Текст книги "Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы"

Автор книги: Николай Гнидюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 45 страниц)

ОТРЯД ИДЕТ НА ЛЬВОВЩИНУ

Новый, 1944 год мы встретили снова в Цуманских лесах. В начале декабря выпал снег, ударили морозы, и, как говорится, зима вступила в свои права. В такое время особенно хорошо в лесу. Наш отряд напоминал нечто сказочное и романтичное. Вокруг – сосны и пихты, покрытые снегом и инеем, а меж ними – десятки партизанских костров. Морозный воздух чист и здоров. Вдыхаешь его полной грудью и чувствуешь: в тебе как бы появляется необыкновенная сила, настроение.

Отличное настроение было у наших партизан. Год начался хорошими новинками, радостными событиями. Фронт быстро приближался к «столице» оккупированной Украины. Наши радисты не успевали переписывать сводки Совинформбюро об освобождении городов и сел. Отрадные вести приносили из Ровно и Здолбунова наши разведчики и подпольщики.

Из Ровно спешно эвакуировались многочисленные управления и отделы рейхскомиссариата, военные части, представители различных министерств, фирмы и конторы, которые были размещены в Ровно, как грабительские организации «нового порядка». Бежали не только гитлеровцы, но и всевозможные предательские элементы, бандиты из шуцманшафта, арбайтсамта. Все они боялись даже собственной тени. Смелые действия Николая Ивановича Кузнецова, его боевых друзей, отважных подпольщиков и других патриотов наводили ужас на оккупантов.

Ведь в начале осени 1943 года Кузнецов убил имперского советника по финансовым делам на Украине доктора Гееля. Вскоре на том же месте он совершил покушение на первого заместителя рейхскомиссара генерала Даргеля, и тот был тяжело ранен. 15 октября Кузнецов с помощью Николая Струтинского, Яна Каминского, Лидии Лисовской и ее сестры Майи Микоты на глазах у гитлеровцев похищает командующего особыми войсками генерал-лейтенанта фон Ильгена. Получил по заслугам главный палач украинского народа, или, как его именовали фашисты, сенатспрезидент юстиции, доктор Альфред Функ. 16 ноября Николай Иванович уничтожил этого головореза в помещении суда на центральной площади города, той самой площади, где гитлеровцы по приказам Функа вешали советских людей. Неизвестно куда исчезают высший чин рейхскомиссариата генерал Кнутт, ответственный работник гестапо штурмбанфюрер Гетель и другие…

Взлетает на воздух ровенский вокзал, набитый, словно бочка селедкой, гитлеровскими солдатами и офицерами. Эту операцию осуществил «работник гестапо» пан Болек – наш разведчик Михаил Шевчук со своими друзьями.

Рвутся мины в ортскомендатуре, офицерских казино, на железнодорожных мостах, переездах, шоссейных дорогах… А фронт приближается к городу все ближе и ближе. Оккупанты думают уже не о том, как сдержать натиск, а о том, как быстрее унести ноги. Разве могли предполагать наследники кайзеровских баронов, что в таком тихом, спокойном городке, как Ровно, казалось, самой природой созданном для их блаженства, они испытают столько бед! Не случайно в начале того же 1944 года главный гитлеровский идеолог Геббельс, выступая в берлинском спортивном дворце по случаю тотальной мобилизации, заявил:

«…Фюрер велел жестоко карать врагов великого рейха… По воле господней и гением фюрера мы покарали почти всю Европу. По-разному восприняли пребывание наших войск разные народы, страны, города и поселки. Одни приветствовали нас цветами и желали нам доброй удачи, другие молчали. Но есть и такие, которые нанесли нашей нации вред… Я имею в виду такие города, как Париж, Варшава, Прага, Минск, Ровно… Мы сделаем все, чтобы жители этих городов почувствовали нашу твердую непоколебимость, решительную беспощадность…»

И гитлеровцы оставались верными своим нечеловеческим намерениям. После того как советские войска освободили Ровно, фашисты еще долго не оставляли его в покое, сбрасывая на город, в котором не было никаких военных объектов и воинских частей, сотни тонн взрывчатки.

