Текст книги "Красная волчица"

Автор книги: Николай Кузаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)

И еще через неделю она их стала выводить в теплые вечера из логова.

Волчата вначале пугались леса, звездного неба. Но вскоре привыкли. Резвились у входа в логово. Красная Волчица начинала обучать их: время от времени издавала тревожный рык и поспешно сталкивала в каменную нору.

Волк в это время охотился один. Волчат нельзя было оставлять – несмышленыши, разбредутся по лесу, в ручьях перетонут или потеряются, с голоду передохнут.

А время шло. Волчата подрастали. Начинали тявкать, рычать друг на друга, Зайцев, глухарей, куропаток волк теперь притаскивал полуживыми и отпускал среди волчат. Они вначале в испуге шарахались, потом смелели, накидывались на жертву и сами убивали ее.

Приходило время, когда Красная Волчица с волком вели свое потомство на первую охоту. Чаще было так. Выслеживали кабарожку. Красная Волчица с волчатами оставались в засаде, а волк гнал на них горную козочку. Волчата, мешая друг другу, кидались на добычу и упускали ее. И охота начиналась сначала. Сколько нужно было сил и терпения, чтобы из этих волчат вырастить настоящих охотников. Иначе ждала их голодная смерть.

На этот раз Красная Волчица принесла трех волчат. Но не было с ней рядом волка. Сколько раз ей чудилось, что он с добычей в зубах подходит к логову. Волчица вскакивала и кидалась навстречу. Но это был голодный бред.

Волчата настойчиво сосали, но молока было мало. Они начинали повизгивать. Красная Волчица лизала волчат. Ее мучил голод. Несколько дней назад она сбегала к охотничьему зимовью. Изгрызла кость и лафтак оленьей шкуры.

Вернулась. Два волчонка лежали вместе, а третий уполз с лежанки, провалился между камнями, там и околел.

Кость и лафтак шкуры – разве еда? Голод опять начал мучить ее. Пропало молоко. Красная Волчица, облизывая детенышей, поглядывала на выход. Солнечный свет уже погас. Она осторожно встала, подтолкала носом друг к другу волчат и выбралась из логова. Пахнуло теплым хвойным запахом. Осмотрелась. Красная Волчица хорошо знала свои охотничьи угодья. В низовьях у речек и озер летуют сохатые. В горах под гольцами на продувных местах держатся олени. Но она отощала, не справиться ей с такой крупной добычей.

Волчица неторопливо затрусила к Широкой мари. Там возле ерников по мшистым кочкам гнездились куропатки. На спуске к ручью в нос ей ударил мышиный запах. Невдалеке у камней свистнула пищуха-стогоставка. Красная Волчица потянула в себя воздух, притаилась за елочкой. Пишуха еще свистнула, ей отозвалась другая. Наконец Красная Волчица уловила за елочкой шорох, и на дорожке показался серый комочек. Она давнула пищуху и проглотила. Облизала теплую кровь с губ и затрусила дальше.

К Широкой мари она спустилась, когда было уже темно, Здесь, на мари, на кладку яиц, собиралось много птиц, Красная Волчица осторожно пробиралась по звериным тропам, принюхивалась. Нашла одно гнездо, но оно было не занято. Обогнула островок ерников, и на нее нанесло птичьим запахом. Вышла к мшистой полянке и на кочке перед собой увидела куропатку, ее можно было принять за кучку мха. Красная Волчица, присев, прыгнула. В зубах ее, кыркнув, забилась куропатка. Рядом взлетел петушок.

Волчица разорвала птицу и с жадностью сжевала ее, оставив только хвостовые и маховые перья. Потом расправилась с кладкой. Облизавшись, села на мох возле гнезда. Пора возвращаться в логово. Но голод не отпускал. И Красная Волчица отправилась к озеру: может, удастся поживиться уткой. Да и олени заходят туда на водопой.

В логово она вернулась на рассвете. Один волчонок лежал посредине логова и спал. Л второй, забившись в угол, тихо скулил. Родился он слабым, рос медленно. Волчица осторожно взяла его зубами за загривок и положила к другому. Волчонок дрожал. Красная Волчица легла. Волчонок, который спал посреди логова, проснулся и накинулся на соски. А второй продолжал скулить. Волчица ею лизала, подталкивала к соскам, но он отполз, уткнулся в камень и замолчал. Волчица потянулась мордой к нему, от волчонка пахнуло смертью.

