Текст книги "Тайгастрой"
Автор книги: Николай Строковский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)
ГЛАВА II
1
Ровно год спустя Гребенников поднялся на крыльцо высокого коттеджа и вошел в просторную, пахнущую сосной комнату. Его встретил плотный, выхоленный мужчина в шелковой рубахе и широких брюках на подтяжках. Это был американский консультант Джонсон.
– Мистер Гребенников? – удивился Джонсон.
– Как видите. Не ждали?
– Не ждали... Давно прибыли?
– Только что.
Хорошенькая переводчица Лена Шереметьева, сидевшая молча в углу, оторвалась от «Тихого Дона» и с любопытством смотрела на гражданина в шелковом пальто. Она представляла себе начальника строительства другим. Этот был высок, пожалуй, очень даже высок, но не худ, как это бывает чаще всего с высокими людьми. Лицо приятное, хотя и странного оттенка: темное, почти сизое, видимо, когда-то обморожено. Дымчатые очки закрывают острые, внимательные глаза. Они, кажется, видят даже то, что таится на сердце. Наконец чистый английский язык... Откуда это?
– Желаете познакомиться с тем, что сделано? – спросил Джонсон.
– Желаю.
Джонсон тотчас надел пиджак, который небрежно висел на стуле, и вынул из желтого портфеля с застежкой «молния» пачку синек; несколько синек достал он из картонной трубы, хранившейся в шкафу. Все это он разложил на длинном столе, стоявшем вдоль окон, подобно верстаку.
– Вот карта разведок рудных залежей. Работа почти закончена. Вот план строительства металлургического завода.
Он назвал несколько цифр и ткнул карандашом куда-то в пространство.
Во время его объяснений вошел, постучав в дверь, человек в синей спецовке. На выцветшем околыше фуражки красовался старинный технический значок.
– Это вы десятник Сухих? – спросил Гребенников вошедшего.
– Я, товарищ начальник.
– Здравствуйте! – Гребенников пожал ему руку.
Сухих стоял, вытянувшись, как солдат царской армии, и ждал приказаний.
– Где товарищ Журба?
– В горах. Просили вот, на случай, если приедете, передать.
Сухих вынул записную книжку, – она была толстая и жирная, как заигранная колода карт, – и передал записку. В ней Журба сообщал «свои координаты».
Джонсон стал снова докладывать о сделанном, но Гребенников перебил его:
– Давайте лучше пойдем на площадку!
Они вышли. Вслед поплелась переводчица.
В трех километрах начиналась съемка: туда рабочие несли теодолит, рейки, вешки. Гребенников и Джонсон повстречали молодого инженера. Джонсон назвал его фамилию – Абаканов. Инженер взглянул в их сторону и бросил: «All right!» – все, что знал по-английски, и снова прижал глаз к окуляру теодолита. Фуражка у него была надета козырьком назад.
– Я сомневаюсь, проделана ли как следует разведка. Здесь каждый портил, сколько мог! – сказал Гребенников, протирая замшей очки.
– Работа впереди. Для нашего комбината одного колонкового бурения нужно дать сто пятнадцать километров, надо пройти тринадцать километров шурфов с ручным и механическим водоотливом, четыреста километров зондировки, тридцать километров ручного ударного бурения, километров сорок канав. Работы, как у вас говорят, непочатый конец! Но на этом экономить не следует.
Американец, оживившись, показывал Гребенникову разведочный шурф, каждую канавку, он хотел, чтобы хозяин оценил его осведомленность. По пути Джонсон подбирал в баульчик камешки, оба сверяли работы с геологическими зарисовками, говорили с рабочими. Потом направились к временной лаборатории и там рассматривали занумерованные анализы руд и угля, прикрепленные к коробочкам с образцами.
– А грязи-то сколько! – не удержался после осмотра Гребенников и, выйдя во двор, стал счищать щепкой ошметки с башмаков.
– Грязи? Меня больше беспокоит вода. Подсчет дебита дал неудовлетворительные результаты. На металлургический завод с таким поселком потребуется по крайней мере полмиллиона кубометров ежесуточного расхода воды. Ваша речонка не судоходна, а полноводной она бывает короткий срок.
