Текст книги "Красная волчица"

Автор книги: Николай Кузаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

– Ну? – спросил Никифор.

– Пять лет дали.

Никифор напился и весь вечер плакал, но утром встал бодрый и сразу к Генке с вопросом:

– Что ты думаешь делать?

– В городе хочу проживать. Дело большое затеял. Подряд взял на поставку леса. Сейчас кругом строят. Мне бы еще деньжонок немного, чтобы на ноги стать.

– Деньги дам. И золотишко есть.

– А может, и тебе, тятя, в город переехать, – осторожно предложил Генка.

– Куда мне. Здесь доживу. Уж давай ты в люди шагай.

Узнала Капитолина о приезде Генки. Пришла к нему.

– С приездом тебя, Геннадий Никифорович.

– Спасибо.

В доме деда Генка поставил на стол бутылку наливки, горкой конфеты насыпал.

– Выпьем по махонькой, – налил рюмки Генка. – Вспомним прежние деньки.

– Не пью. Нет больше к старому дороги.

– Вот как? – удивился Генка.

– Отец на меня дела оставил, до наливки ли теперь?

Генка смотрел на Капитолину и не узнавал ее.

– А если позову в город? – решил испытать Генка.

– Не позовешь, Геннадий Никифорович. Тебе нужна жена с тугим кошельком, а отец мой не даст, сам смотрит, где бы урвать кусочек.

– А ты ведь другой была ласковой.

– Была. Переболело.

– К старой любви вернулась?

Капитолина испытующе посмотрела на Генку.

– А почему не вернуться? Василий парень стоящий. Возьмем и уйдем в горы.

Капитолина встала.

– Ты куда?

– Прощай. Пойду искать свою дорогу.

А Генка у отца взял золотишко, деньги и через несколько дней укатил в город.

Степан очень обрадовался приезду врача. Немедленно снарядил баб белить и мыть сельсовет, который на время решил отдать под больницу. Вечером проверил, как идет у них работа, и пошел к Поморову, у которого врач поселился. Поморов с Алексеем Афанасьевичем Крохалевым сидели у письменного стола.

– К послезавтрему больницу приготовим, – сообщил Степан.

– Хорошо, – кивнул Крохалев. Голос у него глуховатый, приятный. – А мы с Михаилом Викторовичем завтра сходим на стойбище. Хочу взглянуть, как живут эвенки.

– Да они сейчас далеко, на Глухариной реке.

– Ничего. Доберемся как-нибудь.

– Беседу бы с эвенками провести, – попросил Степан.

– Можно. – Крохалев снял очки, протер их платочком и водрузил на нос. – Эвенкийский язык я знаю. Нас специально готовили для работы на севере, и медсестра хорошо говорит по-эвенкийски.

– Про шаманов позарез лекция нужна. – Степан закурил. – Про нашу Ятоку слышали?

Крохалев кивнул.

– Так растолковать людям надо, что это один обман.

Я пробовал сам, да грамоты маловато. – Степан махнул рукой.

– Учиться надо.

– Ночами сижу над книгами, когда-нибудь осилю их – а мне сейчас нужна наука. Вот так, позарез, – Степан полоснул ладонью по горлу.

Крохалев улыбнулся.

– Победили царя. Победим и свою неграмотность. А про Ятоку я много слышал еще в институте. Наш профессор, встречался с ней на Холодной реке. Присутствовал на ее камлании. Ятока обладает гипнозом, способностью усыплять людей.

– Вы людям это расскажите, особенно бабам. Замаялся я с ними. Без чертей и леших шагу ступить не могут. Ладно, еще Михаил Викторович выручает, а то бы мне труба.

– Побеседую я с ними.

– Еще надо потолковать с охотниками про контру, чтобы уши не развешивали.

– В этой области я мало сведущ.

– Как так? На удивился Степан. – Комсомолец?.

– Комсомолец, – кивнул Крохалев.

– Раз комсомолец, не имеешь права не знать про контру и прочих буржуев. Они и до нас лапы дотянули. Расскажи, как капиталисты с нами не хотят торговать, что делает мировой пролетариат.

– Такую лекцию я подготовлю.

– Вот и договорились.

Когда Степан ушел, Крохалев сказал:

– Немного со странностями человек.