Одному волчонку молока хватало, и он быстро рос. Вечерами Красная Волчица выводила его из логова. Волчонок бегал возле норы, резвился. Красную Волчицу опять донимал голод. Вылезет из норы, вдохнет смолистый воздух, в глазах потемнеет. Но боялась оставить волчонка одного.

Больше недели голодала Красная Волчица. Еще день-два – и не выбраться ей из норы. И вот глубокой ночью, когда волчонок спал, ушла она на охоту. На этот раз ей повезло: она выследила важенок с оленятами. Подкралась и пугнула их в сторону речки. У речки берега крутые. Один теленок замешкался, и Волчица его задавила.

Вернулась она, когда взошло солнце. Волчонка нет. Выскочила, след повел к ручью. Здесь у крутого залавка он оборвался. Глянула вниз: по ручью ходили пенистые круги. Весь день Красная Волчица бегала вдоль ручья, но так и не нашла волчонка: утонул. И побрела по склону Седого Буркала Красная Волчица. Лес начал редеть. Вот и кромка ледника. С вершины гольца волной накатился знобящий холод. Волчица почувствовала страшное одиночество. Подняла морду к звездному небу и завыла. Покатился от хребта к хребту волчий вой, в котором слышалась дикая тоска.

В покати скрипнуло дерево. Красная Волчица, будто захлебнувшись, оборвала вой. Ей показалось, что подал голос волчонок. Из груди се вырвался радостный рык, и она помчалась к норе. Спустилась в логово – пусто. И через ми-нуту – другую вновь от Седого Буркала донесся надрывный волчий вой.

Только на рассвете вой затих. Красная Волчица спустилась с Седого Буркала и побрела по лесным падям в поисках молодой волчьей стаи.

Глава XIV

Люба у окна кормила Димку. Он то открывал черные глаза, то закрывал. Тянулся полными ручонками к груди.

Таисия Ивановна накинула на голову косынку, подошла к Любе, ухватила Димку за щеку.

– Ах ты, дождевой пузырь.

Димка еще сильней прижался к груди.

– Я пойду огород полью.

Таисия Ивановна вышла. Послышался конский топот.

Люба глянула в окно. Двое пареньков ехали к реке. Люба склонилась над Димкой.

– Я думала, не папка ли. Он такой, в любую секунду может появиться. Не знает, что ты есть на белом свете.

Димка выпустил грудь и теперь рассматривал потолок.

– Глаза-то у тебя бабушкины, Ятоки, – любовалась сыном Люба. – Да мужчине и нужны черные глаза. Подрастем, явимся к отцу. Здравствуйте, вот мы какие. Подоспеет время и в тайгу идти. Рогатину в руки и – на медведя. А на нет идти – надо сердце крепкое иметь. Нас один раз полдня не пропускал. Вывалится из тайги – страх божий…

Под ласковый голос матери Димка закрыл глазенки, Люба отнесла его в зыбку, укрыла.

– Спи, роднуля…

Люба опять подошла к окну. Лес, горы. «Стосковалась я без тебя, Дима. Хоть бы издали взглянуть. Дура я, что не осталась. Пока ты бы ушел в армию, я бы свое отлюбила». Вспомнилась дождливая ночь на Громовом полустанке. Заныло сердце. «Как же мне жить-то без тебя? Хоть бы письмо написал. Не напишешь: обиделся».

Донеслись из-за двери шаги, вошел солдат. В погонах. На груди – орден Красного Знамени и медали. У ног – шинель и вещмешок. Лицо у солдата усталое. Лоб про резали глубокие морщины. Уж не чудится ли? Откуда солдату взяться? Люба тряхнула головой. Солдат не исчез. Шагнул к ней. Протянул правую руку. А вместо левой – пустой рукав, заправленный под ремень.

– Люба…

У Любы похолодели руки и ноги. Побледнело лицо.

– Люба…

Люба в страхе отступила от него.

– Не признаешь?

И только тут Виктор увидел зыбку возле кровати и пошел к ней. Люба собой заслонила зыбку.

– Меня можешь убить. Сына не тронь!

Виктор отстранил рукой Любу и откинул занавеску. В зыбке посапывал черноволосый малыш. Виктор перевел взгляд на Любу. У нее от страха округлились глаза, и она попятилась.

– Разве я фашистом пришел в свой дом? – Виктор, – закрыл лицо рукой и опустился на табурет.

Вбежала Таисия Ивановна, приостановилась и кинулась к сыну:

– Сынок… Витя.

