Текст книги "Красная волчица"
Автор книги: Николай Кузаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)
– Будем, Дима? – Ирина хитровато покосилась на Димку.
– Будем, – тряхнул Димка копной темных полос.
– Тогда мойте руки.
Димка с Ириной ушли в ванную комнату. Ятока налила вина в рюмки.
– Выпьем еще.
Полина Андреевна молча выпила, поднялась.
– Пойду, Ятока. Устала.
– Может, к нам в гости приедешь?
– Нет. К маме поеду. Ну, а вам дороги хорошей, отдыха доброго.
Глава II
Сегодня чуть свет встала Семеновна. Напекла калачей, шанег, пирожков, в загнетку в чугуне поставила варить глухаря. Прибралась по дому: на пол настелила домотканые дорожки, накрыла кумаланами сундук, диван, табуретки. Уморилась: годы-то немаленькие. Присела у окна на сундук. Одиночество угнетало. Всю жизнь в доме был народ: муж, сын, да и люди не обходили стороной. Потом невестка появилась, внук. Заботы. С заботами ложилась спать, с ними и вставала. Знала, что каждую минуту кому-то нужна. Эти хлопоты и радость приносили. А теперь тишина, только ходики тикают.
– Дома-то кто-нибудь есть? – послышался из прихожей голос Татьяны Даниловны, матери Семена.
– Проходи сюда, Татьяна, – отозвалась Семеновна.
– Вот ты где.
– Садись.
Татьяна Даниловна присела на диван, окинула взглядом прибранную горницу, принаряженную Семеновну.
– Никак, гостей ждешь?
– Жду, Татьяна. Непременно седни должны нагрянуть.
– Сон хороший видела, или как?
– А сердце у меня на што? Оно не обманет. Я сказать тебе не умею, а еще вчера так ему, сердцу-то, радостно стало: оно то притихнет, будто прислушивается к чему-то, то забьется, забьется. И сама я вся полегчала, вроде помолодела. Как приехать внуку, со мной всегда так делается. Непременно седни будут.
– Я тоже Андрейку поджидаю. Глядела-глядела в окно Уж мочи не стало. Вот к тебе и пришла.
– Что-то твоего Дормидонта давно не вижу?
– Все в Потемино живет. Пасет молодняк. Здоровье никудышное стало: с ногами замаялся.
– Беда, – покачала головой Семеновна и поднялась. – Самовар поставлю. Почаюем.
– Какой самовар? – отмахнулась Татьяна Даниловна. – У меня в печке рыбный пирог. Не подгорел бы. Я уж побегу.
Посмотрела ей вслед Семеновна. Да, время и Татьяну остудило. Давно ли была озорной, быстрой, как огонь.
Семеновна подошла к окну. Из-за кривуна выплыло несколько лодок.
– Дождалась, легкие на помине.
Она поправила на седой голове платок, одернула кофту и заторопилась к двери. Спустилась с крыльца, а ноги не слушаются, И сердце к горлу подступает. Отдышалась Семеновна к потихоньку спустилась с угора, остановилась у веды. А день – благодать! Теплынь. Вольный ветер морщит воду, В шаге от реки на мокром песке белые бабочки. И кажется, что какой-то волшебник обронил живые лепестки лесных пионов, которые белым облачком то взлетают, то опускаются, перелетая с места на место. Голосисто поют кулики-перевозчики, над желтоватым осередышем купается в небесной синеве коршун. А лодки все ближе, ближе. Семеновна среди гребцов старается разглядеть Димку и Ятоку, но слезы застилают глаза: не верится, что дождалась внука с невесткой. Думала, не дотянет до весны: привязчивая хворь сколько раз укладывала в постель. Да вот, слава богу, все обошлось. А лодки будто в тумане. Только струйки стекающей с лопастей весел воды горят ярким светом.
– Бабушка!
Лодка ткнулась в берег в двух шагах от Семеновны, шумно шаркнула днищем о дресву. В ней проворно встал Димка, шагнул к Семеновне, На нем белая рубашка, расклешенные брюки. На голове – копна черных волос. Лицо смуглое, а глаза голубые, в их разрезе что-то азиатское. Димке зимой исполнилось пятнадцать лет. Высокий, сухопарый, но уже по-мужски плечистый, в отца пошел.
– Внучек… Вырос-то как… – Семеновна прижалась к груди Димки, всхлипнула.
– Бабуся, ты что это в слезы-то ударилась? – у Димки голос начал уже грубеть, с хрипотцой.
– Это я от радости, Дима, – вытирая кончиком платка слезы, оправдывалась Семеновна.
