Текст книги "Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы"

Автор книги: Николай Гнидюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 45 страниц)

– Перешел на дрожжи. Вот перед пасхой перехватил, будет теперь на пару лет.

– О-о! Поздравляю с удачей! А я едва свожу концы с концами. Мы часто вспоминаем вас. Пока я имел дело с вами – водилась копейка. А нет вас – нет и доходов.

В тот же вечер я сидел в обществе пана Зеленко, его сестры Зоей и оберштурмфюрера Миллера.

– Герр Зеленко, попросите нашего гостя, – показывая на меня, сказал гитлеровец, – чтобы он раздобыл что-нибудь вкусненькое. Я ожидаю из дома посылку с ромом ко дню рождения фюрера, и мы отлично погуляем. Надеюсь, вы не против? – обратился Миллер ко мне.

– Ну конечно. Закуска будет такая, что пальчики оближете, – заверил я своих «коллег».

– Правда, – продолжал Миллер, – в этот день у меня будет много работы. В городе состоится парад, на котором выступит сам гаулейтер, и хлопот у нашего брата будет по горло.

– Я еще никогда не был на военных парадах. А ты, Зося? – взглянул я вопросительно на девушку.

– И я не была. Но у меня совсем нет желания идти туда. Я терпеть не могу толпы, тесноты, давки. И ноги отдавят, и бока намнут…

– Напрасно ты так думаешь, – ответил я Зосе. – На параде, вероятно, будет очень интересно. И разве тебе не хочется послушать гаулейтера?

– Не надо меня уговаривать.

– Если Зося не хочет, то бог с ней, – обратился ко мне Миллер, – а для вас я достану пропуск. Разумеется, не к самой трибуне, но в первые ряды, откуда все будет хорошо видно.

– Не смею вас беспокоить, герр оберштурмфюрер, – ответил я обрадованно. – Давайте лучше выпьем за нашего гостеприимного хозяина и его очаровательную сестру.

Мы засиделись. Миллера, как всегда, под конец порядком развезло, он полез ко мне обниматься, рассыпая комплименты в мой адрес, и пообещал во что бы то ни стало достать два пропуска на предстоящее торжество.

Свое обещание гестаповец выполнил, и через несколько дней у нас с Шевчуком уже были пропуска на парад.

Двадцатого апреля с утра было прекращено всякое движение в центре города, а на главную улицу немцы начали стягивать воинские части. На временной трибуне, обтянутой красным бархатом, в белом круге – свастика. Позади возвышался громадный портрет фюрера с маленькими усиками, острым носом и темными волосами, спадавшими наискось на лоб, почти касаясь глаза, косо глядевшего на сынов «великого фатерлянда». А эти сыны в парадных мундирах, проходя мимо трибуны, впивались преданными взглядами в изображение фюрера и выкрикивали приветствия.

Последние приготовления к параду производились с чрезвычайной точностью и быстротой. За какие-нибудь двадцать минут были выстроены все части, и солдаты замерли, словно египетские мумии.

Все делалось с немецкой педантичностью, и лишь одно обстоятельство нас удивило: никто ни у кого не проверял пропусков. «Что это должно означать?» – думал каждый из нас, но ответа на вопрос не находил.

Мы с Марией Левицкой стояли в первом ряду, наши ребята – Михаил Шевчук, Жорж Струтинский, Иван Приходько, Николай Куликов, Василий Галузо и другие – тоже заняли выгодные позиции.

Николая Ивановича и Валю Довгер мы заметили сразу же. Обер-лейтенант Пауль Зиберт был в этот день особенно элегантен и подтянут, все на нем блестело – и начищенные сапоги, и пуговицы мундира, и ордена, и погоны, и козырек. Он непринужденно ходил со своей спутницей среди других немецких офицеров, о чем-то разговаривая с ними, смеялся, и его бодрое настроение передалось нам. Казалось, он обращается к нам: «Выше головы, ребята! Сегодня парад принимаем мы! Мы, советские партизаны».

Точно в десять тридцать все вокруг замерло. Такой тишины, наверное, в Ровно еще никогда не было до этого. Но вот ее нарушил равномерный гул моторов, и на Дойчштрассе появилась вереница легковых машин, украшенных фашистскими флажками. Машины подкатили почти к самой трибуне. Из первой вышел толстый, с конопатым лицом «высокий чин» в желтой форме сотрудника рейхскомиссариата, а из других – несколько генералов.

