Текст книги "Красная волчица"

Автор книги: Николай Кузаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

Предки ее были жителями привольных Даурских степей Забайкалья. Это были времена, когда там водились куланы, сайгаки, дикие козы. Но в степь пришел человек, и волчьим стаям пришлось переселяться в тайгу. Красная Волчица родилась в горах. Но зов предков в ней не умер, и однажды она привела свою стаю в степь. Поднялась на холм, огляделась: кругом бескрайние дали. Ни кустика. Где здесь укрыться от глаз человека, от лихой охотничьей пули? И снова Красная Волчица увела свою стаю в леса.

Димка смотрел на уходящие следы. В этом году охотникам Матвеевки было дано задание добыть десять волков. Теплые меха нужны были летчикам, особенно полярным. «А унты из них добрые будут», – подумал Димка. У него гулко ударило сердце, озорно блеснули глаза. И вновь нахлынули заботы. Как жить они будут? Хлеба в обрез. Мяса хватит только на неделю. Колхозу не разрешили сделать убоину для охотников. Димка за осень на Громовом полустанке спромышлял двух сохатых. Одну тушу в интернат для ребятишек отдали, вторую разделили между охотничьими бригадами: по куску мяса досталось. А без мяса много ли находишь? На птицу надежды мало: у нее крылья большие. По речке Еловке надо петли на зайцев наставить. У Седого Буркала кабарожек много. Пока малоснежно, надо выкроить хоть одни день для охоты на них.

Показалось зимовье. Андрейка с Вадимом сидели у костра.

– А мы думали, ты к Седому Буркалу сбежал, – кивнул в сторону гольца Вадим.

Димка присел на чурку.

– Немного обживемся и пойдем к хребту. Пока тепло, там охотиться будем.

– Опять дрожать у костра, – протянул Андрейка. – Зимовье там надо срубить.

– Вот кончится война, срубим. И не какую-то конуру.

– Баню там надо поставить, – предложил Вадим.

– И баню срубим.

– А учиться вы больше не думаете? – спросил Андрейка.

Димка с Вадимом переглянулись.

– В дневную школу нас уже не пустят, переросли, – погрустнел Димка.

– А я пойду в сельскохозяйственный техникум, потом в институт. Отец мечтал в наших краях яблоки выращивать.

– Еще фашистов добить надо. Рвутся в Сталинград, – остудил мечту Андрейки Димка.

– А мы уже повоевали, – вздохнул Вадим.

Парни просились на фронт добровольцами. Получили письмо из райкома партии. «…Вы пишете, что, если вам откажут, уйдете на фронт самовольно. Этот ваш поступок будет рассматриваться как дезертирство. Сейчас вы нужнее Родине здесь. А когда потребуетесь, вас позовут…»

– Где логика? Мы просимся на фронт, а нам говорят, что это дезертирство, – возмущался Андрейка.

Димка показал на зимовье, где висел плакат: «Товарищи охотники! Каждая белка – это десять пуль по врагу»…

Часть четвертая

Глава I

Моросит мелкий дождь. Земля серая, безрадостная. Вершины гор обволокли не то тучи, не то туман. Понуро стоят деревья. До них не дотронуться: с головы до ног окатят студеной водой. На Димке намок старенький плащ. Одежда под ним неприятно холодит тело. В такую погоду сидеть бы где-нибудь в зимовье или дома возле печурки. Да что поделаешь – почта, ее ждут в каждой деревушке. Ямщикам еще полбеды, они через полустанок – другой меняются, а каково почтальону: его дорога без конца.

Люба, закутавшись в плащ, покачивалась в седле в такт шагу лошади. Одну руку она спрятала под плащ, другой держала намокший повод.

– Не замерзла? – участливо спросил Димка.

Люба повела плечами:

– Под плащ поддувает.

– Теперь уж недалеко.

Димка пустил лошадь рысью. Тропа вильнула по лужку и вышла к реке. В конце плеса показались Громовые листвяни, за ними поднимался утес. Подъехали к зимовью. Здесь, под утесом, было уже сумрачно.

Дождь продолжал моросить. Люба неловко спешилась, ноги не слушались: отсидела. Димка взял у нее повод.

– Промокла?

– Вся.

– Иди в зимовье.

Димка занес сумы с почтой, седла с потниками, пустил коней пастись. Затопил печку, принес из речки роды в котелке и поставил кипятить. По зимовью приятно разлилось тепло.

– Теперь выживем.