Это слабое место площадки Гребенников знал, и оно не на шутку тревожило его с первых дней строительства.
– Надо рассчитывать на максимальное использование оборотной воды, мистер Джонсон, – сказал Гребенников после раздумья.
– Но на воду претендует не одна только металлургия! Вы, вероятно, знаете, что суточный расход воды по Магнитострою определен для технологических только целей в количестве, близком расходу воды в Москве! Наше строительство будет крупнее.
– Вы сгущаете краски, мистер Джонсон. – Гребенников вынул из чехольчика миниатюрную логарифмическую линейку из слоновой кости. – По расчетам наших гидравликов...
Рамка линейки движется направо, движок – влево, рамка – влево, движок – направо.
Ребятишки из барака смотрели на говоривших, как на экран кино.
– Этого количества должно хватить для рудников и для запроектированных цехов металлургического завода, коксохимического завода, опорных точек.
– Как все большевики, вы, мистер Гребенников, склонны к поэзии! – Зубы у американца обнажились до десен – признак наивысшего расположения к собеседнику. – Но того, что в Илийском районе нехватает воды для стирки белья, вы не замечаете...
Гребенников, не ответив, посмотрел в пространство. Они снова пошли на площадку.
– Если хотите, без поэзии действительно нельзя построить ничего крупного. У нас ведь впереди – пятилетка! Наконец разве не поэзия уже одно то, что я, бывший политический каторжанин, хожу сейчас, по поручению партии, как хозяин по таежной земле и перевооружаю нашу социалистическую экономику?
– Кто знает...
– Ряд гидросооружений должен будет регулировать сток воды. Я привез интересные проекты использования подземных вод. Надо исходить из того, что мы здесь в промышленном, так сказать, смысле синтезируем металлы и уголь, – сказал Гребенников.
– Oh, coal!
Слово «уголь» прозвучало у американца как удар в литавры.
– Да, уголь и металлы!
Оба задумались над одним и тем же. Гребенников припомнил недавнее свое пребывание в Америке, Германии, Англии.
– Наши сапропелиты дадут бензин и керосин, которые обойдутся в полтора раза дешевле бакинских продуктов. А коксующиеся угли! Они выше дергемских и ваших коннельсуильских углей!
Американец несколько минут шел молча.
– Я все же остаюсь при прежнем мнении. Фирма «Разведка и проектировочные работы «Austral Company» не склонна к поэзии... Надо проектировать завод на триста тысяч тонн чугуна. Не больше.
Гребенников удивился.
– К концу пятилетки Советский Союз будет производить минимум десять миллионов тонн чугуна! Отсюда выводы для проектировщиков!
Джонсон поморщился.
– Прекрасно! Но не надо увлекаться, – сказал Джонсон. – Я недавно был на Урале. Некоторые ваши заводы готовятся отпраздновать столетний юбилей! Они далеко не совершенны по своей технике.
Гребенникова покоробило.
– Пусть так. Вы сами видите наше наследство. Но в тысяча девятьсот тридцать шестом году один только наш таежный комбинат будет иметь мощность до двухсот тысяч киловатт.
– О, кэй! Это еще раз подтверждает мою мысль: не надо увлекаться. У нас такое строительство стало б событием. Не знаю: откуда вы возьмете людей? Тем более, что по пятилетнему плану вы должны строить одновременно пятьсот восемнадцать заводов и тысячу сорок эмтеэс. Я помню эти цифры, они на многих плакатах.
– И эту проблему решим. Вы не знаете советских людей, не знаете советского государства, его возможностей, мистер Джонсон.
И снова они ходили по месту, где были залежи руд, дышали сыростью таежного леса, брали пробы, раскладывали чертежи. У одного квершлага, который значился под литерой «К», Гребенников после осмотра сделал крупным круглым почерком запись:
«Месторождение представляет антиклинальную складку с поднятием пластов на восток; сбросы и повторные складки усложнили систему. Результаты исследования надо проверить и уточнить».
Рабочие забивали колышки, надписывали на них номера. Десятник Сухих заканчивал промеры участка; металлическая лента звенела, точно пружина от стенных часов; рабочие втыкали шпильки; Абаканов, улавливая показания, записывал в журнал. Линии карандаша были тонки, как детский волос.
