Текст книги "Красная волчица"
Автор книги: Николай Кузаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)
Бабы смотрят на горы, и не верится им, что где-то далеко полыхает война, что надолго ушли их мужья, а некоторые навсегда. Надо парней собирать на охоту, а они все оттягивают, может, все-таки вернутся мужики. Ждут их не только жены, но и тайга: вон как она принарядилась.
Но погода вдруг сломалась. Рано утром с севера наползли набухшие холодной синевой тучи. Заметался по долинам рек и распадкам свирепый обжигающий ветер. Весь день и всю ночь бушевала непогода. Под ударами ветра стонали деревья. И уже сурово смотрели хмурые посеревшие горы. Так же сурово смотрели плакаты со стен сельского Совета и клуба: «Все для фронта – все для победы!», «Охотник, помни: каждая белка – это десять пуль по врагу», «Товарищи! Чем больше дадим пушнины Родине, тем быстрее разгромим врага».
Валентина Петровна собрала баб и подростков в сельский Совет.
– Давайте, бабы, снаряжать в лес парней. Вот война кончится, и не надо будет сыновьям брать в руки ружья. А пока вести с фронта тягостные: фашисты рвутся к Москве. В сельский Совет из райкома партии пришла директива: пушнина – это золото, и ее добычу считать военным заданием. Все, кто может носить оружие, должны быть в тайге. Надо сделать все, чтобы план не только выполнить, но и перевыполнить.
– Давайте, бабы, снаряжайте в лес парней, – устало повторила Валентина Петровна.
Женщины сели шить одежду, чинить белье, а парни пошли в кузницу к Серафиму Антоновичу. Тот ковал ножи, оттягивал лезвия у топоров, вытачивал к ружьям бойки, делал пружины, чинил ложи и затворы. Принес к нему свое ружье тридцать второго калибра и Димка. Серафим Антонович осмотрел ружье.
– Добрая штука. Вот мушку надо припаять. А затвор за рукоятку привяжи к спусковой скобе. Полезешь по чаше, веткой нажмет на спусковой крючок и – выкатился затвор.
– Серафим Антонович, оно кое-когда осечку стало давать.
– Это дело поправимое. Оттянем немного боек и – все. Завтра утром приходи. Патронов с собой штук пяток прихвати. В одних пистоны забей как следует, а у других чуть-чуть.
– Хорошо.
– А мать с каким ружьем охотиться будет?
– Ей отец тозовку оставил.
– Тоже пусть принесет, я посмотрю.
Димка шел к дому, а сам прикидывал, что еще потребуется ему и матери для охоты. Невзначай глянул на Матвееву гору: из леса показались два всадника и на рысях поехали к почтовому отделению. Она! От тревожной радости у Димки зашлось сердце.
У почтового отделения лошади были уже развьючены. На крыльце в ожидании, когда разберут почту, стояло несколько женщин. Андрейка в поводу держал лошадей.
– Здоро′во, – подошел к нему Димка.
– Здоро′во, – Андрейка поежился. – Морозила. До костей проняло.
– Белку дорогой видел?
– Лаяли собаки. Будет белка.
С крыльца сбежала Люба, подошла к парням, протянула Димке руку и улыбнулась как старому знакомому.
– Здравствуй, Дима.
– Здравствуй, – сдержанно ответил Димка.
– Ты меня дальше повезешь?
– Нет, Яшка Ушкан.
– А ты что, не умеешь ездить? – Люба лукаво посмотрела на Димку.
– Не доверяют. Боится, что потеряю тебя где-нибудь дорогой.
– Отчаянный парень.
– Бедовый.
– Еще и хвастунишка. Письмо тебе от отца есть.
– Вот за это спасибо.
Димка с Любой пошли в дом. У нее вдруг потускнело обветренное лицо и походка стала вялой, неуверенной.
– Устала? – сочувственно спросил Димка.
– Вторую неделю не схожу с седла. Да и простыла немного. Доберусь до дому, упаду в постель и буду спать несколько суток.
– Зачем же пошла на такую работу?
– А кто же на нее пойдет? Мужчины-то в армии. Ты в тайгу уходишь?
– Собираюсь.
– Значит, до весны не увидимся? Удачи тебе.
– Спасибо. Приезжай.
Люба вздохнула.
– Приеду, Дима. – Она подала Димке руку. – До весны, Дима.
