Текст книги "Красная волчица"
Автор книги: Николай Кузаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)
– Так ты что же раньше-то молчала? – совсем растерялся Степан.
– Раньше-то я девкой была.
– Да я не про то. Что делать-то будем?
– Смешной ты у меня, Степа. Растить ребенка вместе будем.
– А мне-то что делать?
– Иди вари суп, а то уплывет,
– Ребенок-то когда будет? – не слушал Степан Надю. – Ему, поди, одежонку какую-то шить надо. У Семы в Госторге кожа есть. На ичиги пойдет.
– Ты еще ружье сходи купи, – смеялась Надя.
– И куплю. И пальму скую. У меня кусок стали хороший есть. Специально берег для пальмы. Теперь сгодится.
– Сам-то ты у меня ребенок ребенком. – Надя дернула Степана за чуб. – Иди вари суп. Я полы домывать буду.
– А может, я…
– Да иди ты…
Степан походил вокруг костра. «А ведь что-то делать надо, – думал он. – Зыбку я смастерю. А еще что? Отец, называется. Может, сходить к тете Глаше, посоветоваться. Опять же как-то неудобно».
Надя вышла на крыльцо.
– Сварился суп?
– Сварился.
– Неси, есть будем.
Надя нарезала хлеб, налила в тарелки суп. Потом взяла со стола лист бумаги.
– Степа, я лист какой-то на полу нашла. Рисунки на нем.
– Это я рисовал эвенкийскую деревню. Вот здесь по берегу будут дома, а среди сосен школа. Рядом изба-читальня.
– Когда же мы со всем этим управимся?
– Это же лето не последнее. Постой, а как же ты теперь с отрядом поедешь?
– Да так и поеду. Не скоро же будет ребенок.
Степан почесал за ухом.
– Вот дела. Чем с вашим братом заниматься, лучше революцию делать. Там хоть все понятно – бей беляков, и точка.
– Если мужики только воевать будут, тогда где же нам, бабам, ребятишек взять?
– И то верно.
– Да ты ешь.
Степан подвинул к себе тарелку.
– Я сейчас поплыву сети ставить, а то завтра и поесть будет нечего. И уток на озере постреляю.
– Возьми меня, Степа.
– А что, поплывем.
Через час Степан с Надей отплывали от берега. Степан сидел за веслами, Надя – на носу. Быстрое течение подхватило лодку, и замелькали берега.
У Ятоки на коленях лежит сын, тянет ручонки, что-то силится достать.
– Совсем большой стаешь, – ласково смотрит на него Ятока. – Скоро с отцом в тайгу пойдешь. Белки много промышлять будешь. Я ждать вас буду.
Из чума ей видна речка, за нею горы. На их вершинах лежит солнце, от него полнеба в огне. Щебечут птицы. Где-то недалеко праздно кукует кукушка. За стойбищем у дымокуров хрюкают олени.
Ятока покачивает сына и тихо напевает:
По тайге широкой
Реченьки шумят.
По горам и долам
Шел лихой отряд.
Эту песню она слышала от Василия с Семой, когда осенним вечером была с ними на озере. Они ловили рыбу, а потом у костра пели песни, а в небе кричали журавли.
Это не разбойнички,
Парни молодые,
Все они охотнички,
Стрелки удалые.
Ятока вздохнула. Но что это? На стойбище залаяли собаки и умолкли. А песня звучала все сильней. И вот уже хорошо слышны ее слова:
Где вы, наши девушки,
Пойте веселей.
И встречайте, матери,
Дорогих гостей.
Ятока с сыном на руках вышла из чума. По берегу реки ехал конный отряд. Впереди всех на Орленке под красным знаменем Василий. Из чумов выбегали дети, женщины. Навстречу отряду уже шли Кучум, Согдямо и Кайнача.
Всадники свернули к стойбищу.
Эх, били мы Семенова,
Били Колчака.
А японцы сдрейфили,
Дали стрекача.
Мы ведь не разбойнички,
Парни боевые,
Все-то мы охотнички,
Стрелки удалые.
Василий спешился и подошел к Кучуму.
– Товарищ Кучум, – рапортовал Василий. – Матвеевский Красный отряд прибыл для строительства эвенкийской советской деревни.
– Так что принимай гостей, ядрена-матрена, – проговорил подошедший дед Корней.
– Спасибо, – улыбался Кучум. – Мы шибко рады гостям.
