Текст книги "Тайгастрой"

Автор книги: Николай Строковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

Он лег на кровать, уткнулся лицом в подушку.

Минут через двадцать пришла Надя. Она села у изголовья и положила на его лоб руку.

Он взял ее руку и не отпускал. После мороза рука была холодная в запястье, где кончалась перчатка, и теплая, нежная в ладошке.

– Как хочется большой, светлой жизни! – сказал он вздохнув.

– Устал ты... – она губами коснулась его щеки.

Все в Наде было ему дорогим – мысли, привычки, ее голос. В эту минуту не хотелось ни о чем думать, хотелось оставаться вот так долго-долго.

– Где ты был? – спросила она.

– Бродил по площадке.

– А я места себе найти не могла... Ты болен... Ну, возьми бюллетень хоть на три дня.

– Не могу. Все это чепуха. Надюшка, я вот ходил сейчас по площадке и думал. И так захотелось, чтоб наступила пора, когда нам не нужно будет никого опасаться и когда никто не станет нам вредить. Как заживем тогда...

Надя поднялась, задернула занавески, включила свет и снова подсела к Николаю.

– Мне кажется, что время это не за горами. И в значительной степени это зависит от нас, – сказала Надя.

– А капиталистическое окружение?

– Чем мы будем сильнее, чем богаче и лучше станет у нас жизнь, тем крепче мы окажемся в схватке.

– Это азбука, Надюшка!

– Знаешь, когда я говорила сегодня с комсомольцами, мне захотелось, чтобы каждый своими глазами увидел то, что я вижу и о чем я рассказывала. Подумай: пятьсот восемнадцать новых заводов! Разве не интересно было бы в наглядной форме представить, сколько эти заводы и наши реконструированные заводы дадут за пятилетие металла, машин, тканей, обуви и как это отразится на сельском хозяйстве? Только наглядно изобразить. Ты меня понял?

Николай повернулся к Наде лицом.

– Кому бы из инженеров поручить такую работу?

Надя подумала.

– Хорошо чертит Борис Волощук.

– Волощук? – переспросил он. – Я был у него сегодня на занятии. Толково ведет работу. Я поговорю с ним. Пусть пересчитает для плакатов наглядной агитации и графически изобразит. Ты права: человек любит то, что лучше всего знает и что лучше всего понимает.

– Ты знаешь, что можно сделать? – перебила его Надя, увлекшись своей идеей. – Пусть Волощук изобразит, какой длины должен быть товарный поезд, чтобы перевезти весь металл последнего года пятилетки! Да? Это интересно! Или: какую колонну составят тракторы, автомашины. Или еще, вот это очень интересно: сколько раз можно обвернуть земной шар тканями, которые выпустят наши фабрики в тысяча девятьсот тридцать третьем году! Придумать такую форму, в которой было бы наглядно видно, насколько страна наша станет сильнее!

Николай погладил Надю по голове.

– Умница! Завтра же поговорю. Если каждый это будет хорошо понимать и отчетливо видеть, то у нас будет еще более глубокое, осмысленное отношение к труду, к себе, к государству, к товарищам.

Надя пересела на тахту. К ней перебрался Николай.

– Знаешь, – сказала она после раздумья, – вот я, как коммунистка, часто говорю народу, что нападение на нас неизбежно, но к этому мы привыкли, как привыкаешь к формуле. Где-то в глубине души думаешь: а может, обойдется? Ведь если реально представить столкновение двух миров, то вырисуется страшная картина.

– Я не рисую себе легкой победы, – перебил Николай, – раз-два – и готово, а так у нас кое-кто, к сожалению, представляет. Но у нас все преимущества.

– Если б они победили, солнце погасло б для людей...

– Но чтоб этого не было, многое предстоит сделать нам, Надюша. Разве агитация врагов не действует на людей политически слепых или близоруких? Я тебе скажу, Надюша, что если бы трудящиеся всего мира ясно представляли себе то, что представляем себе мы, то этой банде империалистов давно бы свернули голову! Но надо сказать прямо: не все видят и не все еще понимают.