– Белых дорог тебе, Люба.
– Спасибо.
Димка торопливо шел домой. В его кармане лежало письмо от отца. Как он там? А перед глазами Люба. В ладони он все еще ощущал тепло ее руки, в душе звучали слова: «До весны, Дима». И Димку невольно охватила безотчетная грусть. Он замедлил шаг и оглянулся. У почтового отделения никого не было. Димке до боли в сердце захотелось еще раз увидеть Любу. Но он пересилил себя.
Дома его ждали Ятока, Семеновна и тетя Глаша. Он прошел в передний угол, развернул треугольник, сел на сундук и стал читать вслух:
«Дорогие мои мама, Ятока и Дима, здравствуйте. Пишу накоротке. Через час еду на фронт. Наконец-то дождались. Едем бить фашистов. В моей роте, в основном, таежный народ, люди надежные, эти сумеют постоять за Родину. Передайте всем односельчанам, что мы отомстим врагу за сожженные города и села, за слезы жен и матерей.
Сема служит в моей роте. От него привет.
В городе в нашей квартире поселилась преподаватель Римма Андреевна Бугрова с дочерью. Ее муж тоже ушел на фронт.
Дима, у меня просьба к тебе. Постарайся зимой побывать в городе. Все мои рукописи, дневники, записные книжки в желтом чемодане. Очень прошу тебя, постарайся сохранить все это.
Вот и все. За нас не беспокоитесь. Обнимите за меня тетю Глашу.
До скорой встречи. Василий Воронов».
Димка замолчал. Письмо взяла Семеновна, посмотрела на непонятные буквы, написанные карандашом.
– Да поможет вам, сынок, материнское благословение побить супостата.
– Мой Ганя уж воюет, – вздохнула тетя Глаша.
Димка встал.
– Зря я с папкой не поехал.
Семеновна замахала руками.
– Че говоришь-то? Без тебя там крови-то немало льется.
Димка вышел из дома, походил по ограде, вынес из амбара старую понягу, сделанную дедом из мореной ели. Лямки на ней уже потемнели, но доска еще была прочной.
– Пойдет. Ремни для лямок есть.
Достал отцовские лыжи. На них кое-где отклеился камус. «Дедушка Дормидонт поможет подклеить. А вот маме придется голицы делать».
В ограду вошла Ленка, увидела Димку, улыбнулась.
– Папка письмо прислал. На фронт поехал. Привет тебе.
– Спасибо. И мой отец тоже уехал на фронт.
Ленка села рядом с Димкой.
– Где они теперь, бедненькие?
– Где? На фронте, фашистов бьют.
Ленка помолчала.
– А ты надолго уходишь в тайгу?
– В начале марта вернемся.
– До марта я тебя не увижу, Дима, – придвинулась Ленка. – Возьми меня с собой? Стрелять я умею. Варить вам буду.
– Не выдумывай, Лена.
Охота. Это слово в воображении Димки рождало фантастические картины. Много страшных сказок он наслышался с самого детства от деда и бабки. Вот змей-полоз притаился на каменном выступе утеса и ждет свою жертву; а вот медведь-оборотень подкарауливает в ягодниках девушку и уводит к себе в берлогу; а это косматые лешии в непроглядной тьме выслеживают охотников и строят им разные козни. Димка вырос, но эти и многие другие сказки продолжали жить в его душе, отчего тайга представлялась полуреальным, полуволшебным миром. И в этот мир Димке предстояло сегодня ступить. Димка собирался на охоту. Он надел штаны, сшитые из бабушкиной клетчатой шали (сукно на этот раз для охотников не завезли). Неловко было Димке в этой одежке показываться людям, да что делать? Обулся в ичиги, телогрейку подпоясал патронташем, на котором висел и нож, прошелся по дому, посмотрел на штаны и с горечью сказал:
– Хоть в клоуны подавайся.
– В лесу-то тебе че, кто видит? Было бы тепло, – успокаивала его Семеновна. – Шерстяные носки я в куль положила. Как похолодает, так надевай.
Вошла Ятока. Она тоже была одета по-дорожному: шапка, унты из оленьего камуса до колен, куртка на пыжиковом меху, поверх куртки на тонком ремешке висели сумочка с тозовскими патронами и нож в берестяном чехле.
– Ведро положил? – спросила она Димку.
– Совсем забыл.
