Текст книги "Тайгастрой"
Автор книги: Николай Строковский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)
– Сомневался, а теперь не сомневаюсь. И никогда больше сомневаться не стану. Ты – честный человек! Идем со мной. И в институт приму. Завтра оформим.
– Нет!
И Радузев пошел. Он шел медленно, словно нес дорогую ношу, выпрямившийся, высокий, испытывая особое счастье от того, что шел, и Лазарь не мог оторвать глаз, чувствуя, как сквозь все его существо прошло что-то хорошее, светлое, в котором было и от детства, и от зрелости.
ГЛАВА VII
1
В оставшиеся перед зимними холодами месяцы тридцать первого года очень важно было закрепить на площадке достигнутое, не позволить спасть волне, дать остыть людям. Все понимали, что, пока стоят погожие дни, нужно сделать как можно больше. И раз это понимали не одни руководители, а и рядовые строители, на всех участках работа шла хорошо.
Среди забот осень подкралась незаметно. Тайга тревожно зашумела. На землю полетели сбитые ветром сухие веточки и шишки.
– Ну что ж, – сказал Гребенников Журбе, когда тот однажды вечером зашел к начальнику строительства на дом, – садись, потолкуем. Чай будешь пить?
– Не откажусь!
Принесли чай.
– Понимаешь, Николай... «Ночью и днем... Все об одном...»
Журба улыбнулся.
Гребенников прихлебнул чаю.
– Должен сказать тебе прямо: в последнее время ты хорошо поработал, как наш партийный руководитель. Говорю тебе в данном случае, как член бюро обкома.
Журба продолжал улыбаться.
– Понимаешь, и сам ты работал, и партийная организация. А раз хорошо работали, то и люди пошли за нами. Молодежь радует. Наши молодые специалисты радуют. Преуменьшать во всем этом твоей личной заслуги не хочу.
Несмотря на самые тесные отношения, Гребенников редко хвалил друга, даже когда Журба этого заслуживал.
– Что же ты не пьешь? Может, некрепкий налил?
– Пью – и слушаю.
Гребенников вышел в соседнюю комнату и вернулся оттуда с корзинкой винограда.
– О! – не удержался Журба. – Откуда?
– Привезли из Узбекистана. «Катта-Курган». Вот сорт!
Оба наклонились над корзинкой. Ягоды были величиной с волошский орех, золотистые, покрытые нежной пыльцой.
– Чувствуешь, как пахнет медом? – спросил Гребенников.
– А ведь и у нас здесь будет. Говорили мне в краевом центре, этим делом занимаются. Каждому бы рабочему к столу хоть по полкилограмма.
Николай посмотрел на Гребенникова. Был он по-домашнему, в свитере и широких бумазеевых брюках. Видимо, перед приходом Журбы он лежал на тахте, потому что волосы были всклокочены, волоски на бородавке, прицепившейся к самому кончику брови, растрепались. Журба видел Гребенникова без дымчатых его очков редко; в детски чистые глубокие глаза друга было особенно приятно смотреть.
– Как хочется, чтобы людям жилось лучше и лучше... Но трудности еще есть. Их по мановению волшебной палочки не ликвидируешь.
Они ели виноград, очень сочный, ароматный, а мысли были на строительной площадке.
– Как думаешь дальше? Что у нас с коксохимом? – спросил Журба.
Гребенников задумался.
– Решил не ждать больше специалистов. Попробуем обойтись тем, что у нас есть.
– Как бельмо на глазу. И что за несчастный участок? – сказал Журба. – Вот уж не пойму, кто во всем виноват.
– Виноваты мы. С нас спросят. Мы и ответ должны держать, – сказал Гребенников.
Потолковав о деталях, решили с завтрашнего дня повести наступление на этом наиболее отсталом участке.
– Слушай, о чем это я хотел тебя спросить?
Журба насторожился.
– Да, вот о чем: когда это вы нас, дорогие товарищи, пригласите к себе на свадьбу? Сколько можно...
Журба покраснел.
– В самом деле...
– Пригласим. Не волнуйся.
– То-то... Кстати, вот тебе бумага. Заверни, пожалуйста, для Надежды Степановны винограда. Побалуй ее.
