Текст книги "Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы"

Автор книги: Николай Гнидюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 45 страниц)

Мы сидели на квартире у Дмитрия Красноголовца и обсуждали последние события на станции. Оказалось, гитлеровцы, направлявшиеся на Восточный фронт, уже не раз заподозривали нашего разведчика, когда тот, осматривая поезд, делал свои заметки.

– Нужно прекратить записи, – категорически предложил Дмитрий Михайлович.

– А как же быть?

– Запоминать, а позднее составлять отчет.

– Я не могу иначе, товарищи, – взволнованно заговорил Иванов. – В последнее время движение на станции так усилилось, что не запомнишь даже эшелоны, не то что вагоны и грузы. Чего только фашисты не везут на восток!.. Нет, мы должны записывать, притом каждый состав, каждый вагон, время отправки и все, все…

– Поймите, Аврам Владимирович, – стоял на своем Красноголовец, – такой способ регистрировать составы не годится. Рано или поздно все это может оборваться трагически, и тогда никакой майор Вайнер не поможет, а мы потеряем возможность добывать нужную информацию. Ведь все то, что вы делаете, никакими инструкциями не предусмотрено. Это ваша личная выдумка, санкционированная корыстолюбивым Вайнером, даже не комендантом. Что это значит – в военное время ходить возле фронтовых эшелонов и делать какие-то заметки? И кто их делает? Какой-то оборванец, старший уборщик. Да это просто дерзость. Нет, нужно с этим кончать и найти другой выход…

– Нужно, товарищи, – обратился я к присутствующим, – найти помощника. Авраму Владимировичу одному трудно исполнять две роли и, как видите, небезопасно.

– Я один справлюсь, – не сдавался Иванов, – и больше никому наши секреты открывать не нужно…

– Думается, – отозвался Клименко, – из этого положения можно найти выход. Помните, – обратился он ко мне, – я рассказывал про чеха, военного оператора, дежурного по станции, с которым я познакомился, когда ходил в кафе «обрабатывать» Иванова? Хлопец он как будто неплохой. А главное, имеет дело с поездами.

– Чех? Из местных? – заинтересовался Красноголовец.

– Я его не спрашивал, но сдается, что нет. Здешние чехи свободно говорят по-русски и по-украински, а этот говорит так, что трудно понять. Зовут его Йозеф.

– Я знаю этого оператора. Встречались с ним на комендантских планерках и в кафе. Он всегда такой молчаливый, серьезный… Боюсь, что не согласится… и не так просто будет привлечь его к нашей подпольной деятельности… – рассуждал Иванов.

– А чего ты боишься? – пошутил Клименко. – Мы ведь боялись и тебя подключать в нашу компанию, а какой отважный разведчик вышел…

– Брось шутить, – тихо проговорил Аврам, – тут нужен серьезный подход, чтобы не сорвать наблюдений.

Все-таки решено было заняться оператором Йозефом.

В здолбуновском гебитскомиссариате служил чех Секач, он активно сотрудничал с советскими партизанами – информировал их о планах оккупационных властей, часто сообщал пароли, доставал чистые бланки удостоверений, пропусков и других документов. От него Красноголовец узнал, что военный оператор дежурного по станции Здолбунов, Йозеф Маерник, – судетский чех. На железную дорогу его мобилизовали гитлеровцы. Уже больше полугода он работает в Здолбунове, живет на частной квартире, ни с кем не дружит, даже с местными чехами не встречается. Хотя к Йозефу еще никто с предложениями подпольной работы не обращался, Секач уверен, что гитлеровцев он ненавидит.

– А если он не согласится? – вырвалось у Клименко. – Тогда придется отвезти на «маяк»…

– Не спеши, Леня, он из Судетской области, а эта очень важно, – подчеркнул Дмитрий Красноголовец. – Судеты стали первой жертвой немецкого фашизма. Ты, может, слышал про мюнхенский сговор? Гитлер тогда с благословения Англии и Франции оккупировал часть Чехословакии. Этой частью и была Судетская область. Судетские чехи первыми испытали ужас фашистского ярма, и, наверно, в Судетах нет такого чеха, который не проклинал бы Гитлера. Одни с оружием в руках ушли в горы, другие вынуждены терпеть издевательства и насилие и ждать, когда придет освобождение, иных забрали в солдаты, а вот этот Йозеф попал на железную дорогу. Что ему остается? Покорно исполнять свою повинность и благодарить судьбу, что обошлась с ним милостиво. Ведь он мог, вместо того чтобы отсиживаться на здолбуновской станции, мокнуть в каком-нибудь окопе под дождем и подставлять свою голову под пули… Если Маерник согласится, мы будем регулярно получать самые точные сведения обо всех поездах, а Иванов будет быстро переправлять их в отряд.