– Беда мне с тобой. В чем собакам еду варить будешь?
– Я сейчас.
Димка у порога взял ведро.
Несколько дней назад выпал снег, горы, реки и луга сияли снежной белизной. В ограде стояли две лошади, запряженные в сани. Дормидонт Захарович увязывал возы, ему помогали Андрейка и Вадим.
– Вот ведро еще надо привязать.
– Давай сюда, – протянул руку Дормидонт Захарович. В калитку вошли Серафим Антонович и Лариса. Лариса ехала ямщиком, чтобы обратно пригнать лошадей.
– Собрались? – подходя к возам, спросил Серафим Антонович.
– Все готово. – Дормидонт Захарович потрогал зачем-то возы.
Серафим Антонович окинул критическим взглядом парней: в охотничьей одежде они были взрослей и серьезней.
– Не балуйтесь там с ружьями.
– Что мы – маленькие? – за всех ответил Вадим.
Из дома вышли Семеновна и Ятока.
– Собак на поводки возьмите, – наказывал Дормидонт Захарович, – А то где-нибудь за деревней подхватят сохатого, а потом потеряют вас. Дорогой отпустите.
Дормидонт Захарович с Ларисой отвязали лошадей и стали выводить их из ограды. К Димке подошла Семеновна.
– Ты уж осторожней будь. Далеко от зимовья не ходи. Воду холодную из ключей не пей, а то горло застудишь.
– Ладно, бабушка. Сама не болей здесь.
Семеновна перекрестила внука:
– С богом.
За оградой Андрейка взял у деда вожжи. И маленький охотничий обоз двинулся вдоль деревни. Димка с собаками на поводах шел за второй лошадью. Поравнялись с домом Степана. Димка на крыльце увидел Ленку. Она махнула рукой, улыбнулась, но улыбка у нее получилась грустная. Димка поднял руку, кивнул.
Семеновна стояла за калиткой на угоре и смотрела вслед уходящему обозу. Ей вспомнилась молодость. Выдали ее замуж, а через месяц провожала она своего Захарушку в тайгу. В сенях украдкой он поцеловал ее и шепнул: «Любушка ты моя». Потом до глухой зимы ждала его, смотрела на заснеженные горы. Вернулся он с охоты в конце января, в самые лютые морозы. Достал из мешка черную соболью шкурку: «Это тебе на шапку». И завидовали ей бабы, когда она в праздники наряжалась в соболью шапку.
Обоз скрылся в лесу. Семеновна вздохнула и пошла в дом. В доме пусто. Глянула на стену: возле дверей на гвоздике висел шарфик из беличьих хвостов. Забыл Димка.
Вошла тетя Глаша. Семеновна ей навстречу с шарфиком в руке:
– Вот беда-то. Дима шарф забыл. Замерзнет парень.
– Ятока что-нибудь придумает.
– А ты что не пришла проводить-то?
– Валентине Петровне Поморовой помогала Вовку собирать. Совсем еще ребенок. Ружье-то больше его. Какой из него охотник?
– С кем он пошел-то?
– С Яшкой Ушканом и Гришей, сыном Максима Круглова.
– Яшка-то Ушкан, говорят, нечистый на руку.
– Вся у них семейка такая. Отец-то, Мирон Тимофеевич, на людей нс смотрит, будто боится, а мать все жалуется на бедность. А у самих, говорят, тайные лабазы в лесу и с мясом, и с пушниной.
– Бог с ними. На век все равно нс запасутся – Семеновна потерла поясницу.
– Пойдем почаюем. У меня самовар еще горячий.
Пошли они в куть. Семеновна налила чай в чашки.
– Тебе с молоком?
– Немножко плесни.
Семеновна отпила глоток.
– Как-то там наши Вася с Ганей?
– Не говори. Холода наступают.
– Давай свяжем им носки. У меня шерсть есть. Рукавицы сошьем и все пошлем, – предложила Семеновна.
– А примут? – засомневалась тетя Глаша.
– Пошто не примут? Ты приходи вечерком.
– Приду.
– И бабам всем сказать надо. Пусть своим мужикам тоже теплую одежонку сгоношат. А то мы-то своим пошлем, а другие солдаты как?
– У меня шаль есть. Ганя прислал. Я ее распущу. Несколько пар носков выйдет. Надо посмотреть, и на рукавицы шкурки найдутся.