К ним подошла Ятока. Тяжелые косы, как и в девичестве. На смуглом лице ни морщинки. Черные живые глаза, только взгляд их мягче стал. Серое платье с глубоким вырезом облегало тонкую талию. Семеновна почувствовала, как к щекам прихлынула кровь. И что за мода у городских баб – оголять себя? Один срам. О, господи! Что люди-то скажут?
– Здравствуй, мама.
– С возвращением тебя, Ятока, – Семеновна пересилила себя, обняла невестку, чмокнула в щеку.
– Спасибо. Как здоровье твое? Как жила без нас?
– Да какое тут житье? – безнадежно махнула рукой Семеновна. – Вася-то приедет?
– Отпуск взял. Пожалуй, через неделю приплывет.
– Слава тебе, господи. Хоть погляжу на вас да порадуюсь. Может, последний раз видимся.
– Бабуся, ты что-то не то говоришь, – Димка ласково взял Семеновну под руку.
– Я же, внучек, не вечная. Да что это мы на берегу-то толкуем, в дом пойдемте.
К лодкам уже бежали матери встречать сыновей и дочерей.
– Бабуся, ребята из «Красного охотника» пусть у нас Кайначу дожидаются? – попросил Димка.
– Што спрашиваешь? Места всем хватит.
– Пошли, – махнул рукой Димка, Парни, девчонки двинулись за ним. Это были дети эвенков, охотников и оленеводов, черноволосые, смуглые, темноглазые, надо было привыкнуть, чтобы отличать их друг от друга.
Семеновна, опираясь на руку Димки, медленно поднималась на угор. Ятока шла рядом.
У дома их встретила тетя Глаша.
– С приездом тебя, Ятока, – поклонилась она.
– Спасибо.
– А я своего Ганю никак не дождусь. – По круглому лицу тети Глаши скользнула тень, дрогнули губы.
– Шибко-то, тетя Глаша, не расстраивайся, – успокаивала ее Ятока. – Вася видел Ганю. Отпуск Гане тоже дают, явится скоро.
– Жду. Все на небо поглядываю. На крыльях он. Вдруг на самолете прилетит.
– Все што-то придумываешь, – упрекнула тетю Глашу Семеновна. – Самолет-то – не конь.
– Раз в небе летает, откуда же ему больше явиться? Я побегу, курицы бы в огород не залезли, выгребут все.
Тетя Глаша, сутулясь, заспешила.
– Тоже стареть стала, – сокрушалась вслед подруге Семеновна.
Глава III
В доме Вороновых шум, суета. Ятока кормила ребят. Они переговаривались, смеялись.
– Мы вчера с Андрейкой на камень наскочили, лодку пробило, вода фонтанчиком бежит, – рассказывал Димка. – Я Андрейке говорю: «Заделай дыру». Он посмотрел: нечем. А вода хлещет в лодку. Тогда он шлепнулся на дыру и прижал ее. Прошло немного времени. Смотрю, Андрейка егозить начинает. Я его спрашиваю: «Ты что?» А он жалобным голоском отвечает: «Дак мокро-о».
Девчонки, прыснув от смеха, побросали вилки.
Вошел Кайнача. Поздоровался, окинул всех цепким взглядом.
– Василий где?
– Плывет следом за нами, – ответила Ятока.
– Как появится, в гости к нам приходите.
– Обязательно придем.
Ребята выбежали из-за стола, обступили Кайначу.
– Чайку на дорогу выпей, – пригласила его к столу Семеновна,
– Какой чай, бабушка. – Кайнача посмотрел на ребят и, улыбаясь, развел руками. – Гляди, как домой торопятся. Сам в городе учился, знаю, как родная земля зовет. А чай пить в другой раз будем.
Ушли вместе с Кайначей школьники, и в доме сразу наступила тишина. Димка проводил друзей и вернулся.
– Бабушка, а где Ушмун?
– Да где ж ему быть? Поди, в лесу бурундуков гоняет или побежал на луга кротов рыть. Делать-то что-то надо.
– А тут чей-то загривистый кобель по ограде бегает.
– Это Чилим. Его тебе Кайнача еще осенью принес.
Из хорошей породы, зверовой. За зиму-то вымахал, с Ушмуна стал. Сема брал его на охоту, говорит, сохатого хорошо Держит. И медведя вместе с Ушмуном лаял.
У Димки радостью блеснули голубые глаза. Выскочил он из дома, сбежал с крыльца. Чилим, черный поджарый кобель с белым загривком, стоял посреди ограды и, склонив голову набок, рассматривал лягушонка. Димка побежал к нему.