2
Первая очередь коксохимического завода должна была по графику вступить в эксплоатацию на два месяца раньше доменного, но, несмотря на то, что в эту первую очередь входили только две батареи печей и цех конденсации, строительство завода упорно отставало от стройки доменного цеха. Официально это отставание объяснялось тем, что не приехали специалисты.
Закладку коксохима начали осенью в присутствии знаменитости, вызванной на консультацию по грунтам. Консультант, опираясь на палку, вышел на площадку. Земля была мягкая, рыхлая, и ноги специалиста в высоких калошах месили густую, как оконная замазка, грязь. Знаменитость прятала глаза за стеклами очков. После молчаливого двухчасового обхода площадки высокий гость остановился. Вокруг собрались строители. Приезжий решительно стукнул резиновым наконечником палки о землю и сказал:
– М-да!..
В проектном отделе профессор оставил после себя великолепное, литературно обработанное заключение, годное на все случаи жизни.
Начались подготовительные работы. Земля была тяжелая и жирная, как вакса.
«И это только пятый штык... – думал Гребенников, глядя, как вели выемку земли под фундамент печей. – Что будет дальше?»
Он сидел на бревне и смотрел на землю. «Да... Сожми в кулаке, – и пойдет вода. Называется, завод ставим! И кто в самом деле выбрал под коксохим такое место? И вообще... Коксохим у нас – другое государство... Не действует ли здесь телеграмма?..»
Он высказал опасения насчет грунта французским консультантам.
– Но экспертиза грунтовых горизонтов? Заключение вашею эксперта из Москвы? – пытался успокоить молодой, двадцатитрехлетний инженер Люсьен, пользуясь своим старшим товарищем Шарлем Буше как переводчиком.
Решили вызвать «карету скорой помощи».
Приехала та же знаменитость. Консультант обошел площадку коксохима со своей неизменной палочкой и, как доктор, которого некстати потревожили беспокойные родители, постарался отделаться возможно скорее.
– Но... как же с... водой? – спросил Гребенников.
– С водой? На то и осень...
– Профессор, шутить можно, но не во время работы. Нам надо строить!
– Планом предусмотрено все. План утвержден ВСНХ. Что вас смущает?
– Грунт!
– Грунт? Он выдержит. А бетонировать все равно надо при любом грунте.
За темными стеклами никому не удалось рассмотреть глаза гостя. На том и расстались. Работу повели по влажному грунту. Вскоре дошли до намеченной глубины котлована. Собственно, вопрос был ясен. Два с половиной килограмма нагрузки на один квадратный сантиметр грунт выдержать не мог, даже при бетонировании котлована. Это подтверждали и свои гидрогеологи и свои геологи. Пробная забивка свай лишний раз подтвердила опасения: сваи полезли в грунт, как спички в мыло. Но Гребенников по опыту знал, что если остановить работу и начать разведки нового места, а затем попытаться утвердить новую площадку, начнутся бесконечные выезды комиссий, споры, что, в конечном счете, затянет строительство коксохима на неопределенный срок. Следовало найти другое решение, а пока работу продолжали.
Гребенников решил созвать узкое совещание. Пришли французские консультанты, свои гидрогеологи, инженеры-строители, сибирские и украинские печеклады. Совещание проходило во временном клубе коксохима. Он был из легкого дерева, плохо сработанный, с рамами, перекосившимися за лето. «Другое государство... – еще раз подумал Гребенников. – Как нас за это никто до сих пор не стукнул?»
– На болоте ничего не построишь! – сказал прораб Сухих, выдвинутый Гребенниковым из десятников.
– Постой! Откуда у тебя, товарищ прораб, болото взялось? Почему воду спускать сюда позволил? – наступал Журба, не глядя на Сухих, с которым был в натянутых отношениях с первых дней стройки.
В защиту прораба выступил Шарль Буше. Начались исторические разведки, помянули знаменитость, охаяли площадку. Выругали мистера Джонсона, в котором видели главного виновника неудачного выбора места под коксохим и которого в самый ответственный момент стройки фирма отозвала с площадки.