Незадолго до освобождения Ровно командование отряда распорядилось эвакуировать из всех городов, в том числе из Ровно, основные разведывательные и подпольные силы. Однако не все наши люди избежали опасности.

Ровенское гестапо наконец установило, что бесстрашным террористом, который так долго и безнаказанно наводил ужас на оккупантов, был не кто иной, как хорошо известный и даже популярный среди «столичного» офицерства гауптман Пауль Зиберт. Куда же он девался? Кто, когда и где последний раз видел его? Кто были его друзья и знакомые? С кем ходил он на свидание к гаулейтеру? Много вопросов возникло у гестапо, политического СД, тайной службы. Не так-то легко было искать следы опытного советского разведчика, тем более что немцев охватила безумная паника: фронт настолько близко, что слышны не только артиллерийские, но и пулеметные выстрелы. Однако гестаповцам удалось схватить Валю Довгер, семью Боганов. Арестовали Казимира Домбровского, Надежду Стукало. Вызывали в штаб политического СД и Лидию Ивановну Лисовскую, которая через несколько дней после этого внезапно исчезла из города…

В это время наш отряд получает из Москвы задание оставить Ровенскую и Волынскую области и перебазироваться на Львовщину. Это известие поступило к нам в первый день нового года, и мы радовались, что наша партизанская жизнь не кончается. Не скрывала своей радости и радистка Мария Ких.

– Наконец-то я могу отправился в разведку, – сказала она мне.

Я понимал Марию. Сам недавно пережил такое состояние, когда готовился в Ковель, но я не был уверен, что командир отпустит радистку на задание. Не хотел я огорчать подругу, поэтому многозначительно сказал:

– Запасайся, Мария, терпением. До Львова еще далеко, и пока дойдешь, много воды утечет…

– Ты думаешь, только вам можно ходить в разведку, а мы, радисты, не способны? – с обидой ответила Мария. – Не очень-то задавайтесь…

Николай Иванович Кузнецов уехал во Львов в первых числах января. Со временем туда же ушла группа партизан, возглавляемая Крутиковым. И вот наконец двинулся на запад весь наш полуторатысячный отряд «Победители». Так он стал называться после разгрома карателей под Берестянами.

Перед походом отряд реорганизовали в полностью укомплектованное военное подразделение. Всех раненых, больных и детей отправили в наш тыл, за линию фронта. Потом укомплектовали три боевых батальона, а отряд разведки, возглавляемый Валентином Семеновым, был обновлен и преобразован в кавалерийский эскадрон. Располагая немалым количеством трофейных орудий и минометов, мы сумели создать артиллерийский дивизион. В отряд ежедневно прибывали военнопленные, которые бежали из концентрационных лагерей, обезоружив охрану.

Тринадцатого января наш отряд пересек железнодорожное полотно Киверцы – Ровно и пошел по новому, еще неизведанному маршруту в направлении Бродовского района. Необходимо было преодолеть свыше двухсот километров. Переход усложнялся тем, что чуть ли не во всех населенных пунктах, встречавшихся на пути, хозяйничали предатели украинского народа – бандеровцы, мельниковцы, подразделения дивизии СС «Галичина», шуцманы.

Эскадрон Семенова первым врывался в село или местечко и разгонял бандитов, захватывая трофеи, оружие, продовольствие или ценные документы.

В одном из сел нас встретили шквалом автоматных и пулеметных очередей, и вдруг все затихло. Хоть, казалось, из села никто не бежал, наши попытки обнаружить предателей были тщетными.

Командир поручил мне с Шевчуком выяснить, кто нас обстреливал. От крестьян мы узнали, что по приказу немецких властей в каждом селе образованы группы, которые должны оказывать сопротивление советским партизанам и регулярным войскам.

Медведев распорядился создать специальную оперативную группу для выявления националистических гнезд и их подземных хранилищ. В эту группу входили почти все городские разведчики – я, Миша Шевчук, Коля и Жорж Струтинские, возглавил группу Лукин. Теперь нам хватало работы. Отдыхали во время пути только на подводе.