Глава II
Километрах в десяти от села охотничий обоз поднялся на Брусничный перевал.
– Однако, перекур делать надо. Пусть кони немного отдохнут, – распорядилась Ятока.
Димка положил на воз ружье, отпустил с поводков собак и подошел к парням. Андрейка с Вадимом стояли возле корявой, избитой ветрами лиственницы. Отсюда было видно далеко вокруг. Тайга не была сейчас такой глухой, как летом. Крутые увалы присыпал снег, и они белыми лоскутами блестели на солнце. В сиверах лиственный лес оголился, казался редким и издали походил на мертвый сухостой. Расширились маристые пади. Только сосновые боры кутались в густую зелень да темнели загривки кедровых хребтов. От Брусничного перевала до угасающей синевы горизонта дыбились горы. В этом, казалось бы, беспорядочном нагромождении была удивительно строгая красота. Среди хребтов высился голец.
К парням подошла Ятока.
– Седой Буркал, – кивнула она на хребет и закурила трубку. Курить она стада в день, когда проводила Василия на фронт. – Под хребтом ключ есть, Орешный, У этого Ключа зимовье. В нем жить будем.
– Отсюда далеко до Седого Буркала? – спросил Димка.
– Однако, никто не мерил. Думаю, километров семьдесят будет. Ходко пойдем, завтра к обеду доберемся.
Невдалеке на дерево села кедровка и звонко закаркала. Вадим схватил ружье, но, прежде чем выстрелить, оглянулся на Ятоку. Ятока осуждающе покачала головой:
– Зачем зря заряд портить? Зачем зря птицу губить?
Вадим опустил ружье.
– И когда ты, Вадим, повзрослеешь? – упрекнула брата Лариса.
– Ничего, – успокоила ее Ятока. – В тайгу идут. Она жить научит. Однако, трогаться будем.
Спустились с Брусничного перевала. Дорога пошла косогором вдоль маристой речки. Ятока с Ларисой шли, чуть приотстав от обоза.
– Сергей-то пишет тебе письма? – спросила Ятока.
– Уже два прислал.
– Мне Дуся говорила, он где-то на границе служит.
– В Забайкалье, на реке Аргуни. В том месте, где лес и степь расходятся.
– По Аргуни мой Вася плавал. Шибко богатая река: рыбы много, птицы, зверя всякого.
– Сережа пишет, в степь ездил по солдатским делам. За несколько дней ни одного кустика ке видел. Я все дивлюсь: отчего такая несчастная земля, без леса? И как там люди живут? Девкам без людских глаз и с парнем не постоять.
Ятока, глянув на Ларису, улыбнулась: у каждого слоя забота.
– Друга Сережа встретил, Бадму Ренчинова, – продолжала Лариса. Из местных он, бурят. Бедовый. Тоже охотник. В лес вместе ездили. Заставу мясом снабжают.
– Без друзей никак нельзя: у одинокой птицы полет короткий.
Дорога переползла через мшистую кочковатую март», заросшую мелким ерником, и круто повернула в тесную долину. Место здесь было дикое, неприветливое. С одной стороны к дороге подступал угрюмый темный ельник, с другой – нависали серые, избитые грозовыми бурями скалы, на выступах которых белел снег. Стук копыт о мерзлую землю и скрип дровней гулко отдавались в вышине и, подхваченные эхом, усиливались, многоголосо катились по пади.
Смутное чувство тревоги невольно закралось в Димкину душу. Одной глыбе было достаточно скатиться с каменистой стены, чтобы от небольшого охотничьего обоза не осталось и следа. И Димка впервые в жизни почувствовал свою беспомощность перед грозной силой природы. И от полудетской радости, с которой он отправился в тайгу, не осталось и следа.
Обоз медленно и долго уходил от этого нелюдимого места.
Ночевали на берегу небольшой речки, а на другой день, в полдень, были уже у Орешного ключа. Черное зимовейко, крытое драньем, с квадратным подслеповатым окном, похожим на тесный звериный лаз, пряталось в порослях у подножия соснового бора. Димка огляделся. На юге, за падью, возвышался Семигривый хребет. На севере, за голубой дымкой, виднелась белая шапка Седого Буркала. К нему уходили три хребта: Скалистый, Горбатый и Тихий. Шагах в ста от зимовейки темнел кедровый колок.
– Однако, с приездом вас, мужики, – прервала молчание Ятока.
