Текст книги "Красная волчица"

Автор книги: Николай Кузаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

В деревне встретили Серафима Антоновича Зарукина настороженно. Но вскоре увидели сельчане, доброе сердце у этого человека, а рукам цены нет. Все они умеют делать ружье наладить, котел полудой покрыть, к чайнику носик припаять, а при нужде и иголку сковать. Теперь бабы, когда приходил в дом, не знали, куда и посадить его.

По ступенькам крыльца сбежал Вадим. В отца он пошел, такой же костистый, сухопарый.

– Пошли, – бросил на ходу парням.

– Долго не бродите, – наказывал Серафим Антонович.

– Ладно, – уже от калитки отозвался Вадим.

На улице столкнулись с Сергеем Кругловым. Ему уже перевалило за двадцать, он был плотный, мускулистый. На плече у Сергея гармошка. Глянул на парней, тряхнул рыжеватым чубом.

– В нашем полку прибыло.

Парни вместе с Сергеем направились к Золотой поляне, что за школой.

– С девчонками-то дружите? – спросил Сергей.

– Нам нельзя, мы – школьники, – покосившись на Димку, рассмеялся Андрейка.

– Нам нельзя… – передразнил его Сергей, – А еще будущий танкист.

Сергей пробежал пальцами по перламутровым, пуговкам гармони, подобрал нужную мелодию и запел: На границе тучи ходят хмуро,

Край суровый тишиной объят.

У высоких берегов Амура

Часовые Родины стоят.

Услышав песню, девчата заспешили к парням. На Золотую поляну пришли гурьбой. Поляна была просторная, открывалась к реке. Вокруг нее стояли сосны с густым подлеском. Под деревьями темнели лавочки. На середине поляны вспыхнул костер, и от деревьев пролился золотистый отсвет.

– Сергей, давай вальс…

Сергей склонился над гармошкой, и к реке поплыла плавная мелодия. Димка подошел к Ленке:

– Станцуем?

Они закружились вокруг костра.

– Красота-то какая! – счастливо улыбалась Ленка.

– Как в сказке. Лешего только не хватает.

– Не надо лешего. Я боюсь.

Посматривая друг на друга, они некоторое время танцевали молча.

– Ты о чем, Димка, думаешь? – спросила Ленка.

У Димки по губам скользнула еле заметная улыбка. Сердце Ленки замерло. Сейчас он скажет: «О тебе думаю. О нас с тобой, зоренька». Но Димка ответил:

– Всякая чепушатина в голову лезет.

Ленка подавила обиду,

– А я о тебе думаю.

– Что же обо мне думать-то?

– Я, сколько себя помню, всегда о тебе думаю.

Музыка оборвалась. Парни и девчата пошли к лавочкам. Димка отошел к сосне, прислонился к ней спиной. Пришла Лариса, села рядом с Ленкой.

– Лена, спой «Тройку», – попросила Лариса.

– Спой, Лена, – раздалось сразу несколько голосов. Ленка украдкой глянула на Димку, он ей улыбнулся.

Ока подошла к Сергею, встала сбоку. Сергей заиграл. Ленка, вскинув голову, подавшись вперед, запела грудным сильным голосом: Вот мчится тройка удалая

Вдоль по дороге столбовой,

И колокольчик, дар Валдая,

Звенит уныло под дугой.

Димка посмотрел на Ленку. На платье ей падал отсвет костра, и от этого казалось, что по нему прокатываются огненные волны. Лицо бледное. А в голосе печаль. Эта печаль – упрек его глухому сердцу. Димка перевел взгляд на парней и девчат. За костром о чем-то перешептывались Андрейка с Томкой. Яшка Ушкан смолил самокрутку и не сводил с Ленки глаз. У Димки невольно сжались кулаки. Ему захотелось съездить по этой мясистой роже. А голос Ленки продолжал звучать над поляной: Ямщик лихой – он встал с полночи,—

Ему сгрустнулося в тиши:

И он запел про ясны очи,

Про очи девицы-души.

Внизу поблескивала река. Темнели горы. И Димке казалось, что не Ленка поет, а там, в горах, оплакивает судьбу ямщика лесная девушка. «Вы, очи, очи, голубые,

Вы сокрушили молодца,

Зачем, о люди, люди злые!

Вы их разрознили сердца?

Теперь я горький сиротина!»

И вдруг махнул по всем по трем,

И тройкой тешился детина —

И заливался соловьем.