Переводчица слонялась по площадке, пачкая туфли в грязи. Она была в зеленом беретике, непоседливая, капризная и, видимо, не очень застенчивая девушка.
«Какая скука, – думала она. – Тайга. Болотце. Овраги, похожие на глубокую тарелку... И здесь люди должны жить...»
Девушка раскрыла сумочку и посмотрелась в зеркальце. Она припудрила средину лба, нос, подбородок и спрятала зеркальце и пудру в сумочку, потом подошла к Абаканову.
– И вам, скажите откровенно, не наскучило быть тенью этого жирного американца? – спросил инженер, когда девушка, скучая, уселась на ящике от геодезических инструментов.
Она зажала между колен кисти своих тонких рук и вздернула хорошенькую головку.
– У этого американца я только неделю!
– А у других?
– Что за счеты! Скажите лучше, почему у вас фуражка надета задом наперед?
Инженер улыбнулся потрескавшимися губами.
– Так удобнее. Мы весь день на солнцепеке. Кстати, будемте знакомы: инженер Абаканов!
– Лена Шереметьева! – назвала себя девушка.
Абаканов, присев рядом с девушкой, заговорил о своей работе, о линиях карандаша, чудесно материализовавшихся в заводы, шахты и рудники, о жизни инженера-строителя, – прекрасной жизни, в которой наука и романтика идут рука об руку.
С севера набегали на площадку леса; близился закат, а Гребенников с Джонсоном все еще осматривали площадку.
Верхушки кедров охвачены были пламенем. Над площадкой, низко нырнув, пролетел дятел. Прицепившись к ближайшей пихте, он нарезал две спирали. Посыпалась шелуха.
– Золотое дно! Но... как говорится в вашей пословице – дело рук боится! – сказал Джонсон.
Гребенников не ответил. Пока дымок сигары, настоящей гаваннской сигары с покрышкой из табака Суматры и сердцевиной из бразильского табака, вплетался в таежные запахи, Гребенников смотрел вдаль. Тайга. Суровые деревья. Зеленые лишайники, низко свисавшие с лиственниц. И тучки. Почему-то он вспомнил Одессу. Легкие прозрачные облачка, тающие над залитым солнцем морем. Простор...
В серых глазах проступает на минуту печаль.
Расставшись с Джонсоном, Гребенников пошел к реке. Стремительная и вспененная, она напоминала быстро бегущее животное. «И вот эта речонка должна выдержать тяжесть строительных работ и всю эксплоатацию комбината...» – подумал Гребенников. Он спустился со скалы и долго смотрел на реку, как смотрят на лошадь перед укладкой груза.
Неужели опасения Джонсона основательны? И если они основательны, что надо делать? Изыскания противоречили одно другому. Материалы одной комиссии опорочивали материалы другой. За год, в сущности, ничего реального: он рассчитывал застать строительные работы в самом разгаре. Но, видимо, здесь больше болтали, чем работали.
Он наклонился к мраморной плите, покрытой желтыми пятнами и испещренной многочисленными трещинами.
«Руды. Известняки. Песок. Вода. Лес. Где еще найдешь скопление такого богатства на сравнительно небольшой площади?»
Отшвырнув кусок сгнившего дерева с тропы, он пошел скалистым берегом против течения реки. Наступал знакомый еще по царской ссылке многоцветный закат: ничего подобного Гребенников нигде не наблюдал. Небо окрашивалось в лиловые, красные, зеленые тона; мелкие облачка, охваченные солнцем, отливали перламутром. И такой же многоцветной становилась вода.
Захотелось посидеть в тиши, подумать, помечтать...
У кромки леса показались кротовые горбики. Это были землянки, без окон, покрытые досками и дерном, со старыми ведрами, выведенными вместо труб. Возле горбиков ходили коровы, пощипывая траву. Детишки в пестрых рубашонках играли в бабки.
«Первобытная стоянка...» – подумал Гребенников, заглядывая во «двор» жилища.
– Где отец?
Шустрый мальчуган подтянул порточки и бойко ответил:
– На строительстве!
– А мать?
– И мать на строительстве.
