Текст книги "Красная волчица"
Автор книги: Николай Кузаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)
– Василий где? – не здороваясь, спросил Максим.
– В комнате. Да ты проходи. Он поправляется.
Максим вошел в комнату и остановился у двери. Василий лежал на кровати с полузакрытыми глазами. На матовом лице выделялись черные брови, сросшиеся на переносице. Брови дрогнули, глаза открылись, у уголка рта родилась улыбка.
– Максим… Проходи.
Максим стоял. Его взгляд упал на бердану. Максим взял ее, загнал патрон в ствол и подал ружье Василию.
– За то, что бросил тебя в беде, Василий, прости. Сам не знаю, как получилось. Не был я никогда трусом, ты это знаешь. А теперь стреляй. – Максим дрожащими руками расстегнул ворот рубахи. – Стреляй! Сними с меня позор!
Василий убрал ружье к стене.
– Нет у меня зла на тебя.
– Пожалей, Вася, убей. Не враг я тебе.
– Не дури, Максим.
Вбежал запыхавшийся Захар Данилович, увидел ружье, метнулся к кровати, встал между парнями.
– Сукины вы дети, да что вы делаете? – загремел он не своим голосом. – Мало еще вам крови, седых волос и слез матерей. – Захар Данилович схватил ружье, хлопнул выстрел. Пуля пробила спинку кровати и воткнулась в стену. Захар Данилович выбросил ружье в окно. – Супонью бы вас отходить..
На выстрел вбежала Мария Семеновна, глаза испуганные, растерянные, увидела, что все живые, за сердце схватилась.
– Варнаки, да вы всех в могилу вгоните. Вон отсюда! – взревел Захар Данилович на Максима.
Максим вышел. Навстречу попал дед Корней. Максим поздоровался. Дед посмотрел на него выцветшими глазами, пошамкал беззубым ртом и засеменил к своему дому.
Горько Максиму. Чужим и ненужным он стал среди людей. И вдруг ему захотелось жить, видеть вот это солнце, слышать, как щебечут птицы, – как плещутся волны. Пришел он домой и стал собираться в дорогу.
– Ты куда, Максимушка? – дрогнувшим голосом спросила мать.
– Сам не знаю.
Поздно ночью, простившись только с матерью, он вышел из дома.
Когда Сема пришел в сельсовет, все члены партийно-комсомольской ячейки были уже в сборе. За столом сидел Степан, перед ним лежал лист бумаги. Степан косился на него и грыз карандаш. У окна стояли Поморов и Дмитрий, дымили самокрутками и о чем-то разговаривали. У стены на скамейке сидела Надя.
– Добрый вечер, – поздоровался Сема и сел возле Нади.
– Что опоздал? – спросил Степан.
– Косолапый припутал. Страху натерпелся, не дай бог никому. Сердце до сих пор выпрыгнуть хочет. – Сема бросил на Степана плутоватый взгляд.
– Как это? – спросил Степан.
– Рыбачил. Поймал девять щук. Возвращаюсь. Вспомнил, что отец велел елку мха для утепления стен приплавить.
У тальцов причалил к берегу. Через час выхожу из леса, а в лодке медведь хозяйничает. Я за дерево: ружье-то в лодке оставил.
Медведь берет щуку и через себя – на берег. Выбросил штук пять и пошел. Хвать, а щук-то в траве нет. Почесал за ухом, в воду глянул. Куда бы они могли деваться?
Делать нечего, полез в лодку. Выбросил еще две щуки. Опять та же история. Рыбины точно сквозь землю проваливаются. И меня любопытство разобрало. Только понять ничего не могу: трава густая, высокая.
Сема достал кисет и стал закуривать.
– Что дальше-то? – не вытерпел Дмитрий.
– Да что, медведь пошел в лодку, выкинул последние рыбины, и они исчезли. Топчется Мишка, рычит от злости, потом взял ружье из лодки и притаился за камнем.
– Вот страх-то, – вырвалось у Нади.
Все засмеялись. А Сема продолжал:
– Лежит он за камнем час, другой, а я пошелохнуться боюсь: ружье-то картечью заряжено. Ноги у меня как деревянные, вот-вот упаду. Думаю, постою еще немного да с жизнью прощаться надо. А тут про собрание вспомнил, заскребло на душе.