Над поляной стояла тишина. И вдруг с сосны упала шишка, гулко ударилась о притоптанную землю и откатилась к костру. Все сразу задвигались, заговорили. Ленка прошла к лавочке и села рядом с Ларисой.

– Спасибо, Лена, – Лариса прикоснулась к ее руке.

Ленка застенчиво улыбнулась. А плясуны уже просили:

– Серега, давай «Русскую».

Димка незаметно нырнул в лес, вышел на угор, спустился к реке и сел на камень. На берег тихо накатывались волны. С поляны доносились лихие хлопки в такт музыке. За спиной у Димки послышались шаги.

– Ты что ушел? – спросила Ленка.

– Просто одному побыть захотелось. Видишь, заря уже занимается.

– Пойдем в поле? – предложила Ленка.

Димку с Ленкой солнце встретило у черемушника. Выкатилось оно из-за хребтов на пылающее небо, и поток холодного света хлынул на землю. В низинах качнулся туман и нехотя пополз к вершинам гор. Возле подлесков пламенем занялись жарки. От Димки с Ленкой в лесные дали убегала белая тропа. Над ней кружился табунок чаек.

Ленка верила, что не зря они встретили солнце на белой тропе. От счастья ее карие глаза затуманились слезами.

– Ты это что? – удивился Димка и положил руку ей на плечо.

Ленка уткнулась головой ему в грудь и ничего не сказала.

За Золотой поляной на берегу встречали солнце Сергей с Ларисой. Сергей обнял девушку.

– Нянечка ты моя, родная. Знаешь, что я решил?

– Что?

– Приду нынче осенью с охоты – и мы поженимся.

– Как же я отца-то брошу? – встревожилась Лариса. – Старенький он уже стал.

– Зачем бросать его? Поставим свой дом рядом с вашим. Только – две семьи на твоих плечах будет.

– Работы-то я не боюсь…

Глава VII

Ятока все тяжелее переносила разлуку с Василием. Тревожные мысли не оставляли ее. Уж пора бы Василию дома быть. Все ли ладно с ним? Один по реке поплыл. Нет покоя на душе. Чтобы хоть как-то скоротать время, Ятока занялась выделкой оленьих камусов. Семеновна, устроившись на сундуке, пряла шерсть. Только утром вынесли осоку, которой застилали пол, и в доме было свежо, пахло вяленой травой, с улицы доносилось беспокойное чириканье воробьев и бойкий стрекот стрижей.

Семеновна глянула в открытое окно.

– Опять кот охоту на воробьев устроил.

– Что ему делать, забавляется.

Семеновна тянула от кудели шерсть, жужжа веретеном, скручивала ее в ровную нить.

– Всем вам к осени свяжу по теплым носкам.

– Васе свяжи. Осенью он опять надолго в лес уйдет.

Ятока старательно обрабатывала скребком камус.

– Народу-то в городе много? – полюбопытствовала Семеновна.

– Страсть как много. Утром на работу идут, все улицы битком набиты.

– Чудно все, – покачала головой Семеновна. – На охоту не ходят, зверя не промышляют, рыбу не ловят, где харчи берут?

Ятока снисходительно улыбнулась.

– В магазине покупают.

– И наши, деревенские, там есть?

– Много деревенских.

– Совсем люди с ума посходили. Че им дался этот город? Я вон к Глаше забегу на минутку чай попить, а у меня на душе уж кошки скребут, как дома-то, все ли ладно.

– В город больше молодые едут. Кто на учебу, кто на заводы работать.

– Не пущали бы их. Молодые в город уйдут, а в деревнях кто останется: чалый да драный? Загубят так все деревни.

– Добрые женщины, не приютите ли у себя бедного странника? – донесся голос от дверей.

У порога стоял Василий, На нем кепка с накомарником, штормовка защитного цвета. Глаза с темной синью смотрели молодо и озорно. Курчавилась русая бородка.

– Сынок…

Семеновна отложила пряжу, встала навстречу сыну. У Ятоки лицо высветила радостная улыбка, но она не посмела первой подойти к мужу. Василий раскинул руки.

– Здравствуй, мама. – Обнял мать, потом Ятоку. – Кажется, сто лет вас не видел. Как живете? Как здоровье твое, мама?

– Приплыли Ятока с Димкой, оклемалась. Топчусь помаленьку. Тебя все поджидали – да проглядели.

– Ничего, это дело поправимое. Ты-то как добралась со своей босоногой командой? – Василий с нежностью глядел на Ятоку.