Надя глядела перед собой. Она была очень хороша, сосредоточенная, собранная, готовая отдать все, что имела, только бы торжествовала та высокая мечта о счастье человечества, к которой вела партия, вел великий Сталин.

Он засмотрелся на Надю – нежный румянец проступал сквозь ее кожу, от всей фигуры молодой женщины веяло чем-то особенно ему дорогим – и горячо поцеловал ей руку.

9

После организации вместо ВСНХ трех специализированных наркоматов на площадку Тайгастроя приехал наркомтяжпром Серго Орджоникидзе, давно обещавший навестить тайгастроевцев. Его ждали значительно раньше; к нынешнему приезду никто не готовился.

Поговорив с Гребенниковым и Журбой, он оставил кабинет начальника строительства и, отказавшись от сопровождающих, один пошел знакомиться со стройкой. Внимание его привлек коксохимзавод. Он осмотрел коксовые печи, прошел в цех конденсации и стал расспрашивать, как выполняет бригада нормы, какие недостатки имеются в работе.

– Гражданин! Кто вы и что вам здесь нужно? – обратился к нему бригадир Ванюшков, подойдя вплотную.

Бригада только приступила к работе, и до нее не долетела молва о приезде наркома. Стоял сорокаградусный мороз, от которого на реке трещал лед, раскалывались деревья: пушечные выстрелы далеко разносились по тайге. Серго был в шубе, меховой шапке и оленьих пимах. Широкие брови его опушил иней, а с кончиков усов свисали ледяшки, в которых играло солнце.

Орджоникидзе оглянул Ванюшкова.

– Вы бригадир?

Ванюшков не ответил.

– Если бригадир, то скажите, что здесь строится?

– А вам зачем?

Серго рассмеялся.

– Секрет?

– Секрет! И предъявите ваш пропуск! А ну-ка, Сережка, – обратился бригадир к Шутихину, – сбегай за стрелком!

Когда все выяснилось, Ванюшков смутился. Серго приветливо потрепал парня по плечу.

– Из Красной Армии, видать, недавно?

– Недавно, товарищ нарком!

– Правильно поступил. Если бы все у вас тут внимательнее приглядывались к людям, не было бы диверсий. А то черт знает, что допустили! Подорвали электростанцию, вывели из строя генераторы. Разве за это отвечать должна только охрана? А вы на что?

Вместе с Ванюшковым, Старцевым и Сухих Орджоникидзе прошел в цех, познакомился со всем, что было на площадке коксохимзавода.

– А ведь у вас, товарищи, есть возможности дать кокс к пуску домны. Разве вам не будет стыдно, если придется завозить кокс с Урала? Гнать товарные поезда из-за того только, что здесь это дело прошляпили? Что вам, товарищи, мешает и что вам надо, говорите.

Прорабу Сухих очень по душе пришлось, что нарком обращается к нему, минуя всех, и он расплылся в улыбке.

– Я думаю, товарищ народный комиссар, что нам ничто не мешает и ничего нам особенного не надо. Все у нас есть. И кокс будет. Пустим сначала одну батарею, потом подгоним остальные.

– Я надеюсь, что с заданием ваш коллектив справится. Если вы смогли выложить печи в лютый холод, то пустить их сумеете наверняка!

Нарком пошел к мартеновцам. Вокруг него собралась толпа: о приезде Серго уже разнеслась молва; стало известно также и то, что бригадир Ванюшков собирался задержать наркома...

– Знаю, что вы, мартеновцы, передовые на площадке комбината. Но не поддавайтесь головокружению! Впереди у вас много работы. Очень много. Вашу сталь ждут и горьковчане, и сталинградцы, и москвичи. Сами понимаете, насколько важна для нашей страны машиностроительная промышленность. Сталь нужна, как воздух! Надо, чтобы ваши мартеновские печи работали образцово!