Но где же Кох? Может быть, этот толстяк из первой машины? Нет, мы знали гаулейтера по портретам – он не такой. Да и форма у него другая. Вероятно, это кто-то из его заместителей.

Тем временем «высокий чин» тяжело поднялся на трибуну, один из генералов что-то крикнул солдатам, те в свою очередь дружно щелкнули подковами и трижды выкрикнули:

– Хайль! Хайль! Хайль!

Еще один выкрик. И еще:

– Хайль! Хайль! Хайль!

Оркестр заиграл фашистский гимн, и все перед трибуной и на ней застыло в немом молчании.

– Ахтунг! Ахтунг!

Раздались звуки фанфар, и «высокий чин» начал свою речь. Переводчик, как пулемет, повторял за ним каждое слово по-украински. Говоривший не скупился на дифирамбы о «заслугах» фюрера перед человечеством и восхвалял «благородную миссию» гитлеровской армии. Потом он обрушил поток злобной клеветы на Советский Союз, на нашу армию, на коммунистов, на нас, партизан.

Как хотелось запустить в эту шайку палачей противотанковую гранату! Но приходилось лишь крепче сжимать кулаки и ждать. Сейчас, спустя столько лет, невозможно передать чувство, овладевшее нами в те напряженные минуты.

Что делать? Этот вопрос не давал нам покоя. Нам приказано убить Коха. Но ведь его здесь нет. Как быть? Проводить операцию? Нет, этого нельзя делать. Мы понимаем это. Понимает это и Николай Иванович Кузнецов. Он не будет стрелять в фашиста. И мы промолчим. Мы ничем не выдадим себя. Главное – железная выдержка и терпение.

А фашист, дорвавшись до микрофона, так разошелся, что казалось, его уже ничто не остановит. Исчерпав все проклятия в адрес большевиков, он решил тут, в «столице» захваченной Украины, обратиться с призывом к украинскому народу:

– Украинцы должны идти рука об руку с немцами в общей борьбе против большевизма. Иначе украинский народ обречен на гибель. Наш фюрер надеется, что заверения, которые ему дали лучшие представители украинской нации, будут осуществлены. Немецкой армии, проливающей кровь в борьбе с большевизмом, необходима материальная поддержка. Мы ждем от вас хлеба, мяса, молока – всего, что может дать украинская земля.

И вновь гремит в воздухе «хайль Гитлер», и несутся над городом презренные слова фашистского гимна: «Дойчлянд, Дойчлянд юбер аллес!»

После парада мы опять собрались у Марии Левицкой.

– Я боялся, – сказал Кузнецов, – что кто-нибудь из нас не выдержит и метнет гранату в трибуну. Но вижу, что дисциплина у нас хорошая.

– Нет Коли Приходько, – вырвалось у меня. – Он поблагодарил бы этого мерзавца за его речь. Кстати, кто он?

– Заместитель Коха по политической части – Пауль Даргель, – ответил Кузнецов. – Я еще до начала торжества узнал от офицеров, что Коха не будет. Будто он занемог и отлеживается в своем Кенигсберге. Там ему спокойнее. Я уже собирался послать к кому-нибудь из вас Валю, чтобы предупредить об этом, но начался парад. Поэтому и пропусков не проверяли. А Даргелем, очевидно, фашисты не так дорожат. Не та птица. Что ж, хлопцы, не будем падать духом, мы еще встретимся с Кохом и поговорим с ним полюбовно. А теперь время расходиться. До свидания!

И, пропустив вперед Валю Довгер и Михаила Шевчука, он захлопнул за собой дверь.

РЕСТОРАН «ДОЙЧЕР ГОФ»

Все средства влияния на настроение гитлеровских солдат и психику местного населения геббельсовская пропаганда стремилась подчинить фашистской идеологии. Всякого рода объявления, плакаты, рекламы, вывешенные и расставленные по всей «столице» оккупированной Украины, пестрели восхвалениями гитлеризма, нацизма, самого фюрера и его приближенных. Но одна реклама была исключением – в ней не говорилось о преимуществах «нового порядка» в Европе. Откуда бы ни въезжал в Ровно, большая цветная реклама спешила сообщить, что на главной улице города ежедневно и бесперебойно работает ресторан-люкс «Дойчер гоф».