– Хорошо доплыли. Ты голодный?

– У деда Дормидонта останавливался. Поел.

В дом, запыхавшись, вбежали Димка с Андрейкой. Василий сильными руками сграбастал их в охапку.

– Посмотрим, сколько вы тут жирку нагуляли.

– Ах, ты так? – озорно выкрикнул Димка.

Парни насели на Василия. Он притворно повалился на диван.

– Все, сдаюсь, – встал, потрепал головы парней. – Дуйте к лодке, несите рюкзаки. И поплывем на заречное озеро ондатру выпускать.

Парни убежали.

– Долго-то не плавайте, – попросила Семеновна. – Мы ужин гоношить будем.

…Заречное озеро, изогнувшись подковой, находилось под хребтом в наволоке. Тяжелые ели смотрелись в озеро с берега. Полузатонувшие деревья щетинились облезлыми ветками. На мелководье среди бледно-зеленых кувшинок ярко белели лилии. Вдоль берега над осокой темнели продолговатые шишки рогоза. На излучине кормились дикие линные утки. Пахло гнилой травой и тиной. Над озером лежала вековая тишина.

Василий с парнями поставили ящички на берегу, открыли дверцы и укрылись в зарослях.

– Я на Лебедином озере выпустил пять пар, – шептал Василий. – Ондатры плодятся быстро, два-три помета за лето дают. Года через три мы уже начнем их отлавливать.

Рыжеватые зверьки со змеевидными плоскими хвостами неторопливо вылезали из клеток, деловито шарились в осоке, спускались к воде. Одни сразу начали нырять, другие хлюпались возле берега.

– Дядя Вася, а что они едят? – тоже шепотом спросил Андрейка.

– Травы, корневища. Зимой, когда уснут в тине караси, рыбой лакомятся.

Димка не спускал глаз со зверьков. Ондатры проворно расплывались по озеру, подыскивая место для жилья.

– Папка, а если в озере будет мало кормов, они же зимой передохнут.

– Ондатра – зверек умный. Перед зимовкой, когда семьи размножатся, прикидывает, хватит ли в озере на зиму кормов. Если мало, то сильная семья прогоняет слабую. Так что не удивляйтесь, если зверьки появятся на тех водоемах, где их и не выпускали.

Остывающее солнце закатилось в вершины гор. От хребта на озеро легла тень. Распадки дыхнули ночной прохладой. Из осоки, недалеко от Василия, выплыла кряква. Вдруг перед ней вынырнула ондатра. Утка испуганно ударила по воде крылом. Ондатра нырнула. Утка крутилась на месте, громко и тревожно крякая.

Василий встал.

– Ничего, пообвыкнутся. Пошли, парни. Через недельку-другую наведаемся, посмотрим, как обживутся новоселы.

Ятока с Семеновной готовили в кути ужин. К Василию придут друзья, родственники, народа много будет. Ятока чистит рыбу, а сама нет-нет да и выглянет в окно, не возвращаются ли Василий с парнями. Появился и исчез. Не сон ли это? Замирает сердце у Ятоки.

Семеновна загодя готовилась к встрече сына. Еще вчера сохатиную губу сварила.

– Я в погреб сбегаю. А то забудем про губу-то.

– Однако, осторожней ходи: лесенка скользкая.

– Не маленькая.

Семеновна ушла. Вскоре из прихожей до Ятоки донеслись шаги. Ятока выглянула из-за занавески. Василий. Он уже разделся, причесался. Ласково взглянул на Ятоку, притянул ее к себе, обнял.

– Думал, не догоню тебя…

От Василия пахло мхами, озерами, солнцем.

– Не надо, Вася. Однако, люди увидят.

– Ну, и пусть смотрят.

– Ой, Вася, совсем дурной стал.

– Соскучился я по тебе…

В сенях послышались шаги. Ятока испуганно глянула на дверь и, точно шаловливая девчонка, шмыгнула в куть, Василий рассмеялся.

– Наконец-то приехал. – на пороге стоял Семен. Друзья обнялись. Потом, покашливая (хоть и старые таежники, а запершило в горле), прошли в горницу, присели у окна. Семен кивнул на седеющие виски Василия. – Уж изморозью прихватило.

– Учеба свою метку оставила. Почти с азбуки пришлось начинать.

– А я вот живу с тем, что нажил в молодости, – в голосе Семена слышалась грусть.