Кавалерия Валентина Семенова, врываясь в село, заставляла бандитов прятаться в подземельях, а потом наша оперативная группа выкуривала их оттуда. В националистических тайниках мы находили запасы материальных средств: оружие, амуницию, печатные станки и пишущие машинки, ротаторы, бумагу, одежду, продукты питания, а также советские паспорта и другие документы. В одном из укрытий были спрятаны два легковых автомобиля.

Самым большим мастаком выискивать бандеровские тайники и выкуривать из них бандитов считался Михаил Шевчук. Вход в один из таких тайников мы нашли с ним под печью. Спустились в подземелье, долго блуждали узкими, зигзагообразными коридорами, но не могли ничего найти.

– Пошли обратно, – предложил я.

– Не верю, что их тут нет, – ответил Шевчук и начал обстукивать стенки. Наконец мы натолкнулись на дощатую стенку, тщательно обмазанную глиной. Михаил со всей силой ударил по ней автоматом. Она рухнула, и мы увидели просторную комнату, обставленную комфортабельной мебелью. В углу комнаты притаились перепуганные бандиты, – как впоследствии оказалось, члены районного «провода» во главе со своим вожаком.

– Прошу встать, господа! – скомандовал Шевчук. – Вас ждут наверху. Оружие – на стол… А теперь выходите.

Бандеровцы один за другим покидали свою «ставку». Это был небезопасный момент: ведь случалось, что эти фанатики в критические минуты шли на самоубийство, подрываясь на гранатах.

Нередко оуновцев из укрытий приходилось выкуривать в полном смысле этого слова – дымовыми шашками.

На нашем пути в Галицию лежало село Берлин (сейчас оно переименовано в Хмелевое). В штабе стало известно, что там расположен немецкий гарнизон, и командир приказал овладеть им. Но прежде чем занять Берлин, мы разгромили гитлеровцев в Бордуляках. Когда мы заняли село, я зашел в школу, где еще недавно находился штаб немецкого гарнизона. В комнате дежурного стоял телефон. Он безудержно звонил. Подняв трубку, я услыхал:

– Вер ист да? Вер ист да?

– Вер шприхт миг мир?

В трубке послышалось:

– Шприхт Берлин, шприхт Берлин. Вер ист да?

Поскольку я больше ничего не мог сказать такого, что бы не выдало меня, то крикнул:

– Дас ист партизан! Ферштеен?

– Ферштеен… – послышалось в ответ, и фриц повесил трубку.

Села Берлин и Бордуляки были соединены между собой телефонной линией. Для нас это было новинкой, так как на Полесье, где хозяйничали партизаны, телефонная связь не работала даже между областными центрами.

В дальнейшем мы начали перерезать телефонные провода, чтобы это средство связи фашисты не использовали против нас.

Очередная остановка была запланирована в Нивицах. Прибыли мы туда в полночь. Довольно быстро расположились на отдых. Меня вызвал Медведев.

– Что-то меня беспокоит тишина в этом селе, – сказал он. – Всюду нас встречали градом пуль, а тут – мертвое спокойствие.

– Полночь, все спят, – ответил я.

– Как бы не так, – не согласился Медведев. – Немедленно разведайте с Шевчуком и Струтинским обстановку, поговорите с людьми…

Мы разбрелись по селу. Не успел я пройти и сотни метров, как подошел ко мне какой-то мужчина и тихо произнес:

– Я хочу вам что-то сказать…

– Слушаю.

– Нет, тут не годится, пане-товарищ. Давайте куда-нибудь отойдем.

– Ладно, – согласился я, и мы свернули за ближайший сарай.

– Я еще несколько дней назад узнал, что идет советская партизанка. Сам при польских панах сидел в Бригидках[5]5
  Так называлась тюрьма во Львове во времена буржуазно-помещичьей Польши.


[Закрыть]. Они меня преследовали за подпольную деятельность. А когда пришли фашисты, мне все время приходилось прятаться. В Станиславчик, откуда я родом, боюсь и нос показать. А в Нивицах у меня близкие родственники, и я живу у них полулегально. Имейте в виду, в селе до черта бандеровцев, мельниковцев, галицких эсэсовцев. Они как услышали, что идет советская партизанка, поудирали в соседнее село Троицу. Там есть фашисты, и они готовятся на вас напасть. Остерегайтесь. Они хорошо подготовились, чтобы вас разгромить… Имеют много оружия и амуниции, сам видел ручные пулеметы, карабины, пистолеты и ручные бомбы… Расскажите об этом вашему командиру… Я должен идти, чтобы никто нас не заметил…

Он пожал мне руку и исчез в темноте.