– Мне с соседней станции такого коня подсунули, бежит как на ходулях, всю душу вытряс, – пожаловалась Люба.

– Венька Крохаль. Я с ним потолкую.

– Все вы, ямщики, одинаковые, так и норовите почтальону подсунуть какого-нибудь дохляка. У меня уж сил нет воевать с вашим братом.

Димка сидел на маленьком чурбачке возле печки, на лицо его падал отсвет от дверцы.

– Ты уж на всех-то не кати бочку, – в голосе Димки послышалась обида.

Люба подошла к Димке и провела рукой по его густым волосам.

– Ты уж, несчастный, обиделся.

Она села возле печки на такой же маленький чурбачок, на каком сидел и Димка.

– Чем ты меня сегодня угощать будешь?

Димка оживился, взял холщовый мешочек, стал развязывать.

– Сейчас поглядим. Мама собирала. Это пироги с ревенем и саранками. Славка все промышляет. Толковый парень растет. На будущий год уже на охоту со мной пойдет. А это что? – он вертел в руках серый брусок, величиной с печатку мыла, поднес его к носу. – Сало. Странно. Откуда, оно могло взяться? Ааа! Все ясно. Тетя Глаша. Зимой Андрейка ездил на слет охотников. Подружился там с одним парнем. Тот ему гостинец дал – мясо дикого кабана. Андрейка с нами поделился и тетю Глашу не обошел. Бабка сберегла кусочек до голодного времени. Ну, спасибо.

– А у меня, Дима, сахар есть. – Люба положила на поленья несколько белых пиленых кусочков сахара.

– Да мы богачи, – радовался Димка. – Но два кусочка я конфискую для Анюты и Маши. Вот у них радости-то будет.

– Все, Дима, возьми.

– Остальные ты оставь, где-нибудь чаю попьешь.

– У меня еще несколько сухарей есть.

– И сухари оставь. Где-нибудь закукуешь на полустанке, пригодятся.

Закипел чай. Димка кинул туда чаги, снял и поставил к печке.

– Кончится война, я тебе куплю целый ящик шоколада.

– Ой, Дима, не дразни.

Поужинали. Димка с лабаза принес оленью шкуру, старенькое покрывало и подушку, набитую сохатиной шерстью.

– Развешивай свою одежонку над печкой и ложись. Я пойду коней посмотрю.

Дождь продолжал моросить. Лошади, пофыркивая, паслись невдалеке.

– Как там погода? – встретила Димку Люба. Она уже легла.

– Не дай бог и лихому человеку такую ночь провести под открытым небом.

Димка раздевался и развешивал мокрую одежду по стене на деревянные гвозди. Ему всегда было с Любой хорошо и свободно. Сколько ночей они провели в зимовьях и у костров.

Но сейчас Димка подумал, что Люба лежит раздетая, и его охватило волнение. Ему страшно было шагнуть к нарам. Черт бы побрал эту непогоду.

– Да ложись, не укушу я тебя, – отодвигаясь к стене, сказала Люба.

Димка положил голову на подушку скраешка.

– Горемычный, – в голосе Любы послышался смех. – Приподними голову-то.

Люба положила руку под шею Димки. Димка замер, боясь шелохнуться. В грудь его как сыпанули горячих углей.

Не помня себя, он обнял ее. Она послушно и доверчиво прижалась к нему всем телом.

…Очнулся Димка. Люба лежала усталая, притихшая. За зимовьем шуршал дождь. В печке потрескивали дрова. Димке было стыдно за свою неопытность. Он казался себе смешным и отвратительным. Как он теперь посмотрит в глаза Любе? Завтра довезет ее до следующего полустанка и– умчится. И пусть она думает о нем, что хочет. А он ей больше и на глаза не покажется.

Заржала лошадь. Димка поднял голову.

– Ты еще никого не любил? – ласково спросила Люба.

– Нет, – ответил Димка и не узнал собственного голоса.

– Прости меня. – Люба обняла его. – Желанный мой…

И новый прилив нежности оглушил Димку…

Ночью дождь перестал, но утро было сырое, хмурое. По небу неслись рваные облака, дул порывистый ветер. Пока Димка седлал лошадей, Люба сварила чай.

В полдень они были на соседнем полустанке. Ямщики обменялись почтой. Люба улучила момент, когда Димка был один возле лошадей, подошла к нему.

– Кто меня на обратном пути встречать будет?

– Андрюшка. Его очередь.

– Может, ты встретишь?