Виктор встал навстречу матери. Она обняла, почувствовала, что нет у него руки, отступила на шаг.

– Без руки?

– Другие и совсем не возвращаются.

– Да я че?..

Люба выскочила на крыльцо, упала на перила и разрыдалась.

– Как ты? Где был? – сыпала вопросы мать.

– Да враз разве расскажешь? – ответил Виктор, а сам косился на зыбку.

Таисия Ивановна перехватила его взгляд.

– Замуж вышла? – спросил Виктор.

– Нет. Но ты не вини ее. – Таисия Ивановна из кути принесла похоронку и письмо Аркадия. – Мы тебя уже в сорок втором похоронили. А когда это случилось, – Таисия Ивановна кивнула на зыбку, – Люба хотела уехать. Да я не пустила. Будь проклята эта война! – Таисия Ивановна закрыла лицо фартуком, и плечи ее вздрогнули.

– Не надо, мама, – гладил волосы матери Виктор,

– Ты не казни себя. О Любе никто плохого слова не скажет.

– А кто он?

– Паренек какой-то из Матвеевки. Он ее от бандитов спас и от зверя уберег. Видно, судьба им дороги скрестила.

Вошла Люба, вынула Димку из зыбки, положила на кровать и стала пеленать.

– Ты че надумала, девонька? – встревожилась Таисия Ивановна.

– Уходим мы… – не поднимая головы, ответила Люба.

Таисия Ивановна долгим взглядом посмотрела на сына.

Он подошел к Любе, дотронулся до ее руки. Люба, выпрямившись, повернулась к нему. В глазах, полных слез, и боль, и отчаяние.

– Не дождала… Убей…

– Ты че же мелешь-то? В своем уме? – шагнула к кровати Таисия Ивановна.

– Я, Люба, насмотрелся кровушки досыта. Положи ребенка в зыбку. Да собери на стол. С утра еще не ел.

Глава XV

Весна в этом году в Матвеевке была особенно голодной, а поэтому казалась долгой. Хлеб ели только ребятишки, да и то не каждый день. Взрослые жили тем, что дает тайга или река. В ход пошли невыделанные шкуры. Из них варили студень или просто похлебку, все-таки мясом пахло. Ятока охотилась на ондатр на заречных озерах. Ондатровые тушки тоже подспорьем были. Люди не знали, как дотянуть до зелени. А тут вдруг привалило счастье: пушнину, добытую сверх плана, отоварили мукой. Как только вскрылась река, Серафим Антонович приплавил из города несколько мешков. Муку разделили на всю деревню. Почти по полпуда на каждую семью досталось.

Вернулись с охоты на ондатр парни. Бабы с облегчением вздохнули: мужики в домах появились. Глядишь, кто-то из них уток настреляет, кто-то рыбы наловит.

Счастлива была в эти дни и Ленка. Они с Димкой вечерами плавали сети ставить или ходили на озера охотиться. Люди поговаривали об их свадьбе. Димка про Любу вспоминал все реже и реже. И не думали они, что в скором времени судьба разбросает их по разным дорогам.

Как-то Димка шел к лодке. Ему с ведрами в руках повстречалась Лариса.

– С сыном тебя, Дима, поздравляю, – улыбнулась она.

– С каким еще сыном? – удивился Димка.

– У Любы, говорят, сын родился.

– Врешь?!

– Я не? Почтальонша сказала.

Димка пошел к Андрейке. Тот привез почту с низовья.

– Ты про Любу ничего не слышал?

– Слышал. Почтальонша рассказывала, сына она родила, назвала Димкой. И на тебя походит, такой же черный.

– Не врет?

– Кто их знает? Бабы. Наплетут и дорого не возьмут.

Весь день Димка ходил сам не свой. Ночь худо спал.

И утром места себе не находил: одна, с ребенком. Может, писала, да письмо не дошло. Димка привел с поскотины коня, заседлал.

– Ты куда это собрался? – забеспокоилась Ятока.

– В Юрово поеду. Не беспокойтесь.

Он вскочил в седло, похлопал коня по шее, выехал со двора и пустил коня наметом. На крыльцо вышла Семеновна.

– Куда это он?

– В Юрово.

– Ково делать-то? Вот сумасшедший. Ближнее место. Почитай, сто пятьдесят верст будет. Далась ему эта Люба.

Только глубокой ночью остановился Димка покормить коня. Пустил его пастись на лесной лужайке. Сам попил чаю. А на рассвете снова отправился в путь.