– Не прибедняйся. Посмотри, какой разгон взяли Андрейка с Димкой. Выходит, не так уж плохи наши дела. И про колхоз твой наслышан. Хлеб сеешь?

– В этом году посеял пшеницы, ячменя, овса. Растет хлеб, тепла и влаги у нас хоть отбавляй.

– А июльских заморозков не боишься?

– Мы поля подобрали на возвышенностях и подальше от холодных ключей. Вокруг пашен заготовили дрова для костров. В случае заморозков будем дымом спасать хлеб.

Из прихожей донесся голос Валентины Петровны Поморовой:

– Добрый день, Ятока.

– Проходи, Валентина Петровна.

– Признавайся, где прячешь своего таежника?

– В горнице. С Семой о чем-то толкуют.

Валентина Петровна заглянула в горницу. Была она среднего роста. Светлые короткие волосы гладко причесаны. Взгляд спокойный, уверенный. На верхней приподнятой губе еле заметно серебрился пушок.

Василий встал.

– Проходи, Валентина Петровна, садись.

Валентина Петровна подала Василию руку.

– С приездом.

– Спасибо.

– Заждались тебя.

Валентина Петровна, жена Поморова, учила Димку в третьем и четвертом классах. Когда бывала в городе, останавливалась в доме у Василия.

Василий с улыбкой смотрел на нее.

– А ты, Валентина Петровна, все хорошеешь.

– Ох, и любишь ты, Захарович, комплименты раздавать. И откуда у тебя такая болезнь? – притворно развела руками Валентина Петровна.

– Порок молодости.

Все рассмеялись.

– А где потеряла Михаила Викторовича?

– Женщины его в плен взяли. Заставили помогать по хозяйству. Да вот и он.

Михаил Викторович поздоровался с Василием, пошутил:

– А я-то думал, ты уж напрочь забыл про нас, стариков.

– При такой-то красавице, – Василий кивнул на Валентину Петровну, – ты заговорил о старости. И бога не боишься?

– Все прибедняется, – Валентина Петровна ласково глянула на Поморова, – а сам с молодушек глаз не сводит.

– Валя…

В горницу несмело, бочком, не вошла, а протиснулась тетя Глаша и теперь топталась у дверей, не зная, как обратить на себя внимание. Первым ее увидел Василий. Он подошел к ней, обнял за плечи и усадил на диван.

– Тетя Глаша, ты же совсем еще молодец. Помнишь, как меня на сенокосе ругала, когда я к девчонкам ездил?

Круглое лицо тети Глаши расплылось в доброй улыбке.

– Ох, и разбойник был.

– Так уж и разбойник?

– Никакого сладу с тобой не знала. Свои девки рядом, – одно загляденье, а его вечно куда-то несет. Да ладно. Ты мне про Ганю сказывай. Видел его?

– Видел, тетя Глаша. Я на командирских сборах был. Его авиационная часть рядом стояла. Каждый день встречались. Орел твой Ганя. До туч крылом достает. А ты еще не хотела отпускать его на учебу.

– И зря пустила. Сейчас бы внучат нянчила и горюшка не знала. Ты все… Сбил парня с пути, – тетя Глаша поджала губы.

– Вот тебе и раз, – развел руками Василий. – Да твой Ганя– герой. О нем вся страна знает. Тебе гордиться им надо.

– Домой-то он хоть собирается? – немного оттаяв, спросила тетя Глаша.

– Я думал, он уже здесь. На днях появится.

– Жениться-то не надумал?

Василий еле заметно улыбнулся. Что ответить?

– Об этом он сам расскажет.

Но тете Глаше надо было знать все. И ждать она не хотела.

– Невеста-то у него хоть есть?

Василий о невесте Гани и представления не имел, но решил успокоить старуху.

– Как же. Знакомил он меня с ней. Красавица.

– Звать-то ее как?

– Наташа, – назвал Василий первое попавшееся на язык имя.

– Из городских, поди? – с тревогой в голосе спросила тетя Глаша. – Такая и за родню нас признавать не станет.

– Пусть только попробует.

– Уж не мог попроще-то невесту найти, – укорила тетя Глаша, точно перед ней был не Василий, а Ганя.

– Невеста еще не жена. Приедет, женим его на нашей, И такую свадьбу закатим, горы закачаются.

– Дай-то бог.

Тетя Глаша вздохнула, встала и пошла в куть. Василий проводил ее сочувственным взглядом.