– Ладно, – все еще смущаясь, ответил Димка.

– Мой милый, – Люба ласково дотронулась до его руки. – Счастливо.

Люба пошла к своей лошади. Димка с нежностью посмотрел ей вслед.

Ленка уже больше недели не видела Димку. Повез почту с верховья, думала – зайдет. Ждала его вечерами. А он опять уехал. Сегодня только после обеда вернулся. Ленка издали видела, как они проехали с Любой к почте. Посмотрела, и заныло у нее сердце. По деревне уже давно расползались слухи, что любовь у них. «Тоже невеста нашлась. Радехонька, что муж погиб», – со злостью думала Ленка.

Димку она встретила вечером на реке. Он вычерпывал воду из лодки.

– Как съездил?

– Сегодня у речки Окуневки медведь нас полдня не пропускал.

– Он что – сдурел?

– Наверное, на берегу сохатого задавил. Мы только подъедем к речке, он вываливается на тропу. И на нас с рыком. Мы назад. Три раза пытались проехать, он три раза нас встречал. Медведь-то здоровый. Я уж стрелял по лесу, не помогло. Разозлил только. Пришлось делать плот и переправляться на другую сторону Каменки. Только поравнялись с Окуневкой – медведь выскочил из леса, кинулся в реку и плывет к нам.

– Вот страх-то.

– А нам деваться некуда. Подпустил я его к берегу и добыл тут.

– А если бы промазал?

Димка посуровел.

– Устроил бы нам мялку.

– А собак-то что с собой не берешь?

– Мне ехать, а они куда-то убежали.

Димка вычерпал воду, закинул в лодку сеть, столкнул лодку.

– Сегодня ребята на Золотую поляну собираются. Ты придешь?

– Нет.

– Дима, можно тебя спросить?

– Спрашивай.

– Ты любишь Любу?

Димка помолчал.

– Лена, я обещаю тебе быть другом, братом…

Ленка зачерпнула ведром воды и пошла домой. На угоре оглянулась. Димка уже был на середине реки, уплывал вниз.

Ленка поставила ведро с водой в кути на лавку. «Обещаю тебе быть другом, братом…» Ленка села у окна.

Здесь и застала Ленку Надя.

– Ты что сумерничаешь?

Ленка не ответила. Надя глянула на нее, присела рядом. Она тоже слышала про любовь Димки и Любы.

– Сплетен наслушалась? – спросила Надя.

– Это не сплетни, мама. Не любит он меня.

– А коли так, что тут поделаешь, дочка. – Надя погладила Ленкину руку. Вздохнула. – Я ведь тоже всю жизнь любила Василия.

Ленка подняла изумленный взгляд на мать.

– Ты любила дядю Василия?

– Любила, доченька. В молодости мы жили на сенокосе. Закончим работу, Вася вскочит на коня и умчится или к Капитолине, жила она в то время в Красноярово, или к Ятоке на Светлый бор. Я уйду к реке, наревусь там, потом всю ночь глаз сомкнуть не могу. Раздастся конский топот, вскакиваю. Утром увижу его и про слезы забуду.

– А он-то знал, что ты его любишь?

– Мало ли девчонки на парней заглядываются. Позови, я бы за ним на край света пешком пошла. Да не позвал он меня.

– А как же папка?

– Твоему папке цены нет.

– И ты без любви с ним жила?

– Что бога гневить? Жили мы с ним хорошо. А вот как увижу Васю, так душа и замрет. Что с ней поделаешь. Как цепями к нему прикована.

– А папка знал об этом?

– К чему ему было говорить?

– А если бы дядя Вася позвал тебя, когда с папкой жила?

Надя задумалась.

– Нет, не пошла бы. Без Степы мне жизнь не мила.

Ленка встала.

– А я Димку вырву из сердца и не вспомню никогда о нем.

– Ой, милая, не давай зарок.

Глава II

В верховьях Каменки прошла дожди. Вода поднялась. В селе давно поджидали паводка. Весной на речке Соленой по заданию райкома партии наварили около пятнадцати тонн соли. По разнарядке заготовили пятьсот кубометров делового леса. Все это надо было доставить по Каменке в Юрово. Оттуда соль перебросят в город, а лес доставят на военный завод для изготовления ложен для автоматов и винтовок.

