Текст книги "Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы"

Автор книги: Николай Гнидюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 45 страниц)

– Что будем делать? – спросила Ванда.

– Пожалуй, уже ничего, – ответил я.

– А как же задание? Кто отвезет чемодан?

– Чемодан спрячь, – может, еще когда-нибудь понадобится. А задание выполнят другие.

– Это ты говоришь, чтобы успокоить нас и себя.

– Нет, Ванда, вот увидишь: через два-три дня мост взлетит на воздух.

Услышав эти слова, Ясневский встрепенулся:

– Так, значит, еще кто-нибудь занимается этим делом?

– Да, пан Ясневский, мы без вас обойдемся.

– А как же мы с Вандой?

Лицо гестаповца потемнело. Я сделал вид, что не понял, о чем он говорит, и сказал:

– Ну ладно, я пошел. До свидания.

– Постойте, – остановил меня Генек. – Я хотел бы знать, согласится ли теперь Ванда стать моей женой?

– А почему вы меня об этом спрашиваете? – удивился я. – Спросите ее.

– С человеком в мундире гестаповца, – сказала Ванда, – который только болтает, что ему опротивел этот мундир, и хочет совершить подвиг руками пьяного негодяя, я не желаю даже разговаривать. Неужели вы этого не понимаете, господин штурмфюрер?

– Но ведь я с тобою, Вандзюня, с тобою, с паном Янеком, со всеми, кого вы представляете. Я же присягал… Я же своей рукой составил списки всех своих агентов и передал вам… Я же…

– Бросьте подсчитывать свои заслуги, – презрительно сказала девушка. – Одними клятвами гитлеровцев с нашей земли не прогнать. Я обрадовалась, когда пан Богинский по моей просьбе согласился привлечь вас к работе. Мне было жаль вас. Я думала, что вы действительно сознаете свою вину перед отчизной и народом польским. Надеялась, что вы выполните это задание и тем самым хоть немного смоете грязь, что лежит на вашей совести. А вы, как видно, на это не способны. Вы можете только произносить клятвы и целовать руки девушкам…

Гестаповец, со страхом в глазах слушавший каждое ее слово, упал на колени и, подняв руки, выкрикнул:

– Вандзя, золотая! Езус Мария! Пан Богинский, будьте свидетелем: я докажу, на что способен Генек Ясневский. Если в течение двух дней я не завезу чемодан на мост, то пусть бог меня покарает. А ты, Вандзя, можешь меня тогда проклясть.

Не сказав больше ни слова, он схватил чемодан и почти бегом направился к железнодорожной станции.

МИНА ВЗОРВАЛАСЬ

– А может, пойду и я на станцию? – спросила Ванда, когда мы остались вдвоем.

– Нет нужды, – возразил я. – Ты и так отлично распекла этого мерзавца. Теперь он вынужден будет что-то сделать.

– А если он пойдет в гестапо и все выложит?

– Не думаю. Не такой уж он дурак. Знает, что гестаповцы никогда не простят ему даже того, что он для нас сделал. Он слишком печется о своем благополучии, чтобы пойти на такой рискованный шаг. Посмотри: все его действия до сих пор были продиктованы только одним – заботой о собственной шкуре. На все прочее ему наплевать. Ради этого он пошел в гестаповцы. Ради этого согласился помогать нам. Мне даже порой начинает казаться, что и в его влюбленности в тебя больше наигрыша, чем подлинных чувств.

– Неужели? – удивилась Ванда.

– Да, да. Увидав тебя два месяца назад, Ясневский подумал: какую выгоду даст ему встреча с этой паненкой? Правда, ты ему понравилась, но он не из таких, кто влюбляется по самые уши с первого взгляда. Ему вообще чужды какие-либо высокие чувства. Я так представляю себе ход его размышлений. «Эта хорошенькая девочка, – думал он, – должна быть сейчас где-нибудь в Германии. Можно, конечно, отнести ее куда следует – и я в лучшем случае получу благодарность за проявленную бдительность. А что мне с этой благодарности? Может, лучше попробовать поиграть в любовь? Она не осмелится мне отказать». А когда ты дала ему понять, что подобные его надежды напрасны, он и тут не донес на тебя в гестапо, потому что у него дальний прицел. Придут советские войска – есть оправдание: помог девушке спастись от отправки в Германию. Ты же сама и подтвердила бы.