Однажды, когда мы въезжали в город, Николай Иванович спросил меня:

– Ты внимательно прочитал рекламу?

– Да. Но ничего интересного в ней не нашел.

– Конечно, но этим предприятием не мешало бы поинтересоваться.

– Там – «нур фюр дойче». Всем остальным нужно специальные пропуска. А таких, как мы, не пускают.

– Если бы гитлеровцы знали, кто мы, они не пустили бы нас и в Ровно, – усмехнулся Кузнецов. – Но мы свободно разъезжаем по городу и неплохо чувствуем себя. Вам с Михаилом Шевчуком, известным коммерсантам, даже сам фюрер не запретит бывать в этом ресторане.

– Я охотно пойду туда, Николай Иванович, тем более что там можно хорошо пообедать.

– Живой устрицы ты не проглотишь и не советую тебе заниматься таким экспериментом. Уверяю тебя, вкуснее украинского борща с пампушками и сибирских пельменей ты ничего не найдешь. А эти блюда лучше Марии Левицкой или Софьи Приходько вряд ли кто сумеет приготовить. Но в ресторане нас интересует не кухня, а его посетители и то, какие разговоры они ведут.

– Вы уже были там? – спросил я Кузнецова.

– Был. Но мне не хочется свой авторитет офицера «великого рейха» создавать в ресторанной обстановке. Терпеть не могу ресторанного бедлама и не хочу быть частым посетителем этого заведения. Только в исключительных случаях, когда это будет требовать дело, я пойду туда. А вам советую стать завсегдатаями ресторана.

Попасть в «Дойчер гоф» было нелегко. Мало того, что на дверях висела табличка: «Только для немцев», – не каждого и немца туда пускали. Даже сержантскому составу гитлеровского вермахта вход в ресторан был запрещен. А тут попробуй стать в нем своим человеком. Безусловно, если нам не удастся туда попасть, наша роль в разведывательной работе не уменьшится, но как отказаться от такого чудесного источника всевозможной информации!

Михаил Шевчук оказался проворнее меня. Встретив меня через несколько дней, он, будто невзначай, заметил:

– А знаешь, глотнуть устрицу действительно не такая легкая штука.

– Ты что, пробовал?

– Да.

– Ты уже был там?

– Дважды, и сегодня снова пойду.

– Как тебе удалось?

– Очень просто, – ответил Михаил и, вытащив из кармана гестаповский жетон, начал вертеть им перед моим носом. – С помощью этой игрушки. Увидев ее, швейцар вежливо проводил меня в зал, отозвал одну из официанток и что-то начал ей шептать. После этого около меня все засуетились, словно муравьи перед опасностью.

Слушая товарища, я понимал, что он специально дает волю своей фантазии, чтобы поддеть меня. Жаль стало, что отказался от жетона, предлагаемого Лукиным.

Как же все-таки проникнуть в ресторан? Может, с помощью мужа Марии Левицкой – Феликса? Но ведь он всего лишь чернорабочий, и по его протекции можно стать тоже только истопником или кочегаром. Нет, Феликс не подходит…

– Придется, Коля, снова идти в корчму пана Зеленко, – посоветовал Кузнецов. – С помощью своего приятеля оберштурмфюрера Миллера ты можешь стать посетителем ресторана. Кстати, мне бы тоже не мешало познакомиться с этим гестаповцем.

Пан Зеленко очень обрадовался, когда я, переступив порог его заведения, поздоровался с ним и попросил панну Зосю пригласить оберштурмфюрера. Да он и сам не заставил себя ждать.

– Рад вас видеть, – расплылся он в улыбке. – Просто чудесно. У меня сегодня большое событие, и я не против немного повеселиться…

– Я тоже рад вас видеть, пан Миллер, – выпалил Зеленко, – и пан Курильчук вас спрашивал. Зося уже хотела идти за вами.

– Вы располагаете временем? – спросил меня Миллер.

– Посидеть с вами у меня всегда найдется время, – ответил я.

– Тогда чудесно!