– Матери…

– Нас тоже ждет не дождется мать, – вздохнула Валентина Петровна.

– Перевезли бы ее сюда, – посоветовал Василий.

– Не едет с насиженного места.

Из сеней донесся голос Степана:

– Да погодите вы, бабоньки, сейчас не до вас. Завтра об этом поговорим.

Степан, пригнувшись, поднырнул под притолоку, схватил в крепкие объятия Василия, потом отступил на шаг, оглядел его.

– Ничего, хорош. Тебе бы сейчас, Васюха, рогатину в руки – да на медведя.

– А что, доведется, так и на медведя сходим.

Василий подвинул Степану табуретку,

– Рассказывай, как там международная обстановка, – Степан уселся поудобнее.

– Ничего хорошего.

– У нас с немцами договор о ненападении. Не обманут?

– Откуда мне знать? – Василий покосился на куть, глянул на Валентину Петровну. – Из запаса многих взяли в армию. И я со дня на день жду повестку.

– Значит, и мы должны быть начеку. – Степан с силой опустил кулак на колено.

– Должны, Степан.

Со скатертью в руках из кути в темном платье, черных туфлях вышла Ятока. Шею перехватывали бусы. Мужчины прервали разговор. Наконец Степан не выдержал:

– Королева. Встретишь в городе, побоишься подойти.

У Ятоки от смущения зарделись щеки.

– Вася, пошто Степан так говорит-то?

– А чем не королева?

Вышла принаряженная Семеновна и пригласила всех к столу.

Глава VIII

На Василии брезентовая куртка защитного цвета, такие же брюки, заправленные в кирзовые сапоги. На правом плече ружье, на левом боку с ремня свисает нож. Идет он неторопливым, но ходким, натренированным шагом. Следом за ним играючи шагает Ятока. Деревья и трава в дымчатой росе. Красные лучи утреннего солнца, с трудом пробиваясь между веток, выводят на отдохнувшей земле яркие узоры. Тропа то исчезает в густом мелколесье, то еле заметной ложбинкой тянется по марям и мшистым покатям сиверов. Тропы с годами тоже стареют. Одни навечно зарастают, как будто и не ступала на них нога человека. От других на стволах деревьев остаются пометки-затесины, заплывшие серой, которые понятны немногим. Они свое отслужили, У нового поколения свои дали, свои высоты, и их ведут другие тропы.

Василий прислушался. Звонко и голосисто пели птицы. А Василию казалось, что звенит росистым серебром лес, звенит о детстве, о юности, что багряным заревом отгорела среди этих хребтов. Давно уже смыли дожди следы Орленка, лихого скакуна, верного спутника неуемной молодости. Осыпались, оползли берега Красного Яра, где встречали Василий с Капитолиной первые рассветы. По чужой тропе ушла Капитолина, не оставив следа. Нет друга Малыша. А память тревожит душу таежника, не хочет расставаться с прошлым, к которому нет тропы, затерялась она в беге времени.

В ветках прошумел ветерок. На землю с деревьев скупым дождиком пролилась роса. Василий оглянулся. Ятока улыбнулась ему. Наконец-то она дома. Суровые ветры давно унесли звуки шаманского бубна, седые метели погасили жертвенные костры. Зеленым мхом заросла тропа племени, и не ступать на нее больше Ятоке.

Не люди выбирают тропы, а время. В детстве Ятока боялась русских. Как-то их род прикочевал на Холодную реку. Вышли на крутой залавок и замерли. Внизу на косе горел большой костер. Вокруг сидели и лежали русские мужики. У некоторых бороды грудь закрывали. Ятоке в душу закрался страх: не оборотни ли вокруг костра собрались?

Из-за гор надвигалась туча. Эвенки гадали, кто эти люди, с добром пришли или с лихом?

А от костра доносилась песня: Ревела буря, дождь шумел,

Во мраке молнии блистали,

И беспрерывно гром гремел,

И ветры в дебрях бушевали.

Ко славе страстию дыша,

В стране суровой и угрюмой,

На тихом бреге Иртыша

Сидел Ермак, объятый думой.

Песня то накатывалась грозовым валом, то затихала, Ятока не понимала слов, но в напеве ей слышалась непокорность духа этих людей. Эвенки откочевали в глубь леса и разожгли свой костер. И казался он слабой искрой в мрачной тайге под тяжелым небом.