Прежде чем возвратиться в штаб, я решил еще походить по селу. Но вдруг автоматные и пулеметные очереди разорвали тишину. Партизаны выскакивали из хат и занимали позиции для обороны. «Кто стреляет? Откуда?» Эти вопросы доносились со всех концов.

Я бросился к штабу. Здесь шла яростная перестрелка. Увидел Бориса Сухенко. Рядом с ним – партизан Абрагим Дарбек, он ведет огонь из автомата.

Я спросил у парней:

– Где командир?

– Нет его здесь, ушел куда-то.

В ночной темноте все же можно было разглядеть, что по мокрому снегу в направлении штаба перебегали черные фигуры, стрелявшие из автоматов. Наши автоматчики заставили их залечь.

– Братья, не стреляйте, – послышалось издали, – мы свои…

Было ясно: бандиты хитрят. Снова загремели выстрелы. Дарбек приподнялся и крикнул: «Там, кажется, командир». В тот же миг автоматная очередь скосила его.

Сухенко дернул меня за рукав:

– Смотри, смотри, кто-то ползет прямо на нас. Сейчас я его гранатой…

– Погоди, Борис, я его сейчас…

И начал целиться в того, кто подползал, чуть не нажал на спуск, как вдруг донесся голос Медведева:

– Ребята, это я, а за мной – бандиты.

Услыхав голос командира, партизаны, словно по команде, с криком «ура!» дружно бросились в атаку. От автоматного огня бандиты не находили спасения…

Пленные рассказали, что мы имели дело с молодчиками из так называемой дивизии СС «Галичина». Сговорившись с немцами из гарнизона, расположенного в Топорове, они хотели уничтожить наш отряд. В первую очередь решили напасть на штаб, когда изнуренные переходом партизаны уснут. К рассвету на помощь украинским эсэсовцам должно было прибыть из Топорова моторизованное подразделение гитлеровцев. Поэтому по приказу командира мы отошли в лес.

Утром оккупанты без боя овладели юго-западной частью села, надеясь застать здесь недобитых партизан.

Мы же за короткое время обезоружили и арестовали немало бандеровцев, которых заперли в сарае. Отступая, оставили их там. Гитлеровцы, заняв эту часть села, приняли бандеровцев за партизан и жестоко с ними расправились: свыше полусотни бандитов были сожжены живьем в сарае…

…Медведев склонился над раненым Дарбеком. Тот, ощутив дыхание командира, приоткрыл глаза. На его бледном лице засветилась улыбка. Он еле промолвил:

– Командир, ты живой? Не ранен?

– Живой и не ранен, – успокоил партизана Дмитрий Николаевич.

– Очень хорошо, очень хорошо, а я так за тебя боялся, – сомкнув веки, прошептал Дарбек. А потом снова открыл глаза, посмотрел на командира, на Бориса Сухенко и на других товарищей. – Я умираю… Умираю… Отомстите за командира и за…

Дмитрий Николаевич попытался его утешить:

– Абрагим, ты будешь жить. Мы еще поедим твою болтушку по-казахски, как в сорок первом в Брянских лесах…

Дарбек уже не смог ответить. Перестало биться сердце этого отважного бойца. Сын казахского народа погиб на украинской земле, не дождавшись конца войны. В мирное время он работал трактористом, часто говорил нам, что мечтает стать агрономом…

После похорон Дарбека я зашел к командиру.

– Что, хочешь рассказать о сегодняшнем приключении? – спросил он.

– Да, Дмитрий Николаевич! – И я рассказал обо всем, что произошло, когда мы пришли в Нивицы.