– Вы его не поняли, – заступился за Степана Поморов. – За таким человеком народ пойдет в огонь и в воду. Прямой. Душа нараспашку. Грамоты мало, но зато знает, что ему делать надо. Этот колебаться на своей дороге не будет. Великолепная ясность в главном: кто за народ – тот свой, кто против – враг. И все на своих местах. Мы горы книг перерыли, доискиваясь правды, а Степан ее сердцем понял. Ведет за собой людей, таких же, как и он. И никто ему не сможет помешать, потому что на его стороне – правда.

Да и вообще, удивительный этот таежный народ, что взрослые, что дети. Как-то веду урок, Сережа Круглов поднимает руку, просится домой отпустить. «Зачем?» – спрашиваю. «Надо», – отвечает. Я не разрешил, продолжаю объяснение. Прошло немного времени, вдруг все мальчишки встают и направляются к двери. «Вы куда?» – спрашиваю. «А вы посмотрите в окно». Взглянул. Небо обложило тучами. По земле ветер поземку гонит. «Ну, и что?» – спрашиваю ребят. «Сейчас буран будет, – отвечает Витя Волков. – А дедушка Корней ушел кулемки рубить на Верхний луг. Немощный он. Не выбраться одному. Замерзнет».

– Ну и чем все это кончилось? – спросил Крохалев.

– Оставил за себя Сережу Круглова. Хороший мальчик. Провел он урок чтения, а мы с Витей пошли искать Корнея Ивановича. Пурга нас застала дорогой. В лесу она, как и в степи, беспощадная. Корнея Ивановича разыскали верстах в трех от села. Сидит у костра, балаган из веток сделал. Вместе потом и выбрались.

…На восходе солнца Поморов с Крохалевым пошли на эвенкийское стойбище. Утро было тихое, морозное. Замерзший за ночь снег похрустывал под лыжами. Крохалев неумело шагал за Поморовым. Его лыжи часто разъезжались, цеплялись за деревья, и с веток сыпался снег. Вскоре он шагал весь им запорошенный.

– Давайте, Михаил Викторович, отдохнем. Плохой из меня таежник.

Они присели на колодину, закурили. Снег отливал зеленью. В чуткой тишине громко перестукивались дятлы, посвистывали синицы.

– Красота-то какая, – залюбовался Крохалев.

– Хорошо, – согласился Поморов.

Только на другой день, в полдень, они вышли к Глухариной реке. На берегу ее, в редколесье, стояли чумы. Почуяв чужих людей, собаки подняли лай. Навстречу Поморову и Крохалеву вышли Бирокта и еще несколько женщин. У каждой в руке пальма.

– Кто это с тобой, учитель? – недружелюбно спросила Бирокта. Молва о том, что сын купца Крохалева ездит по тайге от деревни к деревне, давно уже дошла до стойбища.

– Доктор. Алексей Афанасьевич Крохалев. Пришел лечить вас.

– Твой отец – купец? – спросила Бирокта Крохалева.

– Да, – в недоумении ответил тот.

– В городе Карске живет?

– В Карске. А что?

– Уходи отсюда. Уходи добром.

Крохалев растерянно посмотрел на Поморова. Учитель не узнавал Бирокту. Что случилось?

– Бирокта, это же доктор. Приехал лечить людей, – пытался растолковать Поморов.

– Ты иди к нам, – морщины на ее лбу стали глубже. – Угощать будем. А доктор пусть уходит, – в голосе Бирокты была угроза.

– Нет, одного его оставить не могу. Где Кучум?

– Мужиков нету. Ушли оленей смотреть. Завтра или послезавтра будут.

– Так и не пустишь нас?

– Пусть доктор уходит добром и дорогу к нам забудет…

Поморову с Крохалевым пришлось возвращаться.

– Скажите, Алексей Афанасьевич, какое вы эвенкам зло сделали? Зря они за пальму не возьмутся.

– Ничего не понимаю. Я ведь первый раз их вижу.

– Может быть, в другом месте были? У них связи между родами отличные.

– Неужели вы считаете, что я могу людям какую-то пакость сделать?

– Но почему они вас гонят из тайги?

Крохалев только пожал плечами.

Вечером Поморов с Крохалевым пришли к Степану и рассказали, как их встретили на стойбище.

– Люди ничего не забывают.

– Так в чем же дело? – спросил Крохалев.

– Отец ваш Бирокту, она тогда девчонкой была, за бутылку спирта купил, а потом продал. Не раз он ходил по тайге, спаивал охотников и за бесценок забирал пушнину. Откуда эвенкам знать, что сын не по отцовской дороге пошел.

– Так что же мне делать теперь? – спросил Крохалев.