– Чилим, давай знакомиться.
Чилим оставил лягушонка, с любопытством посмотрел на Димку и неуверенно вильнул хвостом, мол, кто ты такой? Димка присел на корточки, похлопал Чилима по белому загривку:
– Я думал, ты приблудный. Бабушка тебя расхвалила.
Чилим несмело лизнул руку Димки.
– Вот и познакомились. Время выберем, в тайгу сходим.
В ограду вбежал Ушмун, серый грудастый кобель. Остановился. Навострил уши. Узнав Димку, кинулся к нему со всех ног.
– Ах ты, бродяга. Не сидится тебе дома. – Димка тискал Ушмуна, тот крутил мордой, взвизгивал от радости и старался лизнуть Димку в лицо.
Чилим, видимо, только теперь понял, что Димка – свой, подбежал и ткнулся мордой Димке в бок.
– И ты на меня…
Димка завалил Чилима, тот вырвался и с радостным лаем забегал по ограде.
– Подурачились, и хватит. Мне еще надо ружья проверить, не заржавели ли.
Ятока поставила на сундук чемодан, достала из него шаль, отрез на платье и подала Семеновне.
– Это тебе, мама, подарок от нас.
– И че зря деньги переводите? У меня всякой одежки полно, – отговаривалась Семеновна, а самой любо, что не забыли о ней сын с невесткой.
Я тока вынула из чемодана связку сушек, кулечки с печеньем и конфетами, несколько бутылок черемуховой и облепиховой наливки.
– Подружек угостишь.
– Балуете вы меня.
– Кого же нам еще баловать? Одна ты у нас.
– Спасибо тебе, Ятока.
В горницу вошла тетя Глаша с противнем, на котором румянился пирог.
Вчера Степан налима принес. Я вот пирог для гостей испекла, отнеси, старуня, в куть.
Семеновна хлопнула себя по, бедрам.
– Сама-то, поди, и не попробовала даже?
– А я че, голодная сижу?
Ятока, улыбаясь, достала из чемодана цветной платок, ситцу на платье и несколько кулечков со сладостями.
– Это, тетя Глаша, тебе от Васи.
– Семеновна, ты только погляди, че они вытворяют-то, – На круглом лице тети Глаши растерянность и радость.
Семеновна подарку тети Глаши была рада больше, чем своему. Она уж волновалась, не забыли ли молодые про одинокую старуху.
– Че глядеть-то? Ты же, поди, им не чужая.
– Как же я отблагодарю вас? – шагнула тетя Глаша к Ятоке.
– Однако, нашла о чем печалиться.
– Спасибо, родная. Я побегу, отнесу подарки-то.
– Да приходи, поможешь мне на стол собрать, – попросила Семеновна.
– Приду.
– По дороге к Анне и Татьяне забеги, Не забудь по-звать Нину Павловну.
– Ладно. Я мигом.
– Хлестко-то не бегай, – наказывала Семеновна, – Ноги-то никудышные стали.
– Ничего, до вечера выдюжат. А ночью они ни к чему.
Собрали на стол. Пришли Анна, Татьяна Даниловна, Нина Павловна, Надя, тетя Глаша. Ятока была в строгом светло-коричневом платье, На шее в три нити янтарные бусы, которые когда-то подарил Василий. В ушах золотые сережки. Глядя на Ятоку, бабы немножко робели. Своя, таежная, и в то же время – городская, а от этого – чужая.
– Проходите за стол, – пригласила Ятока. – Однако, чаевать будем.
Это «однако, чаевать» сразу смахнуло возникший холодок между бабами и Ятокой. Бабы заулыбались, громко разговаривая, стали усаживаться за стол. Семеновна в маленькие граненые стаканчики налила наливки.
– С радостью тебя, Семеновна. – Бабы весело чокались стаканчиками. – С дорогими гостями.
– Спасибо.
Семеновна поднесла к губам стаканчик, поставила, пододвинула Ятоке пирог. – Поешь, Ятока. В городе такого нет.
Все незаметно наблюдали за Ятокой. Она как-то не так держала вилку: ее красивые тонкие пальцы лежали сверху. Семеновне самой захотелось попробовать так же взять вилку, но на людях было неудобно.
– Ах ты, грех какой, совсем из ума выжила, про яичницу забыла, – всплеснула она руками и вышла из горницы.
В кути Семеновна оглянулась, не видит ли кто, и взяла вилку так, как держала её Ятока. Попробовала подцепить рыбу, не получилось: конец вилки задирался. Семеновна усмехнулась, взяла яичницу и пошла к гостям.