– Спасибо, Ятока, – оживились парни.
Димка открыл дверь и заглянул в зимовейко. На него пахнуло гнилью и застойной гарью. Слева у дверей стояла печка. Справа вдоль стены тянулись нары, на которых смогли бы уместиться человек пять. Прямо к оконцу жался скособочившийся стол.
– Что там? – спросила Ятока.
– Печка сверху проржавела. Стол и нары надо чинить.
– Жить долго здесь будем. Все наладить хорошо надо. Однако, вначале почаюем.
Андрейка стал разводить костер, Вадим – приводить в порядок лабаз. Ятока с Ларисой занялись приготовлением обеда. Димка отвязал от воза два ведра.
– Мама, а где воду брать?
– В колке ключ есть. Маленький котелок унеси туда. Им черпать будем.
Собаки по-хозяйски ходили возле зимовья, выбирали тесте для лежанок, издали ворчали друг на друга. Ятока покрикивала на них:
– Што ругаетесь? Вон, сколь земли. А вам все места мало.
Под ногами Димки мягко уминался еще не перемерзший пушистый снег. Среди колка возвышался небольшой взгорок. На его склоне серел каменный столб, будто кем-то выложенный из толстых плит с побитыми кромками. Сверху они были придавлены серой овальной глыбой. На ней, точно взобравшись ради озорства, стоял молодой приземистый кедр и с лихой удалью посматривал по сторонам. Каменный столб в основании подпирали два валуна. Между ними, бугрясь, вскипал родник и проливался в ложбину, густо заросшую с боков рябинолистником и папоротником. А вокруг теснились могучие кедры. Они бережно хранили от летних знойных лучей солнца и от лихих ветров этот крохотный лесной ключик, который многие столетия питал их горной прохладной влагой.
Димка прислушался. Тихо позванивал родник. Через снежный покров к ручейку свисал коричневатый куст папоротника. Его ветки с резными; продолговатыми листочками осторожно дотрагивались до синеватой вздрагивающей воды.
Димка принес полные ведра воды и поставил их у костра.
– Что долго ходил? – спросил Андрейка.
– Родничок слушал. Не то он смеется, не то плачет. И голос у него девичий.
Андрейка с Вадимом переглянулись.
– С тобой все ясно, – махнул рукой Андрейка, налил в котелок воды и повесил на таганок.
Ятока с Ларисой отогревали у костра стылый хлеб. Лариса подняла взгляд на Димку, потом перевела на колок.
– Может, здесь место колдовское?
– Пошто худое место будет? – заметила Ятока. – В каждом роднике небесные девушки живут. Их голоса Димка и слышал.
– Какие это небесные девушки? – удивилась Лариса.
Насторожились и Андрейка с Вадимом. Димка, подкладывая под котелок сучки, еле заметно улыбался. Он эту легенду еще в детстве слышал от матери.
– Однако, давно это было, – сказала Ятока. – В горы худой год пришел. За все лето ни капли дождя не упало. Высохли родники, высохли озера. Звери из тайги ушли. Птицы улетели. Даже травы завяли. В чумы к охотникам голод пришел. За голодом болезни пришли. Беда. Пропадали люди. Однако, лотом над гора ми появились белые птицы. Люди таких красивых птиц первый раз видели. Они походили на чаек и лебедей. Птицы опускались на землю и превращались в девушек. А там, где они ступали на землю, появлялись родники. Ожила тайга. Вернулись звери. Ожили люди. Это бог Тангара послал своих юных дочерей на помощь охотникам. С тех пор и живут они в горных ключах, поддерживают огонь в зимовьях, помогают размножаться зверям, посылают удачу охотникам.
– А охотники видят их? – спросила Лариса.
Ятока усмехнулась, плутовато посмотрела на нее.
– У кого глаза есть, тот все видит. Однако, чаевать пора.
С делами управились только к вечеру. Над бором висела густая темень. Между деревьями виднелся холодный клочок неба, на нем, вздрагивая, ярко горели крупные звезды. После ужина Димка вышел из зимовья. Он не торопясь шел среди молчаливых деревьев, остановился у кедра. Из глубины колка доносился еле уловимый перезвон ключа. А Димке казалось, что это шепчет Люба: «До весны, Дима».