Чувствую, падать начинаю, дерево от меня отходит, и вижу; недалеко от косолапого трава зашевелилась и из-за кустов лисица выходит, облизалась, сытно рыгнула и говорит: «Михаил Иванович, совесть имей. Из-за тебя Семен Дормидонтович на собрание опаздывает. Степан за это с него три шкуры сдерет».
Степан ошеломленный, молча смотрел на Сему, потом хотел огреть матом, но, взглянув на Надю, вовремя спохватился.
– Ты, Сема, со своими дормидонтками выговор схлопочешь, это я тебе точно говорю. И прошу мне не разлагать дисциплину.
Все засмеялись. Не выдержал и Степан.
– Это хорошо. – Поморов улыбался. – Только от кого лиса про собрание узнала?
– Я вот тоже об этом думаю, – ответил Сема.
– Ну вас к черту, – отмахнулся Степан.
– Степан, говорят, ты Ятоку вызывал к себе, воспитывал, – с еле уловимой издевкой спросил Дмитрий.
– Вызывал.
– И как потолковали?
Степан усмехнулся и стал рассказывать;
– Вызываю и спрашиваю: «Когда ты свое колдовство бросишь? Такая молодая девушка и чепухой занимаешься. Бабам мозги туманишь». Конечно, разговариваю с ней вежливо.
– Ну да, – рассмеялся Дмитрий.
– Ятока смотрит на меня зверенышем, а потом и говорит: «Ты, Степан, – худой Советская власть». Спрашиваю: «Это почему?» – «Я Василия лечу, злых духов прогоняю. Ты – нехороший Советская власть. Прогонять тебя надо. Василию добра не хочешь». Хлопнула дверью и ушла. Будь это мужик, я бы ему показал хорошую Советскую власть, а что с этой ведьмой делать, ума не приложу.
– Правильно она сказала, – улыбнулся Дмитрий. – Какой ты председатель, когда с бабой справиться не можешь.
– Справимся, товарищи, и с шаманкой, – успокоил Поморов. – Я думаю, мы делаем большое упущение, что до сих пор не привлекли на свою сторону пастухов-оленеводов. Пора подумать о них всерьез.
– Мы уже толковали об этом, – Степан повернулся к Поморову: – Народ они бродячий. Как быть? У них родовой Совет все решает.
– Давайте его используем, – предложил Поморов. – «Изберем из бедняков председатели родового Совета. Он и будет проводить в жизнь директивы Советской власти. Вокруг него соберется вся беднота. А дальше жизнь подскажет, как быть.
– Дело предлагает Михаил Викторович, – вступил в разговор Дмитрий. – Такой председатель и обществу «Красный охотник» будет во всем помощником.
– Это верно, – согласился Степан. – Я напишу в райком партии, посоветуюсь. А сейчас надо хорошо снабдить охотников провиантом, чтобы нужды ни в чем не имели.
– Я всех снабдил, – сообщил Дмитрий. – Верно, дроби в обрез, но сведем концы с концами. Теперь насчет общества. Поступили от трех человек заявления, просят принять в общество «Красный охотник».
– Завтра собирай собрание, и охотникам из общества надо лучшие промысловые угодья выделить.
– Я так и сделал. Вот посмотри. – Дмитрий на стол положил исписанный листок бумаги. Степан пробежал по нему глазами.
– Об этом с мужиками и потолкуем на собрании.
Степан достал кисет и завернул самокрутку.
– Что в России делается, Михаил Викторович?
Поморов положил перед собой газеты.
– Главметалл приступил к стройке в Ростове-на-Дону нового мощного завода сельскохозяйственных машин, – читал он. – Завод будет каждый год выпускать на тридцать семь миллионов рублей плугов, сеялок, уборочных машин. Па заводе будет занято пять тысяч рабочих.
– Вот это да. – Глаза Дмитрия заблестели. – Во Владивостоке я был на одном заводе. Махина. Вся деревня наша уместится.
Поморов поднял голову.
– Двадцать шесть слушателей курсов получили право управлять трактором. Это первый выпуск трактористов в нашем округе. Шестнадцать человек из них – крестьяне. Видите, крестьяне садятся на стального коня. Это только начало..
Степан резко повернулся к Поморову.
– Черт подери, а ведь придет время, мы в лес на машинах садить будем.
– Оседлаешь трактор и покатил белочить, – улыбнулся Дмитрий.
– А что, и такие, машины придумают. Будут ходить по лесу не хуже оленя. Сели ребята на трактор, а вот подучатся еще, такое придумают, ахнешь.