– Тогда у меня конкретное предложение: поручите этого судета мне. Я уже его знаю, мы нашли с ним общий язык, обсуждая качество квасиловского пива; несколько раз я подвозил его на своем драндулете. Лучше меня никто с этим оператором не справится…

– Согласен, Леня, но Йозефу придется работать с Ивановым. Значит, это дело поручим Авраму Владимировичу.

В тот же день Иванов встретился с чехом. Разговор был искренний, товарищеский, Йозеф с симпатией отзывался о русских, украинцах и всех угнетенных народах. Болел душой за чешский народ. Человек воспитанный, интеллигентный. Но на этом пока дело остановилось.

Во время второй встречи говорил больше Иванов. Йозеф уклонялся от откровенных высказываний и больше отмалчивался.

– Ну, что? – спрашиваю Иванова.

Он разводит руками:

– Пока что – ничего. Не хотел я слишком наседать на него, но думаю, что лед вскроется.

Через два дня Йозеф Маерник раскрылся.

– Я был бы инженером, конструктором, – рассказывал он Иванову. – В гимназии учился отлично, мне пророчили блестящее будущее. Я мечтал поехать в Прагу, окончить институт и проектировать автомобили. В один день моя мечта лопнула… как мыльный пузырь. Я даже гимназии не окончил… А теперь должен прислуживать тем, кто украл у меня мою мечту, опозорил мой народ… Мерзко! Временами сам себя ненавижу.

– А вы не прислуживайте.

– Какой смельчак нашелся? Вы, по-моему, тоже стараетесь… Каждый трясется за свою шкуру, никому не хочется умирать…

– Зачем умирать? – сказал Иванов. – Все можно делать вполне аккуратно: и немцам угождать, и самому моральное удовлетворение…

– А вы научите как, – попросил Йозеф.

– От вас требуется только одно: ежедневно давать мне сведения, сколько каких эшелонов проходит через Здолбунов, о направлении их движения и станции назначения…

– И это все?

– Да, все.

– Если эти сведения действительно нужны и принесут хоть какую-нибудь пользу в борьбе с врагами человечества, то это для меня сущий пустяк. Ежедневно я сам печатаю отчеты о движении поездов за минувшие сутки. В двух экземплярах. Один идет в военную комендатуру, второй подшивается в секретную папку, она хранится в сейфе. Вы понимаете: если в закладке два экземпляра, то может быть и третий…

– Когда он сказал мне про третий экземпляр, – рассказывал Иванов, – я прямо подпрыгнул от радости. «Это именно то, что нужно нашим товарищам», – говорю ему. А он: «Меня не интересует, кому будет нужен третий экземпляр, знаю только, что не майору Вайнеру, потому что он имеет возможность в любой день знакомиться с первым».

Так у нас на Здолбуновском узле появился еще один разведчик – чех-антифашист Йозеф Маерник. Гитлеровцам даже в голову не могло прийти, что каждый день радистки партизанского отряда полковника Медведева передают в Москву шифрованные радиограммы с данными, взятыми из подлинных отчетов, на которых стоит грозный гриф: «Совершенно секретно». И если какой-нибудь эшелон с орудиями или свежим пополнением для передовых частей не доходил до пункта назначения (а такие случаи бывали нередко), то откуда было знать немцам, что нити очередной диверсии партизан или неожиданного налета советских бомбардировщиков тянутся за сотни километров от места катастрофы, в тихий, живописный городок Здолбунов? И кто бы мог подумать, что к этому причастны спокойный, осторожный оператор дежурного по станции Йозеф Маерник и бригадир уборщиков – он же верноподданный заместителя военного коменданта Аврам Иванов.

Что касается Йозефа, то он и сам не подозревал, какую роль в борьбе с врагом играют листки отчетов, которые ежедневно брал у него Иванов. К тому же, кроме Иванова, он никого из наших товарищей не знал и не видел.