Пан Зеленко засуетился, приказал накрывать на стол, но я остановил его:

– Не беспокойтесь, пан Зеленко.

– У меня есть чудесная водка.

– Спрячьте ее до следующего случая. А сегодня я предлагаю заказать стол в ресторане «Дойчер гоф». Два дня тому назад я сделал неплохую коммерцию и все издержки беру на себя. Что вы так смотрите на меня, пан Зеленко? Разве вам не по вкусу кубинский ром с лососинкой и телячья печенка?

– Нравится, нравится, – поспешил тот. – Но «Дойчер гоф»… Я еще там никогда не был… Туда не всех пускают…

– Надеюсь, перед нашим весьма уважаемым паном Миллером дверь ресторана сама открывается, и он окажет нам эту небольшую услугу. Оркестр и певица будут исполнять заказы панны Зоей и пана Фридриха…

– Господа, со мной – хоть к самому гаулейтеру! – хвастливо воскликнул Миллер.

Не прошло и часа, как мы зашли в ресторан. Оберштурмфюрера тут хорошо знали. Метрдотель любезно проводил нас на второй этаж, предложив свободный столик на балкончике. Отсюда хорошо было видно все, что происходит в зале.

Атмосфера в ресторане была действительно отвратительная. С потолка свисали причудливые люстры, стены увешаны аляповатыми картинами в тяжелых рамах, визжал джаз, по залу бегали накрашенные официантки, а за столиками сидели пьяные офицеры. Штатских почти не было. Я понял, почему Николай Иванович не хочет здесь бывать.

Мое внимание привлекли дыры в потолке, и я принялся их рассматривать. Гестаповец заметил мое удивление.

– Это фронтовики ведут себя не совсем культурно, – немного смутясь, объяснил Миллер. – Они часто пытаются тут устраивать скандалы, и мы имеем с ними мороку.

Немного опьянев, Миллер начал рассказывать о своих «героических поступках», о сложности служебных обязанностей и скандальных случаях, бывающих в этом ресторане.

– Я не помню такого дня, чтобы в «Дойчер гоф» не разыгралась какая-нибудь сцена.

И в этот вечер не обошлось без скандала. В ресторан вошли два офицера, как оказалось, из проезжавшей через Ровно части. Поскольку свободных мест не было, администрация отказалась их обслужить и предложила им оставить зал. Тогда офицеры, не стесняясь в выражениях, начали кричать, что фронтовики кровь проливают, а тыловые крысы только и знают, что пьют. Появились фельджандармы, и на первом этаже поднялся скандал. Как нам объяснил Миллер, все произошло из-за того, что за одним из столиков сидел не офицер, а обыкновенный обер-ефрейтор. Я и сам удивился, увидев, как он сосредоточенно хлебает солянку, держа на поводке огромную овчарку.

Обер-ефрейтор, да еще с собакой, в таком ресторане? Это было для меня непонятным.

– Откуда он тут взялся? – спросил я Миллера. – И почему пустили собаку?

– Вероятно, это сын какого-то князя или графа, – вставил пан Зеленко. – А эти офицеры просто плохо воспитаны.

– Нет, господа, – сказал Миллер, – он не сын князя. Но он не обычный ефрейтор, и его собака не обычная. Тут не раз уже из-за него поднимали шум, особенно фронтовики… Откуда им знать, что это – сам дрессировщик собак герра гаулейтера.

– Разве герр гаулейтер так любит собак, что даже держит специального дрессировщика? – удивилась Зося.

– Да, наш гаулейтер – большой любитель собак, У него в Кенигсберге – собственная псарня, где выводят разные породы собак. К тому же он – заядлый охотник.

– Не понимаю этих мужчин, – снова высказала удивление Зося. – Какая нужда в том, чтобы держать псарню и выводить разные породы псов? Это же столько хлопот. И стоит, наверное, дорого.

– Гаулейтер, вероятно, держит псарню из чисто коммерческих соображений, – произнес пан Зеленко, рассматривающий все с точки зрения коммерческой выгоды.

Меня заинтересовал рассказ Миллера о пристрастии Коха к собакам. «Недаром Николай Иванович в поисках путей к Коху завязывает все новые и новые знакомства среди немецких чиновников и офицеров, – подумал я. – Нет, разговор надо продлить. За эту ниточку надо цепко держаться».