Плот из семи связок стоял ниже деревни. На каждой связке из досок был срублен сусек, в котором и возили соль. К вечеру все сусеки были наполнены. А утром Димка, Вадим, Серафим Антонович и Андрейка отчалили от берега. Димка с Вадимом стояли у греби на носу, а Серафим Антонович с Андрейкой – на корме. Груженый плот подхватило течением, и он медленно стал отплывать к середине.

– Поднажми, орлы! – командовал Серафим Антонович.

Димка с Вадимом налегали на гребь. Надо было выйти на стремнину. На берегу сплавщиков провожала Семеновна, Нешуточное дело гонять плоты, сила и сноровка нужны. А какая сила у парней? Семеновна никак не могла поверить, что вырос ее внук. Для нее он все был ребенком. И боялась она за него и его друзей, как бы не сплоховали где. Река, как и тайга, шуток не любит.

На стремнине плот подхватило волной и стремительно понесло. Димка стоял, опершись на гребь. Обогнули два кривуна. Плот вынесло на Сонный плес. С обеих сторож к нему подступали темные еловые леса, отчего и вода здесь была темной, тяжелой. Проплыла разлапистая ель, под которой похоронен Ушмун. Горьким упреком отдалось прошлое в душе Димки. Вскоре плот поднесло к Белому яру. Гам, где бил ключ, на солнце ярко блестел накипень.

За Сонным плесом река круто повернула и бросила плот на перекаты. Волны ударились о бревна, между сплотками захлюпала вода. Сплавщики взялись за греби. За перекатам река опять потекла спокойно.

– Смотри, утки, – кивком головы показал Вадим,

Две темно-серых птицы плавали на середине реки. Увидели плот, насторожились.

– Гагары.

Гагары беспокойно закрутили головами. Привскочили, разбросили крылья, долго бежали по воде и, когда оторвались от нее, оказались всего в нескольких метрах над плотом.

Димка, провожая птиц, прикидывал, какой бы надо было сделать вынос при стрельбе, Теперь уж охотничий азарт был у него в крови.

За поворотом из-за леса показалась серая вершина Девичьего утеса. Говорят, когда-то из-за несчастной любви кинулась с этого утеса девушка.

Донесся глухой шум.

– Ребята, не робеть! – подал команду Серафим Антонович. – Нос плота держите в реку.

Глухой шум нарастал. Димка с Вадимом поставили плот под углом. Поворот. Впереди справа из воды выросла серая отвесная скала. Шагов за сто от нее вода вскипала бугром, а затем мчалась па скалу, билась о камни.

У Димки зашлось сердце. Плот перевалил бугор, и его стремительно несло на гранитную скалу. Димка с Вадимом работали гребью изо всех сил. Но плот летел на серый выступ, навстречу смерти.

– Да вы что?

Серафим Антонович, прыгая с сусека на сусек, подбежал к парням и налег на гребь. Гребь изогнулась, жалобно застонала кобылина. Нос плота медленно стал отходить в реку. Теперь понесло на скалу корму. Андрейке одному не под силу было ее удержать. Если корма заденет за скалу, плот разорвет пополам. Погибла соль. Да и бревна потом не собрать.

– Васильевич… – орудуя гребью, выдыхнул Серафим Антонович,

А Димка уже мчался на помощь Андрейке. Схватил за ручку гребь и потянул с силой к себе. С другой стороны на гребь навалился Андрейка. У Димки от напряжения перед глазами пошли красные круги. А скала уже нависла над головами. Сейчас произойдет страшное. Но плот скользнул МИМО скалы, только гребь торкнуло по каменной стене, ручка с силой двинула Андрейку в грудь, рванула руки Димке, но они удержались на ногах.

Плот выкинуло на крутой слив. Замелькали зеленые берега. Волны катились через бревна, обдавали брызгами сплавщиков. Андрейка потирал грудь. У Димки болели плечи. Пот заливал глаза. Димка сдернул кепку и вытер лицо.

Спад воды уменьшался. Сейчас должен быть плес. Но тут река снова сделала крутой поворот, и плот потащило на пологий дресвяной мыс.

– Налегай, парни! – командовал Серафим Антонович.

Димка с Андрейкой снова навалились на гребь. Но плот несло на мыс.

– Обождите немного! – прокричал Серафим Антонович.

Димка с Андрейкой подняли гребь. Серафим Антонович с Вадимом направили нос в реку.

– Давай, парни! Не жалейте рук!

Еще несколько взмахов, но не хватило сил. Правый угол кормы кинуло на берег, у Димки с Андрейкой под ногами запрыгали бревна, гребь ударилась о землю. Наконец угол плота сдернуло с берега, плот выровнялся и, обогнув мыс, выплыл на плес.