– Вот еще что, товарищи. После войны много осталось беспризорных ребятишек. Государство открывает детские дома, принимает все меры, чтобы спасти детей, но средств покуда не хватает. Обком партии и облисполком обратились к населению за помощью. Рабочие Карска уже собрали несколько тысяч рублей. – Поморов окинул своих товарищей взглядом. – Я думаю, мы не останемся в стороне. В фонд беспризорных вношу три рубля.
– Пишите и меня, – попросил Сема.
Когда члены ячейки внесли деньги, Степан посмотрел на Сему.
– А тебе, Сема, и тебе, Надя, поручение такое-разбейте деревню на десятидворки, подберите надежных парней и девчат, дайте им по участку и приступайте к сбору денег.
– Завтра и начнем, – ответил Сема.
– Сегодня я получил сведения, – продолжал Степан. – Сведения точные – в тайге был спиртонос Кердоля. Он встречался с Урукчой. О чем они договорились, неизвестно, но ясно одно, Кердоля постарается скупить соболей у эвенков, и опять оставят нас в дураках нэпманы.
– Поймать его надо, – предложил Сема.
– А ты знаешь как? – спросил Степан.
– В каждой охотничьей бригаде иметь своих людей. И пусть тогда является.
– Я думаю, так и сделаем. Я уж кое с кем говорил. Все будьте начеку. Кердолю надо взять живым или мертвым.
Помолчали.
– Я сегодня заходил к Кругловым. Максим куда-то исчез, – сообщил Дмитрий. – Не натворил бы чего с собой.
– Я с ним несколько раз разговаривал, – сказал Поморов. – Хотел убедить, что такое может с каждым случиться и его давно простили, но он стоит на своем, что должен искупить вину.
– Пусть немного помучается, – вступил в разговор Степан. – Для других будет хорошая наука. Советской власти нужны люди жилистые.
– Слишком дорогая цена для науки.
– Ничего с ним не сделается. Уйдет на зимовье, остынет немного, тогда в аккурат и разговор с ним вести можно будет.
Давно уже пришел день в город Карск. В мастерских затона стучали молоты, железный звон стоял в воздухе. Точно черные птицы, у причалов дремали баржи. На пристани дымил пассажирский пароход «Ермак». Открылись магазины, и продавцы поджидали покупателей. В учреждениях звонили телефоны, стучали пишущие машинки. А река никак не хотела проснуться, лежала в тумане, как в белой шубе.
Из-за реки сквозь пелену тумана на город смотрел сосновый бор. На увал вышел приземистый мужчина лет сорока пяти. Лицо широкое, плоское. Одет он немного странно: куртка из серого солдатского сукна, под ней на ремне нож в берестяном чехле, облезлая рыжая шапка из лисьего меха, штаны из ровдуги, на ногах алочи, расшитые бисером.
Бросив на город цепкий взгляд, мужчина спустился с горы, переправился на пароме через реку и неторопливо зашагал по набережной. Потом свернул в один из проулков и вошел в деревянный двухэтажный дом.
В передней его встретил рыжебородый крепкий мужчина – Афанасий Степанович Крохалев.
– Кердоля, – радостно воскликнул Крохалев. – Здорово, брат. Давно мы с тобой не виделись.
– Здорово, Афоня, – пожал руку Кердоля. – Ты совсем не старишься.
– Некогда стареть, – улыбнулся Крохалев. – Дела не дают. Пошли ко мне.
Крохалев завел Кердолю в кабинет, достал из шкафа графин водки и наполнял рюмки на высоких ножках.
– За встречу, что ли? – подмигнул Крохалев.
Чокнулись. Выпили. Закусили огурцом и сели на диван.
– Рассказывай, где пропадал, – положив руку на колено Кердоле, попросил Крохалев.
– Все в лесу живу, зверя промышляю, неплохо живу, – бросив многозначительный взгляд на Крохалева, ответил Кердоля.
– Рассказывай моей горничной, – захохотал Крохалев. – Знаю я твой промысел, слыхал.
– Тогда зачем спрашиваешь?
– Из первых рук хотел узнать. Да таиться ты что-то от меня стал.
– От старого друга ничего не скрываю.
Крохалев погрозил пальцем, снова наполнил рюмки.
– Когда-то мы с тобой сладко жили. Как эту девчонку звали?
– Бирокта.
– Славная была. До сих пор не забуду, – Крохалев опрокинул рюмку в рог.