Между тем Миллер продолжал:

– Гаулейтер держит псарню из соображений не коммерческих, а… – он посмотрел, какое впечатление произведут на нас его слова, – государственных. У нас, в Германии, собаки несут большую службу. Нет такого объекта, требующего охраны, где не было бы наряду с вооруженной охраной собак. Гаулейтер говорит: «Охранника-человека можно подкупить, а охранника-пса, да еще дрессированного, – никогда… Я больше верю псам…» Золотые слова! Даже самого герра Коха охраняют собаки и на квартире, и в…

Гестаповец замолчал, очевидно опомнившись, что говорит лишнее. «Надо его чем-то натолкнуть на разговор, чтобы он рассказывал», – мелькнула у меня мысль, но Зося, терзаемая любопытством, опередила меня:

– Неужели гаулейтер держит собак в своем кабинете?

– Я там не был, но говорят, что да, – ответил Миллер.

Чтобы не прервать разговора, я еще раз высказал свое возмущение по поводу того, что фронтовиков из-за какого-то дрессировщика не пустили в ресторан.

– Как ни говорите, герр Миллер, – сказал я, – но, по-моему, в таком первоклассном ресторане собакам не место.

– Возможно, вы правы, но Шмидт – так фамилия обер-ефрейтора – ходит сюда не по собственной инициативе. Он мог бы зайти сам, без овчарки, и съесть ту порцию солянки и гуляша, которую он получает здесь бесплатно. Но он водит сюда овчарку для тренировки. Гаулейтер утверждает, что его личная собака должна быть все время среди арийцев, тогда она лучше будет отличать немцев от остальных. Вот в чем весь секрет дрессировки собак! Я, правда, мало в это верю. Животное остается животным. Но гаулейтер в этом убежден. К тому же для собаки тут готовят специальные блюда…

Мне так и не удалось познакомить Кузнецова с Миллером – гестаповца неожиданно перевели в Белоруссию, и его след затерялся. Но благодаря его протекции я стал постоянным посетителем ресторана «Дойчер гоф». Ресторан был подходящим местом для получения всевозможной информации о моральном духе гитлеровской армии. Тут можно было услышать ультрапатриотические тосты преданных фюреру офицеров и быть свидетелем скандальных сцен среди фронтовиков, которые, выпив, посылали проклятия в адрес гестаповцев, эсэсовцев и других тыловиков. После очередной катастрофы немецких войск на Восточном фронте тут все громче слышались выкрики: «Гитлер капут!» и «Кайне криг!» А все это вместе свидетельствовало о падении морального духа гитлеровской армии, о приближавшейся победе над врагом.

ОТ ЕФРЕЙТОРА ДО ГАУЛЕЙТЕРА

Вероятно, Кох учуял неладное и поэтому не принимал парада. Последнее время он все реже бывал в ровенской резиденции, а если и приезжал в город, то ненадолго.

Между тем наша деятельность в Ровно становилась все активнее. Расширялись связи с местным населением, появлялись все новые и новые знакомые среди немецких офицеров, гестаповцев. Эти знакомства были особенно полезны для обер-лейтенанта Пауля Зиберта, который стал в Ровно одним из самых популярных офицеров. Дважды награжденный Железным крестом первой степени и другими знаками отличия, раненный на Волге, он пользовался неоспоримым авторитетом среди своих «коллег». А «друзей» у Пауля Зиберта с каждым днем становилось все больше. Особенно выросло их число, когда в Ровно появилась Валя Довгер.

Николай Иванович и Валя стали хорошими друзьями как разведчики и неразлучными «влюбленными» – как немецкий обер-лейтенант и хорошенькая «фрейлейн».

Последнее время обер-лейтенант Пауль Зиберт начал постоянно посещать ресторан «Дойчер гоф». Он приходил туда каждый день в одно и то же время и садился за один и тот же столик. И, как всегда, через несколько минут после прихода Пауля в дверях ресторана появлялась серебристо-серая овчарка, а за ней – неуклюжий обер-ефрейтор. Они направлялись к тому же столику, за которым сидел Пауль Зиберт, а тот любезно предлагал обер-ефрейтору поддержать его компанию. Так с каждым днем они все больше сходились друг с другом.