Глава III
Наутро Димка, спустившись с борка, вышел на марь. На ней от хребта до хребта редкими засохшими листочками щетинился темно-серый ерник. Попадались и ели-заморыши, на вершинах которых топорщились чахлые ветки, опутанные бородатыми лишайниками. Кое-где чернели обгорелые пни. И только посреди мари росли три разлапистые темно-синие пихты. Димка дотронулся до молочно-дымчатого гладкого ствола. Он прокладывал первый след по своей охотничьей тропе. Как к нему отнесется тайга? Примет как друга или же на горных кручах вымотает силы, в недобрый час обделит фартом, у ночных костров обласкает простудой и навсегда закажет путь к далеким зимовьям. Димка поднимался к перевалу. Солнце высинело небо над горами, а в низинах все еще лежал дряблый сумрак. Димка настороженно прислушивался к лесным звукам. Где-то в глухих урочищах скрывается Красная Волчица. Сна в любую минуту может появиться перед охотником. А встреча с шатуном-медведем в тайге – дело обычное. И у Димки на душе было тревожно и жутко.
Но вот склоны гор осветило солнце. Впереди залаяли Ушмун с Чилимом. Их голоса, вспугнув тишину, гулко покатились по звонкому лесу. Ушмун лаял с глуховатой натугой, а Чилим – с задором, его голос был чистым, громким. Димка повеселел: он не один, в случае беды, есть на кого положиться.
Димка подошел к собакам. На небольшой листвянке сидела белка. Димка поднял ружье. Выстрел рванул морозный воздух. Белка на секунду замерла и упала в снег. Ушмун с пренебрежением отвернулся от нее. Чилим же подскочил к белке, с интересом смотрел на нее. Димка похлопал по шее Чилима, привязал белку к поняге и пошел дальше. Чем выше поднимался он, тем темнее становился лес. И вскоре оказался он в кедровнике, среди которого рос и пихтач.
Солнце было уже высоко, когда Димка добрался до вершины гривы. На поняге у него было десять белок. Димка остановился. Отсюда хорошо просматривался весь лес. На Тихом хребте охотилась мать, на Горбатом – Андрейка. Вадим рано уехал проводить Ларису до Каменных Ворот. Завтра он будет белочить на Скалистом. Так, по жеребьевке, распределились охотничьи угодья.
Седой Буркал. От зимовья видна только его блестящая лысина, а отсюда, с Семигривого хребта, он был виден весь. От подножья до самой крутизны пышно вскипал курчавыми бурунами сосновый лес. У верхнего уступа зиял пролом, на краю которого возвышался утес. За ним по каменистому склону, изрезанному впадинами, карабкались приземистые невысокие лиственницы. А возле ледников темно-зелеными островками рос кедровый стланик. Над вершиной гольца неподвижно висело жидкое туманное облако. От Серого Буркала даже издали веяло силой и холодом.
– Вот ты какой, – с уважением к гольцу проговорил Димка.
Вихрем промчались Ушмун с Чилимом. Димка свистнул. Они даже не глянули в его сторону. «Кого-то по следу гонят». Димка подошел к тому месту, где пробежали собаки. На снегу был след, похожий на след горностая, только крупней. «Видно, колонка подхватили.».
Собаки залаяли за распадком, но лаяли они совсем не так, как на белку. Ушмун лаял со злостью, начинал с ворчанья, а уж потом лаял глухо. В чистом голосе Чилима тоже чувствовалась злая, грубоватая нотка. «Не на зверя ли наткнулись?»– с тревогой подумал Димка. На всякий случай он зарядил ружье пулей и пошел к собакам.
Врожденное чутье таежника подсказало Димке, что надо идти осторожно. Тайга… А в ней всякое бывает. Собаки лаяли на невысокий кедр. Димка поднял голову: у обломанной вершинки на сучке виднелся черный ком. Ком этот крутнулся, и острая мордочка с широкими ушками повернулась к Димке. «Хорек… Почему же черный?..» – раздумывал Димка. И вдруг мелькнула мысль: «Соболь».
Четыре года назад Василий завез к Седому Буркалу пять пар баргузинского соболя. Димка тогда просился в тайгу, но отец не взял его: мал еще был. Однако Димка хорошо запомнил юрких зверьков в небольших ящичках. Соболь в этих местах прижился, размножился. Но, несмотря на это, на соболя был наложен строгий запрет. Даже в тяжелое военное время страна думала о будущем.