– Свет не без добрых людей, – произнес Медведев. – Жаль, что сообщение незнакомца запоздало, и мы не смогли хорошо подготовиться к встрече с бандитами. Вот Дарбека потеряли. – Он тяжело вздохнул. Потом продолжал: – А я сделал необдуманно, отправившись ночью на прогулку… Сперва прилег отдохнуть. Но почему-то не спалось. Решил прогуляться. Выхожу на луг. Вдруг слышу: «Хлопцы, ложитесь – ползком, ползком. Нам нужно поближе подойти незамеченными». Понял: бандиты. Залег за деревом и не успел вынуть маузер, как бандиты заметили меня и начали стрелять из автоматов. Пули засвистели над головой. Мне ничего не оставалось, как ползти к своим. Я понимал, что вы можете принять меня за бандита… Но ничего, все обошлось… Только жаль Дарбека…

Немного помолчал, потом покачал головой, видно о чем-то вспомнив, и сказал:

– Между прочим, в такой переплет я попадаю не впервые. Осенью сорок первого, когда я партизанил на Брянщине, наш отряд окружили каратели. Меня ранило в ногу, и я не мог идти. Чтобы сохранить людей, приказал выбираться из окружения небольшими группами. Определил, где и когда должны собраться те, кому удастся спастись. Адъютантом у меня был мастер спорта по боксу Николай Королев, человек богатырской силы и неповторимой ловкости. С ним вдвоем мы и остались. Королев взвалил меня на плечи, взял сумку, два автомата и пошел. Добрались до широкой просеки. Перейти через нее не было никакой возможности, немцы соорудили временные дзоты и простреливали всю просеку. Что делать? Я приказываю своему адъютанту оставить меня в густом кустарнике, взять планшет с документами и пробираться к своим самому.

«Я этого никогда не сделаю, – категорически возразил Николай. – Вас одного, да еще раненого, оставить? Ни за что, лучше смерть…»

«Я дам письменное распоряжение…»

«Что вы, что вы, товарищ полковник! Я такого распоряжения не выполню…»

Я начал доказывать Королеву, что положение у нас безвыходное и нелепо идти на самопожертвование. Старался убедить его, что, если он перетащит меня в чащу и хорошо замаскирует, я смогу пролежать пару суток, пока немцы закончат свою операцию. Но Николай и слышать не хотел. Повесил на шею автомат, поднял руки вверх и, выйдя на просеку, направился к фашистскому дзоту. Успел крикнуть на прощание:

«Вы здесь полежите, а я сейчас…»

У меня промелькнула недобрая мысль. Схватился было за маузер, но тут же опомнился: Королев этого не сделает.

Увидев партизана с поднятыми руками, немцы перестали стрелять. Когда Николай подошел к дзоту, ему навстречу вышел немецкий офицер и довольно ласково, не без ехидства начал:

«О, гут рус, гут рус, битте машиненпистоле!»

Королев спокойно снял автомат, отдал его немцу, и они вошли в дзот. Там было пять немецких солдат во главе с офицером, двое возле пулемета, двое стали обыскивать Королева. Пятый солдат остался на посту возле дзота. Офицер, подсев к телефону, хотел сообщить кому-то, что у них в дзоте советский партизан. Королев, улучив момент, неожиданно боксерскими ударами нокаутировал гитлеровцев. Оглушенные, лежали они на полу. Николай же, взяв автомат, вышел из дзота и прикончил часового. Бросил в амбразуру гранату и, прибежав ко мне, сказал:

«Товарищ командир! Вражеский дзот уничтожен, пятеро немецких солдат и один офицер прикончены, пулеметная точка взорвана гранатой. Можем продолжать свой путь…»

Когда просека осталась далеко позади, Королев перебинтовал мне ногу, и я, опираясь на плечо своего спасителя, прихрамывая, поковылял сам. Нам пришлось идти всю ночь и почти весь следующий день, но мы добрались к назначенному месту. Прибыли и другие группы. Отряд снова начал действовать…

Медведев задумался. В это время вошла Лида Шерстнева и подала командиру радиограмму из Москвы. Медведев прочитал ее вслух:

– «Отряду «Победители» приказываем прекратить поход на запад. Немедленно возвращайтесь – на соединение с регулярными частями Советской Армии. Радируйте подтверждение…»

…Приближался день прощания с Дмитрием Николаевичем. В эти часы он был особенно дорог каждому из нас. Бесстрашный командир, чекист, коммунист, человек, наполнявший наши сердца отвагой, вселявший в наше сознание непоколебимую веру в торжество великого дела, за которое мы шли на борьбу с коварным врагом.