А Василий уже отдавал распоряжения:
– Сема, бери себе несколько человек и ведите коней на пастбище. Максим, плыви ставить сети, чтобы на завтрак рыбы было вдоволь. Женя и Надя, выбирайте место для кухни. Ребята вам котлы установят,
Эвенки толпились вокруг приехавших, помогали им расседлывать лошадей. Василий увидел Ятоку, шагнул к ней. Она была все та же лесная девушка и в то же время совсем другая. Немного пополнела, а от этого как будто повзрослела. Взгляд темных глаз стал теплей. Казалось, что Ятока знает такое, что никому не известно. И она с достоинством хранит эту тайну.
– Здравствуй, Ятока, – Василий волновался,
– Здравствуй, Вася. На охотника посмотри, – Ятока кивнула на сына, который таращил глазенки на заходящее солнце.
– Сын?
– Сын, – улыбнулась Ятока.
– Ребята, сюда, – крикнула Женя. – В нашем отряде-прибыло. Еще один боец появился.
– Качать Ятоку!
Василий неловко взял сына. И Ятоку тотчас подкинули в воздух сильные руки.
– Ой! – отбивалась Ятока. – Совсем сумасшедшие ребята.
– Как назвала сына? – спросила Женя Ятоку,
– Никак не звала. Отца поджидала.
– А ты-то что молчишь? – наступала на Василия Надя.
– Дмитрием назовем. Димкой.
– Правильно, Василий, – одобрил дед Корней. – Дмитрий стоящий был человек.
Погасло солнце. Несмелые сумерки опустились на тайгу. Ятока унесла спящего Димку. За ней в чум пошел Василий.
– Как жила-то? – Василий с любовью посмотрел на Ятоку.
– О тебе все думала. У Димки твои глаза, твоя улыбка. Шибко радовалась. Правильно подруга говорила. На тебя смотрела, Димка шибко похожий.
– Чудачка. Так он мой сын.
– Конечно, твой. И походка твоя.
– Как узнала про походку? Он и ползать еще не умеет.
– Когда на коленях держу, широко шагает.
– Не смеши.
– Надолго приехали?
– До сенокоса будем. А ты собирайся. Без тебя и Димки мама меня на порог не пустит.
В самом центре стойбища парни поставили козлы. На них Василий с Семой пилят плахи для полов, потолков и тес для крыш. Сделано уже много за два месяца.
– Все! – крикнул Василий. – Он скатил с козел бревно, оно глухо упало и рассыпалось на доски.
– Тесу теперь хватит. – Сема по-хозяйски огляделся.
За кухней, где возились Надя и Женя, раздался выстрел. Василий с тревогой посмотрел в ту сторону.
– Кто-то из берданы лупанул, – определил Сема,
– Кого там черт носит? – Василий спрыгнул с козел.
В это время из чащи вышел Кайнача.
– Ты какого черта здесь с ружьем балуешься? Люди же кругом, – ругал Василий Кайначу. – Убьешь еще кого-нибудь.
– Зачем людей стрелять буду? Сохатого добывал.
– Иди девчонкам сказки расскажи.
– Пошто не веришь? Зачем на оленях возить мясо? Пусть само на ногах идет. Подранил сохатого, пригнал сюда и кончил.
– Ну и черт же ты, Кайнача, – примирительно сказал Василий. – Переполошил всех. Мы чуть за ружья не схватились.
Подошел дед Корней. Он точно помолодел, и походка-то другой стала. Везде он успевал побывать: у строителей, на валке леса, не забывал и кухню.
– Ты, паря, только посмотри, что мы тут натворили без тебя, – хвалился дед Корней.
Кайнача не узнавал стойбище. На крутом берегу, вдоль реки, выстроился ровный ряд срубов. Один сруб был уже под крышей. Несколько парней, русских и эвенков, вставляли рамы.
– Скоро новоселье справлять будем, – радовался дед Корней.
Раздался металлический звон. Кайнача вздрогнул. Василий с Семой засмеялись. Это Ятока в железный лист била молотком, созывая на обед.
– Што делаешь? – погрозил ей кулаком Кайнача. – Всех зверей распугаешь.
Парни бросали работу, мылись и рассаживались под деревьями в тени. Ятока разливала суп в миски. Надя и Женя разносили их. А дед Корней отправился в чум Согдямо чай пить.
Старик сидел в чуме и курил трубку.
– Чаек найдется?
– Найдется, бойё. – Согдямо налил ему чаю.