– Надо уменьшить нагрузку на грунт, – сказал Буше. – При уменьшении нагрузки до одного семьдесят пять сотых килограмма на один квадратный сантиметр можно допустить стройку без больших опасений.
– Уменьшить? Но... это значит, пересчитать производительность завода! – крикнул Гребенников.
Совещание выбиралось из колдобин на дорогу, завязалась перестрелка. И все время, пока шла стрельба, Женя Столярова, руководившая по совместительству комсомольцами коксохима, ощущала на лице, на платье глаза француза. Она знала его не первый день и испытывала странное чувство: душой чувствовала, что он честный человек, но ей многое не нравилось в нем, даже больше – отталкивало, хотя Шарль Буше держался в высшей степени корректно.
– Одно из двух: либо пересчитать, либо – другая площадка. Третьего выхода нет! – сказал Буше.
– Нет, не так. Должен быть третий выход! – заявил Гребенников.
Снова возвратились к первоначальному проекту, развернули синьки, водили по ним никелированными наконечниками карандашей...
– Попробуем н е м н о г о передвинуть завод на северо-восток, – предложил Люсьен.
Он подчеркнул слово «немного», точно предложение его являлось техническим компромиссом.
– Инженер, меня удивляет ваше предложение после всего, что сказал начальник строительства. Передвинуть – значит, нарушить конвейерную систему, значит – еще затянуть стройку, значит – бросить все, что сделано, отступить перед трудностью. Надо искать другой выход! – заявил Журба.
– Друзья мои, согласитесь, выбор площадки...
Шарль Буше обращался ко всем, но его живые, как у мыши, блестящие глаза смотрели только на Женю.
Наступила пауза.
Потом Буше стер улыбку с губ и сказал сухим голосом:
– Я позволю напомнить более раннее заключение о грунтах площадки. Эти материалы имеются в сборнике строительства за тысяча девятьсот двадцать девятый год. Еще тогда ваш гидрогеолог Ганьшин дал заключение о площадке, как о месте ненадежном. Коксохимический цех ставить на логе нельзя. Почему не послушались? Кто отменил заключение?
Шарль наступил на больное место.
– Выводы? – сурово спросил Журба.
– Я уже сказал...
– С ними нельзя согласиться. О перерасчете печей или о перемене площадки теперь, когда доменный сходит с чертежа на грунт, не может быть и речи. Не забывайте, что уже отрыт котлован, что многое сделано в цехе конденсации. Коксохим должен стоять здесь, и мы обязаны обеспечить свой доменный цех своим коксом! – четко и категорически сказал Журба.
– Да, товарищи, коксохим должен стоять здесь. Подумайте о технических предложениях и доложите мне. Даю два дня срока, – заявил Гребенников и закрыл совещание, на котором ни к чему не пришли.
– Я не очень помешаю вам?
Женя оборачивается: Шарль кланяется как-то необычно, по-старинному. Женя останавливается.
У француза лицо очень гладкое, без единой морщинки, хотя владельцу его по крайней мере пятьдесят. На инженере новешенький костюм, дорогое пальто, высокие сапоги. Глаза почти лишены ресниц, с красноватыми белками, внимательные, почти – клейкие.
– Не смею задерживать вас. Разрешите немного проводить, хочется поделиться с вами впечатлениями. Совещание оставило во мне нехороший осадок. В сущности, у нас нет разногласий. У нас одна цель. Вопрос в выборе средств. И в тактике. Товарищ начальник строительства комбината Гребенников отстаивает наиболее трудный вариант глубокого бетонирования. Место явно неудачное.
Женя Столярова заметила, что у Шарля Буше слово «товарищ» звучало, как «господин».
– Но бетонировать с забивкой свай безумно неэкономно. Наконец – время. Честное слово, мы быстрее успеем заново отрыть котлован и перестроить то, что сделано здесь, чем если начнем забивать сваи и так далее на этом неудачном месте. Почему не сдвинуть коксохим на северо-восток? Там как раз есть великолепная площадка.
Женя смотрит удивленно.
– Вопрос решен. Зачем к нему возвращаться? И зачем именно мне вы говорите об этом?