У баб после выпитой рюмки исчезла скованность. Надя, раскрасневшись, повернулась к Ятоке:
– Как ты в этом городе живешь? Я бы померла с тоски.
– Всяко живу, – в голосе Ятоки слышалась грусть. – Во сне горы вижу. Убежала бы, да как дом бросишь? Вот и мучаюсь. Димка учится, я с ним учусь. Тоже семь классов кончила.
– Надо же? – удивилась тетя Глаша.
– И работала? – спросила Надя.
– И работала, В областной больнице у профессора Гусева. Помогала сестрам за больными ухаживать. Профессор говорит, учиться тебе, Ятока, надо. Потом гипнозом людей лечить будем.
– Ты уж учись, девонька, – советовала. Надя. – Станешь доктором, лечиться к тебе ездить будем.
Ятока безнадежно махнула рукой:
– Однако, куда уж мне…
– А ты не бойся, – простодушно настаивала Надя. – Вон моя-то Елена что надумала – в артистки собралась. Придет же такая блажь в голову. И кто ее туда пустит? В эти артистки, поди, городские-то в очередь стоят.
– Это в какие артистки? – подняла голову тетя Глаша. – Это которые в кине-то по полотну бегают?
– Вот-вот, – подтвердила Надя.
– Не пущай. Че они там вытворяют, страх божий. Не пущай…
– Я уж отговариваю… – вздохнула Надя.
– Бабоньки, припьем еще помаленьку, – разливая по стаканчикам наливку, угощала Семеновна.
Бабы уже говорили все разом, не слушали друг друга и в то же время как-то понимали друг друга. Ятока давно уже не была в такой компании, ей было радостно и в то же время уже непривычно.
Гости разошлись в сумерках. Ятока убирала со стола. От калитки донеслось мычание. Семеновна глянула в окно.
– Белянка пришла. Сходи подои.
У калитки стояла белая корова.
– Вася тебе писал – продай корову. Здоровье плохое, зачем с ней возишься?
Семеновна горестно вздохнула.
– Духу не хватило. Самой-то мне много ли молока надо, одной кружки хватит. Да только выйду в ограду, погляжу на хлев, как подумаю, что не будет там коровы, такая тоска охватит, жить неохота. Выходит, руки-то моя лишними стали. Вот ведь горе-то какое…
– Теперь, однако, продать придется. Осенью все в город поедем, одну тебя больше не оставим.
Семеновна опустилась на сундук.
– Ты в своем ли уме, девонька? – наконец обрела она дар речи. – Смотри-ка они че надумали: взяла да и поехала, кинула все. Как у вас все просто получается. У меня здесь сыновья похоронены, старик. Они и в добрый час, и в худой всегда со мной. Горько на душе, схожу к ним, расскажу, как живу, што в деревне делается. Им хорошо, и мне легче. Да и жить-то мне уж ничего не осталось. Все мои ровесники давно уж лежат в сосновом бору. Это я што-то еще замешкалась на этом свете. Помру в городе-то, вы же меня не повезете, там и схороните. И буду я лежать одна-одинешенька среди чужих людей. Нет уж, милая, я отсюда никуда не поеду.
Ятока понимала свекровь, сочувствовала ей, но сказала совсем другое:
– А как же одна-то жить будешь?
– Пошто одна? – удивилась Семеновна. – Кругом люди. Вон Глаша, мы друг без дружки чашки чая не выпьем. Она без меня совсем зачахнет. Глаша только на людях храбрится, а так-то она еще болезненней меня. Тем и держится, что сына ждет.
– Вася приплывет, тогда говорить будем.
– А че говорить-то…
Семеновна легла в горнице, но заснуть не могла. Растревожила ей сердце Ятока. Она оделась и вышла на угор. В заречье над озерами клубами поднимался туман и молочной белизной разливался по падям. Дымилась и река, косматые струйки скользили над волнами, отчего казалось, что осередыш медленно уплывает в низовье. За селом на опушке леса тутукал козодой, где-то на болотах басовито ухала выпь, с лугов доносились голоса перепелок. Эти привычные с детства лесные голоса успокоили Семеновну.
Ятоке тоже не спалось. Легла, а сон пропал. Она все еще не могла поверить, что вырвалась из города. Выйди из дома – и очутишься в горах. «Где сейчас Вася? Что делает? Однако, у костра коротает ночь», – думала Ятока. И вдруг вспомнила Полину Андреевну, Загорскую, ее сухой, недобрый смех. И тут Ятоку осенило: «Так это Вася выносил из тайги Полину Андреевну, а Ирина – дочь Васи? Тогда пошто говорил, что какой-то друг шибко просил о девочке позаботиться? Совсем что-то все перепуталось».