Так продолжалось до самых последних дней деятельности здолбуновского подполья. А перед самым освобождением города советскими войсками Йозеф куда-то исчез, и мы так и не нашли его.

«ЗОВИТЕ МЕНЯ ПРОСТО ЮРОЙ»

С того времени, как Клименко перестал выполнять обязанности постоянного связного между нами и партизанским «маяком», я заметил: он что-то скрывает от меня. Часто по вечерам начал пропадать из дому. Надя волновалась: комендантский час уже, а у него нет пропуска, еще, чего доброго, нарвется на патруль. Возвращался поздно и, когда жена спрашивала, где был, неохотно бросал:

– Спи, не твое дело!

Когда я заходил к ним, Надя делилась со мной своими переживаниями. Я ее успокаивал, но сам удивлялся: какие тайны завелись у Леонтия?

Спросил Красноголовца и Бойко, – может, те ему что-нибудь поручали, но и они ничего не знают. Самого Леонтия спрашиваю – отмахивается:

– Это она выдумывает. Ну, было несколько раз, задерживался с хлопцами в буфете.

– Ой, Леонтий, смотри, хитришь ты что-то.

– Откуда вы взяли? Ей-богу, ничего недозволенного я не делаю.

Но с каждым днем я все больше и больше убеждался, что Клименко занимается какими-то таинственными делами.

Однажды я узнал от Шмерег, что кто-то в депо вывел из строя поворотный круг. Ни Красноголовец, ни другие подпольщики к этой диверсии никакого отношения не имели, а Леня Клименко, когда я рассказал ему о ней, как-то загадочно ухмыльнулся и довольно проговорил:

– Пойдут теперь немецкие паровозики задом наперед.

– Ну, и что с того? – спросил я.

– Как что? – вспыхнул он. – Разве это не задержит движения поездов?

– Может, и задержит, но такая диверсия все равно что комариный укус.

– Ну, уж не говорите! – обиженно бросил Леонтий.

– А ты-то чего так волнуешься? – спрашиваю. – Случайно не знаешь ли, чьих рук дело? Может, ты сам к нему причастен?

Клименко покраснел и, не глядя мне в глаза, возразил:

– Ничего я не знаю. Просто обрадовался, что кто-то фрицам навредил. Хоть и немного, а вред.

– Пойми, – не удержался я от замечания, – иногда незначительный вред, причиненный гитлеровцам, может повредить нам в чем-нибудь более важном. Помнишь, что говорил Николай Иванович? Наша борьба – прежде всего разведка, и нужно, чтобы в Здолбунове создались наиболее благоприятные условия для выполнения этой задачи.

– Это я понимаю, – пробурчал Клименко.

– А иногда такая мелкая диверсия, – продолжал я, – может нам обойтись очень дорого. Так что имей в виду…

– Учту, – пообещал он.

Но обещания Клименко не успокоили меня, я опасался, как бы он в горячке не натворил чего-нибудь такого, за что пришлось бы расплачиваться дорогой ценой. Хоть он и отрицал свою причастность к диверсии в депо, но в душе я был уверен, что без него там не обошлось.

И не напрасно я волновался за Леню. Случилось так, что один раз немцы едва не захватили Клименко с поличным. Когда он, запыхавшийся, бледный, вбежал в дом и, не сказав ни слова, начал жадно глотать воду из ведра, я понял – с ним что-то случилось. Теперь уже ему оставалось только одно – рассказать мне о своем приключении.

Страстное желание как-нибудь навредить гитлеровцам привело Клименко на железнодорожные платформы. Он ходил между двух товарных составов, из которых один только что прибыл на станцию и вскоре должен был отправиться на восток. «Какую бы пакость устроить фрицам?» – думал Леня. И надумал. Он решил перерезать резиновый шланг воздушной тормозной линии, соединявшей вагоны, и тем самым задержать отход поезда. «Задержится этот состав, – рассуждал он, – станция не будет принимать другие, возникнет пробка, и вообще нарушится движение».