Обер-ефрейтор хотя и служил у самого Коха, но никогда не высказывал удовлетворения своей судьбой.

– У меня редкая специальность, – хвалился он. – Дрессировка собак – дело тонкое, и не каждый может овладеть этим искусством. Гаулейтер очень доволен моей работой, но платит мне буквально гроши… А впрочем, разве в деньгах дело? Мне, возможно, хватило бы их, но как надоедает торчать в этой проклятой псарне, хочется побыть среди людей, поговорить с ними, как вот с вами… Даже легче становится, когда отведу душу.

– Сочувствую вам, господин Шмидт, – с этими словами Пауль Зиберт приложил ладонь к сердцу, – но лично мне очень нравятся овчарки. И я давно уже мечтаю об умной, обученной собаке. Собираюсь ехать в Кенигсберг и хочу привезти домой подарок с Востока. Если вы окажете мне такую услугу, я не пожалею для вас ничего. Вот, возьмите аванс.

И на стол перед Шмидтом легли несколько новеньких хрустящих купюр. У собаковода загорелись глаза.

– О, герр обер-лейтенант! – поднялся он. – Я вам очень благодарен. Увидите: через месяц вы получите такого щенка, что сможете даже в цирке с ним выступать. Если хотите – берите этого. Он из последней партии. Очень умное животное. Чрезвычайно умное.

Через Шмидта Кузнецов познакомился с адъютантом гаулейтера майором фон Бабахом и с другими подчиненными «наместника фюрера» на Украине. Николай Иванович всегда очень тонко вел себя с новыми знакомыми, каждый шаг у него был рассчитан и продуман во всех деталях. Он умел завоевывать симпатии тех, кто мог ему быть полезен, причем не был настойчивым, не надоедал им, а действовал очень осторожно, не вызывая ни малейшего подозрения. И всегда не Кузнецов высказывал нужную ему идею, а тот, кто мог и должен был воплотить ее в жизнь.

Нет, не обер-лейтенант Пауль Зиберт, а сам майор фон Бабах почти каждый вечер назначал свидания, сам адъютант гаулейтера знакомил советского партизана все с новыми и новыми представителями рейхскомиссариатской аристократии. Эти встречи происходили и в ресторане «Дойчер гоф», и в офицерских казино, и на квартире фон Бабаха, и даже в домике, где жила наша разведчица Валя Довгер.

Собаковод гаулейтера Шмидт «по совместительству» стал посыльным между майором фон Бабахом и обер-лейтенантом Зибертом. Он справлялся с новой ролью, вероятно, лучше, чем со своими основными обязанностями, так как после каждой встречи с обер-лейтенантом в его кармане появлялись банкноты.

Навязчивость фон Бабаха вызвала у Николая Ивановича подозрение.

– Возможно, эта хитрая и нахальная бестия что-то замышляет против нас, – говорил Кузнецов. – Может, он догадывается, что имеет дело не с обыкновенным немецким офицером. Он очень опасный человек, недаром Кох держит его при себе.

Как-то фон Бабах неожиданно сказал Кузнецову:

– А я тебя, Пауль, уже давно знаю.

– Это откуда же? – Николай Иванович удивленно посмотрел на майора.

– Боже, какая у тебя короткая память! Еще до войны мы с гаулейтером не раз ездили в леса под Кенигсберг на охоту. Это было, точно не помню, но, кажется, в тридцать четвертом или тридцать пятом году. Там, в имении князя Шлобиттена, мы и познакомились с твоим отцом Отто Зибертом, бывшим управляющим этим чудесным хозяйством. Не так ли, господин обер-лейтенант?

– У вас феноменальная память, господин майор! – восторженно воскликнул Кузнецов. И в то же время, чуть склонив голову, тихо, грустно добавил: – Но моего отца, мир праху его, уже нет. Он умер в тысяча девятьсот тридцать шестом году. Управляющим у князя Шлобиттена после смерти отца стал я… Долго мне не пришлось управлять, так как вскоре я пошел в армию, а там школа офицеров… Фронт… А относительно моей памяти?.. Что же, сдаюсь, – Николай Иванович, улыбаясь, поднял руки, – возможно, мы и встречались. Но к нам, в Эльбинские леса, приезжало так много охотников, так много людей гостило у князя, что у меня в то время даже выработался рефлекс безразличия.