Глава IV
За деревней, где кончается перекат, по обрывистому берегу тянутся густые заросли тальника, черемушника, боярышника и краснотала. Здесь, в кустах у глубокого омута, Димка с Андрейкой облюбовали место для рыбалки.
Андрейка, кутаясь в старый отцовский пиджак, полусонно смотрел на поплавок. Его белое лицо со светлыми бровями было выпачкано серой пыльцой кустарников.
Димка, поплевав на червя, закинул удочку, а удилище воткнул в берег. Смахнул с ладони землю и потянулся.
– До чего же рано здесь всходит июньское солнце!
– Но зато зимой, в декабре, его не дождешься.
По омуту лениво ходили круги. Над ним склонились развесистые талины. От кустов до середины реки лежала тень, и от этого вода была темной и казалась холодной. Димка оперся о ствол талины, и на беловолосую голову Андрейки дождем, сыпанула крупная роса.
– Ты сдурел? – потряс головой Андрейка, но не сдвинулся с места.
– Скорее проснешься. У тебя клюет.
Андрейка сбросил с плеч пиджак, схватил удилище, потянул его – в воздухе, извиваясь, блеснул красноперый окунь.
– Не брыкаться, – отцепляя рыбу, радовался Андрейка. – Я тебе говорил, будет у нас сегодня уха.
– Одно дерево – не лес.
– А мой дед говорит: лиха беда начало.
Андрейка снова закинул удочку и уселся основательно, В кустах голосисто закуковала кукушка. Ей отозвалась горлица. С неба упал негромкий журавлиный крик.
– Люблю журавлей, в них есть что-то сказочное. – Димка крутил головой, искал в небе журавля, но ему мешали ветки.
– Пустая птица: ни мяса, ни пера, – с пренебрежением махнул рукой Андрейка.
– Без таких птиц мир опустел бы и человек многое бы потерял.
– Как ты любишь, Димка, заумные речи. Для меня река есть река, горы есть горы. Все просто и ясно.
Димка задумчивым взглядом смотрел вдаль.
– Все не так просто. Тебе приходилось ночью на лугу слушать, как молчат цветы? В их молчании есть что-то девичье: нежность, стыдливость…
Андрейка озадаченно посмотрел на Димку.
– Слушать, как молчат цветы?
– Да-да, – кивком головы подтвердил Димка.
– Да брось ты, Димка, дурить. Лучше за поплавком смотри. Ой, клюет у тебя!
Димка поспешно схватил удилище, леска натянулась, зазвенела.
– Крупная… не дергай… крючок оторвешь, – подсказывал Андрейка.
– К коряге тянет, – топтался на берегу Димка.
– А ты не пускай.
Рыбина повела леску в реку, но постепенно леска ослабла. Димка натянул ее, и на поверхности омута забился серебристый сиг. Димка выбросил его на берег,
– Бот это удача, – торжествовал Димка.
Невдалеке послышались шаги. Из кустов вынырнул Яшка Ушкан.
– Здорово, мужики.
– Здорово, – ответили парни.
– Много наловили?
– Да ты погляди, – Димка кивнул на сдевок.
– Ничего рыба, шарба добрая будет.
Яшка Ушкан сел, достал кожаный кисет с плетеным шнурком и стал закуривать. С его мясистого лица лениво смотрели большие, навыкате глаза. Яшка – одногодок с Димкой и Андрейкой, а в селе уже считался добрым охотником. Но не этим он был знаменит. Яшка за пять лет с грехом пополам добрался до третьего класса, а там прикинулся хворым и бросил школу. Еще он мог шевелить ушами и подражать птичьим голосам. Когда Яшку во втором классе вызывали к доске, он брал мел и шевелил одним ухом. По классу пробегал смешок. Яшка шевелил вторым ухом. Смех усиливался. Тогда он мяукал, как кукша. Класс покатывался со смеху, а Яшку выставляли за дверь. За умение шевелить ушами его и прозвали Ушканом.
– На охоту-то прошлой осенью ходил? – спросил Яшку Андрейка.
– Почти три сотни белок взял. Еще две рыси.
– Две рыси? – удивился Димка. И как ты их добыл?
– Собаки на дерево загнали, – небрежно ответил Яшка.
– А сейчас-то чем занимаешься?
– С отцом коров колхозных пасем. А вас еще не доконали двоечки?
– Да нет, – усмехнулся Димка. – А ты, значит, крест на учебе поставил?