И становилось грустно оттого, что наш поход, наши партизанские действия заканчивались.

НАВСТРЕЧУ ФРОНТУ

Фронт приближался. С каждым днем нарастал гул боев, ночи освещались ракетными зарницами. Отряд шел на соединение с регулярными частями Советской Армии, чтобы совместно бить фашистскую гадину.

Бесконечная радость наполняла наши сердца. Ведь победное окончание войны обещало долгожданную встречу с родными и друзьями, возвращение к любимой работе, к учебе, к земле, которая так истосковалась по мужским рукам. Счастливый завтрашний день приобретал все более реальные очертания.

И в то же время становилось грустно. Исполненная опасностей и трудностей жизнь во вражеском тылу породнила нас, объединила в дружную семью. Поэтому от одной лишь мысли о разлуке с побратимами на душе начинало щемить…

Мы расположились на отдых в селе Хотине, неподалеку от Берестечка. В Хотине мы вторично. В первый раз, когда шли на Львовщину, здесь от тяжелой болезни скончался командир батальона старший лейтенант Александр Базанов. Много опасных дорог прошли мы с ним. Храбрый воин, опытный командир, сердечный друг для каждого из нас – таким остался он в нашей памяти.

И вот сейчас мы снова стоим над его могилой. Прощаемся.

Под вечер я зашел в штаб батальона к капитану Маликову. У него мы всегда собирались в свободную минуту. Я любил беседовать с этим умным, искренним человеком. И сейчас хотелось вместе помечтать о будущем. В штабе я увидел такую картину: партизаны, окружив стол, наблюдали за игрой в шахматы между комбатом и Володей Ступиным. Оба командира были страстными шахматистами, однако Георгий Константинович считался более сильным игроком. Как он увлекался этой игрой! Устраивал соревнования на первенство отряда, давал сеансы одновременной игры на нескольких досках и, надо сказать, редко проигрывал.

Когда я появился на пороге, шахматисты прекратили игру.

– Садись, Николай, – гостеприимно пригласил хозяин.

Кто-то из присутствующих быстренько освободил место, и я удобно примостился в огромном старомодном кресле, которое, видимо, у бывшего хозяина предназначалось для почетных гостей.

– Какие новости принес? – спросил Георгий Константинович.

– Ничего особенного, – ответил я. – В разведку не ходим, жизнь наша серенькая. Вы хоть в подразделениях служите, а мы баклуши бьем, скучаем…

– Да мы не о том, – перебил Володя Ступин, – ты там ближе к командованию… Что слышно о нашей партизанской судьбе? А то все тут размечтались о том, что будем делать, когда присоединимся к регулярным войскам…

– Мне известно то, что и всем, – сказал я Ступину. – Идем навстречу фронту. Завтра-послезавтра сдадимся в «плен» нашим войскам.

– А потом что? – спросил Маликов.

– А потом… – Я задумался.

– Наверное, организуют из нашего отряда специальную военную часть – и на Берлин, – высказал кто-то предположение.

– Ишь, куда рвется, – прервал его Михаил Несен. – Еще не научился хорошо из-за угла стрелять, а уже думает со своей берданкой рейхстаг штурмовать…

Партизаны засмеялись. Кое-кто начал доказывать, что такое может и на самом деле случиться.

– В штабе, товарищи, на эту тему разговоров не слышно, – возразил я, – ждут указаний из Москвы. Когда выйдем за линию фронта, тогда, должно быть, скажут…

– А какое твое личное мнение? – поинтересовался Маликов.

– Я не против еще попартизанить…

– Мы все не против, – согласился Маликов, – но это от нас не зависит. Есть приказ идти на соединение, и о партизанской жизни придется забывать. Эх, жаль! Славно повоевали… Теперь надо думать, где и что каждый из нас станет делать…

– Как только выйдем на освобожденную территорию, – заявил Володя Ступин, – я позвоню на свой факультет, узнаю, кто там остался и когда начнутся занятия.