Француз оглядывает девушку с головы до ног. Женя краснеет, но не прячет глаз и не отворачивается. Шрам от виска к подбородку сбегает вниз. Шарль смотрит и не может оторваться.
– Что вы так пристально рассматриваете? – спрашивает Женя, глядя французу в глаза.
Буше смущается.
– Одна тяжелая для меня история...
– Что такое?
– Стоит ли? Она связана с Клотильдой, дочерью моей. Ей столько же, сколько вам.
– Я не люблю недомолвок. Говорите, раз начали.
– Девочке было лет пять. Я катал ее на санках, она расшалилась и попросила позволить съехать с крутой горы. Я позволил. Больше того, я даже подтолкнул санки... И она покатилась... Когда я опомнился, девочка уже мчалась с бешеной быстротой. И только тогда я заметил, что внизу горы, на дорожке, по которой катилась девочка, был бетонный столбик... Я закричал... Я пустился догонять санки... Что со мной было!.. Господи!.. Санки наскочили на столбик и перевернулись. Девочка ударилась лицом... Я и теперь не могу вспоминать. У нее сорвало с лица кожу. Ребенок был обезображен на всю жизнь из-за сумасшедшего отца...
Шарль побледнел. Он захрустел пальцами, не замечая этого.
– И мое обезображенное лицо вам напоминает вашу дочь?..
Женя идет быстрее, Шарль едва поспевает за ней.
– Простите... Вы настаивали, я рассказал. Вам неприятна эта история?.. Мне надо поговорить с вами о делах коксохима.
– Товарищ Буше, уже поздно, я устала. И какие там дела!
Кивнув Шарлю, Женя быстро ушла от него.
На следующий день Шарль Буше сказал ей:
– Сегодня заканчивается разведка. Мы подсчитаем нужное количество свай и, если так надо, приступим к бетонированию с предварительной забивкой свай под фундамент печей Беккера. Товарищу Гребенникову незачем было давать двух дней на размышление. Вопрос ясен и так, раз надо.
Женя обдумывает слова инженера.
– А вы знаете, как забивать сваи?
Он удивлен.
– Какой инженер этого не знает?
– А сибирские условия вас не смущают? Вас не смущает то, что через несколько дней могут ударить морозы? Вот почему товарищ Гребенников и дал два дня для обдумывания.
Женя прощается и уходит. Шарль стоит и смотрит, пока девушка не скрывается из виду. Потом он смотрит на следы от ее ног. Они отчетливо выделяются на грунте.
«Да, здесь катастрофа... – думал Николай Журба. – Суслов, как парторг, ничего не стоит, и я не замечал. Люди не объединены. Коммунисты оторваны от производства. Никакой политической работы. Надо снять немедленно. Пусть поработает в доменном, где все налажено и где крепкая партийная прослойка. Этим помогу Суслову расти. Кого только послать сюда?»
Он перебрал в уме коммунистов и решил, что самым подходящим парторгом будет Петр Старцев, к которому питал симпатию со времени строительства железной дороги и который очень хорошо работал сейчас на стройке экспериментальной домны.
– Ты, я вижу, без охоты ходишь в десятниках,– сказал он Старцеву. – Я понимаю, тебе хотелось бы ставить рекорды и самому зажигать звезду. А я хочу, Петр Андреевич, предложить тебе другую работу, не менее почетную – парторга вместо Суслова. Ты – моряк, с людьми привык жить тесно. А коксовый завод тоже как бы корабль. Партийная работа там запущена. Суслов плохой организатор. С людьми никто не занимался. Не снимаю я вины и с себя, не занимался этим делом. Но сейчас нам не покаяния нужны, а р а б о т а. Люди там есть. И очень хорошие. Познакомишься, увидишь сам. В работе помогу тебе. Поможет Женя Столярова – она и там по комсомолу. Думаю, если приналяжем все вместе, сдвинем судно с мели.
Старцев стоял, широко расставив ноги. Казалось, он, занятый своими мыслями, ничего не слышал, о чем говорил Журба. Но когда Николай кончил, Старцев посмотрел ему прямо в лицо; взгляд слегка косящих глаз был суров.
– Новое это для меня дело, товарищ Журба. Не работал на флоте по партийной линии. И коксового дела не знаю. Может, не справлюсь. Стыдно будет.