Давно свела судьба Крохалева с Кердолей. Тогда он был просто Афоня, бесшабашный купеческий сын, не знавший, куда девать силы. Поскандалил с отцом. В это-то время и повстречался ему Кердоля. Занял Крохалев у знакомого купца денег, снарядил обоз из пятидесяти оленей и отправился с Кердолей по Среднеречью.
Три месяца они скитались по заснеженной тайге, спаивали эвенков и забирали у них пушнину. На устье Холодной реки Крохалев купил за два литра спирта у старого охотника семнадцатилетнюю дочь Бирокту. И стала она проводником его и любовницей.
В этой суровой жизни девчонка привязалась к Крохалеву, полюбила его, а молодому купцу не нужна была. И когда у него кончился спирт, он где-то в Медвежьих горах продал девушку за три соболя.
Вернулся Крохалев с хорошей добычей и пошел с тех пор в гору: купил пароход, открыл торговлю и зажил на широкую ногу.
А Кердоля подался на Бодайбинские золотые прииски, подобрал себе еще двух молодцов и занялся торговлей спиртом. Много лет все ему сходило с рук, но все-таки попался и очутился в Александровском централе. С тех пор Крохалев ничего о нем не знал.
Вынырнул Кердоля где-то в двадцатых годах. Крохалев дал ему немного денег, и тот ушел на Среднеречье. Чем жил, что там делал, никто не знал. Доходили слухи до Крохалева, что неплохо жилось Кердоле. Молодая Советская власть, как могла, заботилась об эвенках, этим и пользовался Кердоля. Наберет продуктов под пушнину в одном селе, отправляется в другое. Так вот и промышлял.
– Зачем звал, Афоня? – спросил Кердоля.
– Дело есть. Хочу в компанию взять. Соболь, хорек, горностай – в большой цене.
Кердоля испытующе посмотрел на Крохалева.
– Где торговать будешь? Попадешь в руки Чека, худо будет.
– Это не твоя печаль. Есть верные люди. А Маньчжурия не за горами.
Кердоля отхлебнул глоток вина.
– Сколько даешь?
– Десятая доля – твоя.
Кердоля усмехнулся.
– Стар я стал. Ноги худо ходят.
– Чёрт с тобой, – пятая.
– Половина.
– Четвертая, и по рукам.
– Это можно, – согласился Кердоля.
Выпили еще.
– Пойдешь на оленях, побываешь на реке Каменке. Там в Матвеевке встретишься с Боковым, но вначале найди Урукчу.
– Я его уже видел, – будто невзначай обронил Кердоля.
– Тем лучше. Урукча скажет, где найти Бокова и Трофима Пименовича Двухгривенного. У них кое-что припасено с прошлого года. Я им дам знать. Потом пройдешься по охотничьим стоянкам, дорогу к ним сам найдешь. Оленей купишь. Вот тебе деньги.
Крохалев положил пачку червонцев на стол.
– Давай помощником твоего Алешку, – помолчав, предложил Кердоля. – Делу обучать парня буду.
Крохалев покачал головой.
– Опоздал. Нет у меня сына. Ушел из дома. С комсомольцами спутался, на лекаря учится. Срам. один. – Крохалев сплюнул. – И больше даже не вспоминай о нем.
…Прошло несколько дней. Ночью от баржи, стоящей на причале, в темноту скользнула лодка, груженная двухлитровыми фляжками спирта. До берега донесся всплеск весла, и все стихло.
На рассвете лодка вошла в небольшой приток и затерялась в нем.
Поморов вел урок. Он рассказывал ребятам об Африке, об Индии, где не бывает зимы, где водятся диковинные птицы и звери.
Витя Волков морщит нос, силится разобраться во всем. Ничего не выходит. Все озера у него получаются такими, как за селом. А реки, как Каменка, на них гагары и чайки. Наконец Витя не вытерпел и спросил:
– Зимы нету, а когда же там люди белочить ходят?
Засмеялись ребята, улыбнулся и Поморов. Витя сидел смущенный. Как можно жить на свете без ружья, без собаки, без снега?
В класс несмело вошла Ятока и остановилась у дверей… Ученики с недоумением смотрели на нее, зачем же сюда шаманка пришла.
– Проходи, Ятока, садись. Вон свободная парта, – пригласил Поморов.
Ятока села и со вниманием слушала учителя. На другой день она пришла первой, молча просидела четыре урока и так же молча ушла. Поморов долго стоял у окна и смотрел вслед Ятоке. Ему хотелось знать, о чем думает она, зачем ходит в школу.