Посмотрел в один конец эшелона, в другой – нет паровоза, и, забравшись между вагонами, изо всей силы резанул ножом по шлангу. И тогда неожиданно для него из отверстия, проделанного острым ножом, со страшным свистом вырвалась могучая струя сжатого воздуха…

Как ужаленный, отскочил Клименко от этого места и нырнул под вагон соседнего состава. Потом под другой… Так, согнувшись в три погибели, перебежал пути и, выбравшись на улицу, задворками добрался до своего дома. Пролезая под вагонами, слышал издали испуганные возгласы и выстрелы: свист воздуха, как сигнал тревоги, всполошил охранников бангофжандармерии и немцев, сопровождавших эшелон. К счастью Клименко, ему удалось под покровом вечерних сумерек выпутаться из этой передряги.

Ему стыдно меня, стыдно, что проявил непослушание, что не смог сдержать своей жажды действия.

– Вы уж извините меня, – просит. – Я понимаю, что поступил необдуманно… Никому про этот случай не говорите. Особенно Николаю Ивановичу.

– Будь ты в отряде, – говорю ему, – получил бы от командира суток десять строгача, узнал бы тогда, как нарушать дисциплину. Тоже мне подпольщик – не мог удержаться. На первый раз прощаю и обещаю никому не говорить о твоей неудачной диверсии, только смотри…

Лицо Клименко прояснилось: видно, малость отлегло от сердца.

– Объясните же мне, – сказал он, – почему в этих шлангах такое давление воздуха? Ведь поезд стоял и паровоза не было.

Пришлось прочитать незадачливому диверсанту маленькую лекцию об устройстве пневматической тормозной системы в поездах. Клименко слушал внимательно, как слушает ученик интересный рассказ учителя, хотя в моих пояснениях ничего особенного не было.

– Вот ты, Леонтий, – закончил я, – перерезал шланг. А чтобы его заменить, умелому досмотрщику вагонов понадобится минут пять, ну от силы десять. Ты полагал, что совершишь крупную диверсию, а на самом деле рисковал из-за сущей ерунды.

– А что, если перекрыть кран между паровозом и вагонами и этим выключить всю тормозную систему? Поезд может тогда потерпеть аварию? – настаивал Клименко.

– Не суши себе голову, – проговорил я сурово, – и на делай необдуманных вещей. Запомни: ты подпольщик и обязан соблюдать дисциплину.

– Запомню…

– Ты и в прошлый раз мне обещал, когда я спрашивал про поворотный круг. Ты так ничего не можешь мне о нем сказать?

Молчит. Повторяю вопрос и слышу в ответ:

– Ничего.

А сам смущенно отводит глаза.

Неужели он и вправду не знает, кто вывел из строя поворотный круг? Значит, в депо действует кто-то отдельно от нас. Надо узнать, кто именно. Встречаюсь с Красноголовцем, напоминаю ему о диверсии в депо, прошу еще раз переговорить с ребятами: может быть, все же удастся напасть на след. Сам выезжаю в Ровно, где меня ждут важные дела. Возвращаюсь примерно через неделю. Останавливаюсь у Бойко. Здесь и находит меня Леня Клименко.

– Вот хорошо, что вы тут! – восклицает он, едва войду в комнату.

Я замечаю: нервничает, чем-то взволнован.

– Что случилось, Леня?

А он:

– Вы Шкуратова знаете?

– Шкуратова? – напрягаю память, стараюсь припомнить: напрасно. – Нет, не знаю. А кто он такой?

– Падло! Работает поваром в вокзальном буфете. Только встретимся, начинает жаловаться на свою судьбу, намекает, что неплохо бы связаться с партизанами, спрашивает, не знаю ли я, часом, кого из подпольщиков. «Ты, говорит, все разъезжаешь по селам на своем «газоне». Поспрошай-ка мужиков, не заходят ли к ним партизаны. А если нападешь на след, постарайся меня с ними связать».

– А ты что ему?