– Задачки загубили. Да лешак с ними. И без них хорошо обхожусь.
Яшка щелкнул пальцем окурок, проследил, как он, описав дугу, упал в воду, и встал.
– Я пошел. Коров надо выгонять. Вечером увидимся.
Нырнул под ветки, и его широкая спина исчезла в кустах.
Андрейка глянул на поплавки.
– Пожалуй, и нам пора сматывать удочки.
– Верно, – согласился Димка, – а то в животе булькать начинает.
Глава V
После завтрака Димка собрался в школьную библиотеку. Она размещалась в небольшой комнате. Когда Димка вошел, у окна за столиком сидела миловидная невысокая женщина с косами.
– Здравствуйте.
Женщина окинула Димку любопытным взглядом, улыбнулась.
– Здравствуйте. Вы – Дима Воронов?
– Да. Дмитрий Воронов.
– Я много слышала про вашу мать, отца. И сразу вас узнала. А я – учительница Хаикта Александровна Романова. Вас моя фамилия не удивляет?
– Да я как-то не думал.
У Хаикты озорно блеснули черные глаза.
– А интересно. Родители мои – эвенки, по крещеные. Поп всем им старался всучить царскую фамилию и брал за это два-три соболя. Вот так я и оказалась обладательницей царской фамилии, – рассмеялась Хаикта.
– А за имена он дань не брал?
– Как же, брал, – махнула рукой учительница. – Имя апостола стоило соболя.
Димке все больше нравилась эта невысокая веселая женщина.
– Не батюшка, а божий коммерсант.
– Не говорите.
– Вы институт окончили? – спросил Димка.
– Нет. При институте есть специальное отделение, которое готовит кадры для северных народов. Оно приравнено к педагогическому училищу. Вот это отделение я в прошлом году и окончила. Сюда попала по распределению. А вы думаете по отцовской линии пойти?
– Нет. Хочу стать журналистом.
– Это вы хорошо придумали. О нашем крае почти ничего еще не написано. Что бы вы хотели почитать?
– Шишкова что-нибудь есть?
– Рассказы.
– Запишите.
Димка взял два томика рассказов.
– Заходите, – пригласила Хаикта.
– Обязательно приду. До свидания.
Димка сбежал с крыльца. К школе подходила Ленка.
– Я тоже в библиотеку.
– Иди, я тебя подожду…
Он спустился к реке. День уже набрал силу. Припекало. Над протоками с криком метались чайки. За рекой, пониже яра, пламенели заросли шиповника.
– А я стихи Пушкина взяла, – сообщила Ленка.
Димка, глядя на реку, прочитал: Прощай, свободная стихия!
В последний раз передо мной
Ты катишь волны голубые
И блещешь гордою красой.
Некоторое время они шли молча. Ленка была под стать Димке, высокая, гибкая. Глаза большие карие. Такая бровью поведет, пойдешь за ней хоть куда.
– Ты как будто не рада, что домой вернулась? – Димка вопросительно посмотрел на Ленку. Та потупилась.
– Дима, скажи, ты Томку Поморову любишь?
– С чего это ты взяла? – удивился Димка.
– Ты же на Громовом полустанке ее поцеловал.
Димка почувствовал, как к его щекам прилила кровь. Он ничего не обещал Ленке и тем не менее сейчас испытывал чувство вины перед нею.
– Мы с ней поспорили, кто знает больше названий цветов, – оправдывался Димка. – Я проспорил. Томка и говорит: «Раз проспорил, поцелуй меня». Я и поцеловал.
– Правда?
– Я тебе никогда не врал.
– А я бог знает что подумала. – Ленка сразу повеселела, дотронулась до Димкиной руки.
– Пойдем завтра утром на луга. Я знаю, где много жарков растет.
– Пойдем.
На угоре показались Андрейка, Вадим Зарукин, Тамара Поморова и Светка Круглова.
– А мы их ищем… Пошли на Матвееву гору, – позвал Андрейка.
– Пойдем? – спросил Димка Ленку.
– Пойдем.
– Подождите, я книги отнесу.
Дома на крылечке сидели Семеновна и тетя Глаша.
– Далеко собрались? – спросила Димку Семеновна.
– В лес.
– Глядите там, осторожней.
Семеновна с тетей Глашей смотрели вслед ребятам. Димка был выше своих сверстников. Его походка напоминала Семеновне молодого Василия.
– Давно ли сыновья наши табунились, а вон уж и внуки оперились.
– Бежит время, – вздохнула тетя Глаша. – Дима у них за коновода.
– Он, – кивнула Семеновна.
– Ох и хватит он в жизни горюшка, – протянула тетя Глаша.