– Ты уже думаешь о занятиях? – спросил Маликов.

– Конечно. Московский художественно-архитектурный институт готовит инженеров-строителей. А после войны для нашего брата работы хватит. Ясно, за войну студентов уменьшилось, но институт, наверное, уже работает. Вот приеду и сдам на кафедру свой альбом с рисунками, которые делал в партизанах…

– У каждого свои заботы, – вздохнул Маликов. – А я прежде всего жену разыщу. Она на фронте воюет. Последним самолетом даже письма не прислала. Родственники писали, что добровольно ушла в армию. Может, где-то недалеко…

– И я с вами, товарищ комбат, – вставил ординарец Маликова. – Уедем на фронт искать вашу жену – и, чего доброго, встретимся с ней в Берлине…

– Ты, брат, погоди с Берлином, – охладил его пыл Несен. – Нам еще повоевать придется. А фронт – это не прогулка. Окопы, минные поля, колючая проволока… И хоть бьем врага, еще неизвестно, когда доберемся до его логова. Я знаю, что такое фронт. Не раз ходил в атаку, в разведку. И «прелести» плена довелось испытать… Так что хорохориться не надо.

Ступин обратился к Несену:

– Михаил Андреевич, расскажите, как вы бежали из плена, как искали партизан.

Все поддержали Ступина. История эта и в самом деле была интересной, тем более что мало кто слышал ее из уст самого Несена. Я тоже не знал всех подробностей.

Михаил закурил самокрутку и несколько раз затянулся.

– Хорошо, расскажу. Когда началась война, я, молодой политрук, только что закончивший военно-политическое училище, очутился на передовой, в разведывательной роте. Все время бои, атаки, десятки раз ходили за линию фронта за «языком». Сердце разрывалось от бесконечной тоски по покинутым селам, городам. Люди ждали от нас спасения, а мы все еще отходили на восток… Днепр… Кременчуг… Нашей роте поручили сбросить врага на одном из участков фронта. Седьмого сентября пошли в атаку… Для меня это была последняя атака. Получил тяжелое ранение в голову и плечо. Окружение. Несколько дней товарищи несли меня на шинели – я был без сознания, – но в беде не оставили. Когда стало очевидным, что попасть к своим невозможно, меня пристроили в сельской больнице на Кировоградщине. Там пролежал два месяца, а когда выздоровел, направился к линии фронта. Но давало себя знать ранение, и с мыслью о переходе к нашим пришлось распрощаться. Почти год прятался. Чего только не увидел за это время! Издевательства гитлеровских людоедов над мирным населением, измену всякой сволочи – старост, шуцманов, комендантов, горе, страдание народное. Но вместе с тем – и это я считаю главным – видел непоколебимую веру честных советских людей в нашу победу. Начали появляться подпольные группы, ячейки. Конечно, мое место было здесь, и я понял, что не о фронте пока что надо думать, а о борьбе в тылу врага. Все шло хорошо, но, очевидно, сработала предательская рука. Меня и других, таких, как я, схватили фашисты и бросили в лагерь «опасных военнопленных». Здесь нас начали «сортировать» и постепенно отправлять на каторжные работы в Германию. Пришел и мой черед.

В январе сорок третьего года поезд военнопленных мчался на запад, в Германию. Мы еле успевали запоминать названия станций: Фастов… Жмеринка… Шепетовка… Здолбунов…

В Ровно состав остановился, у дверей вагона была выставлена охрана. Зима свирепствовала. Фрицу, охранявшему нас, видимо, было не очень сладко, так как он все время, кто бы ни проходил мимо, спрашивал: «Скоро ли поедем?» Но в ответ слышал неизменное: «Не знаю». Кто-то на немецком языке ответил ему: «Стоять будем до утра, потому что возле Киверцов партизаны пустили под откос военный эшелон…»

Именно тогда, когда мы услыхали о Киверцах, о партизанах, возникла мысль о побеге.