В Юрово он приехал после обеда. Спросил, где живет Люба, подъехал к дому. Привязал коня к изгороди, а сам вбежал в дом. В небольшой светлой комнате возле кровати висела зыбка. Люба что-то делала у стола. Увидела Димку, побледнела. Димка шагнул к зыбке, отбросил полог: зыбка была пустой. Шагнул к Любе.

– Где мой сын?

Люба оправилась от испуга, улыбнулась.

– Димка. Сумасшедший. Приехал, не забыл.

– Где мой сын? – повторил Димка.

В дом вошел мужчина в гимнастерке, перепоясанной ремнем. На правой руке у него спал завернутый в пеленки ребенок, пустой левый рукав был заправлен под ремень.

– Дима, знакомься – это мой муж Виктор, – представила Люба.

Виктор передал ребенка Любе, та положила его в зыбку. Виктор пристально поглядел на Димку.

– Вот ты какой.

Под Димкой качнулся пол.

– За то, что спас Любу, спасибо. Ты тут о сыне спрашивал. У нас в доме чужих детей нет.

Димка вышел из дома, обнял коня и уткнулся ему в шею. Люба уже хотела выбежать за ним, но ее за руку остановил Виктор,

– Не надо. Так лучше.

Но вот Димка закинул повод, вскочил в седло и огрел коня плеткой. Конь взвился свечой и помчался по улице. Люба закрыла лицо руками. Виктор вышел. Вскоре появилась Таисия Ивановна, глянула на заплаканное лицо Любы, покачала головой:

– Ты, девонька, гляди. Пропадет молоко, потом горя хватишь. – Сама пошла в куть, расстелила на столе тряпицу и стала в нее собирать еду.

– Ты это куда? – спросила Люба.

– Иду из леса. За селом на Дальнем лугу конь пасется. На траве парень лежит. В глазах слезы.

Таисия Ивановна обо всем догадалась, когда увидела конские следы у калитки и заплаканное лицо Любы. По-матерински ей стало жалко Димку.

– Покормить парня надо.

Димка выплакался, и ему стало легче. Положив голову на седло, он смотрел в голубое небо. Жизнь безжалостна.

Подала надежду и тут же отняла ее навсегда. Послышались шаги. У Димки замерло сердце. Люба! Он сел. К нему с узелком подходила пожилая женщина.

– Ты че же это, мил человек, по лесам хоронишься? Или у нас в деревне угла не найдется?

«Вам, старым, до всего дело», – недовольно подумал Димка. Но ответил:

– Конь приморился, не дотянул.

– Я вот тебе принесла перекусить немного. – Таисия Ивановна развязала узелок. В нем было два яйца, ломоть хлеба и кусок рыбы. Димка недоуменно смотрел на Таисию Ивановну.

– Ты не смотри, а ешь.

Димка взял ломоть и откусил. Таисия Ивановна села.

– Благодать-то какая. Опять до тепла дожили.

Димка молчал.

– Звать-то тебя как?

– Димка.

– Дмитрий, значит. А по батюшке?

– Васильевич.

– Издалека будешь, Дмитрий Васильевич?

– Издалека.

– В наши-то края по какой надобности?

– В город Карск еду насчет провианта, – врал Димка, что в голову придет.

– У нас-то, поди, заночуешь?

– Вот выкормлю лошадь да дальше поеду. Сейчас под каждым кустом дом.

Таисия Ивановна облегченно вздохнула. Она за, сына боялась. Больной. Слава богу, что Димка уезжает. Такого парня не грешно полюбить. И было жалко сына.

– Спасибо вам.

– На здоровье. Да хранит тебя господь.

Димка отпустил коня в поскотину. Вечерело. Закурил. Домой идти не хотелось. Вдруг до него долетела песня. Пела Ленка: Мне подруженьки, не спится:

Все весною бредится.

Над Олекмой серебрится

Звездная медведица.

Почему снега не тают?

Почему огонь в груди?

Почему не прилетают

На Олекму лебеди?

В голосе ее тоска. Димка приостановился. А песня продолжала звучать: Зреет зорька над полянкой

Спелою малиною.

У меня ль, у северянки,

Брови соболиные.

Ой, вы, горы, горы, горы,

Снеговые, белые.

Это только разговоры,

Что в любви я смелая.

У Ленки дрогнул голос. И она совсем тихо продолжала петь: Расцвели в полях саранки

Прямо небывалые.