В доменном цехе Серго обратил внимание на верхолаза, работавшего на большой высоте: он устанавливал подъемный блок над печью-гигантом. Прошло десять минут, прошло двадцать, – Серго не уходил. Верхолаз спустился. Из-под шапки-ушанки выглядывало сизое лицо с пушистым снежным кружевом вокруг глаз. Сойдя на землю, парень принялся по-извозчичьи, в захват бить себя рукавами и притоптывать. Потом снял рукавицы и растер себе лицо и руки снегом.

– Ай да морозец! – сказал парень и улыбнулся. – Там, – он указал наверх, – пятьдесят, не меньше!

– Почему избрал себе такую профессию? – спросил Серго.

Парень приподнял смерзшиеся брови и несколько раз с усилием раскрыл слипавшиеся ресницы.

– Отец мой верхолазом, и я при нем.

– Нравится?

– Если б не нравилось, чего пошел бы!

– Тяжело, небось?

– Зимой, конечно, тяжело, особенно, когда ветер. А летом взберешься наверх, вокруг километров на пятнадцать видно: тайга, речонка, горы. А сколько цветов! Посмотришь вокруг и запоешь, как птица!

– Как звать тебя?

– Сироченко. Павел.

– Сколько лет?

– Восемнадцать!

– Учишься?

– Учусь в вечерней рабочей школе – ВРШ.

– Комсомолец?

– Комсомолец!

– Где живешь?

– В общежитии для семейных. Нас четверо: отец, мать, я и сестренка.

– Тепло в доме?

– Тепло. У нас паровое отопление.

– Ну, желаю тебе успехов в учебе и работе! – сказал Орджоникидзе, завидя профессора Бунчужного, шедшего навстречу. – Здравствуйте, товарищ Бунчужный!

– Здравствуйте, Григорий Константинович! Рад приветствовать вас на площадке!

Они горячо пожали друг другу руку.

– Как вам здесь живется?

– Спасибо, Григорий Константинович. В двух словах не расскажешь...

– Не жалеете, что приехали?

– Вторую молодость переживаю...

Орджоникидзе улыбнулся.

– Вторую молодость? Приятно слышать! Как ваша печь?

– К Первому мая пустим.

– Очень хорошо.

Они прошли в глубь цеха.

– Вот она, взгляните! – и Бунчужный показал на свою печь.

Серго осмотрел ее со всех сторон.

– Успеете за четыре месяца подогнать доменное хозяйство к пуску?

– Все делаем, чтобы успеть. За свою жизнь я повидал людей. Но скажу прямо, Григорий Константинович, таких, как тайгастроевцы, не встречал! Честное слово! И ведь не одиночки, одиночки всегда встречаются, а массы, коллектив!

– Хорошо, что вам на площадке понравилось. Знаете, не все еще у нас специалисты готовы променять лабораторию, институт или управленческий аппарат на завод. Перед моим отъездом к вам, на площадку, вызвал меня к себе товарищ Сталин. Иосиф Виссарионович спросил, знаю ли я, как вам здесь работается, довольны ли вы? Мне писали, что вы довольны. Я так и сказал. Зная вас, кроме того, сказал, что проблема получения ванадистых чугунов из титано-магнетитов будет решена успешно. Я не ошибся?

– Не ошиблись, не ошиблись, Григорий Константинович!

– Товарищ Сталин придает серьезное значение вопросу получения высокосортных сталей на наших заводах. Полагаю, что у нас будет чему поучиться и Европе и Америке!

– Я счастлив слышать это от вас! – сказал Бунчужный. – Думаю, что мои молодые инженеры-исследователи в ближайшее время значительно облегчат задачу.

– Вы имеете в виду работы института над обогащением титано-магнетитов?

– Эти и некоторые другие работы.

– Но пока это окончательно решится, вы должны крепко помочь нам. Как работают молодые инженеры, которых мы направили вам из Днепропетровска?

– С подъемом, товарищ Орджоникидзе.

