Текст книги "Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы"

Автор книги: Николай Гнидюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 45 страниц)

«ЖЕНИХ»

– Так вы все же уходите от нас?

– Да, Анастасия Тарасовна. Чтобы не подвергать вас опасности. Ваш дом должен быть вне всяких подозрений. Это очень важно для нас всех. Спасибо вам за все…

– А как же быть с миной? – не выдержал Сергей. – Кто возьмет ее у нас и завезет на мост?

– За нею придут. Когда – не могу сказать. Но придут непременно. Пароль передам через Бойко.

И я ушел из этого тихого дома, ушел, не зная, у кого мне поселиться.

Может, опять махнуть к Лене? Но это означало бы оторваться от города. Леонтий живет по ту сторону железной дороги, и теперь, когда ее так охраняют, пробиться от него в город ни днем, ни вечером почти невозможно. Патрульные заметят нового человека и начнут выяснять: кто такой? откуда прибыл? к кому? по какому делу? Значит, это отпадает.

Можно было бы направиться к Жукотинскому, но, словно нарочно, к нему на несколько дней приехали какие-то гости. Люди незнакомые, кто знает, как они ко мне отнесутся?

Пойти к Бойко? К Красноголовцу? Нет. Теперь, после ночного приключения возле дома Шмерег, лучше подыскать квартиру полностью нейтральную. И тут я подумал: Ванда. Да, да, Ванда! Почему не пойти к ней? Хотя и Владек помогает Жоржу, но квартира Пилипчуков не считается конспиративной. Да и соседи не увидят ничего подозрительного в том, что коммерсант Богинский опять зачастил к хорошенькой паненке Ванде.

Я не был здесь месяца два, а может, и больше. Интересно, как восприняла мать Ванды мое исчезновение? А сама Ванда? Казик говорил, что девушка была в Ровно и расспрашивала его обо мне.

Ванда… Ей можно дать больше семнадцати лет. Владек все твердит: «Пустая, взбалмошная девчонка! В голове – ветер. Думает только об одном, как бы поскорее выскочить замуж». Но так ли это, Владек? Порою, разговаривая с нею, я забывал, что ей семнадцать лет, – столько было в ее рассуждениях житейской мудрости! Ты привык, Владек, с детства видеть ее маленькой, шаловливой девочкой, а она незаметно для тебя выросла… Как встретит она меня? Пожалуй, теперь придется сказать ей правду – скрываться от нее дальше было бы глупо. Ванда меня не выдаст, в этом я уверен.

Появление мое в квартире Пилипчуков произвело подлинную сенсацию. Мать Ванды, открывшая мне дверь, хотела было что-то сказать, но я уже успел перешагнуть порог и остановился при виде поразительной картины. За столом, уставленным бутылками и всяческой снедью, сидела Ванда, а рядом с нею – какой-то уже немолодой мужчина в форме офицера гестапо.

Вот так сюрприз, вот так нашел квартиру! Ванда и гестаповец! Кто бы мог подумать?! Владек, пожалуй, был прав. Ну что ж, нужно приспосабливаться к обстоятельствам.

Между тем офицер, оглядев меня, перевел взгляд на соседку и, не услышав от нее ни слова (до такой степени ошеломлена была Ванда моим появлением), поднялся. А я, ловко щелкнув каблуками, с энтузиазмом воскликнул:

– Хайль Гитлер! Разрешите отрекомендоваться. Богинский, коммерсант по хлебным продуктам, двоюродный брат Ванды. С кем имею честь?

Услышав, что он имеет дело с «двоюродным братом Ванды», гестаповец облегченно вздохнул (видимо, он ожидал встретить в моей особе своего соперника) и заговорил на чистейшем польском языке:

– Ясневский Генек, штурмфюрер бангофжандармерии, родом из Литвы, католик, шляхтич по происхождению, сорок семь лет, холост, жених дражайшей панны Вандзи…

– Бардзо пшиемно! – сказал я и вытащил из своего портфеля бутылку «монопольной». – Выпьем за наше знакомство.

– С величайшим наслаждением, пан Богинский! Я необычайно рад случаю познакомиться с двоюродным братом Вандзюни!

Мы чокнулись с гестаповцем и осушили рюмки. Затем налили по второй, по третьей… После каждой новой рюмки Ясневский становился все разговорчивее. Он не жалел слов на самопрославление и даже начал кое-что сообщать «под секретом» и «только между нами».

Я никак не мог решить, что делать. Понял лишь одно: Ясневский по уши влюблен в Ванду и имеет насчет нее самые серьезные намерения.

Она сидела молча и о чем-то думала. Мое внезапное появление и то, что я назвался ее «двоюродным братом», смутило девушку. Она почти не откликалась на безостановочную болтовню своего соседа.