– И Воронок на строительстве! – вмешалась девочка.
– Что за Воронок?
– Жеребчик!
– А что там отец делает на строительстве?
– Землю копает.
– А ты почему не копаешь?
Мальчик смутился:
– Я еще маленький...
– Мы Машку пасем! – с гордостью ответила девочка.
– Машку! Где же ваша Машка?
– А вон, не видишь?
Гребенников оглянулся: корова лениво жевала жвачку, бессмысленно глядя перед собой.
– М-да!.. Сколько ж тут землянок настроили? – спросил он у подошедших ребят.
– Мы не считали.
– А ну, сосчитайте!
Мальчишка лет восьми отбежал в сторону, за ним пустились остальные.
– Девятнадцать.
– Двадцать.
– Пятнадцать.
– Девятнадцать. Дядя, я правильно сосчитал. Девятнадцать. Мне восьмой год. Я до сотни хорошо считаю!
«Начинается сюда тяга...» – с волнением подумал Гребенников.
– А что едите, ребята?
– Все едим!
– Только хлеба мало! Каши мало. Маманя с папаней бранятся... – сказала девочка со светлыми, почти желтыми волосами. – И в кухне не варят. Поначалу варили, теперь не варят.
«Плохо дело... Очень плохо...» – подумал Гребенников.
– Теперь лучше будет. Честное слово, ребята!
«Надо немедленно вызвать Журбу, – подумал Гребенников, идя к баракам. Они тянулись в ряд, образуя одну сторону улицы. Всех бараков было шесть. – А ведь перед отъездом стояло только два!»
К новому, крайнему, в это время подъехала запыленная подвода, нагруженная горкой сундуков и всякой рухлядью. Молодой парень ловко соскочил на ходу.
– На строительство? – спросила пожилая женщина, вероятно артельная стряпуха, стиравшая возле крыльца белье.
– Сама понимать должна. Здесь не узловая станция! Кто тут старшо́й?
– А чего тебе?
– Как чего? Строить. И квартиру!
– Издалека? – осведомился Гребенников.
– Из-под Бийска! А вы что, может, товарищ начальник?
– Начальник.
С воза сошла молодая женщина, за ней девушка-подросток, лицом очень схожая с парнем.
– Мы, значит, всем семейством! – сказал парень улыбаясь. Глаза его чуть косили, но это не портило лица, а скорее придавало ему какую-то особую прелесть.
Гребенников прошел в барак. Посредине стоял длинный стол, вокруг которого размещались кедровые плашки, вроде тех, на которых мясники рубят мясо. Семейные жили, отгородившись от холостых «забором». У некоторых «заборы» были оклеены газетами.
– Кто тут старшой? – спросил Гребенников, невольно повторив вопрос парня.
– Все на работе. Да пусть сносят вещи. Придет д и р е к т о р, разберут! – сказала женщина.
«Что это за новую должность придумал Журба? Директор!»
Парень пошел к возу.
– А ты откуда узнал, что туг строительство?
– Как не знать! Грамотный! И политчас во флоте проходили! Газеты читаем!
Он как будто обиделся.
– Есть специальность?
– Демобилизованный краснофлотец. С Тихоокеанского. Специальность моя морская, да и на суше, если надо, обернуться сумеем! Лошадь моя. Можно ставить жену и сестренку на подвозку.
– Как звать?
– Старцев. Петр Андреевич. Эй, Матреша, – крикнул парень через плечо жене, – тащи барахло в квартиру! Я с начальством разговариваю! А ты, Дуняшка, на именины приехала?
«Тянет... Семьями срываются. Хороший признак...» – подумал Гребенников и пошел к кузнице. Возле входа висел на проволоке выщербленный рельс. Весь в угле и саже, прикрытый фартуком с желтыми краями вокруг прожженных дырок, кузнец заправлял буры. Подручные подковывали на кругу лошадей.
– Здорово! Как работа?
Кузнец на секунду оторвал глаза от бура и снова продолжал работать – он заправлял бур для перфоратора.
«Новые все люди», – подумал Гребенников.
– Разве это работа? – сказал после паузы кузнец, занятый своим делом.
– А что?
– По углю да по железу ходим, а в кузнице ни угля, ни железа. Инструмента нет.