– Тебе и сейчас все нипочем. Мне бы твои заслуги перед фатерляндом, я бы не тратил время попусту здесь, в Ровно, и не проматывал отцовские деньги, а завел бы на этих плодородных землях хозяйство. Рабочих рук тут хватает. И у тебя есть хороший опыт.

Кузнецов не спешил с ответом. Он прошелся по комнате, а потом категорически заявил:

– Я уже думал об этом, господин майор, и, возможно, поступлю так, но не сейчас. Враг еще не разбит, я должен исполнить долг немецкого офицера до конца.

Подобные разговоры между майором фон Бабахом и Паулем Зибертом возникали часто. И Николай Иванович всегда задумывался: «Что таится за словами гитлеровца? Не испытывает ли он меня? Удастся ли его обойти и с его помощью проникнуть в резиденцию сатрапа? Какую версию придумать, чтобы сам фон Бабах предложил мне пойти на аудиенцию к гаулейтеру?»

Майор действительно был хитрой лисой. Он умел ловко брать взятки у всех, кто попадал под его влияние, но очень мало обещал сделать, а еще меньше делал. Правда, он пообещал Зиберту выхлопотать для него имение на Украине и даже освобождение от армии, за что получил от Пауля несколько пакетов с рейхсмарками. Но чем больше он таких пакетов получал, тем дальше оттягивал исполнение своего обещания.

Николай Иванович подумал было воспользоваться этим случаем для встречи с Кохом, но со временем стало совершенно ясно, что фон Бабах не собирается сдержать слово, а если и сдержит, то не скоро. Было ясно также и другое: майор не оставит в покое такого выгодного «приятеля», как Зиберт. Он не откажется от щедрых подачек и будет продолжать обещать. Но чтобы его не считали безнадежным обещальником, он в удобный момент окажет какую-нибудь незначительную услугу Паулю Зиберту.

В конце концов так оно и произошло. Но прежде чем наступил этот момент, Николаю Ивановичу пришлось перебрать в мыслях немало различных вариантов, осуществление которых должно было приблизить час расплаты с гитлеровским сатрапом – Эрихом Кохом.

Впрочем, все эти варианты никак не могли удовлетворить советского разведчика, в каждом из них он находил немало погрешностей и поэтому был вынужден отказаться от многих идей, настойчиво отыскивая наиболее удачную и убедительную.

И она нашлась.

Когда Вале Довгер исполнилось семнадцать лет, девушку, как и других ее однолеток, занесли в черные списки для отправки на каторжные работы в Германию. И вот Валя получила из арбайтсамта повестку, в которой была указана дата отъезда.

Ситуация усложнилась. Девушка только лишь освоилась в городе, устроилась продавцом в магазине для фольксдойче, сделала первые шаги в разведывательной работе, а тут – повестка.

– Нужно немедленно отправить Валю в отряд. Пусть переждет там, – предложил Шевчук.

– А когда о ней забудут, – поддержал я Михаила, – она возвратится в город, а мы изготовим ей документы на другую фамилию, снова устроим на работу.

– Будешь, Валя, нашей компаньонкой по коммерции, – добавил Шевчук.

Девушка вспыхнула:

– Никуда я отсюда не поеду: ни в Германию, ни в отряд. Я должна отомстить за смерть отца. Это моя клятва, и я от нее не отступлю.

– Конечно, товарищи, – сказал Николай Иванович, – мы можем отправить Валю в отряд, заменить документы, дать новую фамилию, найти новую квартиру в противоположной части города. Но вспомните, что говорил Лукин? Валентина Довгер должна оставаться Валентиной Довгер, а не прятаться за другое имя. В этом-то вся соль! Более того: она должна быть не просто Валентиной Довгер, а фрейлейн Валентиной Довгер – морально искалеченной большевиками дочерью немецкого колониста, ставшего жертвой террора советских партизан. Не кажется ли вам, что повестка из арбайтсамта – это та ниточка, за которую нам нужно ухватиться?

– Что вы имеете в виду? – поинтересовался Шевчук.