Димка подошел к дереву. Соболь с сучка перебрался на обломленную вершинку и оттуда сердито заурчал на охотника.
– Забияка, – улыбнулся Димка.
Собаки залаяли с еще большим азартом. Чилим прыгал на дерево, грыз кору. Димка поймал собак на поводок, они рвались к дереву.
– Перестаньте! Вот когда разрешат охоту на соболей, тогда мы с вами отведем душу.
Но Ушмун с Чилимом не хотели ждать разрешения. Ведь они нашли зверька, да еще какого – соболя! Димка с трудом отвел собак шагов на двадцать. Соболь, почувствовав, что опасность миновала, скользнул вниз по дереву, юркнул черной молнией между стволами деревьев и исчез. Собаки рванулись за ним, но Димка удержал:
– Не дурите. Зря время потеряем.
И только когда они совсем успокоились, отпустил их. Ну, а эта грива, где он впервые увидел соболя, стала называться Соболиной. К концу охоты каждая грива будет иметь название: Нелюдимая, Глухариная, Заячье Ухо, Серебряная, Девичья Коса, Олений перевал.
День был уже на исходе, когда Димка спохватился, что надо идти к зимовью.
– Ничего, – успокаивал он сам себя. – Спущусь в распадок и по нему доберусь.
В распадке его догнали сумерки. На закрайке мари он наткнулся на звериную тропу и пошел по ней. Над падью на темно-синем небе загорелась звезда. «А вдруг я не туда иду?у» – подумал Димка. И душу его окатил холодный озноб. Димка окликнул собак, которые трусили впереди него, и прибавил шагу. Ему стало жарко. Он расстегнул телогрейку.
Звериная тропа сторожко кралась по ночному лесу. На возвышенностях она как будто замирала, чутко прислушиваясь к неясным шорохам тайги, затем, сбежав в низину, исчезала но мраке. На опушке леса с высокой лиственницы Уже давно высматривал добычу филин. До него донесся неясный хруст снега. Филин крутнул головой. Хруст усилился. И между деревьев филин увидел Димку и двух собак. Филин разбросил крылья и, скользнув по воздуху, издал недовольный гортанный крик. Димка от неожиданности вздрогнул. Сдернул с плеча ружье. Над его головой метнулась серая тень и пропала между деревьями.
– Черти тебя тут носят, – в сердцах выругался Димка.
Вскоре тропа сбежала в долину и исчезла в ернике.
Теперь Димка брел по закрайку леса. Каждая черновика казалась ему зверем, спиной он ощущал, что кто-то идет за ним. Собаки бежали всего в нескольких шагах впереди. Они бы учуяли преследователя. Но здравый рассудок уже был не помощник. Димка не вытерпел, сдернул с плеча ружье и резко обернулся. Собаки тотчас оказались рядом. Они с недоумением поглядывали то на Димку, то на лес, куда он направил ружье.
– А ведь кто-то следил за нами, – не поверил собакам Димка.
Димке казалось, что идет он уже целую вечность. Наконец впереди показался темный мыс. На таком мыске стоит их зимовье. Наконец-то. И откуда только взялись силы у Димки. Но на мыске зимовья не оказалось.
И опять Димка шел по закрайку мари. Он уже не надеялся найти зимовье. Его гнал страх. Ружье и поняга казались пудовыми, под лямками ныли плечи, ныла поясница. Усталость туманила мозги. «Только бы не упасть», – думал Димка. Он уже начал забывать, куда и зачем идет.
И когда до его слуха донесся стук топора о сухое дерево, он не сразу понял, что это такое. Остановился, прислушался. Раздался выстрел. «Так это стучат и стреляют у зимовья». И Димка будто проснулся. Он выстрелил и кинулся на стук топора. Поднялся на взгорье и впереди между деревьев увидел мерцающий костер.
Димка оперся о посох, стащил шапку и вытер мокрое от пота и слез лицо. Потом на непослушных ногах побрел к зимовью. Андрейка с Вадимом стояли у костра.
– Где ты потерялся? – шагнул ему навстречу Андрейка.
Димка у дверей повесил ружье и полягу, с трудом преодолел порог, сделал несколько тяжелых шагов и опустился на нары, уронив на колени беспомощные руки.
Ятока окинула сына быстрым тревожным взглядом, налила в кружку крепкого чая и с пиленым куском сахара подала Димке:
– Съешь сахар, выпей чаю – и легче станет.