– О чем это думаешь? – отхлебывая чай, спросил дед Корней.
– Как же не думать? Дома нам строите. Чем платить будем? Где деньги возьмем?
– Совсем ты постарел, Согдямо. Платы не надо.
– Как так? Как-та давно ушел я на охоту. Прибежали мои олени и остановились у дымокура Урукчи. За это он с меня шкурку соболя взял.
– Нет Урукчи, паря. Убежал. Бедный народ теперь хозяйствует. А у бедных людей – чистые сердца. И по другим законам они живут. Вот Степан все про коммунизм толкует. Только что это такое и с чем его едят? Не знаешь? И я долго голову ломал. Так прикидывал и этак. И потом осенило меня. Коммунизм-то совсем простая штука. Бежит по лесу ручеек. Напоил коня, и нет ручья. А сбежались ручейки – река стала. И тут уж на пути ее не становись – все снесет. Пока мы врозь были, Урукча, Боков и старик Двухгривенный щипали нас, как коршуны рябчиков. А собрались мы в кучу, где эти коршуны? Вот оно куда ведет.
Согдямо взял лист бересты, повертел в руках и стал что-то вырезать. Дед Корней с любопытством смотрел, но ничего понять не мог.
– Что ты делаешь? – спросил он Согдямо.
– Василий велел. Фигурки нарисовал, велел их вырезать. По ним людей учить будет.
– Буквы, – поправил его дед Корней. – Я, паря, всю зиму грамоту учил, не далась. Вчера смотрю, как Васюха пишет, тоска взяла. – Дед Корней поставил чашку. – Спасибо за чай, Согдямо. Пойду погляжу, что там парни делают.
А у кухни шел спор, как назвать деревню.
– Кайнача, – скажи, как бы ты назвал деревню? – наседал на него Сема.
– Как назвал? Деревня.
– Да каждую деревню деревней зовут.
– А ты пошто по-другому назвать хочешь?
Сема сплюнул, парни захохотали,
– Породите вы, – остановил их Сема. – Это же первая эвенкийская деревня. И не просто деревня, а советская, красная деревня.
– Красный охотник и назовите, – собирая посуду, между прочим сказала Женя.
– Ребята, а ведь верно, – обрадовался Сема. – Несите доску.
Тут же на доске написали углем: «Деревня Красный охотник». Доску прибили к сосне на самом видном месте.
Степан выехал из леса и сразу увидел новые дома под крышей. Обрадовался, но его поразила тишина. Нигде ни души. На кухне под котлами горели костры. Горели костры и возле чумов. Люди только что были здесь. Куда они подевались? Не банда ли какая тут шалит? Степан спешился, привязал коня к дереву, проверил затвор берданы.
От реки донесся смех.
– Фу, черти, – облегченно вздохнул Степан и пошел на голоса.
Река Глухариная небольшая, сажен тридцать шириной. Все жители находились на косе. В кругу было видно деда Корнея, Василия, Кучума. Они склонились над чем-то.
Степан протиснулся в круг. На дресве стоял медвежонок и пугливо озирался по сторонам. Потом начал по-детски хныкать.
– Что теперь с ним делать, один лешак знает, – озадаченно теребил бороденку дед Корней.
– Где вы его взяли? – спросил Степан.
– Медведица привела, – оживился дед Корней. – И что ей вздумалось по этому месту пройти? Или троп мало в тайге? Учуяли ее собаки и насели. Угнали в горы. А этот поганец на дерево. Отсиделся там. Что теперь с ним делать?
Отпустите, – посоветовал Степан.
– Отпустить немудрено. Сгинет без матери, ведь дите неразумное. А вырастет – зверь будет. Вот незадача.
– Дедушка, отдай нам, – выступил несмело из толпы Урукон.
– Возьми. Да накорми. С утра голодный. Молока дай. А к осени заматереет, тогда и отпустим его в лес.
Ребята поймали на поводок медвежонка и гурьбой повели на стоянку.
– Как у тебя, Корней Иванович, дела? – спросил Степан. – Веди, показывай строительство.
– Один дом уже совсем готов. Вселять будем кого или обождем, когда все достроим?
– Чего ждать-то, Корней Иванович? Кличь людей. Степан поднялся на крыльцо нового дома, поправил ремень на гимнастерке.
– Товарищи! Еще вчера Боков, Урукча, старик Двухгривенный за людей нас не считали. Мы гнули спины, на охоте да в оленьих стадах себе простуду наживали. А что нам доставалось? Костры да морозы.