– Свое доброе имя наживать. Без него, как оленю без быстрых ног, не обойтись. Завтра я пойду с вами. Как-нибудь растолкуем им.

Глава X

Несколько дней дули теплые южные ветры. Они пригнали серые тучи и устлали ими небо. Воздух отсырел. Потемнел снег, точно увял. Вечером пошел мелкий дождик. А утром другой стала тайга: обмытые хребты налились темной зеленью, снег осел, набух от влаги, под ним в распадках забурлили ручьи; в сосновых борах появились проталины; медведи открыли свои берлоги, стачивали о деревья когти, которые выросли за зиму, раскапывали луковицы саранок, добывали корешки, лакомились на солнцепеках подснежниками; гудел лес от свадебных песен косачей.

Синими проталинами, точно ссадинами, покрылись реки. Прилетели утки.

Обрадовались охотники. Захлопали выстрелы в борах и на реке. На столах появилась жирная утятина, а вскроется река, в достатке и рыбы будет.

В первый же теплый вечер парни на Матвеевой горе разложили костер. И потянулась к нему молодежь. Василий пришел с гармошкой, присел на пень и пробежал пальцами по ладам.

– А ну, дайте размяться, – в круг вышел Сема. Тряхнул головой, топнул ногой, потом другой, точно проверяя, прочная ли земля, и пошел по кругу, припевая:

Я девчонку полюбил У высокой ели.

На свидание пришел,

Ее волки съели.

В круг впорхнула Дуся.

Меня Сема полюбил.

Сватать обещался.

На свидание пошел,

Зайца испугался.

– Так его, – подбадривали Дусю девчата.

Сема гусаком, вприсядку пошел вокруг Дуси.

Моя милка хороша,

Бойких уважала.

На свиданье не пришла,

Серу прожевала.

Дружный смех прокатился по бору. Дуся повела плечами, тряхнула косами.

Ой, девчонки, беда:

Меня Сема полюбил.

На охоту пошел,

Ружье дома позабыл.

Максим подбросил в костер хвороста, пламя взметнулось в небо, темнота откатилась в глубину бора,

– Давай кадриль, Вася! – крикнул кто-то. И сразу несколько пар выстроилось перед гармонистом.

Долго веселились парни и девчата. Домой Василий пришел уже совсем поздно. Присел на ступеньку крыльца, закурил. Где-то в конце деревни подвывала собака.

Подошел Малыш, ткнулся Василию в колени.

– А тебе что не спится? – Василий погладил Малыша. – Ятоку дождемся, с ней лучше будет.

У реки залаяли собаки. А немного погодя оттуда донеслось ржание лошади.

– Вот бездельники, тоже мне зверя нашли – на коня лай подняли. – Василий встал. – Спать, паря, пора.

Утром, сразу же после завтрака, Василий сел шить ичиги. Захар Данилович вязал сети. Мария Семеновна устроилась на сундуке с прял кой.

– Надо лодку новую делать, Василий. У старой-то дно совсем худое стало.

– Весну-то продюжит, батя.

– Мясо, мужики, кончается, – вмешалась в разговор Мария Семеновна, – Ты бы, Вася, сходил в лес, может, косачей спромышляешь. Корову утром выгоняла в поскотину, кругом косачи бормочут.

– Завтра с ночевой пойду. За Кудрявым бором ток хороший есть. С полдюжины можно взять.

– Ты уж курочек-то, Вася, не трогай, – попросила Мария Семеновна.

– Я их отродясь не стрелял. Разве какая случайно под дробь сунется.

В прихожую вошла Анна, жена Дмитрия.

– Я к тебе, Вася, Митя вчера на Соленую речку ушел, к вечеру обещал воротиться, и до сих пор нет. Не беда ли какая стряслась.

– Что с ним приключится? Утянул далеко и заночевал. Поди, не первый раз.

– Нет, Вася, что-то неладное. Сердцем чую. Кобель Буян за ним увязался. Поздно вечером прибежал. Всю ночь выл.

Василий отложил ичиги и встал. Вспомнил он вой собаки.

– Где Буян?

– Привязала я его.

– Мы с Семой сейчас придем.

– Спасибо. А я уж побегу. – Анна взялась за ручку двери.

– Ты Куда, девонька? – отложила веретено Мария Семеновна. – Чаевать сейчас будем.

– Спасибо, в другой раз. Сейчас Ванюша из школы прибежит, покормить парня надо.

Василий с Семой пришли к Анне. Буян сидел на цепи у будки.