Димка дрожащими руками взял кружку и отпил глоток чаю.
Вошли Андрейка с Вадимом. Ятока строго посмотрела на них.
– Пошто меня не слушаете? Говорила, первые дни далеко не ходите. Вначале местность хорошо узнать надо. Потом в горах, как в деревне, жить будете.
Димка съел кусок сахара, выпил чай. По всему телу разлилось тепло. Сейчас бы упасть на оленью шкуру и не шевелиться до утра. А ведь нужно еще обдирать белок, заряжать патроны, кормить собак.
Кто придумал эту несчастную охотничью жизнь?
Глава IV
Ленка еще на рассвете выехала на паре лошадей за сеном. Лошади медленно, лениво трусили по санной дороге,
– Но-о, но-о-о, – покрикивала Ленка.
Лошади, усердно встряхнув хвостами, ретиво вскидывали головы, косились на Ленку и, видя, что у нее в руках нет кнута, шагу не прибавляли, точно для них пустые дровни были непомерной тяжестью.
На Огневку она приехала, когда взошло солнце. Лошади уткнулись в зарод и остановились. Невдалеке стоял заснеженный балаган, в котором были осенью Димка с Ленкой. Выбелено было и огнище. Ленке вспомнилось золотистое утро к белые птицы над горами. И тоска сжала сердце. Где сейчас Димка? Молодая неуемная любовь не хотела мириться с одиночеством.
С восходом солнца подул ветер, он подхватывал пласты сена и мешал укладывать их на дровни. Только к обеду с горем пополам Ленка наложила две волочуги сена, как могла, притянула их бастрыками и отправилась в обратный путь.
Ока благополучно добралась до реки и теперь шла за первым возом. По небу, время от времени просыпая на землю мелкий, как туман, снежок, блуждали облака. С гор доносился гул деревьев. Только в сумерках Ленка добралась до поскотины. Тут в небольшой ложбине ее поджидала беда. Первый вез прошел благополучно. Но второй катнуло, волочуга накренилась, сено выползло из-под бастрыка и свалилось рядом с дорогой.
– Что же ты наделала? – отводя лошадь, со слезами в голосе упрекнула ее Ленка.
Привернув лошадь к оглобле, чтобы та не двигалась, Ленка стала заново укладывать волочугу. Но легко сказать– заново. С зарода сено берется улежалыми пластами, а тут все перемешалось, тянется за вилами и никак не отрывается, точно черти его держат. Ленка упарилась, сбросила полушубок. Но дело двигалось медленно. А тут мороз усилился. Лошадь забеспокоилась.
– Да постой ты хоть немного!
В это время и появилась Ленкина мать.
– Тебя нет и нет. Я уж искать побежала.
– Да вот… Не хватило силы бастрык притянуть…
– У мужиков то всякое бывало, а о тебе уж что и говорить. Давай вилы.
Домой Ленка с матерью вернулись уже поздним вечером.
– Я побегу в интернат, – заторопилась мать. – Ребят надо уложить. А ты поешь и отдыхай. Ночью должна почта прийти. Завтра тебе чуть свет выезжать.
Хлопнула дверь, и в доме наступила тишина. В интернате мать Ленки числилась помощником повара, но была и уборщицей, и прачкой, и матерью для всех тридцати детей.
Ленка поела. Достала из альбома Димкину фотокарточку. Он сидел на выступе скалы с книжкой на коленях. Эту фотокарточку Ленка взяла из семейного альбома Вороновых. Долго мучилась: сказать об этом Димке или нет. Так и не сказала.
На другой день, рано утром, Ленка была уже километрах в пятнадцати от села. Она полулежала в санях-розвальнях. В передке были привязаны сумы с почтой. Сокол, потряхивая белой гривой и белесым хвостом, шел ходкой иноходью. Под дугой позванивал колокольчик. Следом за Ленкой ехала Люба. Дорога вильнула к берегу и пошла среди торосов. Лошади перешли на шаг.
С задних саней, сбросив тулуп, соскочила Люба. На ней были унты до колен из оленьего камуса, полушубок и рысья шапка. Пройдя немного, Люба по целику обогнала лошадь и плюхнулась в сани к Ленке.
– Не замерзла?
– Нет, – качнула головой Ленка.
– А у меня что-то ноги застыли. Видно, чулки плохо просушила.