– А то, что эта ниточка может нас с Валей привести в кабинет Коха. Думаю, на сей раз Бабах должен отблагодарить Пауля за все услуги, которые он ему сделал.

На следующий день Валя была в приемной ровенского гебитскомиссара Беера. В руке она держала заявление с просьбой не отправлять ее в Германию и выдать документы фольксдойче. Ожидать пришлось долго – почти до конца рабочего дня, и мы, сидя у нее дома, уже начали волноваться: не случилось ли чего? Наконец-то она пришла.

– Ну как? – нетерпеливо спросил Кузнецов.

– Ничего не вышло, – ответила Валя и протянула заявление, на котором большими жирными буквами было написано: «Отказать».

– Да это же хорошо! – обрадовался Николай Иванович. – Если гебитскомиссар отказал, остается надеяться на милость рейхскомиссара. Более всего я боялся, что Беер окажется благодушным.

– А Кох? Разве он доброжелательней? – спросила Валя.

– Это не имеет значения. Главное, есть веская причина встретиться с ним. Готовь, Валя, прием. Послезавтра личный адъютант рейхскомиссара будет гостем в твоем доме. А теперь до свидания. Я должен разыскать Шмидта и передать с ним приглашение Бабаху.

Майор фон Бабах всегда с удовольствием шел на квартиру Вали. Ему нравилась эта стройная и нежная чернобровая девушка, он восхищался ее кулинарными способностями и не жалел слов на комплименты. Но ради одной фрейлейн Вали адъютант рейхскомиссара вряд ли стал бы сюда приходить. Была другая сила, вынуждавшая его иногда даже отрываться от важных дел, чтобы посетить этот гостеприимный дом. Нет, он не мог удержаться от соблазна еще раз встретиться в интимной обстановке с обер-лейтенантом Паулем Зибертом, так как знал, что его щедрый земляк всегда готов протянуть руку помощи человеку, попавшему в тяжелое финансовое положение. А майор фон Бабах, если верить его беспрестанным вздыханиям, никогда из такого положения не выходил, хотя и принадлежал к довольно богатому роду прусской аристократии. После каждой такой интимной встречи в кармане майора появлялось несколько новеньких ассигнаций, любезно «одолженных» ему обер-лейтенантом.

– Я не останусь в долгу, – говорил в таких случаях фон Бабах. – Через две недели (или же через месяц) обязательно верну.

А Пауль Зиберт его успокаивал:

– Ничего, ничего, я могу подождать. Даже до окончания войны. Я понимаю: у вас жена, дети, а в фатерлянде все дорого. А кому же мне помогать? Я вольная птица. Пока есть деньги – живу. И хочу, чтобы мои друзья хорошо жили. Может, вам нужно еще? Не стесняйтесь, скажите.

– Нет, спасибо, спасибо. Этого достаточно, – отвечал Бабах. А когда встречались вновь, начинал вздыхать и вспоминать свою бедную Гертруду.

Обер-лейтенант сочувственно подбадривал его, и майору снова приходилось благодарить его и произносить традиционную фразу:

– Я в долгу не останусь… Обязательно верну.

Всегда, приходя в назначенный час, фон Бабах уже заставал у Вали Зиберта, а в этот раз его еще не было.

– Проходите, пожалуйста, – любезно предложила девушка. – Господин обер-лейтенант просил передать, что немного задержится. Вы посидите здесь. Вот журналы, чтобы не скучать. Кстати, есть для вас новинка: сигареты с турецким табаком…

– О-о-о! Какой аромат! – удовлетворенно произнес Бабах, приблизив открытую пачку с сигаретами к носу и вдохнув запах табака.

– Извините, я сейчас, – сказала Валя и вышла из комнаты.

Майор опустился в кресло у небольшого журнального столика, на котором стояла хрустальная ваза с букетом свежих пионов, щелкнул зажигалкой, затянулся сигаретой, еще раз произнес: «О-о-о!», выпуская изо рта и ноздрей серовато-белые ручейки дыма, и взял со столика иллюстрированный еженедельник. Под ним лежали какие-то две бумажки.

Когда Николай Иванович вошел в комнату, он по выражению лица адъютанта Коха понял, что расчет оказался точным: фон Бабах заметил и прочитал повестку из арбайтсамта и заявление с резолюцией гебитскомиссара.