– Буян, Дмитрий где? – погладил его Василий.

При упоминании имени Дмитрия, Буян завизжал, натянул день. Василий вопросительно посмотрел на Сему.

– Что-то, паря, неладно, – забеспокоился Сема. – Давай на поводок его и пошли.

Буян натянул поводок и, задыхаясь, потянул за собой Василия к Соленой речке.

Дул сырой ветер. На Матвеевой горе лаяли собаки. «Хоть бы беды никакой не приключилось», – думала Мария Семеновна. Сколько парней погубили эти горы. Под вечер на другой стороне реки она увидела двух человек. Вроде бы Сема с Василием. Только идут они один за другим и будто несут что-то. Больно защемило сердце.

– Посмотри, Захар, что-то понять ничего не могу.

Захар Данилович подошел к окну, долго всматривался.

– На носилках кого-то несут.

– О господи, – изменилась в лице Мария Семеновна.

Захар Данилович оделся и вышел на угор. Сема с Василием были уже на середине реки. Навстречу им бежала Анна, за ней Ванюшка. Она подбежала к парням, на секунду остановилась и упала на носилки. Дикий крик резанул сердце Захара Даниловича. Из домов выбегали люди и спешили к реке.

Сему с Василием сменили Степан с Максимом. Анна голосила, рвалась к носилкам, но ее силой удерживали женщины.

– Что с ним? – спрашивали мужики.

– Кто-то в спину стрелял, – хмуро ответил Василий. – Потом лежачего добил: пуля через грудь прошла и под ним в земле застряла.

Тело Дмитрия занесли в дом и положили на стол. Никто не заметил, как появилась Прасковья Спиридоновна. Она долго смотрела на сына.

– Спит Митенька. Такой-то ты у меня неспокойный был. Бывало, всю ночь криком кричал.

Прасковья Спиридоновна погладила волосы, убрала с них жухлый лист.

– Некому мне теперь печь грибные пироги, как-то ты их любил. Поди, и не поел перед смертью-то? Так я тебе и напеку на дорогу.

Женщины рыдали, мужчины, насупившись, вышли из-за дома.

– Как же случилось-то? – разговаривала с телом Дмитрия Парасковья Спиридоновна.

– Как?

А было так.

Вечер. Дмитрий заряжает патроны. Ванюшка ему помогает.

– Тятя, я пойду с тобой уточить?

– Завтра тебе в школу. В другой раз.

– А ты куда пойдешь? На Соленую речку? Где ленков ловили?

– Ага.

– Речка уже вскрывается.

– Вода в ней соленая, вот и разъедает. Утки туда и прилетают.

– Крохали?

– Крохали, гоголи, селезни.

– А стрелить ты мне дашь, когда пойдем?

– Зарядим послабей заряды.

– Из двухстволки?

– Из двухстволки. Закончишь школу, ружье куплю. Тридцать второй калибр. Как раз по тебе будет.

Ванюшка от счастья ерзал на стуле.

– Мама, слышишь, тятя мне ружье купит.

– Слышу, – Анна улыбается. Она у печки теребит косачей. – Балует тебя отец.

– И ничего не балует, – возразил Ванюшка; – Вот еще немного подрасту и убью сохатого. Тогда у нас всегда мясо будет…

– У сохатого, паря, ноги длинные, – забивая пистоны, говорит Дмитрий. – Собаку добрую на него надо.

– А у меня Чижик растет. Дядя Захар говорит, зверовой.

– Порода-то хорошая, натаскивать только надо.

Утром Дмитрий перевалил хребет и вышел на Соленую речку. Стиснутая с обеих сторон горами, она, продираясь сквозь камни, ревела на перекатах, пенилась, но на плесах текла спокойно.

Из-за поворота вылетел табунок селезней. Прогремели выстрелы, два селезня ударились о мерзлую землю. Поднял Дмитрий уток, тяжелые, жирные. Начало доброе. Позади треснула ветка, оглянулся: Буян стоит, виновато смотрит.

– А ты зачем пришел? Уток пугать? Марш домой!

Буян отошел немного и лег у дерева, прислушиваясь, куда хозяин пойдет.

Дмитрий прошел немного, поднялся на склон сопки, у подножья которой бежала речка, и сел на колодину под развесистой елкой. Внизу рокотала речка. Он услышал свист крыльев. Из-за поворота прямо на него летели два крохаля. Вскинул Дмитрий ружье, толчок в плечо, и – крохаль камнем упал в заросли. Дмитрий спустился к реке, нашел птицу и пошел берегом. Налетали утки, он стрелял их и шел дальше. Так прошло немало времени. Вдруг впереди раздался выстрел, и Дмитрий на поляне увидел Никифора.