Серафим Антонович вытер пот с лица рукавом, достал кисет и закурил.

– Это не Девичий утес, а сущий дьявол.

У Димки дрожали руки и ноги.

– Я думал, под утесом нам хана.

– Я уж хотел прыгать с плота, – признался Андрейка.

– Все равно бы утянуло под скалу в воронку.

Мимо проплывали горы. С них сбегали в Каменку речки, пенились, бурлили, несли с хребтов обломки валежин. С подмытых яров скатывались деревья, мутные волны подхватывали их и громоздили друг на друга.

Недолго сплавщикам пришлось отдыхать. Река вновь заходила, как дикий олень на аркане: то кидалась между крутыми хребтами, то стремглав мчалась по буйным перекатам, то вязала замысловатые петли. Серафим Антонович и парни изо всех сил работали гребями.

В Юрово приплыли на третий день. Димка сразу отправился на почту. Он волновался, когда входил в дом, стоящий под леском. В просторной комнате за столами сидели три женщины. К самой молодой из них, а это была Муза Ярцева, и подошел Димка.

– Здравствуйте.

Муза кивнула и подняла на Димку любопытный взгляд.

– Вы не скажете, где мне найти Гольцову Любу?

– Скажу. Искать ее надо в верховьях Каменки.

– Спасибо.

– А что ей передать?

Теперь на Димку смотрели все женщины.

– Ничего не надо.

Муза встала.

– Вы из Матвеевки? Плоты пригнали?

Димка усмехнулся:

– Из Матвеевки. До свидания.

Димка вышел. Муза подбежала к окну.

– Какой бравый парень. Убейте меня, это он спас Любу от бандитов. Вот в такого бы влюбиться.

– У тебя губа не дура. – Женщины засмеялись.

– Что, родню искал? – встретил Димку Серафим Антонович.

– Да нет. Деревню смотрел, – соврал Димка.

– Но-но.

Знакомых в Юрово ни у кого не оказалось, ночевали в леске, недалеко от плота. Утром Серафим Антонович сдал лес, соль. Попили чай, надели поняги, взяли ружья и гуськом по лесной тропе отправились домой.

На третий день к вечеру они пришли на Нижний полустанок. Хлеб у сплавщиков кончился, но в этот день нм повезло: подстрелили глухаря. Возле зимовейка, на берегу реки, разложили костер. Димка отеребил птицу, опалил ее.

– В два котелка мясо разложи, – посоветовал Серафим Антонович. – Все шули′ больше будет.

Андрейка принес с луга охапку молодых пу′чек – борщевика.

– Вот вам и хлеб.

Парни очистили пучки и стали жевать сочные дудки.

– А луку что не принес? – спросил Димка Андрейку.

– Лук – это забота повара.

– Тогда я пошел.

На лугу было тихо, пахло медом. Димка нарвал луку и повернул обратно. У коновязи расседлывал лошадей Вовка Поморов, а у костра сидела Люба. Димке от волнения стало трудно дышать.

– Люба. Здравствуй.

– Здравствуй, Дима.

– Издалека сегодня?

– От Громового едем. В деревне коней сменили и – дальше.

– Володя, у тебя хлеб есть? – спросил Серафим Антонович.

– Есть немного.

– И у меня найдется. – Люба пошла к конто, отвязала от седла холщовый мешочек и принесла к костру. – Я к вам, Дима, забегала. Ятока передала: шаньга, пирог рыбный, – выкладывала Люба.

– Сами-то что есть будете? Вам еще завтра целый день в седле трястись.

– Не умрем, Серафим Антонович, – отмахнулась Люба.

После ужина она собрала котелки и пошла на реку помыть их. На угоре ее поджидал Димка.

– Оставь котелки тут, потом заберем…

Они неторопливо шли вдоль реки по лугу. Туман над водой сгущался. За рекой тутукал козодой. Перекликались перепелки. Димка взял руку Любы, погладил ее.

– А я думал, что ты меня уже забыла.

– Дурной…

Они пересекли луг и сели на берегу реки под густым кустом черемухи. Димка заглянул в глаза Любе и обнял ее.

– Мне даже не верится, что встретил тебя. Все как во сне.

– Хороший мой…

Димка прильнул к ее губам. Люба, откидываясь на траву, шептала:

– Дима… Сумасшедший…

…Потом Димка, заложив руки за голову, лежал на мягкой траве. Люба сидела рядом и гладила его волосы.