Как-то на уроке географии Поморов поставил на стол глобус и крутнул его.
– Вот так вращается Земля.
Ятока с недоверием смотрела на вращающийся шар, но слушала с интересом. Прозвенел звонок. Она подошла к столу и потрогала глобус.
– Земля? – Недоверчиво спросила она.
– Да, Земля, – подтвердил Поморов.
Ятока улыбнулась.
– Пошто мы с тобой не падаем? Как люди вниз головой ходят?
Учитель почесал за ухом: попробуй-ка объясни. Он расстелил на столе карту Среднеречья. Ятока настороженно смотрела на огромный лист бумаги.
– Вот где мы живем, – показал Поморов карандашом на точку возле синей жилки.
Ятока нахмурила брови. И вдруг ее лицо просветлело.
– Вот Холодная река. Вот Ами, – водила она пальцем. – Это Светлый бор. Наше стойбище. Кто рисовал? Большой охотник?
– Нет, ученый.
Ятока с недоумением посмотрела на Поморова: ей непонятным было это слово.
– Откуда все знает Поморов?
– Из книг.
– Покажи мне книги.
Поморов пригласил Ятоку в свою комнатку. Она остановилась перед книжными полками, потом осторожно взяла книгу и полистала.
– Зачем одному столько книг? – спросила Ятока.
– Я – учитель, обязан много знать. Что мне нужно, о том и рассказывает мне книга, а потом я рассказываю детям.
Ятока улыбнулась. Как это книги могут говорить? Обманывает учитель. Но Поморов взял книгу и стал вслух читать.
– Учи меня читать, Поморов, – попросила Ятока. – Я тоже хочу много знать.
– Это очень длинная песня.
– Ты сейчас учи, – настаивала Ятока.
…Вокруг стола у школы собрались взрослые и дети. Они с любопытством посматривали на ящик с большой блестящей трубой. Близко подойти никто не решался: а вдруг эта труба стрелять начнет. Поморов со Степаном о чем-то говорили, посмеивались.
– Не томите душу, – нетерпеливо дергали их бабы. Поморов покрутил ручку, завращался диск, и из трубы вырвался густой бас: «Эх, ухнем…» Старухи закрестились.
Первым осмелел дед Корней. Он подошел к граммофону, заглянул в трубу, осмотрел ящик и потрогал его пальцем.
– Диковина, – покачал головой. – Куда человека спрятал? – спросил он Поморова.
– Нет человека. Это его голос записан на грампластинку. А вот этот механизм воспроизводит его.
– Чудно, – покачал головой старик.
– Ты купи, дедушка, – посоветовал кто-то из толпы. – Будешь свою старуху развлекать.
Мужики гоготали, дед Корней сердито пыхтел, но от граммофона не отходил.
Сема ткнул Василия в бок.
– Вот бы на такую штуку рев сохатого записать, поставил на горе и крути, сами быки прибегать будут.
– Надо с Поморовым потолковать.
Кончилась пластинка. К столу подошел Степан.
– Мужики, у меня дело к вам.
Бабы зашумели:
– Дай послушать!
– Уйдем в лес, слушайте, хоть круглые сутки, все равно делать нечего будет. А тут, глядишь, и языки отдохнут.
Степан достал из кармана лист бумаги.
– Бабы могут идти домой. А к охотникам у меня разговор есть. Хотел собрание собрать, да сами сошлись.
Степан прокашлялся.
– Охотничьи угодья мы распределили. Все знают, кто куда на промысел пойдет. А вот план я сейчас зачитаю. Прохлаждаться нынче не придется. Страна сильно нуждается в золоте. Надо строить заводы, а где станки взять? У капиталистов. А им подавай золото и пушнину. Мировая контра не хочет признавать нас за людей. С царями привыкли дело иметь. С пушками у них сорвалось, теперь думают голодом нас взять. Только у них ничего не выйдет, это я вам точно говорю. Мы люди жилистые. Видите, как получается. Далеко мы живем, в тайге, только вот на переднем крае оказались. Без наших белок, соболей и другой пушнины туго рабочему классу придется. И нам без рабочих нельзя. Мало еще свинца, пороха и одежды. Так что вы об этом помните. Кто думал с прохладцей жить, выкиньте из головы.
Степан заглянул в листок.
– Василий Воронов, тебе добыть триста белок, пять соболей и пятнадцать горностаев.
– Многовато, Степан, – возразил Василий.