– Долги еще были, – напомнил Согдямо.
– Вот-вот. И было так потому, что силы мы своей не знали и жили, как кроты, каждый в своей норе. А встали в один строй. Вот и в тайге выросла деревня. Это же здорово! От этой деревни у нас, таежников, начинается новая жизнь.
– Мне слово, Степан, дай, – попросил Кучум.
– Говори, паря, – отозвался дед Корней.
На крыльцо поднялся и встал рядом со Степаном Кучум.
– У нас есть такой обычай, – Кучум волновался. – Если ты протянул руку в беде охотнику, то становишься братом этого охотника и членом нашего рода. Вы построили нам дома, своими руками зажгли огни в очагах – огни жизни. Так пусть огонь нашего рода будет и вашим огнем. Теперь вы все члены нашего рода. Как говорят русские, низкий поклон вам, кровные братья.
– Спасибо, Кучум, за доброе слово, – пожал Степан его сильную руку.
– И тебе, Степан, спасибо за то, что другом пришел к нам.
– В первый дом мы решили поселить самого уважаемого охотника – Согдямо. Проходи, дедушка, – пригласил старика Степан.
Согдямо поднялся на крыльцо. Помолчал, а потом сказал:
– Шибко спасибо вам. Но в дом, однако, жить не пойду.
– Ты что это, ядрена-матрена, – закипятился дед Корней. – Или еще не надоело кости морозить в чуме?
– Шибко надоело. Но не пойду в дом жить. Прилетят добрые духи, где они меня найдут? Увидят дом, скажут, люча тут поселился.
Все озадаченно смотрели на Степана. Положение. Как из него выкрутиться? Всех выручил Сема.
– Дедушка Согдямо, а мы им напишем, что ты здесь живешь. – На дощечке Сема написал углем: «Согдямо», а дощечку прибил к двери. – Вот и все.
Старик с уважением посмотрел на непонятные ему знаки и шагнул в дом.
– А теперь я всех приглашаю на праздник – рождение деревни, – проговорил Кучум.
– Спасибо, – за всех ответил Степан. – Я вам, товарищи, привез хорошую весть. Письмо получил из губкома комсомола, место одно дали на рабфаке. Так что давайте думать, кого пошлем учиться.
Для большинства слово рабфак значило, что надо ехать куда-то далеко. И от этого «куда-то» было тревожно. Ведь для всех жителей Матвеевки за горами жизнь была непонятной, а потому чужой.
– Вот и для нас пришло время за науку браться, – продолжал Степан. – Отправить надо парня серьезного, чтобы не подвел нас.
Все почему-то посмотрели на Василия. А у него от этих взглядов пот на лбу выступил.
– Васю надо послать, – предложила Надя.
Василию стало тяжело дышать.
– Я так же думаю, – улыбнулся Степан.
– Страшновато что-то, Степан, – сказал Василий.
– Чудак-человек, зверя не боится, а перед городом струсил. Там тебе и театр, и библиотека, и вся культура. Кто за то, чтобы комсомольца Василия Воронова направили на учебу в рабфак? Единогласно. Поздравляю, Василий. Помощь нужна будет – нас кличь. Пиши, коли мешать там разная контра будет. Найдем управу.
Василий поднял голову.
– Степан, пошли хоть Сему, вдвоем подручней будет.
Женя подвинулась к Семе, точно закрыть его хотела.
– На будущий год и Сему пошлем, вместе с Женей. А пока тебе одному придется ехать, и не мешкай, собирайся в дорогу. Придешь в обком комсомола, обскажешь все. Они определят тебя, куда надо.
Через несколько дней Василий с Ятокой были уже в Матвеевке. Мария Семеновна обрадовалась их приезду. Засуетилась. Увидела берестяной короб, а из него на нее уставились синие глазенки.
– Ты где это его взяла, девонька? – спросила Мария Семеновна.
– Сын. Димка.
Мария Семеновна удивленно посмотрела на Ятоку, потом на Василия.
– Твой сын?
– Мой, – смущенно ответил Василий.
– И скрыл от матери, – обиженно поджала губы Мария Семеновна.
– Ятока все.
– Я с вами обоими еще потолкую.
Мария Семеновна поставила зыбку на кровать, вынула ребенка и положила на одеяло. Димка сучил ногами, тянулся ручонками к Марии Семеновне и улыбался беззубым ртом.