– Хорошо, говорю, поспрошаю. А сам чувствую: тут что-то не так. Уж больно въедливый он и склизкий. Нет, думаю, поначалу нужно тебя испытать, а уж после решать, стоит ли с тобой иметь дело. «А какую, – спрашиваю, – корысть получат от тебя партизаны?» – «О-о, – отвечает, – ты еще не знаешь Шкуратова. Думаешь, Шкуратов только борщ умеет варить? Я, брат, могу такую кашу заварить, что немцы только почешутся». А вчера опять пристал ко мне и спрашивает: «Ты про поворотный круг слыхал?» – «Про какой такой круг?» – делаю вид, что не понимаю его. «Эх, ты, – укоряет, – живешь на железной дороге, а не знаешь, что такое поворотный круг. Это в депо такая штуковина, на ней паровозы поворачиваются. Понял?» – «Допустим, – говорю. – Так что случилось с этой штуковиной?» – «А то, что в один прекрасный день она перестала работать. И знаешь, кто это сделал?» Смеется во всю пасть: «Не было бы Шкуратова, ничего с этим кругом не сталось бы…» – «Так это ты его испортил?» – «А как же, можешь так и передать своим партизанам. А еще лучше будет, если отвезешь меня к ним. Я им много чего рассказать могу». – «Садись, говорю, поехали». Увидели бы вы, как он обрадовался! Выехали мы за город, завез я его в лесок и говорю: «Вылазь, сейчас я тебя познакомлю с партизанами». А он, видать, понял, что его ожидает, глаза со страху вытаращил и заикается – бормочет: «Ты что это? Ты что?» – «Вылазь! – кричу. – Сейчас я тебе покажу и партизан, и поворотный круг». Схватил его за грудки и надавал по морде сколько влезло. «Если ты, – пригрозил ему, – подлец, будешь еще болтать про партизан и хвастаться каким-то поворотным кругом, я самолично отвезу тебя в гестапо, тогда узнаешь, как вредить немцам!» Оставил его и поехал.

– Не понимаю, Леня, отчего это ты вдруг побил человека.

– Чтобы не брехал больше! Подлец! Поворотным кругом похваляется.

– Значит, он к истории с кругом никакого отношения не имеет?

– Никакого! – решительно выкрикнул Клименко.

– В таком случае кто же вывел этот круг из строя? Может, ты?

– Нет, не я.

– А кто же?

На этот раз Клименко вынужден был все мне рассказать.

– В депо работает один парень из местных чехов. Гроуда его фамилия. До войны был комсомольцем. Знает Колю Приходько. Познакомились мы с ним с месяц назад – попросил подвезти до Квасилова. Потом я его еще несколько раз подвозил. А в дороге, сами знаете, тянет поговорить. Говорили о том о сем. В Квасилове вместе пили пиво. Ну, как-то за кружкой пива я его и спрашиваю: «Чего вы и ваши товарищи сидите без дела?» – «А что вы имеете в виду?» – спрашивает. «Как что? – говорю. – Служите в депо, ремонтируете паровозы, а после эти паровозы тянут поезда с немецкими солдатами, оружием и разными прочими грузами».

Вижу: обиделся Гроуда на меня. «Неужели вы думаете, говорит, что мы работаем на фашистов? Мы, чехи, ненавидим их не меньше, чем вы, русские и украинцы. Земля наших отцов – Чехословакия. А украинская земля – это наша вторая родина. Фашисты захватили и Чехословакию и Украину. Они – наши враги. Так разве может честный человек помогать своему врагу? Наши ребята давно уже столковались между собой, и те паровозы, которые мы ремонтируем, долго по дорогам не ездят. Выйдут из депо, сделают один-два маршрута и возвращаются назад. Больше стоят на ремонте, чем работают». А после он меня спрашивает: «Вы что, может, связаны с партизанами?» – «Конечно», – говорю. Вы бы видели, как он обрадовался! Схватил мою руку, жмет изо всех сил. «Передайте товарищам в отряде, говорит, что мы, чехи, с вами и готовы выполнить любое поручение».

Клименко замолчал и о чем-то задумался. Потом махнул рукой:

– Вот, хоть ругайте, хоть нет, а скажу так, как было. Через несколько дней, встретившись с Гроудой, я сказал ему, что командование отряда поручает чешским товарищам, работающим в депо, вывести из строя поворотный круг.

– Так и сказал? А кто тебя на это уполномочивал?

– Никто. Сам. Только вы не думайте, что я собирался все это держать от вас в тайне. Думал: пройдет какое-то время, хлопцы еще что-то сделают – тогда я обо всем и расскажу. А тут еще эта история с шлангами… Я понимаю, что поступил плохо, не посоветовавшись с вами. Больше такого никогда не будет.