Ванда подумала, потом сказала:

– Знаешь, я никогда обо всем этом так серьезно не задумывалась. Принимала его назойливое ухаживание таким, как оно есть. А вот теперь слушаю тебя и думаю: пожалуй, ты прав.

– Я и сам поначалу принял Ясневского за влюбленного без оглядки старого холостяка. А потом присмотрелся к нему, поговорил с ним и понял: не только любовь к «дражайшей Вандочке» руководит им, а еще кое-что. Он чувствует, что корабль, на котором плывет, идет ко дну, и потому стремится оказать нам какую-нибудь услугу и этим спастись.

– Выходит, – сказала Ванда, – он постарается выполнить задание.

– И я так думаю. Только рассчитывать на него не буду. Нынче же поговорю с хлопцами, чтобы они ускорили это дело.

– А с кем?

– Разве тебе не все равно? – дипломатично ответил я.

– Может, и все равно, но я не понимаю, почему ты от меня это скрываешь? – вспыхнула девушка.

Я только было собрался ответить, как в комнату вошел Владек.

– О, сердечные излияния. Прошу прощения, Ванда, мне нужно побеседовать с паном Богинским, – обратился он к сестре.

– Ну и беседуйте! – кинула Ванда и выбежала из комнаты.

Когда дверь за ней закрылась, Владек сказал:

– Меня послал к вам Жорж. У нас грузят сейчас цемент на Шепетовку. Жорж сказал, что у вас имеется чемодан с взрывчаткой. Его можно спрятать среди мешков с цементом. Кто-нибудь из наших будет сопровождать эшелон, ну, и по дороге, на какой-нибудь маленькой станции, где не будет охраны, достанет чемодан и скинет на мосту. Может поехать Жорж. А могу и я.

– Но это ведь только на словах так легко получается…

– И на деле получится, вы дайте чемодан, – настаивал Владек.

– Не могу…

– Не доверяете, – в его голосе послышались укоризненные нотки.

– Нет, доверяю и знаю, что и Жукотинский, и ты, и другие ваши хлопцы-цементники никогда не подводят. Но я не могу дать вам этот чемодан, потому что сейчас его у меня нет.

– Не-ет? – удивленно протянул Владек. – А где же он?

Потом вздрогнул, словно от какой-то страшной мысли, и проговорил:

– Надеюсь, Ванда и мой будущий родственник не имеют к нему никакого отношения?

Взять бы да и рассказать ему обо всем. Но что скажет мне после этого Ванда? Я окажусь в ее глазах болтуном, который не способен сдержать слово. Так и доверие потерять можно. А Владек, должно быть, о чем-то догадывается. Чувствует, что у нас с Вандой завелись какие-то секреты. Что ж, догадывайся, парень. Вскоре ты обо всем узнаешь, и расскажет тебе сама Ванда – твоя «шальная, легкомысленная сестренка». И я ответил:

– Можешь быть уверен, Владек: чемодан в надежных руках. А если Ванда и твой, как ты выражаешься, будущий родственник имели к нему отношение, то очень отдаленное. Просто они помогали переносить этот багаж, не зная, что там такое.

– Мыло? – рассмеялся Владек.

– Да. И ты уже про мыло знаешь?

– Марыся до сих пор не может успокоиться. Говорит: то мыло, что в чемодане, было лучше… Так как же насчет чемодана? Что скачать ребятам? Можно надеяться или нет?

– Можно. Только придется несколько дней подождать. Так и скажи, – ответил я, а сам подумал: «Если Генек и на этот раз не сдержит обещания, придется обратиться к цементникам. Правда, шансы у них мизерные, но что поделаешь: время идет, сегодня уже одиннадцатое, последний срок – пятнадцатого, нужно хвататься за любые возможности, лишь бы выполнить задание».

Ободренный обещанием, Владек ушел на завод. Сразу же вернулась Ванда.

– Ну, что он от меня скрывает? – спросила она.

– Вот ты какая! – улыбнулся я. – Сама скрываешь от него тайну, а ему не позволяешь иметь свою.

Она ничего не ответила, только повторила свой вопрос.

– Владек предложил мне новый план взрыва моста.

– Что же ты ответил?

– Велел пока что воздержаться. Но вполне возможно, что именно этот план и будет осуществлен.