Бородатые, непонятные люди часто грезились Ятоке. Злые лесные духи не давали доброй тропы ее роду. За охотниками от стойбища к стойбищу кочевали то голод, то болезни. Много шаманила Ятока, да только Тангара, повелитель добрых духов, не слышал ее бубна.

Новую тропу проложил Ятоке Василий. Ятока знала и верила: по худой тропе он не поведет ее. Дочь Василий хочет. Ятока расскажет все Горе Матерей, и она обязательно пошлет им эту радость.

Василий вдруг остановился, Ятока замерла рядом. Что случилось? Зверь? Почему Василий ружье не вскинул? Ятока вопросительно посмотрела на мужа, проследила за его взглядом. Шагах в двадцати возле тропы зеленела полянка. На краю ее под березами стоял согжой^[33]. Подняв голову с упругими ветвистыми рогами, покрытыми мелкой шерстью, он большими темными глазами рассматривал Ятоку с Василием. Каждый мускул его был налит силой.

– Беда, какой красивый, – шепнула Ятока.

– Непуганый зверь.

К лицу Ятоки подлетел паут, она махнула рукой. Олень вздрогнул, кинул рога к спине, вздыбился, прыгнул между берез и исчез.

– Быстрый, как ветер, – восхищалась Ятока.

– Крупный экземпляр. Обмерить бы.

– В другой раз попадется, я подержу, – рассмеялась Ятока. – Пошто не стрелял?

– Судя по рогам, лет семи бык. Само в соку. Производитель. Такого нельзя трогать.

– Однако, што охотникам делать? Вначале по рогам подсчитать годы, потом зверя промышлять?

– Ничего, Ятока, все научимся делать. И в промысловой охоте культура и разум нужны.

От поляны тропинка пошла в горы. В покати курчавились сосны. Вскоре Василий с Ятокой поднялись на Светлый бор и остановились на пологой вершине. Когда-то здесь среди сосен стояли чумы, горели костры. Мужчины охотились, женщины нянчили детей и выделывали шкуры. Шумными ватагами бегали ребятишки. Когда накалялось солнце, к дымокурам с хрюканьем прибегали олени – спасались от гнуса. Теперь слышался в бору только перестук дятлов. Под мохнатыми соснами гнили конусообразные остовы из жердей – это все, что осталось от чумов.

Ятока подошла к одному из остовов и провела рукой по полусгнившей жерди. Темные глаза ее были грустными.

– Когда-то и мой чум здесь стоял.

Они молча спустились к озеру. Василий поставил ружье к дереву, сел на траву. Рядом опустилась Ятока.

– Помнишь, как мы с тобой здесь встретились? – спросил Василий.

– Как не помнить?

Ятока глянула на Василия, хитровато улыбнулась.

– …Много ласкал. Шибко любил во сне. К себе звал. Я пришла. Люби меня. – У Ятоки озорно горели глаза. – Мой будешь. Я – шаманка.

Василий за плечи привлек к себе Ятоку.

– Кабарожка ты моя черноглазая. Ждала меня?

Гости разошлись на рассвете, и поговорить дома им не удалось.

– Шибко ждала.

Василий улыбнулся в русую бороду.

– Раз шибко, значит, ждала.

Ятока утопила маленькую руку в его бороде.

– Вернемся в город, ты опять уйдешь с экспедицией в тайгу. Меня одну оставишь.

– На этот раз пойдем на Кадарский хребет. Это единственное место в Забайкалье, где сохранился горный баран-архар. Сколько его там: десять, сто – никто не знает. Попутно обследуем места черношапочного сурка-тарбагана. А в Чарской долине есть островок пустыни. Настоящей пустыни, с барханами, которые движутся. А среди барханов – озера, по берегам – сосны.

Ятока высвободилась из объятий, с недоверием посмотрела на Василия.

– Ты, Вася, совсем что-то не то говоришь. Откуда пустыня в тайге возьмется?

– В том-то и дело, что в тайге, на севере и вдруг – пустыня. Такое в сказке не придумаешь.

– Вася, возьми меня с собой.

Ятока с мольбой посмотрела на Василия, Тот неторопливо достал папиросу, закурил.

– Мне самому без тебя худо. Да профессор просил обождать.

– Кого ждать? Зачем ждать? – загорячилась Ятока. – В больнице только о тебе думаю, душу мучаю. Чем два дела худо делать, лучше вдвоем одно хорошо делать. В тайге – мое место. Рядом с тобой – мое место.

– Извини, Ятока. Я думал, ты сможешь врачом стать, Все. Решено. На этот раз в экспедицию идем с тобой.