– Каждый начинает с того, чего прежде не делал. Таков закон жизни.
– Если партия приказывает, пойду. Хоть скажу прямо: больше порадовали б, если б послали на котлован...
– С сегодняшнего дня и начинай!
Когда Старцев пришел на коксохим, рабочие заканчивали строительство тепляков, в которых предстояли бетонные работы. Уже становилось холодно, морозы могли ударить со дня на день.
– К вам, ребятки, послан! – сказал он, как бы представляясь коллективу. – От партийной организации комбината. Парторгом.
– Это, значит, вместо Суслова? – спросил Ярослав Дух.
– Вместо Суслова. Парторганизатором. Работа, говорят, не идет здесь. Так, что ли?
– Да как ей итти, ежели по-настоящему нет до нас никому никакого дела! – вступил в беседу старый рабочий Борисяк. – Топчемся на одном месте, как та лошадь на конной молотилке.
– Новое для меня, товарищи, дело это, да думаю, не святые горшки лепят. Научусь. И вы подсобите.
Он пошел знакомиться с производством, а рабочие говорили:
– Что ж, пусть поработает. Парень молодой. Краснофлотец. С Тихоокеанского. «Звездочет». Сам гореть будет, зажгутся и другие.
Дня через три Старцев знал многих людей коксохима. К прорабу, бывшему десятнику и «директору», Сухих он относился с холодком, на французских консультантов опереться не мог – не верил иностранцам. Но на коксохиме были свои люди: высококвалифицированный печеклад Деревенко, прибывший из Донбасса, кандидат партии; толковый и азартный Ярослав Дух, коммунист; старик Ведерников, которого называли здесь «Приемыш» за то, что когда-то его сверх нормы впустили к себе в барак жить комсомольцы; девятнадцатилетний парень Микула, кандидат партии, присланный с Урала, и еще несколько квалифицированных рабочих. «Люди всегда найдутся, если поискать. Иначе быть не может. Вот только бы самому на новом производстве не плавать. Парторганизатор должен и на производстве пример показать в работе, быть как бы вроде инструктора».
Посоветовавшись с профессором Бунчужным, Гребенников окончательно решил забивать в грунт сваи и бетонировать площадку. Конечно, сезон был пропущен, приходилось расплачиваться за собственные ошибки.
Ударили морозы. Точно вколотые, торчали на бревнах иглы инея. Таял иней с каждым днем все позже и позже. Земля быстро задубела, застыла и под лопатой крошилась, как жмыхи.
Гребенников с Шарлем Буше после совещания решили проверить на месте, сколько же понадобится забить свай на площадке под печами Беккера. Этот же вопрос волновал и Старцева.
Прораб Сухих, хотя и не имел законченного технического образования, но лет тридцать проработал на разных стройках, многое знал по опыту. Если бы не медлительность, лень и заносчивость, он мог бы помочь делу.
– Ты, товарищ Сухих, верно, не впервые строишь коксовый цех? – спросил его Старцев.
Сухих посмотрел, как бы проверяя, нет ли со стороны нового парторга подвоха.
– А ты как думаешь?
– Думаю, строил. И опыт имеешь. И мог бы нам подсобить теперь.
Сухих на эту приманку не клевал.
– А вот скажи, по совести, – не отставал Старцев, – был ли в твоей практике случай, чтобы печи Беккера ставили на болоте?
Сухих призадумался.
– На болоте, конечно, не ставят, да разве у нас здесь болото? Это мы так, для страха говорим! Место мягкое. Но мне так думается – большого горя в том, что под цехом мягкий грунт, нет. В Днепропетровске, помнится, ставили коксовый цех тоже на плохом грунте. И под фундамент заливали свинец.
– Неужто свинец? Не врешь?
Сухих обиделся.
– Раз не доверяете, зачем спрашиваете?
– Ну ладно. Не лезь в литровку! А сколько, по-твоему, вот на этот грунт надо поставить свай для наших печей?
Прораб прицелился сощуренным глазом, отвел взор в сторону, еще раз бросок на площадку и уверенно заявил:
– Для таких грунтов под наши печи вполне хватит тысячи свай!