– Шаман ты мой ненаглядный. Как я жила бы без тебя? Не знаю.

– Любушка, и я больше без тебя не могу.

– Чудной. Так я же с тобой.

Люба склонилась и нежно, как ребенка, поцеловала Димку.

– А я хочу, чтобы ты всегда была со мной. Приду домой и скажу матери, что женюсь на тебе.

– Не торопись, Дима. Может, еще разлюбишь.

– Не говори чепушатину, – Димка сел. – В другой раз приедешь к нам в Матвеевку, встану с ружьем на дороге и не выпущу тебя из деревни.

– Как тот медведь, что нас не пропускал? – Люба провела рукой по его щеке.

– Хуже. У медведя не было ружья. Кончится войнам я отслужу в армии, и мы поедем в город.

– Все уже решил?

– А кто за меня будет решать? На что жить там будем?

– Придумаем. Я буду работать и учиться.

– Я теперь без коней, без этих горных троп не смогу! жить. А ты в городе встретишь красивую девушку и разлюбишь меня.

– Тебя… разлюбить… Любушка…

– Димка… Медведь ты этакий… задушишь…

– И задушу…

Коротка летняя ночь. Димка с Любой еще не успели насладиться счастьем, а на востоке уже занялась заря. Загустел туман над рекой. На опушке леса звонко запела пташка – зорька. Заголосили кулики. Люба встала, поправила волосы.

– Пойдем.

Они неторопливо шли по росистому лугу.

– Ты как? Добредешь? – беспокоилась Люба. – Даже чуток не уснул.

– Ничего. Ты только из седла не упади.

– А я научилась в седле спать. Другой раз еду и сон вижу.

Перед зимовьем они остановились. Димка взял Любу за руки.

– Приезжай скорей. Ждать буду.

Глава III

Димка вошел в ограду. Навстречу кинулся с лаем Чилим. Димка обнял его.

– Соскучился.

Снял понягу и положил ее на предамбарник, тут же на стену повесил ружье.

На крыльцо вышла Семеновна.

– Внучек! Вернулся! Как доплыли?

– Еле успели. Река за эти дни совсем обмелела. Как твое здоровье?

– Скриплю помаленьку.

В доме были Ятока и Маша. Маша ходила вокруг лавки. Увидела Димку, заулыбалась, громко и чисто сказала:

– Дима.

Димка подхватил ее на руки.

– Ах ты, егоза.

Маша верещала, вырывалась из рук. Димка поставил ее к скамейке. Ятока с нежностью смотрела на сына и дочь.

– Голодный?

– Вчера хорошо наелись. От папки есть что-нибудь?

– Письмо.

Ятока принесла письмо. Димка сел читать. Василий писал:

«Дорогие мои мама, Ятока, Дима, Машенька, тетя Глаша, Слава и Анюта, здравствуйте!

Извините, что долго не писал. Находился в госпитале, был осколком ранен в плечо. Не хотел вас расстраивать. Вылечился. Вчера прибыл на фронт. Получил под командование батальон. Парни – что надо. Много забайкальцев. Все рвутся в бой бить фашистов. Мы стоим возле деревни. Но какая это деревня? Вместо домов – пепелище, одни кирпичные трубы. Вчера к нам в расположение пришла старуха. Мы ее накормили. Потом оказалось, что это тридцатилетняя женщина. Фашисты на глазах у нее расстреляли детей, а саму ее заперли в холодном подвале. Я не выпущу из рук оружия, пока не отомстим фашистам за все.

Завтра в бой. Конечно, жить хочется, но душа горит от ненависти к врагу. И пощады ему не будет.

Передавайте привет всем односельчанам. Обнимаю. Ваш Василий».

Димка поел и пошел спать в амбар.

Но Семеновне не спалось.

– Ты слышала, что люди-то мелют? – спросила она у Ятоки. Ятока насторожилась.

– Вот и Глаша вчера сказывала: говорят, Димка жениться на Любе задумал.

Ятока улыбнулась:

– Пусть женится. Внуков нянчить будем. Человек с детьми – свеча, человек без детей – сухое дерево.

– Ты ково говоришь-то? На перестарке жениться, на вдове? Девок ему мало? Вон Лена Степанова высохла вся. Потолкуй с ним.

Ятока вспомнила, как люди приняли ее любовь к Василию.