– Здорово живем, – поздоровался Дмитрий,

– Здорово, – недружелюбно ответил Никифор.

– Много спромышлял?

– Штук десять. Да две унесло. – Никифор привязал уток к поняге и надел ее.

– Что-то тебя, братец, не видно. Все от людей хоронишься.

– От родного брата. – Никифор блеснул глазами. – На всю тайгу осрамил.

– Что пенять на меня. Я же вам говорил. Ты думаешь мне легко. Ведь какой бы ни был, а отец.

– Жалко стало. Кто же его в тюрьму упрятал, раззор семье сделал? Может, не ты, а кто другой?

– Сам он в нее лез, и ты помогал. Не пойму ни тебя, ни отца. Все в доме есть, а еще зачем-то гребете. Хорошо бы честным трудом, так нет, с бандитом Кердолей связались. Тебе-то пора одуматься. Жить-то придется при Советской власти.

Никифор в одной руке держал ружье, второй теребил бороду, в которой желтела хвоя, и тяжелым взглядом смотрел вдаль.

– А я, может быть, хочу жить по-своему, без ваших Советов.

– Интересно, как. это ты думаешь жить, – усмехнулся Дмитрий. – Рано или поздно все равно придешь ко мне в Госторг.

– Сдохну, но не приду. И за отца ты еще расплатишься.

– Войну объявишь? Дурак ты, Никифор, честное слово. Дороги к старому не будет, запомни. Что мы не успеем сделать, ребята подрастут, доделают.

Дмитрий завернул самокрутку, высек искру огнивом из кремня, прикуривая, отвернулся от ветра. Не успел он к самокрутке поднести дымящийся трут, как огнем обожгло нутро, раздался грохот, будто над речкой прокатился молодой гром. Дмитрий, выронив самокрутку и трут, повернулся.

Никифор стоял с бледным лицом. Из ствола ружья шел дымок.

– Брат… – прошептал Дмитрий. – В спину. Как самый последний трус…

С плеча Дмитрия соскользнуло ружье и глухо, ударилось о землю, а он упал плашмя на спину.

– Брат, добей, – простонал он. – Добей, братишка. Хоть здесь не будь трусом… Добей. Прошу тебя…

Никифора била мелкая дрожь. Вея злоба выплеснулась вместе с выстрелом, Никифор упал на колени.

– Митька, брат… прости.

– Добей… – катаясь по холодной земле, умолял Дмитрий. – Нутро огнем горит… Добей…

– Что я наделал… Митька, прости.

– Добей, братишка, – уже ничего не слыша, просил Дмитрий.

Никифор тяжело встал, дрожащими руками наставил ружье в грудь Дмитрию и выстрелил. Наступила тишина.

На куст села синица и запела звонко, беззаботно. Никифор некоторое время удивленно смотрел на нее, потом, волоча ружье за ремень, побрел вдоль берега. Отошел сажей двести, посмотрел на ружьё, бросил его и побрел дальше.

На поляну выбежал Буян. Увидел Дмитрия и очень удивился, что тот лежит на земле. Лизнул щеку и – отскочил. От страха шерсть поднялась дыбом. Буян метнулся к речке и завыл долго, протяжно от страха и горя.

– Василий, кто же убил? – Степан стоял бледный.

– Следы на снегу Никифора и ружье его. Нашли недалеко. Гильза пустая валялась возле Дмитрия.

– Идемте, – проговорил Степан.

В ограду к Никифору вошли человек тридцать. Никифор вышел на крыльцо в одной рубахе. Борода всклочена.

В руке нож.

– Ну, – процедил Степан.

– Виноват я перед вами, мужики. Видать, злоба разума лишила, Тебя, Степан, хотел первым подстеречь. А потом тебя, Василий… Да вот братишка подвернулся. Затемнение какое-то нашло. В спину ему стрелял…

Мужики качнулись и замерли…

– Мучился сильно… Упрашивал добить. Пожалел.

– Бросай нож, – приказал Степан. – И пошли в сельсовет.