– Вшитый отец, – улыбнулась Мария Семеновна. – Захар, ты только погляди.
Захар Данилович подошел к кровати, Димка посмотрел на него и закричал.
– Ишь ты, какой голосистый, – Мария Семеновна завернула внука в пеленки, взяла его на руки и повернулась к Ятоке с Василием, которые стояли рядом и не знали, как себя вести.
– Вот что, молодые. Вы промеж себя как знаете, а внука я вам не отдам.
– И то правда, – поддержал жену Захар Данилович. – И тебе, Ятока, нечего мытариться с ребенком по тайге. Коли народили дитя, так нечего барахтаться на разных берегах. И меня, старика, извините, коли что не так было.
– Молоко-то он пьет? – спросила Мария Семеновна.
– Как большой, – улыбнулась Ятока.
– Вы идите погуляйте, а я внука искупаю и спать уложу.
Василий с Ятокой вышли из дома.
– Пойдем на Матвееву гору, – предложил Василий.
Прохладной таежной тропой поднялись они на гору и остановились на краю утеса. Далеко внизу о каменный берег беспокойно бились волны. В воздухе, пропахшем смолой, мхами и ключевой водой, стоял птичий гомон… От утеса, через зеленую кипень лесов, убегала тропа. Через несколько дней по ней с котомкой за плечами уйдет Василий, и кто знает, куда она уведет его и когда ему доведется снова ступить на эту землю.
– Ты не забудешь меня? – Василий обнял Ятоку.
– Пошто говоришь так? Учись. Мы с Димкой шибко тебя ждать будем.
Книга вторая
Красная волчица
Часть первая
Глава I
В холодном безветренном небе косматой медведицей дремлет темно-бурое облако. Тишина. В сонливой угрюмости застыли горбатые горы. Стиснутая крутыми берегами, бесшумно гонит продрогшие гольцовые воды Каменка. В сиротливых колках примолкли, затаились птицы. Но вот глухую тишину расколол гром, дробясь и ломаясь, он тяжело качнулся по широкой долине, встряхнул землю и укатился в голубое низовье реки. Вздрогнуло облако и медленно поползло к синеющим вдали хребтам, на склоне гор колебалась его серая тень. Зашумел, заволновался лес. У подножья Седого Буркала хриповатым голосом одиноко провыла Красная Волчица. С обветренного утеса снялся молодой орел и, обронив на землю ликующий клекот, кинулся навстречу далекой буре.
В такой же вот день, пятнадцать лет назад, с котомкой за плечами ушел из Матвеевки в город Василий Воронов, ушел учиться грамоте. Ятока с Димкой па руках стояла на Матвеевой горе и смотрела вслед мужу. Тревожно было у нее на душе. Василий – большой охотник, любого зверя спромышлять может. Умом бог не обидел. Люди уважают. Что еще человеку надо? Его место в горах, а он в город пошел. Где ничего не терял, там ничего и не найдешь. Ей хотелось побежать за Василием, остановить его. Но не посмела: Василий – мужчина, он знает, что делает.
За пятнадцать лет изменился и дом Вороновых. Исхлестанные ветрами, почернели стены, на окнах покосились ставни, покрылась мхом тесовая крыша, и дом стал походить на усталого, потрепанного жизнью старика, которому нс так уж много осталось брести до своей последней черты. У амбара под навесом притулился верстак, по нет под ним жилых пахучих стружек. На стене висят подернутые красной ржавчиной инструменты. Все здесь говорит о том, что дом давно потерял хозяина.
На крыльцо вышла Семеновна. Ей перевалило за семьдесят. Обвисли щеки. Плечи стали покатыми, опустились. Отяжелела походка. Семеновна выхлопала кумалан и оперлась о перила. Взгляд ее упал на деревню. За минувшие годы много произошло перемен: над тайгой не раз проносились огненные смерчи, оставляя после себя на десятки верст мертвые полосы. От грозовых ударов падали смолистые кедры. Дикие горные речки меняли русла. Не щадило время и людей. У одних таежные тропы навсегда окончились среди задумчивого соснового бора, состарились другие, возмужали, набрались житейского опыта третьи. Только вот в Матвеевке, как и много лет назад, вдоль берега тянулся длинный ряд домов, рубленных из вековых лиственниц и сосен. В оградах темнели забыгалые поленницы дров. На стенах амбаров сушились сети. У причала па дресве лежали просмоленные лодки-плоскодонки.