– Однако, што толковать? Дима – мужик, ему решать, Семеновна замахала руками:

– Какой мужик? Парнишка еще. Окрутит его баба.

– Пошто так говорить? Охотник хороший, больше всех пушнины добывает. Деревню мясом кормит. Без него бы совсем бабы пропали.

– Все так. Пусть и невесту по себе выбирает: ты уж, моя-то, наставь его на ум, – стояла на своем Семеновна.

– Разве можно бабам в мужские дела встревать? В Димке отцовская кровь, крутая. Такой полюбит – через огонь пройдет.

– Че делать-то? – вздыхала Семеновна.

– Однако, ничего не надо делать. Ты зря худо о Любе говоришь. Димка пошто плохую жену брать себе будет?

– Да у них, у мужиков-то, сердце слепое. На иного парня поглядишь, не заснешь: красавец, работящий, умница. А выберет себе такую пигалицу, не приведи господь во сне увидеть.

Кое-как прокоротала Ятока следующий день.

– Мама, ты посиди с Машей, а я в лес схожу, – под вечер попросила она Семеновну.

– Сходи, моя, а я уж подомовничаю.

Ятока вышла па тропу и зашагала в горы. Ночной сумрак, лесная тишина, ключевая прохлада – все было пропитано сладковатым запахом ольховника да терпкой горечью багульника. А на росистых зарослях, отливая зеленью, искрились светлячки, и казалось, что дневной свет на вечерней заре выпал частым дождиком и теперь медленно угасал.

Тропа привела Ятоку к скале, которая высилась над лесом. На ее уступах дремали корявые кедры и сосны.

Из грота доносились звуки падающих капель. Это был грот Плачущей женщины. К скале на бугристую плиту, точно избитую копытами оленей, Ятока положила хворост и поднесла к нему спичку. Проворным рыжим зверьком скользнул огонь по веткам и поднялся над ними пламенем.

Давно, еще в юности, Ятока дала слово Василию, что не возьмет в руки шаманский бубен. И она не возьмет его. Ятока пришла к Огню. Лесные люди всегда почитали его. Ятока положила на горячий хворост несколько кустиков богородской травы и ветку можжевельника. Костер дыхнул синим ароматным дымом. Отсвет от пламени забился оскалу и трепетным заревом скользнул к вершинам деревьев.

«Огонь! Крылатый красный олень! К тебе я пришла за помощью. Ты никогда не оставлял таежников в беде. Эго случилось в тот год, когда я была ростом чуть больше кабарожки. Наш род кочевал в предгорьях Седого Буркала. Злой дух поселился в наших чумах: умирали дети, женщины перестали рожать. И тогда в глухую ночь, когда на небе поднялась грозовая туча, рогатая молния вспорола тугую темноту, и на стойбище вспыхнул Огонь. Большой Огонь! В твое живое пламя женщины кинули одежду и стали танцевать. Огонь, ты прогнал смерть со стойбища, а в женщинах пробудил великую силу материнства. И в тот год они подарили нашему роду десять мальчиков, десять отважных охотников.

Огонь! Красная птица юности! Рыжим олененком ты каждое утро прибегал ко мне в девичий чум, щекотал глаза и губы… «Вставай, Ятока. Утро ждет тебя. Лучи солнца зажгли тысячи искр на росистых рогах согжоя, позолотили родники, украсили горные водопады разноцветной радугой. На землю пришла весна, она волшебной оморочкой мчится по диким рекам в низовье. Не проспи. В дальние кочевья зовет тебя небесная птица – утренняя заря». Я вскакивала на ездового оленя и мчалась в горы. Эге-ге-ге!! Красная саранка, золотой корень, помогите девушке, скажите, где искать ей свою судьбу?

Огонь! Огненной стрелой ты скользнул от тучи к земле и красным тетеревом забился в ветках столетней лиственницы. Такой же огненной птицей забилось мое сердце, когда я впервые увидела Василия. Лесные жарки, горные маки – это искры, упавшие с горящего дерева, это радость влюбленной девушки. Они помогли мне найти свою судьбу. И здесь, в горах, я познала первую радость и боль любви.

Огонь! Я – женщина, хранительница очага. Огонь! Много добрых песен спела я тебе долгими зимними вечерами. Ты согревал мое жилище, ты отгонял ночь, а вместе с ней и недобрые думы. У меня родился сын. И первое, что он увидел на земле – огонь, который горел в моем чуме.