– Погоди, Степан…

Никифор посмотрел на горы, взмахнул рукой и всадил себе в грудь нож по самую рукоятку…

…Только через неделю выбрался Василий на охоту. Пришел на ток рано, присел на колодину, закурил. Между веток виднелось небо с крупными дрожащими звездами. Из распадка доносился говор ручья, звуки его то усиливались, то затихали. Где-то гулко упала шишка. Чистый, упругий воздух был пропитан запахами талого снега, прелых листьев, хвои. Время от времени доносится хлопанье крыльев– это косачи слетались на ток. Из-за перелеска донеслось чуфырканье: токовик подал голос, и тотчас лес наполнился бормотанием.

В прошлом году Василий приходил сюда с Дмитрием. Теперь заведующим Госторгом избран Сема. Сразу же после похорон десять парней и девчат вступили в комсомол! Первым приняли Максима. Жаль, не было эвенков: по тайге кочуют они сейчас. «Где ты, Ятока, – подумал Василий. – Скорей бы увидеться».

Скучал без нее Василий. Ругал себя, что не увел тогда домой. «Размазня, – хмурился он. – Где-то ты смелый, а тут… Одну девчонку бросил». Но-появилась надежда скоро свидеться. Недавно к Степану приходил Кучум. На Глухариной реке эвенки надумали строить деревню, но плотники из них неважные. Вот и решили русские парни им помочь. Создали Красный отряд, а командиром Степан назначил Василия. Теперь, как только вскроются реки, он с отрядом поедет к, эвенкам.

Забелел восток, и звезды померкли, а косачи зачуфыркали сильней. Их белые подхвостные перья замелькали то там, то там. Одни дерутся, другие идут как-то боком, распустив слюну, а за ними бегут курочки и подбирают ее. С деревьев на них смотрят молодые петухи, для которых еще были запретны свадебные игры. У ног Василия откуда-то появилась курочка, и тотчас возле нее оказались два петушка. Прыгают друг на друга, бьются крыльями.

– Вот забияки, – усмехнулся Василий.

Курочка вспорхнула. Петухи остановились, чуфыркнули друг на друга и убежали за сосенки.

Сбоку хлопнул выстрел. Василий от неожиданности. вздрогнул. С дерева упал петух и глухо ударился о землю. На несколько секунд наступила тишина. Опьяненные любовной игрой косачи ошалело смотрели по сторонам. Наконец один из них чуфыркнул, и петухи опять заметались по поляне.

Василий выбрал двух покрупней и выстрелил. Они ткнулись друг к другу головами, а остальные шумно поднялись, перелетели неширокую марь и расселись в колке по листвянкам.

Из-за рощи вышел. Сема.

– Со свежениной тебя, – поздравил он.

– Тебя откуда нелегкая принесла? Напугал до смерти. Не хотел же идти.

– Передумал. Утром забежал к вам, а тебя след простыл. Вот и пошел искать.

Парни подобрали птиц и пошли, а – солнце уже поднялось над горами. Вдалеке пели косачи. Дятлы клювом, о сухие сучья выбивали длинную трель, а потом кричали на весь лес: «Ня-я-я>>. По стволам деревьев шныряли юркие поползни.

– Закончил принимать Госторг? – спросил Василий.

– Вчера вечером. Да оторопь берет. Дело-то нешуточное.

– Пообвыкнешь.

– Грамотешки маловато. Всю ночь не мог уснуть. Охотники к Дмитрию шли, как к брату. Он и совет мог дельный дать, и помочь. Верили ему. А поверят ли мне?

– Или люди тебя, Сема, не знают? Или умом бог обидел? Охотник хоть куда. А к кому же охотник пойдет, как не к своему брату – охотнику? Вон дед Корней как толкует: «У Семена-то, паря, душа светлая, потому и людям возле него всегда радостно». Выходит, мы правильно сделали, что тебя избрали. Дед-то толк в людях знает.

– Говорят, дед Корней к тебе в отряд записался, – улыбнулся Семен.

– Не хотел брать, так к Степану пошел и такую бузу поднял. Говорит, разве я повинен, что революцию поздно зробили. Затеяли артельное дело, а меня к чертям собачьим. Ты, Степан, вдумайся, почему я еще живу. Не хватает ума-то. То-то., Потому что только без двухгривенных и боковых я и дышать стал. А ты меня от дела гонишь.

– Ты его зря-то Не обижай.

– Да мне его жалко. Мочи в нем никакой уже нет,

Где-то рядом засвистел бурундук.

– Тихо, – прошептал Сема и свистнул.

Бурундук отозвался. Сема еще раз свистнул. Бурундук прыгнул на вершину колодины и припустил к ним что было сил, Не добежал до Семы с полсажени, встал на задние лапки и, мигая, уставился на него: здесь где-то отзывалась подруга. Ах, какой странный пень, и дух от него не лесной.