Заплетайте, северянки,

В косы ленты алые.

Не сумели все метели

Погасить огонь в груди.

На Олекму прилетели

Молодые лебеди….

Голос умолк. Димка вышел из-за леска. На колодине сидела Ленка с букетом жарков.

– A-а, Дима. Садись.

Димка молча сел рядом.

– Я все, Дима, знаю. Зря я на что-то надеялась. Не меня – ее любишь… Завтра я уезжаю…

– Куда?

– В театральное училище. Может, больше никогда не встретимся. Ну, а если когда-нибудь вспомнишь обо мне, дай знать. Я буду ждать этой весточки.

– Прости меня, Лена.

Ленка, заплакав, уткнулась Димке в плечо.

Глава XVI

На берегу Димка смолил колхозную лодку, Вадим с Андрейкой на вешалах чинили невод. В деревне подходил к концу хлеб. Надо было добыть хоть рыбы.

– Вначале надо обневодить Заречное озеро, – предложил Андрейка.

– Там один карась, – возразил Вадим. – На засолку он не годен. На Гагарьем озере травянки много. Есть окунь, сорога.

– От реки оно далековато, – озабоченно проговорил Андрейка.

– На волокушах завезем и лодку, и невод.

– А бочки?

– И бочки тоже. Сразу там и засолим.

– Вначале надо поймать рыбешку, а потом уж солить, – усмехнулся Димка. – Мы в прошлом году пять тоней дали и на уху не поймали.

– Надо было шестую тоню давать, счастливую, – посоветовал Андрейка.

– А ты откуда знаешь, что она счастливая? – Димка посмотрел на Андрейку.

– Старый рыбак, – отшутился тот.

К берегу подплыл Яшка Ушкан. Подтянул лодку, подошел к парням.

– Здорово, мужики.

– Здорово, – вразнобой ответили парии.

Яшка достал кисет и заискивающе предложил парням. О том, как Яшка оставлял мальчишек без пушнины, стало известно всем. Парни пригрозили ему. Вот он и старался теперь угождать.

– Крепкий табачок? – спросил Димка.

– Ничего, – кивнул Яшка.

– Осенью нас на переподготовку в военкомат вызывают. Ты тоже поедешь? – спросил Яшку Вадим.

– Нет, – Яшка покачал головой. – У меня грыжа. В армию не возьмут.

– Умеешь же ты, Яшка, от всего открутиться, – заметил Андрейка.

– Я-то че, болезнь.

Димка прикурил самокрутку.

– На прошлой неделе мы со Славкой были в Немом урочище. Глухомань. Круглая сопочка. Под ней два кедра. Между ними землянка. Вот в ней-то и скрывался Генка Ворон со своей бандой.

– Надо же, даже землянку выкопали? – удивился Вадим.

– Это землянка Григория Бокова, – продолжал Димка. – В ней кости валяются. И вы знаете, по-моему, кости не звериные, а коровьи.

У Яшки похолодело внутри.

– Мешок изопрелый на нарах. В мешке-то мука была. Я все думаю, где они могли ее взять?

– Так деревни-то грабили, – предположил Вадим. – Принесли с собой.

– Целое лето они тут обитались. Нет, тут что-то не то. И помните, мы у них забрали три ружья. Одно – у Вовки Поморова, другое – у дедушки Дормидонта. А третьего нет. И Валентина Петровна говорит, что никто не брал.

– Я все ружья хорошо запомнил, – проговорил Андрейка. – Увижу, сразу узнаю.

– Прикончили бандитов, и что о них толковать, – отмахнулся Вадим.

– А вдруг им кто-то из нашей деревни помогал? – Димка обвел парней вопросительным взглядом.

– Не дури, Димка, – возразил ему Вадим. – Кому эти гады нужны? Ружье мы могли второпях у скалы оставить.

– Не могли оставить. Я сам их привязывал к седлу.

Яшка Ушкан пришел домой встревоженный. Ружье-то в балагане осталось. А что, если Димка туда зачем-нибудь явится? Не по себе ему стало. Он оседлал лошадь и торопко поехал на стоянку.

На закате солнца Яшка Ушкан был на стоянке. Взял ружье, оглядываясь по сторонам, изрубил топором ложе и бросил в костер, а ствол унес на озеро и забросил подальше. С плеч будто огромная тяжесть свалилась. Яшка сел на поваленную березу, ту самую, на которой его когда-то застал Генка Воронов. Достал кисет, завернул самокрутку и с наслаждением затянулся.