– Как подготовлены? Говорите прямо.

– Молодежь жалуется на свои институты. Я согласен: институты у нас еще не поднялись до уровня требований социалистического строительства. Выполнение сталинской пятилетки требует решительной перестройки работы вузов. Но эта группа – сильная. Большинство из молодых инженеров работало до поступления в вуз на заводах. Это очень важно. Производственная практика на заводе – одно, а работа в качестве рядового рабочего, техника – другое.

– Мы поговорим с вами, Федор Федорович, на эту тему обстоятельно. Мне хочется внести свежую струю в дело подготовки инженеров. Ведь роль советского инженера неизмеримо выше, ответственнее, шире, глубже, нежели роль инженеров в капиталистических странах. Мне думается, что мы в самое ближайшее время откажемся вовсе от иностранных инженеров. Они не знают наших условий и даже при добросовестности (если абстрагироваться от всего прочего) не могут дать нам того, что мы хотим и что нам нужно. В нашем великом деле нам нужны свои собственные инженеры самой высокой квалификации. Но мы с вами об этом поговорим позже. А вечерком встретимся на совещании, которое хочется провести.

Серго обошел площадку, задержался на аллее, где были выставлены портреты лучших ударников, познакомился с транспарантами наглядной агитации по пятилетнему плану: эту работу, по заданию Журбы, выполнил инженер Волощук.

Потом поднялся по лестнице на второй этаж большого здания заводоуправления. Он открыл толчком руки мягкую, обитую черной лоснящейся клеенкой дверь с табличкой «Начальник строительства» и вошел в приемную.

– Гребенников у себя? – спросил секретаря.

– У себя, товарищ нарком.

Серго прошел в кабинет и, оглянувшись у порога, направился к вешалке. Снял шубу, шапку, размотал шерстяной шарф.

– Ай да морозец! —повторил фразу комсомольца-верхолаза и потер руки. Щеки Серго от слишком теплого воздуха комнаты блестели розовым, воспаленным цветом. От всей фигуры его пахло морозным воздухом.

В кабинете, кроме Гребенникова, были Черепанов и Журба.

Серго прошел к столу, сел в боковое кресло. Отделив от усов тающие сосульки и вытерев росистые капельки воды с густых бровей, он сказал простуженным голосом:

– Мне кажется, товарищи, что по основным цехам вы выдержите правительственные сроки. Вы ждете похвал? Обождем немножко. Будет вернее!

Он улыбнулся. Улыбался Серго широкой улыбкой человека, у которого на душе все чисто и светло и который не переносит обмана.

– Пустить такой комбинат – это значит совершить переворот в нашей экономике. А чтоб сделать переворот, надо, как известно, основательно подготовиться. Я вам скажу, что, на мой взгляд, кажется у вас уязвимым и над чем следует крепко поработать.

Серго вскинул голову к круглым часам, разделенным на двадцать четыре деления, и, переведя счет времени на обычный, двенадцатичасовой, сказал:

– Первое: это кадры для цехов, которые вскоре будут пущены. Не знаю, чем объяснить ваше упорство в этом вопросе. Сколько раз я напоминал вам, что надо заняться подготовкой эксплоатационников. А вы зарылись головой в стройку и ничего более не видите. На дядюшку не рассчитывайте! Как создали вы строителей из вчерашних колхозников, красноармейцев, чернорабочих, так создать должны сами горновых, газовщиков, также и на мартене, и на коксохиме, и на прокатке. Конечно, мы вам кое-кого пришлем с Украины, Урала, но основная масса людей должна быть подготовлена здесь. Если вы сейчас же за это дело не возьметесь, будет плохо: цехи поставите, а работать в них некому будет. Это я считаю главным. Теперь второе.

Серго посмотрел в окно. Звучно и приятно загудел гудок на обед. Рабочие шли в столовые. «Да, столовые здесь хороши. Нужно будет порекомендовать другим приехать сюда поучиться. И наглядной агитации. Интересную форму придумали для более глубокого представления о шести условиях товарища Сталина и о пятилетнем плане».