– Заявку давали?
– Кому дашь! Начальник, говорят, все по заграницам разъезжает, а здесь какое кому дело!
Рядом с кузницей стоял «лесопильный завод» – несколько циркулярных пил, вделанных в стойки и работавших на «человечьем пару».
Гребенников пошел дальше. Партии рабочих возвращались в бараки. Наступал вечерний час. Коновозчики, в большинстве алтайские колхозники, ехали к своим «землескребам». Гребенников облокотился на «попа», оставленного для замера земли, и вытер платком лицо. Он оглянул рабочую площадку и попытался представить себе, гигантский завод, новый красивый город-сад... Потом прищурился, прикрыл глаза чуть согнутой ладонью...
Но как ни приглядывался, как ни отстранялся от всего тревожного, мутного, – в эти первые часы приезда видел лишь канавы, бараки, «кротовые горбики» да коровенок.
– Надо, как можно скорее, найти мне Журбу, – сказал он десятнику Сухих. – Срочно передайте записку. Он на подрывных у тоннеля. Знаете?
Сухих обиделся:
– Как не знать? Кто ж тогда и знать может?
– Рассказывайте, товарищи, как вам тут! – обратился Гребенников к группе рабочих. – Выкладывайте, как говорится, начистоту и невзирая на лица!
Рабочие окружили Гребенникова.
– Кто это? Кто?
– Комиссия?
– Иностранец? – спрашивали друг друга рабочие.
– Товарищи, я начальник строительства. Приехал вот только. Давайте знакомиться. Говорите, у кого какие есть болячки.
– Да что рассказывать?
– Хлеба нет!
– Разве это питание?
– Варить некому!
– Фабрики-кухни, как на других стройках, нет!
– Жить негде семейным. Сбились все вместе: молодые, старые, парни, девки. Непорядок!
– На площадке никто толком ничего не знает, что надо делать.
– Зря уходит время. Говорили, большое строительство будет, а на поверку выходит – ничего нет!
– Правду говорите, товарищи, правду. Приехал я издалека, познакомился со стройкой. Плохо дело. Только давайте потолкуем спокойно. С горячки ничего хорошего не придумаешь. За год вон сколько новых людей понаехало! Это хорошо. Кого ни встречу, все новые. А вот плохо, что мало старых удержалось. Текучка. А текучка на стройке – первое зло. Не годится.
– Да разве здесь удержишься? – сказал печеклад Ведерников. – Прислали с Урала печи класть, а тут участка под завод не выбрали! Работаю на котловане.
– И это правильно. Да ведь трудности человек создает, с трудностями человек и борется! Руки опускать – последнее дело. Завтра пошлю грузовики за продовольствием. Потерпите самую малость. Перебросим людей на стройку хлебопекарни, фабрики-кухни, бараков, бани. Это в первую очередь. Отстроим жилые помещения, оборудуем амбулаторию, больницу, школу для ребят. Клуб тоже. В кино, чай, давно не были?
– Уже и забыли, какое оно, кино! – заметил печеклад Ведерников.
– Так и начнем завтрашний день. Что скажете, товарищи?
– Так оно, конечно, лучше!
– И работа пойдет!
– И бежать назад не станешь!
– Только амбулаторию надо в первую очередь. Палец собьешь, негде иоду взять.
– Правильно рассуждаешь. Как звать? – спросил Гребенников.
– Белкин. Землекоп.
– Правильно, товарищ Белкин!
Они расстались.
«Бытовые разные трудности преодолимы. Но вот строительство... На это нельзя закрывать глаза. Фактически к строительству не приступали, хотя прошел год. Проекты не утверждены. А проекты не утверждены якобы из-за того, что не закончены изыскания. А изыскания не выполнены потому, что никто толком не знает, где какой цех будет. Одно звено цеплялось за другое. И виновных нет. Впрочем, виновный есть. Я – начальник строительства. Кого еще искать?»