Начинало вечереть. От берез по разнотравью вытянулись длинные тени. Озеро застыло. Из-за перелеска доносился голос кукушки. Яшка у ног увидел перо. Взял его. Это было маховое перо гагары. В этой озерной клетке она прожила почти полмесяца. Яшка Ушкан каждый день под вечер набирал полные карманы камней и приходил сюда забавляться. Потом как-то рано утром он заметил, что на озеро опустилась пара крякашей. Схватил ружье и стал скрадывать уток. Но гагара заметила его и криком предупредила крякашей об опасности. Те улетели. А Яшка Ушкан, разозлившись, в упор расстрелял гагару.

«А что, если мешок из-под муки опознают? – подумал Яшка. – Тогда хана. Не миновать тюрьмы». Лишился сна и аппетита. Три дня не находил себе места, потом заседлал коня, в ночь поехал к землянке и спалил ее.

Кажется, все следы замел Яшка Ушкан. Да только покоя ему больше не было. Как увидит Димку, сердце так холодом и обдаст: а вдруг еще что-нибудь раскопал? И старался Яшка Ушкан держаться подальше от людей.

Глава XVII

В горах Среднеречья минула еще одна зима, морозная, снежная, по-северному бесконечно долгая. За это время в Матвеевне особых событий не произошло. Верно, на одного охотника стало больше – ступил на таежные тропы Славка. Несколько месяцев провел он с парнями у Седого Буркала, Спромышлял двести тридцать белок, рысь и три колонка. Теперь Славка ходил по селу, как и подобает настоящему охотнику: неторопливо, вразвалку. Старики при встрече протягивали ему руку, а бабы оказывали всяческое уважение: еще один кормилец на ноги встал.

Весна в этом году была дружная. Долго примораживало, а потом вдруг оттеплило. С гор хлынули потоки. К девятому мая открылась река, а десятого мая над селом появился самолет, у сельсовета сбросил красный вымпел – весть о Победе. Прогрохотали выстрелы, а потом все, кто мог ходить, собрались за школой на Золотой поляне и возле костра отпраздновали этот долгожданный день.

А с первой почтой Димке, Андрейке и Вадиму из военкомата принесли повестки – их призывали в армию. Бабы с удивлением посматривали на парней: надо же, выросли, уже солдаты.

– Господи, как же мы без вас-то жить будем? – вздыхали бабы.

– Ничего, скоро фронтовики вернутся.

Димка со Славкой ушли на охоту на рассвете, возвращались домой к вечеру – несли уток на проводины. Славка шел хмурый, задумчивый.

– Ты что эго голову повесил? – спросил Димка,

– Как подумаю, что без вас в тайгу идти придется, тошно становится.

– Папка вернется, поедете в город. Учиться будешь.

– А тайга?

– Тайга от тебя не уйдет. Я отслужу, университет закончу, каждую осень будем сюда приезжать на охоту. Просись у отца, чтобы он тебя в экспедицию с собой брал.

– Думаешь, возьмет?

– Возьмет.

– Я немного побаиваюсь его.

– Чудак ты, Славка. Он же таежник.

– А куда же Чилима с Дымком денем в городе?

– У отца лесники знакомые есть, К ним пристроите.

– Как же с Анютой быть?

– Вот этого я, паря, не знаю. Без нее тетя Глаша с ума сойдет.

– Это верно.

– Ты, Слава, Кузьмичу пиши письма, не забывай старика. Он обещал карабин на тебя переписать.

– Ладно. А к вам приехать можно будет?

– Мы будем служить на заставе, где погиб Сергей Круглов. Я узнаю у командования и сообщу тебе.

Ятока с раннего утра суетилась по дому: вечером люди придут на Димкины проводины. Когда она теперь с ним свидится?

А на крыльце тетя Глаша с Семеновной разговаривали. Анюта с Машей играли под навесом.

– Васю по ранению домой отпустили. А Дима завтра уезжает. Разминется с отцом-то, – печалилась Семеновна.

– Может, в Карске встретятся, – успокаивала подругу тетя Глаша. – Мой-то Ганя в отпуск отпросился. По всей ночи уснуть не могу. Все печалюсь, как бы не передумали начальники.

– Почему передумают? Война-то, поди, кончилась. Можно теперь и матерей попроведовать.

Из-за хребта вынырнул самолет, сделал круг и приземлялся в поскотине.