Я уже собрался рассказать девушке суть нового плана, как отворилась дверь и мы увидели… Ясневского! Да, это был он, и выражение лица у него было уже не такое печальное и озабоченное, как несколько часов назад, когда Генек ушел от нас. Чемодана в руках у него не было.

– Дзень добры, уважаемое панство! – проговорил он, точно ничего не случилось и мы сегодня видимся впервые.

Отозвалась Ванда:

– Вы еще и шутите? Как только вы можете после всего, что было, смотреть нам в глаза?

– Не сердитесь, дорогам Вандзюня, – дохнул на нас Генек хмельным перегаром. – Все будет в порядке. Завтра утром я сам завезу чемодан на мост и сброшу его с поезда.

– А где он сейчас?

– Как где? У Михаля. Я оставил его там. Мы уговорились, что поедем вместе, и в знак согласия выпили по чарке.

– Так это вы возвратились сюда, чтобы еще раз похвастаться перед нами? – презрительно отозвалась девушка. – Нам и без того известно, что вы первоклассный хвастун.

– Але ж, Вандзюня…

– Не смейте меня так называть. Опротивело слушать.

Она брезгливо сморщилась и вышла из комнаты.

– Пан Богинский, – обратился ко мне гестаповец, – хоть вы не думайте обо мне так плохо, как она. Поверьте в мою искренность.

– Откровенно говоря, я не думал поручать вам это задание, – заговорил я. – Еще раз повторяю: у нас есть кому сбросить мину. Но Ванда настояла, чтобы это сделали именно вы. Она хочет, чтобы вы искупили свою вину, смыли тяжкий грех, который добровольно взяли на себя, надев мундир гестаповца. У нее сейчас очень плохое настроение, потому что вы не оправдали ее надежд.

– Я оправдаю… Я оправдаю… Пан Богинский… Верьте мне… Я сделаю все… Вы золотой человек. Сам бог послал вас для моего счастья… Я сделаю все… Не сомневайтесь и постарайтесь убедить в этом панну Ванду.

– Хорошо, пан Ясневский.

– Я иду… А Ванде скажите: приходил я не хвастаться, а еще раз убедиться, что все надежно.

– Что вы имеете в виду: мину или обещание Ванды?

– Безусловно, мину. Не подведет она? Ведь все может статься. Не сработает ударный механизм или не сдетонирует запал – бывают же такие случаи. Чем я тогда докажу, что мина была доставлена на мост? Не идти же брать расписку у мадьяр, которые его охраняют.

– Вы напрасно волнуетесь, пан Ясневский. Если не сработает ударный механизм, никто не станет вас в этом обвинять. Мы будем считать, что вы свое задание выполнили.

– Но чем я докажу, что мина была сброшена именно на мосту?

– Взрывом. Вы только скиньте ее, а она обязательно сработает.

– Хорошо. Только… – он смущенно замолчал.

– Ну что, говорите.

– Не могли бы вы сейчас дать мне вторую тысячу марок? Что-то этот Ходаковский меня беспокоит. Нужно заткнуть ему рот, а то, чего доброго, продаст.

– Возьмите.

Я дал гестаповцу пачку ассигнаций.

Вечером я отправился к Красноголовцу. Ясневский Ясневским, рассуждал я, но нужно и самим действовать, нельзя полагаться на продажного шляхтича и его пьяницу агента. Предложение Владека Пилипчука представлялось мне не совсем реальным: кто знает, удастся ли достать мину из вагона, загруженного цементом. Может, Дмитрий Михайлович что-нибудь придумает?

Увы, и Красноголовец ничем не мог меня утешить.

– Единственная надежда на Леню Клименко, – сказал он. – Может, ему удастся сесть с миной в Шепетовке? Поезда, идущие на запад, проверяют не так тщательно. – И, подумав еще, добавил: – Жалко, что у нас нет связей с шепетовскими товарищами. Они помогли бы.

– Они, пожалуй, сами тоже думают, как бы подорвать мост, – заметил я. – Понятно, хотелось бы нам самим это сделать, но, действуя сообща, мы от этого только выиграли бы. А теперь у нас нет уже времени устанавливать связь с шепетовскими товарищами, нужно действовать одним.

– Я понимаю, что нужно. Но как?

– Будем думать, Дмитрий Михайлович. Если ничего не надумаем и никто нас не опередит, пошлем Леню в Шепетовку.