Он прошел к конторе, когда из-за леса поднялась зеленая луна. Кое-где перед землянками горели костры. Было очень тихо, и то что в жилом месте не слышалось в вечерний час ни песен, ни гармошки, больше всего расстроило Гребенникова. Он вошел в комнату и, не зажигая огня, уселся у окна. Лунные дорожки лежали на полу. Плохо обтесанные бревна, между которыми торчали пучки мха, выступали особенно ясно, – днем он просто ничего этого не заметил. Гребенников поковырял пальцем в щели: мизинец почти весь прошел внутрь.
За окном цвиркали сверчки, и казалось, что в комнате заводят ключом стенные часы. Немного далее, за бараком, азартно заливались цикады.
Гребенников прислушался: почудилось, будто вдали работала косилка. И после крикливых американских светореклам, тряских надземок, угара автомашин, шума гудков было все это очень странно – залитая лунным светом пустынная площадка и ночная жизнь тайги.
2
Железнодорожная магистраль от рудников к рабочей площадке лежала через скалу в тайге с высокими стройными кедрами. Как ни прикидывали, но кряжистую скалу обойти не удалось. Пришлось взрывать.
Встречные штольни повели с двух сторон. Журба рассчитал для минной камеры первой штольни двадцать пять тонн аммонита, для второй – сорок – по формуле Борескова.
Выемку вели тихо, точно в тылу врага; на одноколках подвозили взрывчатку. Когда выемочная работа пришла к концу, на зарядку камер стали Журба, старик Безбровый и Яша Яковкин; все трое – в резиновых сапогах. На рабочих, закладывавших штольни землей, были тряпочные опорки.
– Легче! Легче! – покрикивал Безбровый на подсобников, когда мешок грохался на землю. – Это тебе не рожь на мельнице сбрасывать!
– Про рожь забывать стали, – буркнул заросший черными волосами Коровкин.
– Папаша, вы это бросьте! – Пашка вскинул злые, как и у отца, глаза.
– Ты еще, сопляк, мне противиться?
– Хватит вам разговаривать, – заметил Безбровый. – А то как ахнет, все полетим к чертовой бабушке!
Укладывали мешки вплотную один к другому, оберегая провода, тянувшиеся в деревянных желобах вдоль штольни.
Журба беспрестанно подгонял людей, тревожно поглядывая в небо. С юго-востока неслась черная туча. Неслась она с необычайной быстротой, нивесть откуда взявшись.
Когда все было готово к взрыву, лиловое небо уже перечеркивалось зигзагами молний. Журба поднялся на скалу и ощутил холодный ветер, плотно прибивший к телу влажную от пота рубаху. Края ее при этом порывисто трепыхались.
– Скорей закладывай и – в укрытие!
Все бросились к штольне. Журба взвалил на плечи мешок. Через дырку за ворот рубахи посыпалась черствая земля. Выругавшись, Николай сбросил мешок и полез за рубаху, но с рукой занес еще больше земли.
Штольню успели заложить до дождя; принесли приборы; рабочие побежали в «блиндаж» – укрытие за кряжистой скалой.
Минуту спустя заметался ветер; на головы работавших посыпался ворох сучьев и прошлогодних игл. Хлынул поток воды. Журба, Безбровый и Яша Яковкин бежали последними. Их облило, как из ушата.
– Брезент! Крепи брезент! – крикнул подсобникам Журба.
Пока отец и сын Коровкины закрепляли под скалой брезент, Журба прятал сумку с динамитными патронами и аккумуляторы под резиновый плащ.
– Ну, как?
Он посмотрел на черные усики Яши Яковкина.
– Ничего! Бывало похуже!..
«А ведь положение серьезное... – подумал Журба. – Трахнет – и косточек не соберешь! Вот тебе и черные усики...»
Вода лилась свободно, полновесными струями; немного спустя ливень сменился крупным дождем. Журба вдыхал полной грудью свежий острый воздух и поглядывал вверх: дождь звонко стрелял по натянутому брезенту.
– Эк его прорвало! – ворчал Безбровый, держась за корни деревьев. – Так и до беды недалеко.
– Ничего с нами не будет! Уж я повидал за свою жизнь!
– Ишь, повидал! Когда повидать успел? – заметил старик Безбровый.
Яша посмотрел на ворчуна.