– Теперь второе. Вы с головой окунулись в строительство объектов первой очереди, а кто будет думать за вас о второй очереди? Передышки не дадим! Не рассчитывайте, товарищи! Не время отдыхать! Я внимательно познакомился с проектными материалами в Москве и здесь. Этот участок вы сильно запустили. В-третьих: говорю с вами не как наркомтяжпром, а как бывший нарком РКИ. Заглядываете ли вы, товарищ директор, в свою бухгалтерию, в свой плановый отдел? Думаете, государство у нас богатое, всякая там экономия нам не к лицу! Ошибаетесь, дорогие товарищи! Режим экономии это не хозяйственный лозунг, а политический лозунг. Политический! Рационализация производства, сокращение непроизводительных расходов – важнейший рычаг в экономике нашей страны. И если в первое время, когда нужно было поднять народ на величайшее строительство, мы смотрели на эту сторону дела сквозь пальцы, то теперь подобной роскоши позволить себе не можем. Государственный бюджет – температура государственного организма! А уж что касается температуры, то вы, товарищи, можете на меня смело положиться, как на бывшего фельдшера!

Серго улыбнулся. Ему улыбнулись и Гребенников, и Черепанов, и Журба.

– Накопления должна давать нам не только легкая промышленность, но и тяжелая. Если вам кажется, что там, в Москве, сидят беспокойные люди, которые, как говорит товарищ Сталин, сами по ночам не спят и другим спать не дают, то глубоко заблуждаетесь! В Москве сидят люди, которые видят не только площадку Тайгастроя, хотя она и находится за четыре тысячи километров, но видят и другие площадки. И, поверьте, если на этот вопрос обращает внимание Центральный Комитет нашей партии, значит, он имеет на то достаточно оснований!

Серго несколько минут смотрел в пол, наклонив голову, сосредоточенный и суровый.

– Последнее, что хотел вам сказать, это следующее: пятилетка по ряду отраслей промышленности выполнена в четыре года и даже перевыполнена. Уже теперь мы имеем многое, чего не имели. Если бы мы этого не достигли, то, будьте уверены, империалисты навязали бы нам войну! Теперь они вынуждены призадуматься. С войной они явно опоздали! Они вынуждены эту штуку отложить на неопределенное время. Но если они опоздали со вторжением к нам своими армиями, то едва ли отказались и откажутся от попыток взорвать нас изнутри. Скорее наоборот: тут-то они и попытаются дать нам бой! И мы должны подготовиться. Наши внутренние и внешние враги нашли общий язык. Замыслы их нам ясны. Благодушие, беспечность, наша всегдашняя занятость производством – самые благоприятные условия для работы врага в наших аппаратах, на наших заводах, всюду, где можно побольнее навредить и где можно выпустить свои когти. Диверсия на вашем заводе, конечно, сигнал не только для тайгастроевцев, но и для других. Но на других площадках заботиться будут другие, а здесь вы должны позаботиться о благополучии строительства и людей.

Орджоникидзе задумался.

– Кстати, расскажите мне сами все, что вам известно о диверсии.

Гребенников, Журба, Черепанов рассказали. Орджоникидзе выслушал каждого, глядя ему в глаза своими большими горячими глазами. Потом он сказал:

– Надо решительно повысить интерес свой и своих товарищей к большим политическим вопросам, к вопросам международной политики. Если вам это удастся, то повысится и бдительность, каждый зорче станет охранять социалистическую собственность. Без этого мы можем очутиться в тяжелом положении. Мы создали величайшее государство, и нам надо отстоять его от всех и всяческих врагов, чтобы оправдать доверие народа и завершить построение коммунистического общества. Вот, собственно, что я хотел сказать вам. Работы много. Работа серьезная, но, я уверен, вы с ней справитесь. Крепко помочь вам должен крайком – товарищ Черепанов!