Ятока прижалась к широкой груди Василия.

– Какой ты хороший.

Василий гладил волосы Ятоки.

– Смотри не перехвали.

Ятока подняла голову.

– Димку с собой взять надо. Мужика, охотника из него делать надо. В городе што он увидит? В лес придет, огонь не разведет. Птицу на еду не добудет. Пустой человек вырастет. Што нам люди скажут?

Ятока выжидающе посмотрела на Василия, Он теребил курчавую русую бородку.

– Пусть учится. А на будущее лето все вместе пойдем в горы.

Ветра не было. Но на озеро легла матовая пелена. От утеса донеслись плавные звуки, будто кто-то вдали играл на флейте. Ятока глянула на Василия. Он тоже прислушивался к звукам. Пелена с озера медленно сошла, и вода опять потемнела. А звуки отдалились и смолкли.

– Первый раз слышу поющие скалы, – задумчиво сказал Василий.

– Когда я девушкой была, мне пропела Поющая женщина, и я тебя встретила.

– Славная она у тебя, – улыбнулся Василий.

– Славная, – согласилась Ятока. – Потихоньку просила ее, чтобы ты взял меня с собой. И ты взял. А когда взял, она нам пропела. Счастье послала.

Василий снисходительно посмотрел на Ятоку. Ему почему-то всегда казалось, что перед ним два человека. Одна таежница, умная, смелая, ласковая и преданная жена. Вторая – наивная и беспомощная девчонка, которая сама сочиняет сказки и искренне верит в них. И неизвестно, которую из них он больше любит.

– Вася, а мне Загорская говорила, будто тебя из комсомола исключали, из института. Пошто ты это от меня скрывал?

– Я боялся, что ты на меня сердиться будешь.

– Зачем я на тебя сердиться буду?

– Тогда слушай. Первые годы мне было очень тяжело без тебя, без тайги. Я даже зимой иногда уходил в лес и ночевал у костра. Но время делало свое. А рядом еще Полина. Вначале я к ней относился как к наивной, несмышленой девчонке. Но однажды увидел, что передо мной женщина. А тут еще экспедиция, вдвоем, с Полиной несчастье… И не заметил, как привык к ней, как полюбил ее. Полина родила Ирину. Мне бы разом обрубить. Не смог. И мое малодушие чуть не погубило нас обоих.

Василий устало посмотрел вдаль и продолжал:

– Случилось это весной. Меня обвинили в разврате. А тут стало известно, что жена у меня – шаманка. Предложили разойтись с тобой и жениться на Полине. Я не мог тебя и Димку оставить. Тогда меня исключили из комсомола и из института.

– И их никто не остановил?

– Полина пыталась остановить. Но ее за политическую близорукость и за связь с перерожденцем тоже исключили из комсомола. Из общежития меня попросили. Я снял комнату на окраине города. Днем работал, а вечерами занимался. Полина приносила мне свои конспекты. Так я продолжал учиться. Летом ушел в тайгу с экспедицией. Только не как студент, а как проводник и рабочий. Я собирал материал для дипломной работы. В конце следующей зимы о моей беде узнал Степан: Полина сообщила. Он примчался в город. Дошел до секретаря обкома партии. И мне разрешили сдать государственные экзамены.

Василий замолчал. Ятока дотронулась до его руки.

– Ты меня тогда шибко ругал?

Василий обнял Ятоку за плечи.

– Люблю я тебя, Ятока. И никто не повинен, что ты родилась в этих диких краях. Виноват я перед Ириной, перед Полиной. Да только жизнь теперь заново не перекроишь.

Василий встал.

– Нам пора. Надо сегодня до Глухариной реки добраться и таймешка попробовать выловить.

Глава IX

В курье за черемушником Димка поставил сеть, подтащил лодку на берег, чтобы ее не унесло, и пошел к селу. За рекой неярко горел закат, прошумел в прибрежных кустах ветерок и замер. По речной долине застыли лесные колки. Нетерпеливо ждали темноты ночные птицы. Выходили из дневных убежищ сохатые, дикие олени и направлялись на водопой к горным речкам и к озерам-отшельникам.

Димка неторопливо шагал по прибрежной тропе. После учебы он отдохнул, выспался и теперь ждал сенокосной поры. Семен выделил ему новую конную сенокосилку. В их бригаду записалась и Ленка. Димка вспомнил, как она пела на Золотой поляне, и ему захотелось ее увидеть.