– Я вот с таких лет, товарищ Журба знает, где только не перебывал! И в Иркутске, и в Хабаровске, и в Омске, и на Урале. У меня жадность все видеть. Людей узнать. И вот решил я найти такое место, чтоб начать с первого кирпича. Чтоб ничего не было вначале: пустое место перед тобой, а потом ты пришел и другие, и началось строительство на пустом месте, чтоб вырос город, новый совсем город и новый завод! На моих глазах! Вот это интересно!
Рабочие затихли. Все стали слушать, про что рассказывает «Таракашка», как шутя называл порой Журба Яшу Яковкина.
– Приехали мы сюда год назад, – тайга шумит. Родное мне все. По пустырю потом стал ходить инженер со стеклышком. Веселый наш инженер, товарищ Абаканов. «Здесь, где ты стоишь, – говорил мне, – через три года сталь польется, жидкая, как мед! Понял?» Зачислил товарищ Абаканов меня в свою группу. Носил я за ним треноги, и рейки держал вверх ногами, как требовал инженер, и вешки втыкал, и от дождя прятал разные приборы. Помню, вышли мы как-то с товарищем Абакановым на ровное место, а он мне говорит: «Запомни хорошенько, Яков: на этом месте будет стоять самый красивый в Сибири город. Поклонись этому месту! Социалистический город поставят здесь люди!» Мне тогда словно жарко стало, и будто зыбь прошла по телу... Да...
Под ногами оползала земля. Молнии беспрестанно полосовали небо; было похоже, будто в темной комнате включали и выключали свет. Корни, освобожденные от мелких камней и от земли, свешивались, как змеи.
Яша, приподняв острые плечи, натужисто держался за корни, чтобы не сползти вместе с землей. Его руки при свете молний казались синими.
– Так вот, товарищи, приехал я на строительство...
В этот миг ударила молния в столетний кедр: голубые шары ее покатились по веткам с сухим треском.
– Шары! Шары! Катятся! – восторженно восклицал Яша Яковкин.
Все с интересом наблюдали зрелище.
– Может, нам куда укрыться в другое место? Здесь и динамит, и порох, и аммонит... – посоветовал старый Безбровый.
Он каждый раз вздрагивал, когда гром палил над головой, ровно из пушек. От молний, низко полыхавших над деревьями, остро веяло свежестью. Косматый Коровкин полез было за куревом, но Безбровый схватил его за руку:
– Брось! Не видишь – взрывчатка?
– Так вот, товарищи, приехал я на строительство... – продолжал Яша.
– Хватит! Помолчи, сколько можешь... В ушах гудит...
Яша обидчиво посмотрел на Безбрового.
Когда дождь утих, Яша Яковкин первым вышел из укрытия. Небо было светлое; на лакированных листьях травы лежали крупные прозрачные капли. Яковкин нес взрывную машинку, аккумуляторные лампочки и глядел в высокое небо, такое чистое, умытое. Безбровый, разматывая катушку, тянул провода и ловко забрасывал их на сучья. Журба накинул на плечо сумку с динамитом. Шел он позади и всякий раз, когда падали с деревьев капли, ежился от щекочущих холодных брызг.
Они прошли мимо разбросанных ящиков и жестяных банок от аммонита. За скалой Журба приступил к проверке линии. Она оказалась в порядке. Тогда Журба взял у Яковкина взрывную машинку.
...Пока мать выгуливалась по перелескам, оставляя на теплой земле смятые шерстинки, медвежата бегали взапуски, забирались в воду. Шел им седьмой месяц, уже самим приходилось искать еду и развлечение.
Ночью в теплом логове, куда привычно забирались на ночлег, пахло молоком. Медвежата скулили, прижимаясь друг к другу. На рассвете гулкое постукивание разносилось по лесу, медвежата переворачивались вокруг согретого места и снова ложились на правый бок. Утром открывали глаза. Косой луч заслонял вход в логово, становилось щекотно. Пора было вылезать из берлоги.
Высокие кедры, густая трава, кустарник. Солнце весело прыгало с ветки на ветку, а по земле ползли тени. И было хорошо гоняться за тенями, за солнцем, барахтаться по теплой земле.