Из проулка на угор высыпала ватага мальчишек. Трое из них вели на поводках собак, а остальные шли за ними с луками в руках. У школы мальчишки свернули в лес. Непрошеная тоска защемила сердце Семеновны. Совсем недавно вот так же проходили таежную школу – вначале сын Василий, а потом внук Димка. Где они сейчас?
Семеновна поглядела на кривун реки, взяла кумалан и, тяжело ступая, пошла в дом. До семи лет растила она внука Димку, по подоспело время идти ему в школу, и Ятока с Димкой уехали к Василию. Зиму жили в городе, а весной, как только спадали воды в реках и горы одевались в зелень, возвращались домой. В этом году Димка закончил семь классов. «Поди, уж мужичок стал… – с нежностью подумала о внуке Семеновна, – Жаль, Захарушка не дожил до этих дней. Души во внуке не чаял. Бывало, и ягод из леса принесет, и шишек кедровых, и игрушки смастерит. А как подрос внучек – ружье ему купил тридцать второго калибра, затворное; нож сковал из пятки литовки, брал с собой на рыбалку. Мальчонке любо было ходить за дедом. Теперь бы друг без друга шагу не ступили».
Семеновна вздохнула, освобождаясь от тяжести, которая всегда сдавливала грудь при воспоминании о Захаре Даниловиче.
В дом неторопливо вошел Семен, приземистый, немного погрузневший, но, как и в молодости, с приветливым, добродушным лицом. С тридцатых годов он бессменный председатель колхоза.
– Здравствуй, бабушка.
Семеновна оживилась. Повеселели ее серые выцветшие глаза.
– Проходи, Семушка. Проходи, садись.
Семен снял с белесой головы кепку, присел на табуретку, закурил.
– С харчами-то как живешь?
– Рыба есть. Третьеводни Кайнача мяса принес, жирного. Отказалась, а он говорит: «Друг мой, Василий, придет, чем угощать будешь?»
– Я щук наловил. Вечером Женя принесет.
– У меня теперь свой рыбак явится – Дима. Парень он старательный. И Васю поджидаю. Писал, отпуск берет, тоже приедет.
– Давненько мы с ним не встречались. Повидаться бы.
Семен встал.
– А че не посидишь?
– В правление надо идти. Заходи к нам.
– Спасибо.
Семен ушел. Семеновна вынесла в ведре еду собакам. У крыльца ее встретили Чилим с Ушмуном, нетерпеливо закружились вокруг.
– Оголодали. Успеете. – В деревянное корытце Семеновна вылила еду из ведра. – Хлебайте. Вот явятся мужики – и некогда вам будет прохлаждаться возле бабки.
В ограде появилась тетя Глаша, невысокая, круглолицая, в чирках и белых шерстяных носках. Она давно уж расчала шестой десяток, но не по годам была беспокойная, непоседливая.
– Ты с кем это, старуня, тут разговариваешь? – спросила тетя Глаша.
– Да вот собак кормить вышла.
– А я думаю, уж не гости ли появились.
– К концу недели поджидаю, может, и Ганя твой подъедет.
– Уж сколькой год сулится…
Тетя Глаша с Семеновной присели на ступеньки крыльца.
– Женить бы тебе его, – посоветовала Семеновна. – Может, и бросил бы, к лешему, свои еропланы.
– Я уж ему сколь раз прописывала про это. Так они, молодые, разве сейчас слушают матерей-то?
Много раз уж говаривали об этом бабки, а встретившись, опять заходили по новому кругу.
– Мои-то тоже блудят по белу свету, – вздохнула Семеновна. – И че бы не жить дома-то? Еще и меня зовут в город. Ишь че выдумали.
– Не езди. Я-то потом че без тебя делать буду?
– Да и я-то без тебя не могу. Хоть ты и супротивная, а все есть с кем словом обмолвиться.
– Так уж и супротивная? – обиделась тетя Глаша.
– А то нет. Никакого сладу с тобой не стало.
– Попустись ты, старуня, – махнула рукой тетя Глаша и встала.
– Ты куда это навострячилась?
– Побегу к Хаикте, письмо Гане написать надо.
– Не успеешь, че ли? Почта-то еще когда будет? Дня через два.
– Нет, уж я побегу.
– Век свой ты вот такая, взбаломошиая. И че тебе не сидится на одном месте?
– Да я вечером забегу.