Ноги сами повели мимо небольшого, заросшего осокой и камышом озерка. Димка знал, что Ленка часто бывает здесь. Так и оказалось. Навстречу с букетом красных саранок шла Ленка.

– Я уж думал, не Лесная ли девушка, – Димка с нежностью поглядел на нее.

– Я люблю, когда день с вечером встречаются. Все замирает. И я тогда боюсь, а вдруг день больше никогда не вернется. И все равно каждый день жду их встречи.

– А мне по душе гроза.

– А я грозы боюсь.

Димка с Ленкой по густой траве обогнули лесок. Впереди показалась деревня. Над горами, бледнея, догорала заря.

– Я поначалу думала, ты с родителями в горы ушел.

Димка покачал головой.

– У них в этих горах молодость прошла. Есть свои тайны. И я не захотел им мешать.

– А откуда ты узнал про это?

– Догадался.

– А у нас будут свои тайны?

Ленка остановилась. Димка, робея, шагнул к ней, обнял и стал целовать. Ленка прижалась к нему.

– Дима… Милый…

Цветы выскользнули из рук.

– Хороший мой… – шептала Ленка.

У нее слегка кружилась голова. Димка не слышал слов Ленки. Он был точно в угаре. Ленка все сильней прижималась к нему. Димка почувствовал ее груди, смутился. Резко отодвинулся и, чтобы как-то скрыть свое смущение, быстро собрал цветы с земли, не глядя на Ленку, подал ей.

– Спасибо.

Ленка, счастливо улыбаясь, уткнулась лицом в прохладный букет, постояла так и, благодарно глянув на Димку, пошла. Димка шел рядом. Они долго молчали.

– Ты на меня не сердишься? – глядя себе под ноги, хриповатым голосом спросил Димка.

– Не-е.

И они опять шли молча. Димка чувствовал свою беспомощность перед Ленкой, ему было неловко, хотелось убежать и посидеть где-нибудь в тиши одному. А на землю уже легли загустевшие сумерки. Бойко кричали перепелки: «Фють-пюри, фють-пюри». Задымились озера.

На краю села Ленка с Димкой остановились.

– До завтра? – спросила Ленка.

Димка согласно кивнул головой.

И они разошлись. Димка пришел в амбар, не раздеваясь, упал на медвежью шкуру и долго лежал, ни о чем не думая. Ленка на цыпочках поднялась в сени, прошла в кладовку, зажгла лампу, села на постель и задумалась. На губах она все еще ощущала Димкины поцелуи, и в душе росла к нему тихая нежность.

Скрипнула дверь. В сенях послышались шаги. Ленка поспешно вытерла губы. Вошла мать.

– Ты где это потерялась?

– Мы с Димкой в поле ходили. – Ленка поднялась и поставила цветы в банку с водой.

– Сказать-то не могла? Иди, поешь.

– Не хочу, мама.

Мать вышла, вскоре вернулась, поставила на стол глиняную кринку и чашку.

– Попей хоть молока. А то не успеешь оглянуться, опять в город надо будет ехать. Может, передумала? Семь классов закончила, и хватит.

Ленка представила дома, улицы, заваленные снегом. А Димка в городе. С кем-то ходит в кино, библиотеку. И ей стало не по себе.

– Да ты что, мама? Надо закончить десять классов. Потом пойду в театральный институт.

– И дался тебе этот театр, – с обидой проговорила мать. – Будто других дел на земле нет. Да ладно. Ложись спать. Поздно уже.

Утром Ленку разбудили воробьи. Они шумно чирикали под крышей. Ленка оделась и вышла в ограду. Под навесом отец из бересты делал коробку. Увидев дочь, отложил нож.

– Что, еще не выспалась?

– Выспалась. А ты что это мастеришь?

– Набирушку для тебя делаю. Скоро черемуха поспеет. В коробку собирать удобней. Привяжешь к поясу, а руки свободны. И ягоду не просыплешь.

– Спасибо.

Ленка села на чурбак, повертела в руках искусно сделанную коробку.

– Помнишь, как ты меня маленькую сажал на плечи и подкосил к кусту с ягодой? Мне казалось очень высоко. Визгу было па весь лес.

Степан с нежностью смотрел на дочь.

– А ты помнишь, как мы однажды под грозу попали? – спросил Степан.

– Ох, тогда и влетело нам от мамы.

– В основном мне.

В ограду вошла Лариса, поздоровалась. Ленка встала.