От берлоги отходить далеко медвежата еще не решались, да и здесь было весело, и еды вдоволь; улитки, кузнечики, грибы. Мимоходом любили они позабавиться муравейником. Какие вкусные личинки! Хороши, понятно, и рыжие муравьи – кислота всегда приятно раздражала вкус. Но хотелось настоящего лакомства: однажды мать принесла дикого медку... к этому тянуло... сами же малыши к пчелам подобраться не решались.
Отвалявшись, самец и самка разошлись: жить вместе не полагалось обычаем. Самка пошла на восток, самец – на запад.
Таежный лес с густым подлеском был трудно проходим от бурелома, Но близ бурелома всегда удобно пробираться. Толстые стволы сгнивали на земле, они служили хорошими отметинами, от них остро пахло грибами. Осенью хрусткие жуки откладывали под кору яички, по весне выводились гусеницы, в тишине шло окукливание, из паутинного крепко свитого кокона выходили нежные хрустящие жучки.
Тяжелая лапа медведицы заползает в расщелину, и из-под сорванного пласта коры вываливаются коричневые личинки. Откуда-то выползает добротный червяк с желтым кушачком на талии.
Медведица слизывает шершавым языком лакомство и идет дальше. На пути – бревно. Она легко перекатывает его, срывая по дороге росистые на рассвете листья. Буреломный след уводит к ручью, медведица идет к холодной воде и, принюхавшись, останавливается. Ее охватывает тревога, и она, копнув лапой землю, бежит назад, переваливаясь с боку на бок.
Но до берлоги было еще далеко, когда почернело небо. Взметнулся ветер, полетели на землю шишки; надвинулись на лес тучи, и пошли молнии перечеркивать небо. Синие топоры падали на лес, удар наотмашь – и столетние деревья валились, как хворост. И сразу на этом месте становилось светлей.
От ударов грома самка падала на землю, замирала. Ветер заламывал ветви, лил дождь, вода заполняла овраги – мутная, желтая, с лиловыми мыльными пузырями.
Медведица бежала напрямик, наталкиваясь в темноте на пни и сучья. Ветер больно хлестал ее ветвями по ребрам, выхватывая клочья шерсти. Наконец она вышла на знакомую полянку. Крутой скалистый обрыв обнажил корни столетних деревьев. Логово лежало невдалеке. Высокий кедр, густой кустарник, поваленное бог весть когда дерево – и лазейка в логово. Медведица добралась наконец к себе. Как давно не была здесь!..
У берлоги, под старым деревом, топтался самец. Она предостерегающе оскалилась: самцу быть вблизи больших детей не полагалось. Но он приветливо скалил зубы, жалобно выл. Она юркнула в теплую темень.
Детишки... свои. Один и другой... на месте... Сердце стучит часто-часто... И как они обрадовались!.. Тянутся навстречу, скулят, лижут морду, забираются, совсем как маленькие, под брюхо, щекотно слизывают капли воды с сосков, все еще остро пахнущих молоком.
И вдруг страшной силы удар потряс землю. Он как бы породил второй удар: камни, деревья, земля полетели в небо; под ногами все тряслось и оседало. Желто-зеленое облако поднялось из недр и долго висело в небе, с каждой минутой меняя свой цвет.
Рабочие выбежали из укрытия и побежали к штольне. Журба осмотрел место взрыва; кусок скалы, казалось, откололи гигантские клещи, в нем играли на солнце зеленые, красные, белые вкрапления. Предстояло расчистить место от камней и небольшими взрывами отделить выступавшие края, которые мешали будущей трассе. В общем взрыв прошел удачно. Журба развернул карту и окинул оком магистраль: на таежной трассе предстояло подорвать много точек. Он посмотрел вокруг.
После грозы высокие черногрудые облака летели, как чайки; капли воды собрались к краям хвойных игл и нависли тупыми затеками; лишайники казались особенно зелеными.
– Братцы, медведь! – закричал вдруг Яша Яковкин, натыкаясь на тушу.
Журба вынул из деревянной кобуры маузер.
И вдруг глазам всех представилась взлохмаченная туша... Медведица лежала, придавленная деревом, поваленным после взрыва. Она была еще жива – по крайней мере лапа ее со страшной силой скреблась по земле, выгребая яму. Медвежата, увидев людей, попятились назад.