Ночевать я остался у Красноголовца. И на следующий день не знал, что Ванда утром пошла на вокзал, что там она встретилась с Генеком и что они сели на поезд, с которого Ходаковский должен был скинуть мину на мост.

Я лежал в тени сада и в ожидании, пока придет хозяин, перелистывал страницы немецких газет и журналов. С каким наслаждением я развернул бы сейчас «Правду» или «Огонек»! Как хотелось прочитать что-нибудь о нашем, советском. Из сообщений Информбюро, которые Иванов регулярно привозил с «маяка», я знал, что наши войска успешно наступают. Освобождены Орел и Белгород. Пятого августа Москва впервые салютовала победителям. Москва! Как много мыслей рождает это родное, близкое сердцу слово!

Почему-то передо мной возникли картины моего детства, страшные годы шляхетского владычества, застенки польской дефензивы. Всех, кто не покорился, именовали тогда «агентами Москвы». Так и запало в мое ребячье сознание слово «Москва» – как символ чего-то далекого, недостижимого, но сказочно прекрасного и привлекательного.

Сердце тянется к Москве, мысли летят к ней. Когда же наконец и у нас, на земле волынской, будет так, как там? Когда? Сидеть и ждать? Нет, бороться, искоренять зло, бороться и —

 
…не сгибаться, а бороться,
Пусть потомкам, не себе,
Добывая жизнь в борьбе!
 

Кто из нас в те годы не повторял этих пламенных слов «Вечного революционера» Ивана Франко? И, повторяя их, видел перед собой ясную цель: воссоединение порабощенных западноукраинских земель с матерью Советской Украиной. Ясный свет московских звезд озарял наш путь, и мы шли этим путем, навстречу своей заветной мечте.

«Агент Москвы»… Так называли меня жандармы польской дефензивы, когда бросили в тюрьму в тридцать седьмом году. И я не возражал им, хотя никаким московским агентом никогда не был. Тогда я даже почувствовал гордость, что именно так называет меня белопольская охранка. И хотя несладко было за решеткой, сердце мое наполнялось радостью.

Наконец – желанная свобода! Газета. На первой полосе – большая фотография. Площадь. Я никогда там не был, но узнал ее – Красную площадь. Думал тогда: заработаю денег, возьму отпуск и поеду в Москву. Не суждено было: началась война.

Вспоминаю: Пенза, ноябрь сорок первого. Снежная, морозная зима. У нас хоть не фронт, но мы, железнодорожники, чувствуем себя фронтовиками и готовы в любую минуту на передовую. А оттуда что ни день приходят тревожные вести. Стонет земля Украины, стонет земля Белоруссии, стонет брянская и смоленская земля, враг подполз к самой Москве, притаился, стягивает лучшие силы для решительного прыжка – в самое сердце нашей страны. И вдруг утром громкоговоритель донес: в Москве, на Красной площади, состоялся военный парад по случаю двадцать четвертой годовщины Великого Октября! Москва живет! Москва дышит полной грудью! Москва говорит всему миру: победа будет за нами! И как доказательство справедливости этого предвидения – могучий удар по фашистской военной машине, удар, который обусловил весь дальнейший ход войны. Москва выстояла. Москва победила.

И наконец я в Москве. Нет, не в отпуск, не на отдых приехал. Нас, простых советских парней, комсомольцев, привел в этот город долг перед народом и Родиной. И, пройдя в Москве короткую, но незабываемую школу закалки, мы получаем путевки в новую, еще никому из нас не ведомую жизнь.

Когда-то шляхетские жандармы называли меня «агентом Москвы». А вот теперь я и в самом деле один из представителей Москвы на захваченной врагом земле. Какая это ответственность – быть представителем Москвы!

Таких, как я, – сотни, тысячи. И никто не чувствует себя одиноким. Каждый знает: о нем думает, ему доверяет, на него возлагает надежды Москва.

И это задание – взорвать мост – тоже пришло из Москвы. На прошлой неделе она салютовала освободителям Орла и Белгорода. А нашим салютом победителям, нашим рапортом Москве станет взрыв на мосту.

Когда же он произойдет? Может, завтра? А может, сегодня, сейчас, в этот миг? Отчего Красноголовец так долго не возвращается?