Серго вытер клетчатым платком лицо и прошелся по кабинету.

– Вечером созовите актив. Я хочу поговорить с народом. У вас, товарищи, есть отличные люди. Перед приходом сюда я беседовал с комсомольцем-верхолазом. Что за человек! А бригадир Ванюшков!

Серго рассказал о случае на коксохиме, хотя про это уже знали.

– И в доменном у вас отличные люди. Мне известно, как велось соревнование между землекопами и как комсомольцы боролись за каупер. С такими людьми землю перевернуть можно!

Вечером Серго выступил на активе, а на следующий день – на общезаводском митинге. Рабочие и инженеры дали слово сделать все, чтобы нарком имел возможность доложить товарищу Сталину, что тайгастроевцы свое задание выполнят в срок.

10

Февраль, март и апрель тридцать второго года были на площадке месяцами самой напряженной работы: вводились в строй агрегаты, заканчивалось оборудование вспомогательного хозяйства, готовились кадры эксплоатационников.

«Серго недаром предупреждал нас по крайней мере за полгода и был прав. Готовить эксплоатационников вот теперь, в предпусковый период, во много раз труднее», – сознавался Гребенников. На площадке работали тематические кружки, курсы горновых, сталеваров, школы рабочих массовых профессий.

Коллектив в эти последние месяцы жил одной мыслью: выполнить государственное задание в срок.

В конце марта пошла первая очередь коксовых печей, своим коксом комбинат был обеспечен.

В доменном цехе с апреля перешли на трехсменную работу: готовили к пуску не только экспериментальную печь, но и домну-гигант.

За неделю до задувки обеих печей комсомольцы устроили субботник: засыпали ямы, свезли к третьей домне остатки стройматериалов, арматуру. Оборудование газоочистки, бункеров, рудного двора, копрового цеха, вагонов-весов, всего подземного и вспомогательного хозяйства уже оставалось позади. Наступил самый ответственный период: опробование. Шла приемка агрегатов. Комиссия, в которую входили московские и заводские специалисты, испытывала механизмы. Несмотря на самую тщательную подготовку печей к сдаче правительственной комиссии, все же попадались недоделки. На ликвидацию их бросали комсомольцев: ребята, как кошки, взбирались на печи, на каупера, и начиналась пневматическая клепка, слепящая глаза электросварка. На самую ответственную «верхолазную» работу обычно набивался Павлушка Сироченко, очень любивший свою профессию и гордившийся тем, что он электросварщик-верхолаз!

Весна наступала с каждым днем все яростней. В то время как по одной стороне дороги, проходившей между заводскими сооружениями, уже бурно текли ручьи и девушки крошили ломами и лопатами рыхлый черный ледок, на другой стороне дороги лежал гладкий синий лед, прочно хранивший зимний холод.

В эти дни приехала на площадку бригада алтайских артистов из Маймы. Гости устраивались на краю котлованов, пели, плясали, и на полчаса работа прерывалась.

– Ничего! Пусть развлекутся! – говорил Гребенников.

– Вот мы и приехали! – сказала черноволосая, стройная девушка, повстречав Женю Столярову. – Помните нашу встречу два года назад?

– Валя! Кызымай!

Девушки обнялись.

– А я узнала вас сразу. Как же вы тут?

– Хорошо... Очень хорошо... Ну, пойдем, я познакомлю вас с нашими ударницами!

Стоял конец апреля, не по-сибирски теплый, напоенный запахом пробудившейся тайги, и среди работы все чаще вскидывали люди глаза к лазоревому небу, глядели и на реку, вскрывавшуюся ото льдов, очень широкую теперь, в проталинах, как бы выпуклую. Тайга отступила километров на десять, но она ощущалась не только в густозеленой оторочке кедров и пихты, еще не сменивших игл, но и в запахе, в шуме, во всем, что составляло ее большую, многообразную жизнь.