– Это какой самолет-то? – спросила Семеновна.

– Почтовый, старуня. Сегодня как раз его срок.

– От Степана Сергеевича что-то давно вестей нет.

– Че писать-то. Домой, поди, торопится.

– Наказывал дождать его.

Тетя Глаша с удивлением посмотрела на Семеновну.

– Ты уж, девонька, не помирать ли собралась?

– Сколь жить-то? Пора и честь знать. Что-то в груди болит. И ослабела вся.

– Ты не дури, старуня. Я как без тебя-то тут буду? Мне надо Анюту на ноги поставить. А тебе внука дождаться из армии.

– Нет, матушка, мне уж не дотянуть до того времени, – в голосе Семеновны была тоска. – А ты приходи ко мне на могилку. Да про все рассказывай. А то тебе все недосуг, все куда-то торопишься, лишнего слова от тебя не дождешься.

– Че я лишние-то слова молоть буду? – обиделась тетя Глаша.

А по угору неторопливо шли Василий – полковник и Ганя – генерал. Они встретились в Карске и не успели словом обмолвиться.

– Не верится, Ганя, что добрались до родной земли.

– Я последнее время каждую ночь во сне мать видел. Здорова ли?

– Димка писал, что здорова.

– Твой Димка вроде бы за командира был.

– Какой из него командир. Поди, без матери в лес-то шагнуть боится.

– Увидим. А ты теперь куда?

– Еду в институт. Назначен деканом факультета охотоведения. А ты надолго?

– С неделю пробуду. Нашу часть уже перекинули в Забайкалье, поближе к японской границе. Да и пехота-матушка двигает туда же.

– Значит, не разойтись с самураями?

– Не разойтись.

Василий остановился напротив своего дома.

– Зайдем к нам. Может, и тетя Глаша здесь.

– Зайдем.

– Это кто там идет по угору? – спросила Семеновна.

– Какие-то военные. Батюшки, а орденов-то сколь у того и другого. А у одного-то по штанам красная лента пущена.

– Ты че мелешь-то? Почё он ленту-то на штаны нашивать будет?

– Старуня, они вроде сюда сворачивают, – заволновалась тетя Глаша, – Так и есть, сюда идут.

– Кто же это может быть?

Василий с Ганей вошли в ограду, поставили чемоданы, на них шинели положили.

– А я что тебе говорил? Здесь твоя маманя! – Василий кивком головы указал на тетю Глашу.

Тетя Глаша, не сводя глаз с Василия и Гани, медленно поднялась.

– Батюшки, никак Вася?

– Это который? – щурилась Семеновна.

– Который повыше. А второй-то вроде Ганя, Он и есть… Ганя…

Тетя Глаша кинулась к Гане.

– Мама…

– Господи, дождалась… – Она прижалась к груди сына. Семеновна тоже хотела встать. Но не хватило сил. Василий подошел к ней, опустился на крыльцо и обнял за плечи.

– Мама… здравствуй…

– Вася… прилетел… – У Семеновны глаза застлали слезы.

Из летней кухни вышла Ятока. Глянула на Василия, из рук со звоном покатилась кастрюля.

– Вася!

Василий шагнул навстречу, прижал к груди;

– Кабарожка ты моя. Уж не чаял увидеть тебя…

Ятока высвободилась из объятий, глянула на Василия.

Что-то незнакомое было в этом родном лице. Углубились складки между бровей. Посуровел взгляд. Сильней обозначились скулы. И цвет лица был другой. «Совсем чужой», – невольно мелькнула мысль у Ятоки. Василий будто угадал мысли Ятоки, положил на плечо руку.

– Не печалься… Все будет хорошо.

А под навесом, прижавшись друг к другу, замерли Анюта с Машей. Они первый раз видели военных, им было я любопытно, и страшновато. Они не могли понять, зачем эти люди появились здесь, что им надо.

С ружьями на плечах в ограду вошли Димка со Славкою. Первым их увидел Ганя.

– Вот вы какие. Ну, здравствуйте!

Ганя пожал руку Димке, потом Славке.

– Василий Захарович, ты только погляди, какие тут орлы без нас выросли.

Василий подошел к парням. Димка был вровень с ним, плечистый, жилистый.

– Папка-а, – выдохнул Димка.

– Сынок…

Василий с Димкой обнялись. Славка не сводил восхищенных глаз с Василия. Димка кашлянул в кулак.