И тетя Глаша торопливо засеменила из ограды.
Ятока работала в больнице последний день. Ока помогла санитаркам убрать перевязочную и пошла в бухгалтерию за расчетом, но в длинном больничном коридоре столкнулась с соседкой по дому Полиной Андреевной Крутовой. Крутова шла с дочкой Ириной – одиннадцатилетней синеглазой девочкой.
– Вы к кому? – спросила Полину Андреевну Ятока.
– Во второй палате наша сотрудница лежит. Загорская. К ней.
– Пойдемте, я покажу.
Полина Андреевна шла по коридору легко, стремительно, чуть откинув голову. Густые каштановые волосы разметались по плечам. Из-под длинных темных ресниц смотрели чуть задумчивые ласковые глаза. Встреча с нею почему-то всегда беспокоила Ятоку.
– Василий Захарович чем занимается? – спросила Полина Андреевна.
– Да позавчера уехал в верховье Каменки. Оттуда по реке в Матвеевку спустится.
Василий работал в сельскохозяйственном институте на факультете охотоведения, преподавал биотехнию по акклиматизации и реакклиматизации диких животных. Полина Андреевна там же читала лекции по клеточному звероводству, жила она в одном доме с Вороновыми, только этажом ниже.
– А я материалы интересные привезла с соболиной фермы. Вечером занесу. Ты увези ему.
– Ладно.
– Кстати, а когда ты, Ятока, уезжаешь?
– Сегодня последний день отработала.
Они подошли к двери с табличкой «два».
– Загорская здесь лежит.
Полина Андреевна прошла в палату, а Ятока получила расчет и заглянула к дежурной сестре попрощаться.
– Уезжаешь?
– Шибко по тайге соскучилась.
Сестра посмотрела на часы, потом на список больных.
– Будь добра, унеси таблетки Загорской.
– Хорошо.
В палате Полины Андреевны и Ирины уже не было. Загорская лежала у окна. Ей было за сорок. Лицо худощавое. Тонкий нос, тонкие губы. Взгляд холодный, неприязненный.
– Вот вам таблетки, – Ятока положила их на тумбочку. – Полина Андреевна давно ушла?
– Минут десять. А вы хорошо ее знаете?
– Много лет рядом живем. Как можем, помогаем друг другу.
– А я ее помню еще студенткой, когда Василия Захаровича исключали из комсомола, из института.
Ятока широко открыла глаза: не ослышалась ли?
– Пошто Васю исключать будут? Он институт закончил.
Тонкие губы Загорской тронула холодная улыбка.
– Презираю баб. Изображают из себя святош. На самом деле крутятся возле мужиков, выпрашивают у них любовь, рожают им детей, а потом прикидываются несчастными.
– Однако пошто худо думаете о Полине Андреевне? С отцом ее дочери беда была. А он друг Васи.
– Святая простота, – Загорская рассмеялась сухим, недобрым смехом, – Может, Крутова у твоего Василия Захаровича глаза взяла для своей Ирины? Ты не задумывалась? Поражаюсь, как до сих пор Василий Захарович не отослал тебя в чум.
«Видно, шибко больна Загорская, оттого и злая», – решила Ятока. но на душе стало тревожно. «Васю из комсомола исключали, из института. Однако он бы мне сказал, – думала Ятока. – Пошто так худо говорит Загорская о Полине Андреевне? У меня свои глаза. Хороший человек».
Но тревога не унималась.
Дома Ятоку встретил Димка.
– Мама, я на заезжем дворе был. Там ямщики с Бугоркана. Обещают нас и ребят из интерната довезти до Каменки. Пять лошадей дают. А по Каменке мы на лодках спустимся.
– Под манатки лошадей хватит. Сами пешком пойдем. Поезжай в интернат, скажи ребятам, пусть собираются.
– Вот здорово!
Димка убежал, а Ятоку опять обступили недобрые думы. Она прошла в кабинет Василия. На столе папки, журналы, стопка чистой бумаги. Вдоль стен стеллажи с книгами. Над ними чучела птиц. В окно видны горы. Ятока села за стол. Здесь она часами ждала Василия из таежных экспедиций. «Однако зря из деревни уехала, стойбище бросила». Звонок в передней вывел ее из задумчивости. Ятока открыла дверь. Вошла Полина Андреевна.
– Вот материалы, – она подала папку Ятоке.
– Проходи, чаевать будем.
– От чая не откажусь. Ирина убежала с подружками играть, а одной – какая еда?