Случилось так, что Анне Петровне поручили съездить на Улалушинский подсобный завод. Требовалось познакомиться с рабочими и, в случае, если выявятся малограмотные, организовать группу. Для занятий завком обещал выделить учителя.

Анна Петровна охотно согласилась поехать. Улалушинский завод огнеупоров находился в тридцати километрах от Тайгастроя, ехать можно было поездом, в объезд, но Анна Петровна решила ехать верхом. Еще живя в Днепропетровске, она посещала клуб верховой езды, научилась хорошо управлять лошадью. Эта поездка сулила большое удовольствие.

Кармакчи выбрал для учительницы лучшую лошадь, и Анна Петровна поехала.

Стояло раннее утро, прохладное, тихое, безветреное. На Анне Петровне была легкая меховая курточка и широкие шерстяные брюки. Волосы подобраны кверху и упрятаны под шапочку. Вид спортсменки.

Она легко поднялась на седло, взяла повод в левую руку, а правой помахала Кармакчи.

– Счастливо вам! – сказал он вслед. – Джигит!

«Жаль, что Дмитрий на работе... Понравилась бы я ему в таком виде?» – подумала Анна Петровна, польщенная похвалой алтайца. Она ударила лошадь каблучками, и та пошла рысью, время от времени низко наклоняя голову.

Часа через два Анна Петровна въехала на лесную дорогу. Площадка Тайгастроя и Тайгаград остались позади. Только верхушки труб еще виднелись некоторое время в просеке, но и они вскоре скрылись из виду. Анна Петровна отдавалась хорошо известному наездникам чувству, когда всем телом ощущаешь, что лошадь понимает каждое твое движение. Алтайская лошадь была горяча, нетерпелива и приходилось ее слегка умерять.

Шумящая тишина нахлынула, едва Анна Петровна вступила в лес. Воздух был душистый, хмельной, пахло смолой, молодыми, только что распустившимися листьями кустарника и немного сладко старой лесной прелью. Она придержала лошадь, заставила итти шагом и с любопытством глядела по сторонам, узкая дорога шла по просеке, разрезавшей зеленый массив, справа и слева были высокие хвойные деревья, кое-где обвешанные зелеными лишайниками; крупные фиалки и какие-то белые душистые цветы обступили дорогу, делая ее праздничной, веселой. Нельзя было проехать мимо этого цветочного изобилия, и Анна Петровна сошла с лошади. Она нарвала росных ароматных цветов и погрузила в них свое лицо. Потом заложила букет за курточку и снова взобралась на лошадь, но не позволила ей бежать.

– Шагом! Шагом, милая! – приговаривала Анна Петровна, похлопывая ладонью руки по гладкой блестящей шее.

И с каждой минутой все более глубокая тишина охватывала ее: тишина тайги со своими особыми шорохами, скрипом трущихся друг о друга отполированных до блеска ветвей, писком испугавшегося бурундука, шелестом густого подлеска.

Вдруг что-то промчалось возле нее. Анна Петровна вздрогнула от неожиданности.

Это белка совершала утреннюю прогулку по вершинам деревьев. Маленький пушистый зверек делал головокружительные прыжки. Анна Петровна с восхищением следила за белкой, отчетливо выделявшейся на фоне зеленой хвои рыжим огоньком. Белка, словно чувствуя, что ею любуются, некоторое время прыгала вдоль просеки, по самому ее краю, а потом ринулась вглубь.

Анна Петровна продолжала ехать медленно, вслушиваясь в жизнь тайги. Еще будучи девушкой, она мечтала побывать в тайге, рисовала ее еще более глухой, непроходимой. И вот ехала... по самой настоящей тайге... одна... «Страшно? – спрашивала себя. – Да... немного страшно... А вдруг выскочит медведь... или шакал... или даже тигр?.. – Ей говорили, что в тайге встречаются и тигры. – А у меня нет даже пистолета».