– Папка, а это и есть Слава.

Василий обнял и Славку.

– Война кончилась. Теперь твоего отца искать будем. А где Анюта с Машей? – Василий огляделся.

– Да вон они, под навесом, – показала Ятока.

Девчонки, услышав свои имена, забились под верстак.

– Маша, да ты что? Погляди, папка прилетел.

Девчонки забились еще дальше в угол.

– Маша, – позвал Василий. – Да я же тебя еще не видывал. А ты прячешься.

– Пусть маленько попривыкнет, – вмешалась тетя Глаша. – А то сейчас реву не оберешься.

Утро. В небе плывут редкие облака. Солнце то спрячется, бросив на горы серую тень, то вдруг зальет землю ослепительно ярким светом. Тревожно шумит лес. Неспокойно на душе и у Любы. Все ли ладно с мужем? Виктор спозаранку уплыл рыбачить. А здоровье у него не ахти какое. Люба прошлась по дому, поправила засохшую ветку рябины с оранжевыми гроздьями, потом подошла к кроватке и долго смотрела на спящего сына. В памяти всплыли почтовые дороги. И заныло непослушное сердце: «Димка. Где ты сейчас? Какие ветры дуют тебе в лицо? Помнишь ли почтовые полустанки, короткие летние ночи и лесные свирепые грозы? Или белогривый конь унес тебя подальше от дорог прошлого и ты, забыв про все, смотришь в чьи-то невинные девичьи глаза?» Любе тяжело стало дышать. Она встала и подошла к окну. Вдали виднелась дорога. И слышался Любе торопливый конский топот.

У Белого яра под столетней густой сосной, искрясь, плавился на солнце накипень. Вокруг него розовым пламенем полыхал багульник. Родник, пробив в ледяной глыбе дорожку, стремительно бежал к реке. И не было такой силы, которая могла бы остановить его. Из багульника вышла молодая кабарожка, приостановилась, потом легко взлетела на накипень и замерла в изумлении: из толщи льда неслись нежные переливчатые звуки. Что это? Голос раннего весеннего утра или не допетая песня зимы? А в начале плеса, под елью, где был похоронен Ушмун, на холмике зеленела совсем еще крохотная березка.

Точно сама вечность в глубоком раздумье возвышался над тайгою Седой Буркал. Что ему годы? Для него века – как день. От него, продираясь сквозь глухомань, убегали реки, по небесной синеве уплывали облака, уходили в низины звери. Лесной великан с тоской смотрел вдаль, Что томило его сердце? Ушедшие столетия? Нет. Его угнетало одиночество, от которого устают даже горы.

У подножия Седого Буркала, накормив волчат, осторожно вылезла из логова Красная Волчица. Настороженно осмотрелась вокруг. Затаившись, долго вслушивалась в лесные звуки. У нее теперь была новая семья. Еще зимой она встретила волка в верховьях Каменки, а потом привела его сюда. Прошлой ночью он ушел на охоту. И теперь Красная Волчица с тревогой ждала его возвращения.

В поскотине на придорожном замшелом валуне сидел Димка и с грустью смотрел на горы. Дома в ограде уже стояла под седлом лошадь. Через час все жители села соберутся на Матвеевой горе. Председатель сельского Совета Валентина Петровна Поморова поклонится парням и скажет спасибо за то, что в самые лихие годы они не оставили в беде женщин, детей и стариков. Через две недели Димка, Андрейка и Вадим будут уже на границе, у голубой Аргуни. А в ночь с восьмого на девятое августа пограничный отряд, А котором будут служить парни, переправится через реку и обезвредит вражескую заставу, откроет путь советским войскам для разгрома Квантунской армии. Но это будет потом. А сейчас Димка смотрел на горы и у него болело сердце. Здесь, в поскотине, когда-то впервые дед посадил его на коня. Димка изо всех сил держался за гриву и со страхом смотрел на землю, которая, казалось, была далеко от него. А вот еле заметная тропинка. Она убегает к озерам. По ней Димка первый раз в жизни шел на охоту. А у темнеющего вдали колка он хотел остановить свою любовь и не смог, не сумел. И не Матвеевку он сегодня оставляет, а свое беззаботное детство и трудную нескладную юность. Димка встал и пошел к дому. Вслед ему с лесных болот тревожно кричали журавли.

Николай Дмитриевич Кузаков

КРАСНАЯ ВОЛЧИЦА

Роман

Редактор В. Геллерштейн