Наконец пришел. Не один – с Леной Клименко. Оба возбужденные, взволнованные чем-то.

– Что случилось? – спрашиваю.

– Мост взорван! – выкрикнул Дмитрий. – На вокзале паника. Никто ничего понять не может…

– Вот кто-то хорошо поработал! – перебил его Леня. – Говорят, взрыв был такой, будто тонну бомб на мост сбросили. На станции творится что-то страшное. Поезда стоят на всех путях и даже перед светофором. Все переезды забиты эшелонами. Мне пришлось объезжать через Арестов.

– Говорят, недели на три выведен из строя, – проговорил Красноголовец. – Ну ничего, пусть только отремонтируют, мы им еще покажем!

– А все-таки жалко, что не мы это сделали, – продолжал Леня. – Оказывается, в Здолбунове есть люди половчее и посильнее нас. Так? – с любопытством уставился он на меня, как бы ожидая ответа.

– Выходит… – Я сделал многозначительную паузу и улыбнулся. – Да вы не разочаровывайтесь в своих силах, товарищи. Все мы делаем общее дело.

Но мои слова не успокоили Леонтия.

– Видать, – обратился он к Красноголовцу, – мы с тобой, Дмитро, ничего не стоим, ежели такое важное задание проходит без нас…

– Ошибаешься, парень. В том, что взлетел мост, есть частица и вашего труда. Все мы делаем одно дело. И те задания, какие выполняете вы, так же важны…

Вечером я пришел к Пилипчукам. Открыла дверь Ванда.

– Мост взорван! – сказал я ей.

Но это сообщение не удивило девушку.

– Тоже мне новость! – ответила она. – Вот если бы ты сказал, куда девался Генек, тогда бы…

– Откуда же мне знать? Ведь он повез мину с Ходаковским…

– Повез! Жди от него. Да когда мы с ним возвратились в Здолбунов…

– Вы с ним возвратились? Откуда?

И она рассказала, что поздно вечером Ясневский еще раз приходил к ней. Пришел, как он сказал, попрощаться, потому что едет на верную гибель. Расплакался, раскис, противно было глядеть. Еще, чего доброго, подумала девушка, опять все сорвется. И она сказала, что сама поедет с ним и сбросит чемодан на мост. Он начал ее отговаривать, уверял, что Ходаковский сам все сделает, но Ванда приказала ему ждать ее утром на вокзале.

Он ждал. Стоял возле чемодана, пока не подошла. Они направились к поезду.

– Ваш подопечный неизменно пьян, – объявила девушка, увидев Ходаковского. – Боюсь, он снова прозевает мост. Садимся, пан Ясневский. Чемодан сбросим мы – так вернее.

– Никогда в жизни!

– Тогда я поеду без вас.

– Что ты говоришь, моя драгоценная? Без меня ты никуда не поедешь. Первая же проверка – и тебя задержат.

Ничего не поделаешь – он прав. Пришлось отдать чемодан Ходаковскому.

– Только, – обратилась Ванда к Ясневскому, – давайте проедем несколько перегонов, а то он, как в прошлый раз, напьется и пропустит мост.

Так и сделали. Сели в последний вагон и на каждой остановке подходили к вагону Ходаковского. На удивление, Михаль держался довольно бодро. Он успокоительно махал им рукой и произносил одно только слово: «Пожондек!»[15]15
  Порядок! (польск.)


[Закрыть]

На одной из станций они пересели во встречный поезд и, когда возвратились в Здолбунов, сразу же поняли: Ходаковский не подвел. Уже давно на станции не было такой суматохи. На соседнем пути спешно готовили аварийный состав, пронзительно выла сирена, по перрону, между вагонами, по путям бегали разъяренные гестаповцы и жандармы.

– Беги, – сказал Ясневский Ванде. – Скорей беги отсюда домой. Не нужно, чтобы тебя здесь видели. Если пан Янек у вас, скажи ему, что я через полчаса буду и что я готов сегодня же выехать с тобой в отряд. Ступай, собирайся в дорогу. Я быстро. Забегу только на квартиру и захвачу кое-что такое, что пригодится нам с тобой для полного счастья.

– А что именно?

– Увидишь, после увидишь. И, поверь мне, не пожалеешь.

Она отправилась в город, он – в противоположную сторону.

Но ни через полчаса, ни через час, ни через два он не появился.