А он между тем уже успел сказать мне, что, служа в немецкой жандармерии, занимается охраной железнодорожных объектов. Услыхав это, я повеселел: о, с этим женихом нужно сойтись поближе. Гестаповец, служащий в бангофжандармерии! Да это чудесно! Его, старого холостяка, влюбленность в Ванду надо будет использовать. А может, именно через него удастся выполнить операцию «Прозоровский мост»? Теперь уже без помощи Ванды не обойтись. Нужно попытаться. Рисковать разумно – можно. И я начал очень осторожно, но уверенно наступать.

Изрядно захмелев, гестаповец так разоткровенничался, что, если бы не слезы у него на глазах, можно было бы подумать, что он меня провоцирует.

– Поймите, пан Богинский, – жаловался он, – не от хорошей жизни пошел я в эту проклятую жандармерию. Знаю: мне, поляку благородного происхождения, не пристало это делать. Я вижу, как на меня смотрят мои земляки. И моя сладчайшая панна Ванда очень холодно меня встречает, а еще холоднее провожает. Вот уже два месяца, как я изо дня в день прихожу сюда и все не могу услышать желанного ответа. Ведь я не так уж плохо выгляжу. Но этот мундир… О, если б не он, Ванда уже давно вышла бы за меня замуж…

Ванда хотела что-то сказать, но я ее опередил:

– Что вы, пан Ясневский! Зачем так принижать себя? Мундир штурмфюрера бангофжандармерии вам к лицу, и мне очень приятно было с вами познакомиться. Я коммерсант и привык при каждом новом знакомстве задавать себе вопрос: «А что я получу от этого?» Знакомством с вами я весьма доволен. Оно может способствовать моим прибылям. Надеюсь, вы окажете мне кое-какие услуги?

Я взглянул на Ванду и встретился с ее холодным взглядом. Я понял: мою беседу с Ясневским она воспринимает вполне серьезно.

– Ну, конечно, конечно! Я весь к вашим услугам, – обрадовался гестаповец. – Я могу даже достать вагон для перевозки муки. И сам буду сопровождать его, чтобы ничего не случилось. При теперешней ситуации очень трудно перевозить по железной дороге такие дефицитные товары, как мука, крупа или сахар. Но положитесь на меня. Для двоюродного брата моей дорогой Вандочки я готов сделать все возможное и даже невозможное.

«А вы только завезите чемодан с толом на мост и там сбросьте его!» – чуть не вырвалось у меня. Я понял: этот старый холостяк ради Ванды готов на все. Надо только слегка подогреть его. И, налив еще по рюмке водки, я предложил:

– Давайте выпьем за предстоящую свадьбу такой чудесной пары, как пан Ясневский и панна Ванда… За ваше счастливое будущее!

«Жених» так и просиял, а Ванда вспыхнула.

– Я против такого тоста! Кто дал тебе (она подчеркнула это слово) право распоряжаться мною? – сердито спросила девушка. – Кто ты такой, что…

Но в этот миг я кончиком ботинка слегка наступил ей на ногу, давая понять, чтобы она замолчала. Ванда не договорила, только обожгла меня гневным взглядом и, встретившись с моими глазами, залилась румянцем и потупилась.

Я повторил свой тост:

– За вашу будущую женитьбу на Ванде, пан Ясневский!

– О-о! – воскликнул он. – За это я готов выпить целую бочку, не только водки, но даже дегтя. – И, с благодарностью глядя на меня, продолжал: – Какой вы, пан Богинский, душевный человек! Сам бог послал вас мне. Вы первый прямо сказали, что Ванда должна выйти за меня замуж. Надеюсь, вы, как двоюродный брат, повлияете на нее и на всех тех, кто возражает против нашего брака?

– Можете положиться на меня, пан Ясневский. Все будет в порядке.

Гестаповец совсем расчувствовался:

– Поверьте мне, я такой же добрый поляк и католик, как и вы, пан Богинский, как и моя драгоценная Вандуся. Понимаете ли вы, как трудно жить теперь? Платят жалкие пфенниги, на которые ничего не купишь. Хорошо, что я отлично владею немецким языком и не только стал фольксдойче, а даже выскочил в офицеры, а то… Мой отец – чистокровный поляк, а мать – литовка. Я воспользовался этим и раздобыл подтверждение, будто бы моя муттер из знатного прусского рода. Мне сразу же предложили должность в бангофжандармерии. Нет, вы не думайте, что все это я делал от души, ради какой-то там любви к рейху. И мне не очень сладко в этом мундире. Деньги не такие уж большие, и даром их не дают. Сначала я был на такой должности, что едва уцелел. Все время разъезжал по линии и один раз попал под обстрел партизан. Получил ранение в ногу, и меня освободили от поездок. Теперь охраняю станционные объекты.