«Тысяча свай... Тяжелое дело...» – подумал Гребенников, прислушиваясь к разговору парторга с прорабом.
– А сколько вы определяете? – спросил Гребенников Шарля Буше.
Француз развернул материал по разведке грунта участка, вынул из портфелика блокнот и логарифмическую линейку. Задача уже была решена вчера, но Шарль хотел решить ее в присутствии начальника строительства.
– Получается тысяча двести свай! Вот наши данные, пожалуйста, посмотрите.
– Тысячи вполне хватит, – сказал Сухих. – Но можно и тысячу двести, это не помешает. Каши маслом не испортишь!
– Эта «каша» обойдется в четыреста тысяч рублей и в год работы! – сказал Шарль, закуривая ароматную папироску.
Подошла Женя Столярова с другим французским консультантом.
– Ваши расчеты, господа? – с трудом сдерживая раздражение, спросил Гребенников.
– Наши расчеты? – Буше смотрел на Женю и отвечал как бы ей одной. – Наши расчеты? Пять свай в день. Это восемь месяцев. Плюс четыре месяца на организацию... или, как здесь говорят, на р а с к а ч к у...
Гребенников вспыхнул.
– Как вы изъясняетесь, господин консультант? Где вы видели у нас раскачку?
Шарль Буше смешался.
– Простите... Я не хотел никого обидеть. Я обратился в фундаментстрой, мне ответили, что у них ничего нет, никакого оборудования. Придется делать самим. Наконец наступила с и б и р с к а я зима...
– Давайте, товарищи, без лишних разговоров. Конкретно: как вы будете ставить сваи? – сказал Гребенников.
Французы предложили такой способ: для получения полости забивать в грунт деревянную сваю; после забивки вытаскивать сваю талью; в полость вставлять обсадную трубу с арматурой, а затем через воронку лить в трубу подогретый жидкий бетон. Затем трубу вытаскивать.
Этот способ, хотя и был известен, не понравился Гребенникову, потому что был кропотливым и едва ли мог дать эффект зимой. Но сколько ни ломали головы, ничего лучшего не придумали. И Гребенников разрешил приступить к работе. «Попробуем. Хуже всего ничегонеделание».
Поставили первые опыты. Нагрузка даже в самых слабых местах выдерживалась хорошо. Требовалось экстренно заготовить сваи, обсадные трубы, заложить печи для нагрева бетона, подвезти цемент, гравий, заготовить арматуру.
Поскольку все же были опасения, не завалится ли потом коксохим, решили еще раз выписать из Москвы консультанта. Знакомая коксовикам персона прибыла в шубе с огромным воротником.
– Снова кота прислали! Неужели нет человека! – сказал Ярослав Дух.
– Решили ставить сваи? Уже забили для пробы? Любопытно.
Консультант небрежно перелистал материалы и пошел в тепляк.
– М-да!
Вмешался Журба.
– Товарищ профессор, общие замечания нам уже не нужны. А вот ответьте прямо: выдержат ли сваи весной, когда земля обмякнет? Сюда ведь все лето спускали воду по вашей, в сущности, вине. Никто толком не знал, где окончательно будет стоять коксохим. Столько раз меняли и переменяли места по вашему, профессор, настоянию...
Профессор снял синие очки, посмотрел на Журбу невооруженными глазами, протер стекла и снова надел. У него был маленький, слишком маленький для мужчины рот и малиновые, будто накрашенные, губы.
– Я уже неоднократно сообщал свое мнение. Ничего опасного. И незачем нервничать.
После ухода консультанта прораб Сухих, которого, кажется, что-то заинтересовало во всем этом деле, приказал нарезать шестисполовинойметровые сердечники. Крепкие сосновые бревна, присыпанные мерзлым снегом, лежали возле тепляка. Он приказал также поскорее доставить обсадные трубы, поставить печи.
Когда после заготовки замерили сердечники, они оказались на полметра короче.
– Вы – что, вредить вздумали? – рявкнул Старцев на рабочих.
– Да нам так послышалось... Вот и прораб... скажет...
– Врешь! – взвизгнул всегда спокойный прораб Сухих.