Ятока в комнате накрыла стол. Поставила бутылку вина и рюмки.
– Дорожку маленько вспрыснуть надо.
– Возражений нет, – энергично тряхнула головой Полина Андреевна.
Они сели за стол. Ятока наполнила рюмки. Полина Андреевна подняла свою.
– Грустно мне будет без вас, – задумчиво сказала она.
– К осени вернемся.
– Счастливого вам отдыха.
– Спасибо.
Ятока с Полиной Андреевной выпили, закусили.
– После отпуска Вася собирается в горы. Я с ним хочу пойти. Ты за Димкой приглядишь, – попросила Ятока.
– Пусть на это время к нам переселяется. Мне веселей будет. Я ведь тоже когда-то бывала в тайге, – вздохнула Полина Андреевна.
– Ты пошто про отца Ирины мне никогда не расскажешь? Я у Васи спрашивала. Он обещал рассказать, да, однако, забыл. – Ятока пристально поглядела на Полину Андреевну.
– Невесело вспоминать, Да что делать, расскажу, Ятока. В институт на охотоведческий факультет собрались в основном северяне, таежники. Все мы как-то походили друг на друга. А он выделялся. Вечерами мы, бывало, на танцы собираемся в горсад или на концерт в Дом офицеров, а он – в библиотеку, в читальный зал. В воскресные дни уезжал в лес. Мы даже его немного побаивались… Меня часто жалеют, что я без мужа. Чудаки. Я любила. И не моя вина, что все так случилось…
Ятока слушала Полину Андреевну, старалась представить этого парня, но ей это плохо удавалось. Полина Андреевна палила чашку чаю, отпила глоток.
– В общем, закончили второй курс. Сохойский голец мне до сих пор спится. Нас было четыре студента и преподаватель. И он был с нами. Какой он в тайге: сильный, смелый. Я знала, что он женат, и – влюбилась. Не надо осуждать меня…
Полипа Андреевна рукой провела по волосам.
– Через месяц мы разделились на две группы. Двое студентов и преподаватель уплыли обследовать низовья реки. А мы с ним должны были перевалить Янтарный хребет и спуститься в Баргутскую долину. Там много озер. Нам надо было установить, какие виды птиц гнездятся на этих водоемах. Мне было страшно оставаться с ним наедине, и в то же время я хотела быть только с ним одним. И сейчас я бы пошла только с ним. Я счастлива, когда вижу его, слышу его голос. Мне и этого довольно…
Полина Андреевна взяла чашку с чаем, подержала в ладонях, поставила на стол.
– На третий день мы остановились ночевать на склоне хребта. Он стал разводить костер, а я пошла собирать дрова. Вышла к каменной осыпи. Невдалеке сухая валежина. Я шагнула к ней, осыпь поползла. Камни под ногами разъехались. Я упала и сильно ударилась головой. Очнулась в зимовье на нарах. Горит левая нога, левый бок саднит. Пошевелилась и задохнулась от боли в груди.
Полина Андреевна помолчала.
– В зимовье я провалялась больше двух недель. Продукты у нас кончились. Он собирал для меня ягоды, поил настоем каких-то трав, добывал птиц и рыбу на озере. Постепенно боли в груди прошли, но на ногу я не могла ступить. И тогда он понес меня. Ох, и длинным был этот путь… Мы потеряли счет дням. Голодали, в изодранной одежонке мерзли у костров. И когда он вынес меня к деревне, то сам кое-как держался на ногах.
Полина Андреевна встала, нервно прошлась по комнате, остановилась у окна.
– О многом мы тогда переговорили. У него в тайге осталась жена. Я знала, что ее он не бросит. От этого он стал мне еще дороже. После того как мы выбрались, я еще больше месяца пробыла в больнице. Он уже знал, что я его люблю. И я своего добилась. Родила от него дочь. И тотчас на него свалилась беда. Я кинулась спасать его…
Раздался звонок. Полина Андреевна на полуслове замолчала. Ятока открыла дверь. Вбежали Димка с Ириной.
– Вот разбойницу поймал на заборе, – Димка держал Ирину за руку.
– Девочка – и по заборам лазишь. Что люди скажут? – Полина Андреевна подошла к дочери.
– А пусть мальчишки не задаются. Будто они одни умеют по заборам лазить, – выпалила Ирина.
– Есть-то будете? – Ятока погладила девочку по русой голове.