Но как узнать, когда будет станция Киверцы? Выручил смазчик вагонов. Он как раз подливал масло в буксы (эшелон готовился к отправлению) и, ничего не подозревая, ответил на наш вопрос.

Пятьдесят километров железнодорожного пути отсчитывали под стук колес и одновременно выламывали доски в вагонном полу. Нелегкая это была работа. Но желание вырваться на волю придавало силы. И когда, по нашим подсчетам, поезд приблизился к Киверцам, мы по одному начали пролезать в отверстие и прыгать под вагон.

– Что, на ходу поезда? – удивился ординарец Маликова.

– А ты думал, что для этой цели гитлеровцы специально остановили поезд? – пошутил кто-то.

– Не знаю, какова судьба других узников, сколько их осмелилось покинуть вагон, – продолжал Несен, – но мне и моему товарищу – капитану пограничных войск Коржу – удалось бежать…

Михаил умолк, снова закурил. Ординарцу Маликова не терпелось:

– А потом что? Как вы попали в партизанский отряд?

– А потом?.. Просто страшно становится, как вспомню, что было потом: более месяца бродили по Киверским и Цуманским лесам, искали партизан. Случайно узнали, что неподалеку от села Знамировки в дубовой роще остановился большой отряд. Сразу же отправились туда.

– И это был наш отряд? – спросил ординарец.

– Отряд, да не ваш.

– А чей же?

– Мы не сразу сообразили, кто они. Думали – наши. Они себя так и называли: советские партизаны. Мы рассказали им все: как попали в плен, как ехали, как бежали. Они кое-что записали, кое-что уточнили. А потом пришел их старший в немецкой форме. Смотрю, а у него на фуражке трезубец. Тут я все и понял.

– И что же они с вами делали?

– Делали, хлопче, все, что могли…

– Били?

– Если бы только били. Били бы гитлеровцы, – кажется, терпеть муки еще можно бы. А эти гады и на твоем языке разговаривают, и на каждом шагу Украину вспоминают… Слов не нахожу, чтобы рассказать обо всем… Вначале сам сотенный вел с нами переговоры, предлагал добровольно вступить в его войско, обещал даже военный чин. Все доказывал: «Это ничего, что вы служили в советском офицерстве, нам такие вышколенные кадры нужны. В штабе атамана Тараса Бульбы половина бывших советских офицеров…» И еще много гадостей плел. Капитан Корж прямо ему сказал: «Если вы и в самом деле за Украину, то почему не идете к советским партизанам, которые борются с оккупантами?» Ох, как рассвирепел этот бандит! «Вон от меня, большевистское кодло. Немедленно передать службе безопасности!..» После этого и началось: кололи шилом, булавками, подвешивали вниз головой, лили в нос болотную воду, били всем, чем могли, – шомполом, колючей проволокой, палками, а в последний день начали жечь раскаленным железом. Хотелось быстрее умереть. Потеряешь сознание – они прекращают свои упражнения. Придешь в себя – начинают опять. Еще и приговаривают: «Не будем торопиться, чтобы подольше хватило…»

Михаил Андреевич снова замолчал. Молчали и мы… Даже всегда веселый ординарец скрипнул зубами:

– Вы меня извините, Михаил Андреевич, я понимаю, что вам нелегко рассказывать эту историю, но хочется услышать ее до конца…

– А конец расскажу я, – улыбнулся Валентин Семенов, который неизвестно когда вошел в комнату. – Послушайте. Когда мы переходили из-за Случи в Цуманские леса, все время встречали на пути этих вот топорников и, ясное дело, давали им достойный отпор. Однажды мы с Борисом Сухенко получили от командования задание подыскать место для лагеря. Мы облюбовали сосновый бор, отметили это место на карте и возвратились в колонну. Доложили полковнику и повели туда отряд. Правда, пошли другой дорогой и наткнулись на бандитскую сотню Цыгана. Эту сотню мы разгромили начисто. Даже самого сотенного с трезубцем на фуражке прихватили. Досталось много трофеев. Когда бой закончился, Борис Сухенко неожиданно услышал стон. Там мы нашли двух полуживых, замученных советских людей. Дальше сами знаете… Одно скажу, в рубахе ты родился, Михаил, это уж точно.