Уже поздний вечер. Мы сидим с Вандой и Владеком (сестра наконец раскрыла ему свою тайну) и не знаем, куда девался Ясневский.

Почему он не пришел? Может быть, в последнюю минуту передумал и решил остаться в бангофжандармерии? Или побежал доносить в гестапо? Нет, этого он не сделает – знает, что и его не помилуют. А если его схватили? Если кто-нибудь видел, как он передал Ходаковскому чемодан? Или, может быть, Ходаковский выдал своего шефа? Так ведь и Ванда была с Ясневским. Стояла на перроне, потом ехала в поезде. В том самом, с которого сброшена мина.

Я терялся в предположениях. Одно только мне было ясно: Ванда не должна пострадать. Нужно увести ее от опасности.

РОКОВАЯ ИГРА МАЙОРА ВАЙНЕРА

Две недели из Здолбунова не вылезали различные комиссии и инспекции. Одни уезжали, другие приезжали. Майор Вайнер сам сопровождал их на место диверсии, давал пояснения – устные и письменные, изрядно истратился на угощения и наконец убедил-таки, что следы взрыва на мосту следует искать не в Здолбунове, а совсем в другом месте, где-нибудь на том берегу реки Горыни.

Последствия диверсии еще не были ликвидированы – разрушенный взрывом мост не восстанавливали, движение поездов не возобновилось, ими были забиты все железнодорожные пути, но это не влияло на самочувствие майора, крайне довольного тем, что ему удалось выпутаться безнаказанно из неприятной истории и отвести от себя удар. К нему возвратилось хорошее настроение, он даже снова начал шутить и улыбаться. Беспокоило его только, что вся эта передряга весьма ощутительно потрясла его карманы и почти полностью истощила запасы продовольствия, заготовленные бессменным поставщиком и верным прислужником – Аврамом Ивановым. Но майор понимал: пройдет немного времени, и все затраты будут возмещены с лихвой. Опять-таки благодаря стараниям Иванова.

Ежедневно Аврам являлся к майору – и не с пустыми руками. Вайнер с удовольствием принимал дары услужливого бригадира уборщиков, угощал его сигаретами, а то и рюмочкой коньяку с лимоном. Иванову даже начало казаться, что майор вовсе начисто забыл о другом поручении, которое надлежало выполнять его «верноподданному», – служить личным агентом-информатором.

Но Вайнер помнил об этом. Попросту теперь, когда утихли страсти вокруг диверсии на мосту, ему самому хотелось забыть об этой досадной истории, рассеяться, успокоить нервы, а главное – подправить свои финансовые и материальные дела.

Но действительность снова сорвала его планы, нарушила покой.

Прошло свыше двух недель, как исчез штурмфюрер бангофжандармерии Ясневский. Поначалу на это никто не обращал внимания: все были заняты расследованием диверсии на мосту. Но когда все обстоятельства были «установлены» и последняя комиссия покинула Здолбуновский узел, дошла очередь и до Ясневского.

Оказалось, кто-то видел, как штурмфюрер садился в поезд, подорвавшийся на мосту. Но начальник бангофжандармерии тут же опроверг это.

– Если штурмфюрер выехал на том поезде из Здолбунова, – заявил начальник, – как же он мог меньше чем через час после взрыва оказаться в штабе бангофжандармерии?

– А кто его там видел? – задал вопрос гауптштурмфюрер, занимавшийся расследованием.

– Лично я, – ответил начальник бангофжандармерии. – И не только видел, а немедленно же, как только он явился, направил его с группой жандармов в район катастрофы.

Допрошенные жандармы подтвердили, что штурмфюрер Ясневский действительно ехал с ними к месту взрыва. В дороге он очень нервничал, то и дело смотрел на часы, ругал тех, из-за кого должен был оторваться от какого-то весьма важного дела. Когда подъехали к мосту, он первым выскочил из вагона и куда-то убежал. Было большое смятение, и штурмфюрером никто больше не поинтересовался.

Тогда высказали предположение, что штурмфюрер мог принять участие в охоте на мадьяр – караульных моста. После взрыва они рассеялись по окрестным лесам, поэтому на них и пало первое подозрение. В лесу многие погибли – как из числа беглецов, так и из числа тех, кто охотился за ними. Но ни среди трупов, найденных в лесу, ни среди раненых Ясневского не было.