Далеко за горами, в той стороне, где злые духи на ночь гасят солнце, появился черный зверь. Я слышу, как стонет земля, как плачут дети. Я мать, и в каждой капле пролитой крови – моя кровь. Вот почему так больно моему сердцу, Похоронки – кровавый листопад войны. Они выбелили головы вдов и матерей. Но они не убили надежду. Надежда – белая птица земли. Ты, Огонь, горишь в небесной выси звездами, ты приходишь на землю северным сиянием, ты начинаешь день зарей. И тебя не убить.

Вася, когда ты уходил на фронт, тебе дали в руки винтовку. Она заряжена Огнем гнева матерей и жен. В этот грозный час над тобой взвилось Красное знамя – это Огонь любви к Родине. И ты его никогда не уронишь. Ты остановишь врага. Отцовской рукой вытрешь слезы детей. В первый день войны, в первом солдатском выстреле уже вспыхнул Огонь Победы.

Солдаты, вас ждут дома. Многие из вас погибли. Но вы вернетесь в горы, вернетесь птицами, весенними грозами, вернетесь девичьим смехом…»

Ятока опустила в костер ветку пихты. Пламя, шурша в потрескивая, поднялось над плитой, обдало горячим дыханием ее руки, лицо и стало медленно угасать.

Ночь набирала силу.

Глава IV

Матвей Кузьмич подъехал к устью речки Огневки и свернул к сенокосчикам. День был жаркий. По небу бродили одинокие тучки. Над горами нет-нет да и сверкнет бледная молния, пройдет минута – другая, и вполсилы, нехотя громыхнет гром. Тайга замрет в ожидании дождя, а он, точно балуясь, сыпанет узкой полоской над рекой, буйно прошумит и тотчас перестанет.

Парни в это время сметали последний зарод. Димка поставил к нему вилы, стряхнул с себя сенную труху.

– Обедать пора. А потом все переключаемся на косьбу.

Случайно он глянул на тропу и замер.

– Ты кого там увидел? – спросил Андрейка.

– Кажись, Кузьмич пожаловал. Его лошаденка.

Из-за колка на своей низкорослой косматой лошаденке выехал Матвей Кузьмич. Он был в пиджаке, кепке, кирзовых сапогах, из-за спины виднелся ствол ружья.

– Верно, Кузьмич, – подтвердил Вадим.

Парни вышли на скошенный луг. Матвей Кузьмич подъехал к ним, спешился.

– Молодцы. Во как за зиму вымахали, вас хоть сейчас в гвардию бери.

Матвей Кузьмич шагнул к Димке. Они обнялись.

– Да потише ты, медведь косолапый. Все кости переломаешь старику, – басил Матвей Кузьмич.

Потом он обнял Вадима и Андрейку, отвернулся, прокашлялся в кулак.

– Как там Семеновна поживает, Ятока?

– Да ничего.

– А Серафим дома?

– Дома, – кивнул Вадим.

Они все четверо зашагали к табору.

– Как рука у тебя, Кузьмич? – спросил Димка.

Матвей Кузьмич поднял руку с тонкими усохшими пальцами..

– Худовато, мужики. Сохнет. Однако жить можно.

Заметно постарел Матвей Кузьмич. Осунулось лицо, резко обозначились скулы. Глубже запали глаза. А в них тоска, она не проходила и когда он улыбался.

– Кузьмич! Говорят, ты в райком партии работать перешел? – спросил Вадим.

– Рука подвела, Вот и направили работать в райком партии инструктором. A участковым назначили мужика помоложе.

– Проезжал тут он раз, да мы в тайге были, не видели его, – сказал Андрейка.

– А как вы живете? Что в селе нового?

– Что сейчас ждать нового? – Димка нахмурился. – Весной погиб учитель Урукон, муж Хаикты.

– Это молоденькая черноглазая учительница? – уточнил Матвей Кузьмич.

– Во-во. Ее муж. Снайпер был хороший. Около сотни гитлеровцев уничтожил. Погиб случайно. Вышел вечером из землянки. Шальная пуля прилетела… И нет человека.

– Надо же, – вздохнул Матвей Кузьмич.

Пообедали. Кузьмич с Димкой спустились к речке, присели на берегу, закурили из одного кисета.

– Ты что-то редко мне пишешь, Васильевич?

– Все в тайге да в тайге. Дома бываю как в гостях, Как ваши сыновья воюют?

– Нет у меня больше сыновей, Васильевич. Осенью погиб на Кавказе Григорий. Зимой на Дону – Даниил.