– Не жалей ног, и в меру будет. Захар Данилович… двести белок, один соболь и десять хорьков. Хорьков ты мастер промышлять. Дед Корней – пятнадцать зайцев.
– Ноги у меня совсем худые, – тряс бородой дед.
– А внуки у тебя на что? Учить-то их тоже кому-то надо.
Последним в списке шел Поморов.
– Михаил Викторович. Под твоим началом организуется бригада охотников из учеников. Добыть двести зайцев, сто белок и двадцать горностаев. Инструктором вам определяю деда Корнея.
– Ты, Степан, еще бабью бригаду организуй, – хихикнул Трофим Пименович.
Степан в упор посмотрел на него.
– Дед, а ведь ты дело говоришь. Женскую бригаду я сколочу и сам с ней в лес пойду.
– Смотри, не растеряй баб-то.
– А я на них колокольчики навешивать буду. Только смотрите, как бы потом перед бабами краснеть кое-кому не пришлось.
Глава IX
Багряным заревом полыхают осиновые рощи, желтой порошей падает с лиственниц хвоя, золотым ковром устилают землю березовые рощи. Потемнели кедровые хребты.
Воздух чистый и упругий, кажется, тронь его – зазвенит, как струна. По утрам в падях ревут сохатые и олени, утки табунами носятся с озера на озеро – жируют.
Впервые после болезни Василий пошел в лес. Все-то ему было внове. Словно только на свет родился. От воздуха слегка кружилась голова. Василий присел на колодину, передохнул (гребанула из него силы медведица) и пошел на озеро. В полдень вернулся домой, принес тетерку, рябчика и двух, селезней. Увидела добычу Мария Семеновна, обрадовалась:
– Бог удачу послал. Только не рано ли на ноги встал, сынок?
– Скоро на охоту, а прямо с постели какой из меня ходок.
– Смотри, худо бы не было.
– Не будет. Тайга быстро поправит.
Василий пообедал и пошел к Семе. Тот под навесом делал новую понягу. Василий присел на чурбан. Семен протянул ему кисет. Закурили.
– Белка есть, – сообщил Василий. – Сегодня штук пять видел.
– На шишку урожай.
– На озеро заглядывал. Рыба должна скоро спускаться по ручью.
– Я сети подремонтировал, на следующей неделе пойдем рыбачить. Там за сохатым сходим. Я третьего дня одного быка свалил, на Старой гари.
– А я все еще не рискну, – вздохнул Василий.
– Успеешь, не торопись.
– Ты вечером что делаешь? – спросил Василий.
– Матери обещал за белой глиной' сплавать. Пазы хочет замазывать. А что?
– Хотел позвать уточить. Вдвоем веселей.
– В другой раз. Ты Капитолину-то видел?
– Два раза ездил, не пришла. Отец под замком, наверное, держит.
– За Урукчу ее просватали.
– Врешь?!
– Люди говорят.
Василий встал и быстрыми шагами пошел на поскотину и уже через несколько минут мчался на Орленке в Красноярово. «Не верю, чтобы меня променяла на старика, – думал Василий. – Тут что-то не так. Торопись, Орленок, может, Капитолине помощь нужна, а мы не знаем».
Лес поредел. Сквозь деревья стали видны дома. На тропе Василий увидел девушку. Шла она от реки. В белой кофточке, голубом сарафане с небольшим букетиком ромашек. Капитолина. Василий на всем скаку спрыгнул с коня. Капитолина остановилась, машинально провела рукой по волосам,
– Здравствуй, Капа.
– Здравствуй, Вася.
– Это правда, что ты выходишь замуж за Урукчу?
Капитолина болезненно усмехнулась.
– Выходишь… Продали меня, Вася. За четыре тысячи оленей. Видишь, какую цену дали, а могли бы за пару шкурок соболиных, как Бирокту купец Крохалев.
– А пальму твой отец не нюхал? Бежим отсюда, Сейчас же.
– Спасибо, Вася. Обломала я себе крылья загодя. – Капитолина пошатнулась. – Вот сама иду к Генке. Он хоть тоже подлец, но все же лучше Урукчи. – Капитолина швырнула цветы.
– Ты пьяная?..
– А что мне не пить. Генка взял меня. Когда беда пришла, в кусты, юлит. Ты бы так не сделал. Да черт с ним. Хочешь, и тебе сейчас отдамся? – Капитолина судорожно стала расстегивать кофточку. – Старик все равно ничего не получит. Раздам себя парням.