Семеновна с удивлением посмотрела на нее.
– Ты, девонька, че мелешь-то? Сплюнь!
– Уж шибко красивый, – не слушая Семеновну, продолжала тетя Глаша. – Ты только погляди, как на него девчонки зыркают.
– Если любо им, пусть зыркают. Дело молодое. А тебе-то какая печаль?
– Как не печалиться? Не чужой, поди. Испортят парня. А какая за него выскочит, вволю наплачется.
– Вот заладила. С чего бы она плакала? Не урод, и умом бог не обидел, – защищала внука Семеновна.
– Я тебе об чем и толкую: шибко красивый. А у них, у красивых, сердце-то и бывает непутевое.
– А ты почем знаешь? – начинала сердиться Семеновна. – Или любила красивых-то?
– Как не знать, поди, среди людей век-то прожила, всего насмотрелась.
– А твой-то Ганя скоро жениться? – переменила неприятный разговор Семеновна.
– Кто его знает.
– Поди, и невеста есть.
– Как не быть: молодой, видный, орден имеет.
– Вот горе-то, – сокрушалась Семеновна. – Че ей теперь, век в девках куковать?
– И не говори, – безнадежно вздохнула тетя Глаша.
– Подождет-подождет да и выйдет за другого.
– Знамо, выйдет.
Расстроенная тем, что невеста Гани может выйти замуж за другого, тетя Глаша поднялась.
– Засиделась я у тебя.
– Ты куда? – удивилась Семеновна. – Ятока домоет полы, да чаевать будем.
– Побегу я. Курки бы в огород не залезли.
– Вот ты такая супротивная и есть, – обиделась Семеновна. – Дались тебе эти курки.
– И собачонка Юлька не кормлена. Спозаранку куда-то унеслась.
– Куда она денется? Утром с нашими собаками бегала.
– Нет, я уж догляжу…
По угорному закрайку поскотины на дальние луга вела узкая тропинка. Над горами размашисто горела заря.
На реке, точно подкрашенные брусничным соком, набегали одна на другую волны. Ятока шла неторопливо. У куста черемухи она присела на валежину. Вдали горы. Кто сказал, что они не живые? У каждой горы, как и у человека, свой характер, свой голос, свое лицо. Вот и Гора Матерей. На голове ее шаль из вечных снегов. С плеча спадает накидка из темного стланика, к груди припал ребенок из серого гранита. Величава и неприступна таежная женщина…
У подножья горы чаша с золотистой каемкой песков. Со дна ее голубыми кругами поднимается горячая вода. Ятока с крохотным Димкой прожила возле горячего ключа около трех недель. И Гора Матерей послала им здоровье и силу.
Погасла заря. Над заречными горами распласталась серая тучка. Задымилась река. Из прибрежных кустов донесся нервный крик какой-то птицы и тотчас оборвался. Он напомнил Ятоке смех Загорской. И сердце будто обдал снежный колючий вихрь, выхолодил душу. «А Ирина шибко похожа на Васю. Глаза его. Губы его, – думала Ятока. – Пошто от меня все скрыл? Как-то неладно жить Вася стал. Один раз обманешь – поверят, в другой раз правду скажешь – не поверят».
Ятока поднялась и побрела к деревне. В небе зажглись звезды, на траву упала роса.
– Ты это где, моя-то, потерялась? – на крыльце Ятоку поджидала Семеновна.
– У Жени была. Потом на луга ходила.
Ятока села рядом с Семеновной.
– Тянет в лес? – посочувствовала Семеновна.
– Охота родные места посмотреть.
– Есть-то будешь?
– Нет, не хочу.
– Хоть молочка выпей.
– Дима спит?
– Спит. Намаялся за день-то. Где-то сейчас Вася? – вздохнула Семеновна.
– Ондатров отловили ему в соседнем районе. За ними уплыл.
– Все время так мается?
– Много ездит. Дома совсем мало бывает. Больше в тайге живет.
– Как охота мотаться по чужим краям? – сокрушалась Семеновна. – Охотник он добрый. Жил бы дома и горюшка не знал.
– Я тоже так думаю, – согласилась Ятока. – А Вася говорит, тайгу разорили, кто о ней, кроме нас, позаботится? Вот он и ходит, смотрит, какого зверя промышлять можно, а какого разводить надо. Тайга большая, забот много.
– Дима какое-то себе чудное дело нашел.
– Журналистом хочет быть.
– Во-во. Тоже, поди, весь свой век мотаться по белу свету будет?
– Дима – мужик, пусть сам себе дорогу выбирает.