Сема хлопнул в ладоши. Бурундук с перепугу свистнул, нырнул под колодину и задал стрекача в чащу.

Уже по-летнему светило солнце. Кружили в небе коршуны. На склонах гор розовым заревом полыхал багульник. Река подняла лед, но у нее еще не хватило сил, чтобы понести его к северным морям. И на подмогу к ней по распадкам гор мчались бурные потоки. Льдины напирали одна на другую, пахали берега. В воздухе стоял скрежет, стеклянный перезвон, глухой шум, как будто горы гудели. Еще вчера перед селом синим отливом зияла полынья, а сет годна от берега до берега распласталась огромная ядреная льдина, хоть сейчас по ней скачи на лошади.

Вдоль деревни захлопали холостые выстрелы. Это охотники провожали зиму. Все жители Матвеевки высыпали на берег. К Семе с Василием подошли Степан, Максим, тетя Глаша, и дед Корней. Задымились самокрутки.

– Весна дружная, урожай хороший будет, – заключил дед Корней. – Лед ядреный, не успел изопреть. Заторов не миновать.

А река сравнялась с берегом, льдины, напирая одна на другую, в двух шагах от людей ползли, кружились, ворочались. Всюду чернели коряги, деревья.

– Витька Волков и Ванюшка Дмитрия на той стороне реки остались, – сообщил подбежавший Сережка Круглов.

– Кто сказал? – спросил Василий.

– Сам видел. По льдине утром переходили. Уточить пошли.

И верно. На противоположном берегу появились мальчишки с ружьями.

– Вот, ядрена-матрена, – замахал руками дед Корней.

Противоположный берег в половодье заливался. Как-то в молодости дед Корней вот так же, как эти мальчишки, оказался там. Когда хлынула вода, он вскочил на льдину и уплыл на ней. Только верстах в пяти ниже деревни выбрался на берег. Витьке с Ванюшкой не додуматься до того, малы еще, погибнут.

Мужики растерянно засуетились. Первым опомнился Сема. В ограде Вороновых он взял жердь, длиной саженей двух, и с ней под мышкой, прыгая с льдины на льдину, побежал через реку. Отважиться переходить реку, во время ледохода может только безумец. Достаточно сделать один неверный шаг – и гибель. Но идти кому-то нужно было: ребята сами не догадаются уйти в безопасное место. Если погибнет Сема, пойдет другой, третий, пока кто-то не перейдет реку. Василий следил за каждым движением Семы… «Спокойно, спокойно, Сема. Бери правее: там льдины идут плотнее. И выбирай белые, покрытые снегом – они покрепче». Сема будто улавливал мысли Василия. Но вот он побежал по узкой льдине. Ее конец зажали небольшие синие льдины. Даже отсюда, с берега, было видно, что они изъедены водой. «Прыгай и ложись, – подумал Василий, – иначе провалишься и раздавит, как пить дать». Сема сделал неровное движение и глянул по сторонам. «Что ты делаешь? – заволновался Василий. – Прыгай и ползком добирайся до следующей льдины». Сема прыгнул. Льдина под ним расступилась. Сема ухнул в воду и ушел бы ко дну, но его задержала жердь, которую он держал под мышкой.

Василий сжал зубы. «Что медлишь? Скорей!» Сема, опершись на жердь, выскочил из воды и распластался на льдине. Оттуда переполз на другую и побежал. Вот уже берег совсем рядом. Сема выбежал на край льдины, она обломилась, он оказался в полынье.

– Ай! – вырвалось у тети Глаши.

На Сему надвигалась льдина. У Василия от напряжения на лбу выступили капли пота. Но Сема уперся в нее ногами, и она медленно выталкивает его на другую. Василий вытер пот со лба. Сема тяжело поднялся и, припадая на ногу, побежал.

Вот и берег. Сема прыгнул на него, шатаясь, сделал несколько шагов и остановился. К нему подбежали ребята. Сема что-то сказал им и пошел к лесу. Мальчишки за ним. Вскоре на горе, за густым ельником, показался дымок,

– Молодец, ядрена-матрена, – проговорил дед Корней.

Василий с Максимом закурили из одного кисета.

– У меня аж сердце зашлось, – признавался Василий. – Мне бы не одолеть.

Максим посмотрел на грозную, ворочающую глыбы льда, реку.

– Шутки с ней плохи.