Наконец расследователям надоело без конца заниматься каким-то штурмфюрером. Пришли к выводу, что Ясневский погиб во время операции, а тело его осталось где-нибудь в лесу.

Почему же теперь встревожился Вайнер? И какое отношение к нему имел этот штурмфюрер Ясневский? Может быть, они были близкими приятелями, оттого майор так болезненно переживал тяжелую утрату? Нет, приятелями они вовсе не были, и Вайнер даже испытывал антипатию к этому прилизанному плешивому пройдохе в гестаповском мундире. Причина была другая.

За полчаса до того, как в кабинет Вайнера вошел Аврам Иванов, майор разговаривал по телефону со своим давним соперником – шепетовским комендантом. Этот разговор поверг Вайнера в полное расстройство.

– Спешу вас порадовать, уважаемый коллега, – насмешливо кричал в трубку шепетовский комендант, – только что до меня дошла потрясающая новость…

Вайнер сразу же почувствовал, что оттуда, с того конца провода, направлена стрела в его сердце.

– …Спешу вас порадовать, – неслось из трубки, – мост взлетел на воздух после того, как на него была сброшена мина. И сбросил эту мину знаете кто? Ваш здолбуновский кондуктор Ходаковский. Вы слышите меня, дорогой коллега? Что-то я не замечаю, чтобы вы были восхищены этой новостью. Но погодите, это еще не все. Приготовьтесь к главному. Мину этому Ходаковскому дал… Кто бы, вы думали? Не догадываетесь? Сотрудник бангофжандармерии штурмфюрер Ясневский. Да, да, Ясневский! Что вы теперь скажете? Видать, здорово вы там всех пораспустили, если даже в вашу бангофжандармерию пролезли большевистские агенты…

Вайнер остолбенел.

– Не может быть! Это ваша выдумка! – изо всей мочи рявкнул он в трубку. – Какие у вас доказательства?

– Доказательства у нас есть, коллега, – голос шепетовского коменданта звучал триумфально. – Этого Ходаковского, царство ему небесное, подобрала наша спасательная команда возле моста. При взрыве ему оторвало ногу, обожгло лицо, взрывной волной отбросило на самый берег реки, но он остался жив…

– Почему же вы сказали: царство ему небесное? – растерянно спросил Вайнер.

– Повторяю: остался жив, – продолжал шепетовский комендант, – и попал к нам в госпиталь. А когда опомнился, тут же начал просить соседей по палате, чтобы дали ему чего-нибудь крепкого выпить. У одного нашелся шнапс. Ходаковский напился и начал жаловаться на свою судьбу. Плакал. Говорил, что все о нем забыли. Вспоминал какого-то Генека с Костельной улицы, который должен дать ему тысячу марок. «А за что же он даст вам такую большую сумму?» – спросил сосед. И тут Ходаковский проговорился… Вы понимаете, конечно, что узнать у него, кто такой этот Генек с Костельной улицы, для нас не представило больших трудностей. Бедняга, правда, не выдержал и отдал богу душу, но ведь для него это лучше, чем остаться калекой…

Это не была выдумка. Это была правда, горькая правда. И Вайнер, ошеломленный услышанным, решил принять срочные меры, чтобы хоть в какой-то степени предотвратить бурю – а она непременно должна была нагрянуть. «Рано торжествуете, уважаемый коллега, – рассуждал он. – Курт Иоганн не такой пень, как вы думаете. Я найду козла отпущения. Я сумею снова отвести от себя удар. И на сей раз он будет направлен против тех, у кого на службе состоял и чей мундир носил этот Ясневский, – против гестапо».

А с гестапо у майора Вайнера были старые личные счеты. Еще в декабре сорок второго года, когда ему, раненному в руку, удалось уйти от партизан, гестаповцы начали выматывать из него душу. Приходили в госпиталь, где он лежал, и устраивали ему форменный допрос: якобы он, майор армии третьего рейха, пострадавший в стычке с партизанами, на самом деле трус, если не изменник своего отечества. Гестаповцы не давали покоя Вайнеру и после того, как он выписался из госпиталя. Несколько раз вызывали в мрачное здание на Дубенской улице и опять допрашивали, почему он остался жив, тогда как подполковник Райс, граф Гаан и остальные офицеры, возвращавшиеся вместе с ним в Ровно из Киева, погибли. Как мог Вайнер ответить на столь бессмысленный вопрос? Разве он виноват, что партизанская пуля только ранила его, а не разлучила с жизнью?