– Что ты делаешь? Опомнись!
Капитолина согнала с лица горькую улыбку. Василий взял ее за руку.
– Забудь все, Капа. Пойдем к нам. Скоро в тайгу на промысел выйдем, потом в город поедем, учиться будем.
Капитолина высвободила руку.
– Грязная я теперь, Вася. Зачем тебе такая нужна? Ты же орел, и жизнь у тебя будет вот такая же светлая, как небо. Это я сейчас поняла, когда увидела, что в болоте живу. И полетит с тобой орлица. Я же из вороньего племени, потому и дожилась до такой жизни.
– Чушь говоришь, Капа.
– Иди, Вася, своей дорогой, – решительно заявила Капитолина. – А я к Генке пошла, если не прогонит.
– Не пущу.
– Уйди, Вася.
Капитолина обошла его и свернула с тропы. Василий смотрел ей вслед. От боли сдавило грудь. Он вскочил в седло. Орленок вздыбился, перебрал передними ногами и помчался по тропе. Ветки били Василия по лицу, а он не чувствовал боли. Летели комья земли из-под копыт Орленка. На улице бабы шарахались в стороны и вслед грозили кулаками. Орленок перемахнул городьбу усадьбы Фунтовых и остановился у крыльца.
– Ты что, с ума сошел? – шумнул Сема. – Ты ведь так людей передавишь.
– Выпить есть? – спросил Василий.
Вошли в дом. Сема налил стакан разведенного спирта принес кусок вяленого мяса и тарелку с груздями. Василий залпом осушил стакан, заел груздем. Хмель не брал его. Дома он снял со стены бердану, смазал затвор.
– Собери, мам, хлеба дня на три. Сохатить пойду.
– Может, погодишь еще?
– Нет, мама, пойду.
С каждой пройденной верстой шаг его становился все – неуверенней. Голова кружилась, тошнило. У ручья, под Светлым бором, он сбросил понягу, намочил голову и лег на траву. Злость перекипела, и теперь на душе было пусто. Василий забылся.
– Ты пошто здесь валяешься? – сквозь дремоту услышал он мелодичный голос Ятоки.
Василий сел.
– Пошто тут лежишь, в чум не ходишь, людей обижаешь? – выговаривала Ятока.
– Сохатить собрался, да голова кругом пошла.
– Совсем дурной стал. Болезнь мозги отняла. Водку пил, в лес пошел. Добрые звери убегут, худые найдут, задавят. Пропадет Васька.
– Верно говоришь. Веди в чум. Выспаться надо.
Василий напился горячего чая и уснул. Ятока поправила подушку и долго смотрела на него. Одни добрые духи знают, как Ятока тосковала по тебе, каждый день просила горы и солнце о встрече. И вот ты пришел. Смотри, как счастлива Ятока.
Василий открыл глаза. В чум сквозь дымовое отверстие проникал свет.
– Проснулся, – улыбнулась Ятока. – Три раза суп грела.
Василий сел.
– Дай что-нибудь попить, – попросил он, – в душе жжет,
Ятока подала туес клюквенного настоя.
– Зачем много водки пил?
– Тошно было, вот и глотнул. – Василий вспомнил Капитолину, и у него засосало под сердцем. Он стиснул зубы. – Я схожу к озеру, умоюсь.
Вернулся Василий. На дощечке, возле шкуры, стояла деревянная миска с кусками мяса.
– Это все мне?
– Тебе.
Ятока подсела ближе к Василию, провела ладонью по шраму на шее.
– Не больно?
– Немного.
– Я мази из разных корней сделала. Помажешь, совсем боль пройдет.
Василия тронула забота Ятоки. Он положил руку на ее хрупкое плечо.
– И откуда ты взялась на мою голову?
Ятока прижалась щекой к груди Василия.
– Ты сегодня не уйдешь?
– Сейчас пойду. Надо сохатого промышлять. Зимой без мяса худо жить будет.
– Я тоже пойду с тобой. На Глухариной речке лучить будем. Лодка там есть. Там и зверя добудем.
– Пойдем.
У охотника сборы скорые: привязал к поняге котелок, кошелек с краюхой хлеба, щепоткой соли, взял ружье, пальму – и готов.
Через несколько минут Василий с Ятокой были уже в дороге. Тропа вела их по горам. Осенний лес полыхал яркими красками. Приятно бодрила прохлада.