– И што за молодежь пошла, все из своих гнезд бегут, будто на чужбине их медом кормят. – Семеновна подняла глаза на Ятоку. – Пошто еще ребеночка не заведете? Или Вася не хочет?
– Вася шибко девочку ждет. Однако, нет больше детей, – виновато ответила Ятока.
– Не печалься, будут, – успокоила ее Семеновна. – Молодые еще.
На лугу заржала лошадь. По деревне прокатился разноголосый лай и оборвался.
– Засиделись мы с тобой, – Семеновна, придерживая рукой поясницу, встала. – Пора на покой.
– Я в амбар схожу, Диму погляжу, – поднялась следом и Ятока.
Глава VI
Ленка не могла понять, что с ней происходит. То ей было весело и хотелось петь, смеяться, то вдруг наваливалась тоска и никого не хотелось видеть. Вот и сегодня она одна ушла в поле за диким луком. И не заметила, как вечер подошел. Ленка спохватилась и заторопилась домой. Тропинка петляла среди прибрежных зарослей. Над низиной поплыла росистая прохлада. Ленка вышла к черемушнику и замерла: с темно-коричневых кустов бесшумно осыпался цвет, и среди густой травы вилась белая тропа. С давних времен у забайкальцев существует поверье: если летом охотник пройдет по белой тропе, то ему весь год будет сопутствовать удача. А если девушка ступит на нее, то ее любовь будет счастливой. «Пойду позову Димку, – мелькнула у Ленки мысль. – И мы вместе с ним пройдем по белой тропе. Только он пусть ничего не знает. Скажу я ему об этом… когда мы поженимся… в день свадьбы. Как он удивится. Потом назовет меня как-нибудь ласково. Как он меня будет звать? Северяночка… Зоренька…» Ленка подошла к домам, но так и не могла решить, как ее будет звать Димка.
На угоре она догнала Андрейку с Димкой.
– Вы это куда?
«На Золотую поляну, – ответил Димка. – Только за Вадимом зайдем. А ты придешь?
– Сейчас, переоденусь.
Дом Серафима Антоновича Зарукина стоял за селом в глубине сосновой рощи. Димка с Андрейкой вошли в ограду. Серафим Антонович мастерил туес. Ему помогал Вадим. Парни поздоровались. Серафим Антонович отложил березовый сколотень, поднял длинное лицо в глубоких морщинах и проговорил глуховатым голосом:
– Здорово, академики. Присаживайтесь.
– Мы на минутку. За Вадимом, – объяснил Димка.
– Обождите немного, я умоюсь. – Вадим скрылся в доме.
Серафим Антонович неторопливо завернул самокрутку,
– На машиностроительном заводе не доводилось бывать? – Серафим Антонович остановил взгляд на парнях.
– Нет, – мотнул головой Андрейка, – а что?
– Товарищи там у меня остались. Сколькой год собираюсь навестить их, да все как-то не получается.
Из скотного двора, что па задах дома, с подойником в руках вышла Лариса.
– Здравствуйте, мальчики. Выросли-то как.
Лариса улыбнулась. Ей шел девятнадцатый год, в движениях ее, в голосе было что-то мягкое, материнское.
– Как им не расти, – вместо парней ответил Серафим Антонович. – Скоро в армию идти.
– Андрей, – Димка кивнул в сторону Андрейки, – в танкисты метит.
– Молодец, – одобрил Серафим Антонович. – Слышали, как Ганя самураев на Халхин-Голе лупцевал? Пусть Знают наших.
Из дома выбежала Зоя. Кинула лукавый взгляд на Андрейку и подбежала к сестре.
– Нянька, я пойду с ребятами за Золотую поляну?
– Уберемся по дому и вместе пойдем.
Зоя нехотя пошла за сестрой. Серафим Антонович придавил окурок носком сапога и поднялся.
– Пожалуй, на сегодня хватит, – и стал складывать инструмент на предамбарник.
Прежде Серафим Антонович жил в городе, работал на заводе кузнецом. Все бы было хорошо, да вот к жене привязалась какая-то хворь, и врачи не могли помочь. Узнал Степан о беде старого друга, они в гражданскую войну вместе партизанили, предложил переехать в Матвеевку на свежий воздух. Серафим Антонович ухватился за эту мысль, думал, тайга поставит на ноги жену. Приехал, дом срубил под бором в сосняке. Да только не помог жене лесной воздух, умерла. И все заботы по дому свалились на Ларису. Выходила она и брата с сестрой. Спроси кого-нибудь в селе, кто такая Лариса, подумают, а вот Няньку все знают.