И в том, что ему, майору инженерных войск, приходится прозябать теперь на захолустной станции, тогда как он мог бы сделать блестящую карьеру на инженерном поприще, он тоже винил гестаповцев.

Он ненавидел их, этих напыщенных болванов в черных мундирах, ненавидел и старался на каждом шагу чем-нибудь унизить, подчеркнуть их неполноценность, беспомощность в делах, которыми они занимаются.

Потому-то он и задумал создать свою агентурную службу, которая действовала бы гораздо тоньше, успешнее и проницательнее, чем гестаповская. Первым и пока единственным его агентом был Иванов – человек, которому он вполне мог довериться и на которого возлагал немалые надежды. И теперь, после разговора с шепетовским комендантом, Вайнер решил вызвать Иванова, посвятить в свои планы и с его помощью осуществить их.

Иванов сразу заметил, что Вайнер чем-то раздражен, но тот сумел подавить свою злость и, изобразив на лице довольно кислую усмешку, заговорил:

– Рад вас видеть, герр Иванов…

«Вас»… «Герр Иванов»… Уже по этой манере обращения Аврам понял, что он майору очень нужен и что разговор будет важный.

– И я рад, господин майор, – в тон майору ответил Иванов. – Я вам до самой смерти буду благодарен за вашу доброту ко мне. И готов служить вам всю жизнь.

– Я вам обещаю, герр Иванов: когда окончится война, мы поедем к моим родителям, на Рейн. Там вы узнаете подлинное счастье. Но об этом поговорим позднее. Сейчас у меня к вам одно очень серьезное дело.

– Весь к вашим услугам, господин майор. Приказывайте – исполню.

– Я это знаю, потому и позвал вас. То, что я вам сейчас скажу, никто, кроме нас двоих, не должен знать. И вообще о наших отношениях никому ни слова.

– Буду нем как рыба.

– Так вот, слушайте. Я убедился, что у нас на станции действует какая-то хорошо замаскировавшаяся шайка большевистских агентов. И проникли они даже в бангофжандармерию и гестапо. Понятное дело, зачем им идти в уборщики или в смазчики вагонов? Работы много, и ни черта не заработаешь. А там… В железнодорожной охране служил раньше один партизанский агент. Царенко его фамилия. Вот уже несколько месяцев, как он сбежал к партизанам, отправив своему шефу письмо об этом. Вы знаете, что к поездам, проходящим через нашу станцию, кто-то подвешивает мины. А листовки! Откуда они берутся в вагонах? Должен вам сказать, всего полчаса назад я услышал такое, что все еще не могу опомниться.

И он рассказал Иванову о телефонном разговоре с шепетовским комендантом.

– Я докажу этим зазнайкам из гестапо, – продолжал Вайнер, – что они ни к чему не способны! Я сам, лично, с помощью таких людей, как вы, наведу порядок на нашем узле.

– Рад буду помогать вам, господин майор.

– А я постараюсь вас за это хорошо отблагодарить, – подхватил Вайнер. – Отныне я даю вам возможность действовать гораздо свободнее прежнего. Можете меньше заниматься своими служебными обязанностями. Один выявленный партизан или какой-нибудь там большевистский агент во его крат ценнее, чем месяц работы всей вашей бригады.

– Что же я должен делать?

– Я уже вам говорил. Как можно больше бывать на людях, беседовать с ними, стараться вызвать их на откровенность, иногда даже – конечно, с осторожностью – давать им понять, что вы сами настроены против нас и можете вредить нам. А для того чтобы вашими разговорами не заинтересовались гестаповцы, вы сами должны прийти к ним и предложить свои услуги. Да, да, не удивляйтесь! Вы должны стать гестаповским агентом. Но не для того, чтобы помогать им, а чтобы информировать меня обо всем, чем будут интересоваться ваши новые хозяева. Не исключено, что они даже поручат вам следить за мной. Ведь они знают, что вам ежедневно приходится являться в комендатуру с нарядами на выполненную работу. Надеюсь, вы понимаете, – обо всем увиденном и услышанном нужно в первую очередь докладывать мне, а я буду указывать, о чем можно сообщить в гестапо.