– Вася, пошто меня в деревне не любят? – спросила Ятока. – Кайнача придет, его за стол: садят. Много разговаривают. Ятока придет, мужики уходят, бабы пугаются.
– Брось шаманить, и тебя как человека принимать будут. Такая красивая девушка и связалась с чертями. Пусть бродят по лесу. Ты же людей обманываешь.
– Пошто так плохо думаешь? возмутилась Ятока. – Тунгусы никогда не врут. Ятока тоже не врет. Она людей лечит, злых духов прогоняет. Пошто не веришь?
– Ты говоришь, все тунгусы честные. Верно. Что скажешь против простых охотников. А Урукча? Отец твой? Как они оленей нажили, где взяли столько?
Ятока остановилась. Остановился и Василий.
– Охотников грабили, – продолжал Василий. – А почему померла твоя мать?..
– Не говори, – Ятока отшатнулась.
– Что с тобой? – растерялся Василий,
– Кто тебе сказал про мать?
– Об этом все знают.
Ятока вскинула голову. Только что перед Василием был беспомощный ребенок, а теперь стояла решительная бесстрашная таежница.
– Всех оленей отдам добрым духам. Пусть они забудут – зло моего отца.
– Не духам, а людям их отдать надо, простым охотникам и пастухам, тем, у кого с голоду ребятишки помирают.
Василий зашагал по тропе, Ятока шла следом.
– Отец узнает, где ты был, опять тебя ругать будет, – беспокоилась Ятока.
– Пусть ругает.
– Прогонит из дому.
– Не прогонит. А в случае чего, найдем место на земле.
Впереди послышался лай Малыша. Василий остановился, прислушался. Ятока вопросительно смотрела на него.
– На сохатого лает, – определил Василий. – Пошли.
Малыш лаял на седловине хребта. Здесь когда-то от грозы, а может, от брошенного окурка, полыхал огонь. Теперь повсюду лежали обгорелые колодины, а между ними куриями росли березки.
Малыш лаял напористо. Слышался треск валежника и глухое урчание. Василий осторожно шагал через валежины, за ним тенью следовала Ятока. Вот послышался приближающийся топот копыт. Василий с Ятокой притаились за колодиной. Удар копыт. Малыш смолк, но тотчас его лай раздался в стороне.
– Шибко злой: Малыша гоняет. Однако два – матка и бык.
Василий приложил палец к губам.
Они пробрались к березкам и выглянули из-за них. Впереди, саженях в ста, на поляне стояла матка. Вокруг нее ходил бык. Широченные рога с острыми отростками лежали на спине. Вся морда и шея быка были в крови. Вот он опустил голову, выставил рога и бросился в чащу, где за кустами виднелся толстый пень. Оттуда донеслись удары рогов.
– С кем-то дерется, – прошептала Ятока. – Стрелять матку надо.
Василий не ответил. Он держал наготове ружье и выжидал. Разъяренный бык вылетел на поляну и остановился возле матки. Василий вскинул бердану, хлопнул выстрел, бык вздыбился и бросился на него. Ятока юркнула под упавшее дерево. Василий передернул патрон и, когда сохатый сделал прыжок, еще выстрелил. Бык перевернулся, вонзив в землю серые штыки рогов. На него налетел Малыш и с остервенением стал рвать шерсть. Матка убежала.
– Совсем понятия у тебя нет, – выбравшись из-под колодины, заговорила Ятока. – Сначала матку стрелять, надо. Бык от нее не уйдет. Потом его добывать. Сразу два зверя будет.
– Я знаю.
– Пошто, неправильно стрелял?
– Мама у нас мясо не ест, а нам с отцом одного сохатого хватит. Матка на другую осень пригодится. Да еще теленка вырастит.
Василий с Ятокой подошли к сохатому. Вся морда его и шея были в ранах, глубоких, кровоточащих.
– Шибко дрался с другим быком.
– Нет, это медведь следы оставил, – осмотрел раны Василий. – Видишь, на шее четыре борозды от когтей.
Ятока оглянулась.
– Он его должен где-то прикончить, – на всякий случай приготовил бердану Василий. – Бык вон туда, к пню, бегал.
Василий осторожно шел с ружьем, Ятока за ним, земля вокруг была вспахана копытами сохатого, на поломанных березках пятна крови.
– Вот где они дрались, – показал Василий.
Он сделал несколько шагов и у пня увидел темную тушу медведя. Подбежал Малыш и вцепился ему в загривок. Все тело зверя было исколото рогами.