И в то же время было какое-то особенное чувство легкости, душевной свободы – то ли от лесного ароматного воздуха, то ли от вековой тишины, а может быть, и от того, что над узкой просекой раскрывалось небесное море, синее, чистое, без единого облачка, и вокруг разлита была шумящая, как густая пена, тишина.

И, словно еще более подчеркивая глушь, донесся вдруг могучий голос заводского гудка. Голос, по которому люди просыпались, шли на работу, покидали площадку.

Анна Петровна обрадовалась. «Какой сильный, – подумала она, – чуть ли не за двадцать километров слышно...» И мысленно она увидела площадку огромного комбината, где трудились десятки тысяч людей. Она так ярко, живо представила себе жизнь Тайгастроя, что ей казалось, будто она слышит, как четко стреляют пневматические молотки, как звенит оборвавшийся рельс, или как зло, задиристо визжат циркулярные пилы, разрезающие строевой лес на доски и брусья. Услышала короткие, резкие выкрики «кукушек».

Часа через два она была на месте.

Улалушинский завод огнеупоров показался ей, по сравнению с Тайгастроем, просто длинным сараем... Она даже не поверила сначала, что это и есть одна из серьезных баз строительства.

Найдя группком, Анна Петровна очень скоро узнала все, что требовалось, и даже побеседовала с рабочими на «пятиминутке». Следовало организовать группу из двадцати восьми человек. Рабочие просили передать завкому Тайгастроя, чтобы сюда прислали поскорее учителя.

– Мы создадим ему условия! – сказал председатель группкома Дородных, средних лет рабочий, сибиряк, с хорошими, ясными глазами. – Вы не смотрите, товарищ учительница, что у нас здесь бедновато. Конечно, – это не Тайгаград! – он улыбнулся. – В общем, не плохо будет. У нас люди хорошие. Очень хорошие у нас люди. Работают здорово! Нет ни одного, кто бы не выполнял нормы. А большинство ежедневно дает по сто сорок – сто шестьдесят процентов. И место у нас для души красивое.

Дородных посмотрел вокруг ясными своими глазами.

В самом деле, место было замечательное. Завод огнеупоров стоял на берегу Тагайки. Сразу за рекой поднимались горы, они шли складками, параллельно одна другой. Река как бы омывала подножье их. И всюду были цветы. Ближайшая гора синела от цветов, словно выкрашенная глазурью. И солнце плескалось в воде, рассыпая пригоршнями золотые и зеркальные блики.

– Так и передайте, – еще раз сказал Дородных. – Будет наш учитель жить вон в том особнячке, – Дородных показал на легкий домик, стоявший в стороне. – И лошадь ему прикрепить можно. Не хуже вашей! Понадобится, – в любую минуту поедет в ваш Тайгаград или куда захочет. Охота у нас тоже завидная. Зверя кругом, сколько хочешь. – Потом он неожиданно наклонился к Анне Петровне и, снизив голос, сказал: – А вы не остались бы у нас? Уж больно вас на площадке рабочие хвалят. Мы вам все-все сделаем... И скучать не будете. Есть у нас хороший гармонист. И кино раз в неделю показываем. И директор у нас молодой. Инженер.

Это приглашение так растрогало Анну Петровну, что она вдруг смешалась.

– Спасибо вам!.. Нельзя мне, оттуда не отпустят меня... И я не одна...

Расстались очень тепло, и с этим теплом, рожденным оттого, что Анна Петровна заново, на себе самой, почувствовала, как дорожат у нас каждым человеком, как ждут его в любом уголке, особенно в таежном, ехала она домой всю дорогу.

– Дмитрий! – сказала Анна Петровна Шаху после возвращения. – Была я сегодня на Улалушинском заводе. Какие там люди!

Она рассказала о поездке тем восторженным голосом, который он впервые услышал у нее только на площадке.

– Так что ты, Дмитрий, смотри... Я стала теперь нужна всем! И на Улалушинском заводе смогу жить в особнячке. Одна! И директор там – молодой инженер...

– А я разве старый?

Они смеялись весело, от души.