Рабочих опросили; они давали сбивчивые показания; бревна были испорчены. Пока заготовляли новые бревна, работу приостановили. Утром начали снова. Мороз стоял такой сильный, что одежда дубела. Свая, которую загоняли в грунт, трещала, как если б она кололась на щепу.
– Э-эх... работушка... Забиваешь, точно гвоздь в рельсу! – сказал старик Ведерников.
После тяжелой, никого не удовлетворявшей работы кое-как забили первую сваю. Теперь предстояло вытащить ее назад, чтобы потом вставить на ее место обсадную трубу. Прошел час – никакого сдвига. Прошло три часа – то же. Прошел весь рабочий день злой, бесплодной работы, когда вместе со сваей, казалось, вытаскивали жилы из тела, но свая прочно сидела в скованной морозом земле. Она вошла, как зазубренный гвоздь, и заглохла крепко.
– Повременить бы до весны... когда болото под цехом отпустит... – ворчал печеклад, старик Ведерников, которому вся эта работа очень не по душе пришлась. – С такой работой дела не будет! – сказал он.
– Я давал пять свай и был оптимистом...– торжествовал Шарль Буше, хотя в присутствии Жени скрывал свое торжество.
Гребенников приказал приостановить работу и подумать о другом способе забивки и выемки сердечников. Его опасения оправдались: способ, предложенный французом, не годился.
Старцев собрал людей в тепляк и предложил высказаться.
– У меня есть проектец! – сказал Ярослав Дух.
– От имени рабочего класса пусть скажет Дух! – поддержал его Ведерников.
– Пусть покажет, какой у него дух!
Дух, не спеша, вышел вперед. Он был в новой кожаной шапке с наушниками и коротком кожушке, застегнутом цветными завязками. На ногах – хорошие пимы.
– Загонять внаглушку – пустое! – сказал он. – Не вбивать надо, а ввинчивать. Сваю окантовать железом по винту. Сначала вгрузить «бабой» или копром, потом передаточным механизмом ввинчивать.
– Вот это здорово!
– Знай наших!
– Завинчивать шестиметровую сваю передаточным механизмом? Нет. Не получится. Технически это неграмотно! – сказал Шарль Буше.
– Постойте, товарищ инженер. Надо детально обсудить предложение рабочего товарища! – сказал парторг Старцев, видя, как Ярослав почернел от обиды.
– Шестиметровая свая – не дюймовый винт! Передаточный механизм – фантазия. Кому непонятно, могу доказать расчетами и чертежом. Коэфициент трения... И я не знаю, чего тут настаивать!
– Тогда позвольте мне! – сказал Ведерников. – Надо сделать отъемный башмак, чуть побольше сваи по диаметру. Тогда свая легко пойдет. Вбил, – башмак пусть остается в грунте, а сваю – вира...
– Правду говорит старик!
– С башмаком дело!
– Как ногу из сапога!
– И я еще имею, товарищи, добавить, – поднялся девятнадцатилетний Микула. – Сваю надо сделать разборную. Окантовал шляпку на полметра и вбил. А потом каждую часть отдельно вира!
– Правильно, Микула! – послышалось из рядов.
– Хоть молодой, а, смотри, гнет туда, по-научному, на тенгенс!..
– Способ забивки с башмаком при разборной свае, если она только не сломится при загрузке ее копром, мне кажется наиболее удачным. И тащить надо не семитонной талью, а двадцатипятитонным домкратом! – сказал Шарль Буше, выслушав предложения.
На следующий день поставили забивку по способу Ведерникова и Микулы. Прораб Сухих велел перед тем разложить костры, разогрели землю. Двадцатипятитонный домкрат вытащил сваю за полчаса!
Тогда в тепляке раздался облегченный вздох... Эта помятая, изуродованная цепями свая, первая легко вытащенная над башмаком свая, была самым дорогим подарком.
Однако Гребенникова и такое решение не удовлетворило. Он пошел посоветоваться с профессором Бунчужным, который только что вернулся из крайкома: его вызывал Черепанов по делам площадки.
– Хорошо, – сказал Федор Федорович. – Надо посмотреть на месте. Заочно ничего не скажу. Не забывайте, что я доменщик, а не коксохимик. Посмотрю глазами инженера и только.