Что ему скажешь? Опять читать лекцию о дисциплине, конспирации, ответственности? Пригрозить, что в случае повторения чего-нибудь подобного его вообще отстранят от подпольной работы? Но разве это поможет? Разве угрозами укротишь его беспокойную натуру? Будь я на его месте – пожалуй, тоже искал бы, где и чем напакостить немцам, не ожидал бы спокойно, пока дадут поручение. Хорошо, что мне работы хватает и здесь, в Здолбунове, и в Ровно, что ежедневно мне приходится встречаться с кем-нибудь из наших подпольщиков и вместе с ними предпринимать что-то. А вот Леня… Буду в отряде – поговорю с Лукиным. Может, найдется для него то или иное постоянное задание. Вообще-то он молодец: установил связь с чехами из депо. И додумался же – дать им задание от имени командования отряда! Ну и Леня!

– Так ты говоришь, на этого Гроуду можно положиться? – спрашиваю.

– Безусловно.

– Тогда я хотел бы с ним познакомиться.

Клименко обрадовался:

– Вот увидите – не пожалеете.

И в тот же вечер привел домой гостя.

Передо мной стоял среднего роста юноша с симпатичным, но ничем не выделяющимся лицом. Встретишь такого на улице – не обратишь внимания. А гость обхватил мою руку своими жесткими пальцами, крепко пожал – и я сразу понял: рабочий.

– Иржи Гроуда, – заговорил он. – Впрочем, зовите меня просто Юрой.

– А меня – Миколой.

– Соудруг[12]12
  Товарищ (чешск.).


[Закрыть] Никола, – улыбнулся Гроуда.

– Да, соудруг Юра.

Меня сразу потянуло к нему, и я заговорил с ним откровенно. Рассказал о нашем отряде, о том, что мы в прошлом году прилетели сюда из Москвы, о нашей работе во вражеском тылу.

– Леня мне говорил, что вы были комсомольцем и знали Приходько… – добавил я.

– Колю? – не выдержал Гроуда. – Вы его знаете?

– Мы с ним прилетели в одном самолете, вместе были в отряде, вместе пришли сюда…

– Правду сказал мне Володя Паличка, что будто бы Колю видели в Здолбунове.

– Кто, кто сказал?

– Паличка. Друг мой. Он слесарем у нас работает. Тоже комсомолец. С Колей они были добрые приятели. Так где же сейчас Коля?

– Нет уже Коли.

И я рассказал Гроуде, как боролся с врагом и погиб Николай Приходько. Он молча выслушал мой рассказ и сказал:

– Мы с Колей вместе в комсомол вступали. В последний раз я видел его в самом начале войны. Пришел я тогда в горком комсомола. Парней там собралось много, да и девушки были. И все просятся на фронт. Нашел Колю. «Помоги», – говорю. А он: «Думаешь, мне самому на фронт не хочется?» А потом: «Пока что ступай в депо, работай. Паровозы вот как (провел ладонью по горлу) нужны сейчас, а я за тебя похлопочу». Тогда депо было забито паровозами, работали и днем и ночью, забывали про еду и про сон… Больше я Коли не видел. Или эвакуировался, или ушел на фронт, подумал я. А о своем обещании, видать, забыл. Да в той спешке о многом можно было забыть… Жаль его… Паличка узнает – переживать будет…

Затем он начал рассказывать про своих товарищей. Оказывается, они сразу же после прихода немцев договорились: работы в депо не бросать и всячески вредить захватчикам.

– Мы не пробовали подкладывать мины, – говорил он, – не стреляли в фашистов, но все наши парни одно ремонтируют, а другое портят. Конечно, эта борьба пассивная и незаметная, но мы довольны, что все-таки можем вредить врагу. Особенно старается Володя Паличка. У начальства он завоевал себе славу дисциплинированного и исполнительного работника. Самую ответственную работу поручают ему, а он умеет так все обстроить, что никто не подкопается. Работает в инструментальном цехе, выдает на паровозы, которые становятся на ремонт, запасные части. Посмотришь, манометр как манометр, регулятор как регулятор, пломба на месте, полный порядок! А этот манометр или регулятор уже обработан как надо. Володя у нас мастер на все руки. А еще есть Жорж Яначек…

Когда Гроуда закончил свой рассказ, я попросил его:

– Передайте своим товарищам великое спасибо. Молодцы! Скоро я буду в отряде и доложу командованию, что в Здолбуновском депо успешно действует группа чешских патриотов во главе с Иржи Гроудой.

