо с мистером Джонсоном в Москву. Переводчик – это бледная тень своего господина...