Из-за поворота реки медленно выползла огромная, сверкающая на солнце льдина. Она мяла, крошила все, что ей попадало на пути. От нее пахнуло холодом, как из погреба. Это был накипень.

– Пожалуй, сажени полторы будет толщиной, – определил дед Корней. – Не развернется у Белого яра, крутой там поворот. Запрудит реку. Пополощет нас здесь.

– Скот весь угнать, на Матвееву гору, – распорядился Степан. – Женщинам и ребятишкам в школу перебраться.

Вода быстро прибывала. Вот она выбралась из-подо льда, мутным валом хлынула на берег, ударилась о стены домов и залила деревню. Вслед за волной на берег пополз лед. Передние синеватые глыбы уперлись в землю, на них сзади полезли другие, и вот уже вдоль всей деревни по берегу образовалась ледяная стена высотой с могучий кедр, которая медленно подвигалась к домам, готовая раздавить их. Люди с Матвеевой горы и от школы со страхом смотрели на эту разъяренную стихию.

– Пару бы ящичков динамиту, – проговорил Степан.

А вода прибывала. Лед на реке дрожал, кувыркался, кругом ходили мутные воронки.

– Розорит нас, нечистая сила, – качал головой дед Корней.

Ледяная стена все ползла к домам. С ее верха уже падали куски на дома. Но вдруг река, будто тяжело вздохнув, зашипела, вода звонко забулькала, и лед понесло.

– Слава тебе, господи, – дед Корней перекрестился. – Пронесло беду.

Лед просел и поплыл быстрее. С берегов в реку хлынул водяной вал, унося с собой всякий мусор. А ледяная стена вдоль деревни блестела на солнце и слезилась.

На ночь женщины с детьми остались в школе, а мужчины разложили на берегу несколько костров, варили мясо, вели неторопливые беседы. Под утро стала затихать река, а когда встало солнце, то по темно-синей глади мчались отдельные льдины, На них плыли чайки.

– Вишь, как катаются, – улыбнулся дед Корней.

Несколько лодок скользнуло и поплыло к другому берегу. Вскоре они вернулись. Сема поднялся на угор. Через всю щеку проходил у него кровавый рубец. Из толпы вышла тетя Глаша.

– Спасибо тебе, Сема.

Мальчишки виновато стояли рядом с ним.

– А вас что понесло? – сердито спросил их Степан,

– Мы думали, льдина постоит, – промямлил Витька Волков.

– В другой раз я вам подумаю.

Глава XI

Степан жил в старой отцовской избе недалеко от школы. Место здесь было высокое, хотя лед и натолкало к самым окнам, но дом не затопило. Только одна льдина наползла на забор и раздавила его.

Степан подошел к ней, пнул легонько носком сапога:

– Такая и стену бы разворотила.

Прыгая со льдины на льдину, кое-как добралась до дому и Надя.

– Живем как на гольце. Ни пройти ни проехать.

– Как там, все дома целые? – спросил Степан.

– Не говори. У старика Двухгривенного лавку льдина в огород утолкала. Стоит на грядках целехонькая, будто век там была. А у Кругловых амбар развернуло. Весь перекосило. Перекладывать придется. У деда Корнея раму выдавила. Ругает тебя на чем свет стоит.

– А я-то тут при чем? – удивился Степан.

– Говорит, тоже мне, вояка. Не мог бомбу привезти, чтоб взорвать эту окаянную льдину.

– Вот старый! Может, ему еще и аэроплан, чтоб эту бомбу сбросить?

– Что это я стою-то, – спохватилась Надя. – Ты у меня с вечера голодный.

– Да я с мужиками ночью у костра ел.

– Раскладывай огонь. Сейчас супу наварим.

– Из топора, что ли?

– Да у нас селезень еще есть. Жирный.

Степан в ограде разложил небольшой костер. Надя принесла котелок с мясом и повесила на таган.

– Ты присматривай, чтоб не уплыл суп, а я пойду приберусь в доме.

Варево закипело. Степан пошел в дом за солью. Надя мыла полы. Увидев Степана, она выпрямилась, ойкнула и легонько опустилась на пол.

– Что с тобой?!

Степан бросился к Наде, хотел поднять ее, но она отстранилась.

– Не надо. Сейчас пройдет.

– Ты заболела?

У Степана было испуганное лицо, Надя, глядя на него, ласково улыбалась.

– Да что с тобой? – допытывался Степан.

– Ребенок, Степа, у нас скоро будет.