На его лице появилось какое-то особенно вдохновенное выражение.

– Благодарю, соудруг Никола, – сказал он. – И все мои друзья благодарны вам. Дайте нам какое-нибудь задание – и мы выполним его.

– Пока что никаких особых заданий не будет, – ответил я. – Действуйте так, как действовали. Я сам железнодорожник, был помощником машиниста, а перед войной закончил курсы машинистов, – мне понятно, какое важное дело вы делаете… Кстати, как вы повредили поворотный круг? Кажется, он до сих пор не работает?

– Да, и не скоро начнет работать. Мы подстроили немцам такую штуку, что они никогда не догадаются, в чем дело. Представьте себе: паровоз идет на поворотный круг. Но не успел он на него заехать, как начал работать электродвигатель. Круг поворачивается, паровоз соскакивает с рельсов и с силой ударяется тендером о платформу. Авария: сгорел мотор, перекосило ось. Приезжает комиссия, специалисты тщательно все осматривают, составляют акт и приходят к выводу: виноват машинист паровоза, он превысил скорость. А машинист – немец, из Восточной Пруссии; мы-то специально ждали, когда на круг поедет немецкий машинист. Так что, видите, все сделано чисто, не подкопаешься.

– Ну что, – обратился ко мне Клименко, когда мы остались одни, – не жалеете, что познакомились с Гроудой?

– Нет, не жалею, даже очень рад.

– Видите, а вы на меня гневались.

– И буду гневаться, если ты и дальше будешь таиться от нас. Мог сразу рассказать про Гроуду, так нет, захотелось ему дать хлопцам задание от имени командования. Смотри: узнают Медведев или Лукин – достанется тебе на орехи.

– А вы не говорите им, ведь все обошлось хорошо.

– Ладно. Но только теперь уже в последний раз тебя предупреждаю.

– А как быть с Шкуратовым? – спрашивает.

– Попробуем выяснить, кто он на самом деле.

– А чего выяснять? Подлец, и все. Немецкий холуй.

– Не надо спешить с выводами, Леня.

– Так для чего же он мне плел про поворотный круг?

– Может, нарочно похвастался, увидев, что на тебя иначе не подействуешь.

На следующий день мы рассказали про случай с Шкуратовым Красноголовцу. Оказалось, что Дмитрий Михайлович был с ним знаком еще до войны, когда служил в железнодорожной милиции.

– Правда, – пояснил Красноголовец, – в близких отношениях мы с ним никогда не были, но всегда здоровались, иногда перебрасывались словами. А год назад, еще когда вас тут не было, – повернулся он ко мне, – нужно было достать пропуск одному парню. Был тут такой Николай Сысоев, командир Красной Армии, попал в плен, бежал и очутился в Здолбунове. Рвался домой – на Подолию, а как без документов? Идем мы с ним как-то по городу, смотрю: Шкуратов. Поздоровались. Разговорились. Я, правда, больше слушал, а говорил он. Не помню по какому поводу, но он упомянул, что есть у него приятель, не то в городской управе, не то в гебитскомиссариате. Как услышал об этом Сысоев, сразу рассказал ему о себе. Помогите, мол, достать пропуск. «Хорошо, помогу», – согласился Шкуратов. И представляете – достал: Сысоев уехал к своим. После этого случая я еще несколько раз встречался с Шкуратовым, он все спрашивал, не нужно ли помочь еще кому-нибудь из моих знакомых. Я отвечал – не нужно. Все думал о том, стоит ли привлечь его к подпольной работе, и решил, что можно обойтись и без него. Не потому, что я его в чем-то подозреваю, – просто он слишком болтлив и хвастлив…

– Слышишь, Леня, – обратился я к Клименко, – а ты готов был покарать его, как врага. Когда уж ты будешь рассудительнее и перестанешь рубить сплеча.

– Пускай не брешет! – сердито буркнул Леонтий. – И добавил: – А все-таки не жалею, что проучил его. Болтун и хвастун иногда опаснее прямого врага.

Тогда еще никто из нас, даже Леня Клименко, не догадывался, какой сюрприз преподнесет нам впоследствии Шкуратов.