Они пришли на участок.
Зачем мудрить! – с раздражением сказал Бунчужный. – Странно, как могли принять такое решение! Надо провести обычное бурение. И ставить обычную сваю, по общепринятому способу. Такую сваю некоторые строители называют сваей Штрауса, – Бунчужный усмехнулся, – хотя у нас и до Штрауса ее с успехом ставили. Повторяю: надо провести бурение, а бурить у нас есть чем. Есть достаточно и бурильщиков. Арматурщики быстро заготовят арматуру. Для литого бетона есть печи. Работу сможете закончить за месяц-полтора. Этот способ во много раз проще, экономнее и эффективнее предложенного французом.
О предложении профессора Бунчужного сообщили Шарлю Буше. Француз обиделся, что принятое решение, оправдавшее надежды, почему-то пересмотрено. Однако ничего существенного против способа Бунчужного выдвинуть не мог.
«Раскачавшийся» за последнее время прораб Сухих наладил изготовление арматуры и подготовил все, чтобы можно было бесперебойно вести бетонирование. Было видно, как ему приятно, что свой профессор «утер нос» иностранцу.
– Пошло дело! – сказал обращаясь к нему, парторг Старцев.
– Да чего ему не итти!
Впервые на участке коксохима за время строительства закипела жизнь. Прибывали платформы, рабочие скатывали в тепляки бочки с цементом. Сухой цемент дымился, как нюхательный табак. Бетономешалки замешивали и выбрасывали литой цемент. От подогретого бетона в тепляке поднимался к потолку пар. Всех, кого только можно было снять с подсобных работ, прораб Сухих поставил на бурение, на арматуру, на литье жидкого бетона.
– Как думаешь, товарищ Сухих, – говорил Старцев, – не поставить ли нам в тепляке еще несколько печей? Трещины да ссадины на руках, может, и не серьезный случай в медицине, а поскольку это встречаешь у многих, можем лишиться кадров.
Поставили еще три печи, тщательно залатали дыры в стенах.
– Француз давал нам по пять свай в день, а мы уже ставим благодаря способу профессора Бунчужного по двадцать пять! – сказал Ярослав Дух Старцеву. – Одно только непонятно, почему поздно взялись за этот несчастный коксохим. Что он, незаконнорожденный, что ли? Считаю, что в этом деле мы прошляпили!
Прошло тридцать семь дней, и площадка была забетонирована.
По обыкновению, Шарль Буше провожал Женю в доменный.
– Мадемуазель Женя! У меня есть к вам несколько вопросов. Я хочу поговорить с вами на политическую тему. Я верю вам, и мне дорога ваша искренность.
– Какое длинное предисловие! – засмеялась Женя. – Спрашивайте, отвечу искренне. Не люблю лжи и обмана!
– Мне хочется, Женя, понять душу русского человека. Она для меня – загадка. До мировой войны я десять лет жил в Петербурге. Мне тогда казалось, что я хорошо знал вашу страну. Теперь я вижу, что заблуждался. Я не знаю вашей страны, не знаю русского человека.
– Что ж, я постараюсь помочь вам...
Голос у Жени задушевный.
– Скажите, откуда у ваших людей столько упорства? Им ведь бывает порой очень трудно, а они упрямо идут вперед, все вперед, преодолевая всякие препятствия. И побеждают! Что движет вашими людьми? Ведь они могли бы жить спокойно, тихо, благополучно. Почему ваши люди так много работают, и в то же время не видят в работе тяготы, службы, принуждения? Труд для вас, русских, какой-то радостный, хотя физически ведь он очень тяжел.
Женя смотрит сбоку на француза. Он, как всегда, безукоризненно одет, выбрит. Он очень вежлив. Но сегодня он какой-то необычный, взбудораженный.
– Мне кажется, месье Шарль, что если кого-нибудь крепко любишь, то для него можешь работать день и ночь, переносить какие угодно лишения, лишь бы любимому было хорошо.
– Я вас понимаю, Женя, вы думаете о родине. Но ведь у каждого есть своя отчизна и каждый ее любит. И все-таки у нас не так работают, как у вас.