Время было позднее, а гестаповец и не думал кончать свои пьяные излияния. На сегодня достаточно, подумал я. Нужно еще откровенно поговорить с Вандой и подумать, как лучше использовать Ясневского для выполнения задания. Я подал Ванде знак глазами: мол, пора кончать.

Она поняла меня и предложила:

– Давайте выйдем на улицу. В комнате душно. Да и спать уже пора.

Гестаповец попробовал подняться, но хмель, казалось, приковал его к стулу. Мы с Вандой взяли его под руки. Почувствовав прикосновение Ванды, Ясневский так и подскочил, едва не перевернув стол.

– Пшепрашам моцно… Я сам… Я сам… Целую ручку золотой панне Ванде за услугу. – Качаясь, как маятник часов, он заковылял к выходу.

Я успел шепнуть девушке на ухо:

– Не горячись, я все после объясню.

Мы вышли во двор. Прохлада летней ночи слегка освежила пьяного Ясневского. Я предложил:

– Пусть панна Ванда идет спать, а я немножко провожу почтенного пана. Надеюсь, вы не возражаете?

– Насчет того, чтобы моя Вандзюня шла бай-бай, я – за. Мне жаль этой крошки, что ей приходится возиться с двумя мужчинами… Пшепрашам еще раз. Обещаю после свадьбы не брать в рот ни капельки. Целую ручки, панна Ванда!

Он схватил руку девушки и начал страстно прижимать к губам.

– Спокойной ночи, пан Генек! – Она выдернула руку и убежала в дом.

– Какая чудная девчоночка! – восторженно воскликнул влюбленный шляхтич. – До сорока лет не женился, не мог найти себе подходящую пару. А тут – такая красотка, такое счастье! Благодарю тебя, владыка небесный, и тебя, наисправедливейшая матка боска, приносящая людям счастье!

О, да ты еще и набожный, господин жандарм! Это тоже неплохо. Безнадежно влюбленный, набожный жених… Всем этим нужно воспользоваться. Николай Иванович не раз повторял: «У каждого человека есть свое слабое место. Иногда не одно даже. Нам, разведчикам, нужно уметь подмечать и использовать это как у друзей, так и у врагов». Как на моем месте поступил бы Кузнецов? Всегда, оказавшись в сложном положении, я старался поставить его на мое место и представить себе, что он в данном случае делал бы.

Мои мысли прервал голос гестаповца:

– Вы о чем-то задумались, пан Янек? Надеюсь, вы позволите мне так называть вас?

– Пожалуйста, пан Ясневский…

– Можете и вы называть меня просто Генек. Ведь в скором времени мы породнимся.

– Непременно! – поддержал я его.

– Сердечно благодарю, сердечно благодарю! – откликнулся жених.

Он поплелся к калитке, а когда я подошел к нему попрощаться, схватил меня за рукав, притянул к себе и, оглянувшись (не подслушивает ли кто-нибудь), прошептал:

– Знаете, что я вам скажу? Не такие уж хитрецы эти партизаны. Будь я на их месте, я показал бы, как нужно лупцевать швабов. Пся крев! Это я только вам говорю, как честному католику…

– Ну, мы еще с вами на эту тему поговорим, – сказал я.

– Непременно поговорим… Завтра же!..

– В присутствии Ванды.

Услыхав имя своей «невесты», Ясневский опять расчувствовался, и я еле-еле остановил поток его красноречия.

Наконец мы распрощались. Я вернулся в комнату. Ванда убрала со стола. Я не знал, с чего начать разговор с девушкой, но она сама не стала молчать.

– Ты что, «двоюродный братец», язык проглотил? Я вижу: ты не только хороший коммерсант, а еще и неплохой артист…

– Прости меня, Ванда, но я должен с тобой серьезно поговорить… Кстати, где Владек?

– А бес его знает! Всегда, когда приходит этот «жених», он смывается из дому. Он его органически не переносит.

– А ты?

– Что я?

Девушка замолчала.

– Ты хочешь знать, – заговорила она, помолчав, – почему я вынуждена терпеть ухаживания этого онемеченного шляхтича? Я скажу тебе. Владеку не сказала, а тебе скажу.

И она рассказала, как поехала на работу в Германию и как по дороге сбежала из эшелона и вернулась домой.

– Когда нас отправляли туда, подошел ко мне на нашем вокзале гестаповец и спрашивает по-польски: «Куда это такая красивая паненка едет?» – «Разве вы не видите?» – говорю ему. «А может, говорит, паненка хотела бы остаться?» Я ничего не ответила. А он не отстает: «Скажите «да» – и я обещаю все устроить». Как я могла ответить «да» гестаповскому офицеру – даже если он не немец, а поляк? И я сказала: «Ничего мне от вас не нужно». А два месяца тому назад, сразу после того как ты исчез, я ездила в Ровно, к Домбровскому. И вот, когда возвращалась назад и уже вышла из вагона на перрон, слышу за спиной знакомый голос: «Пани уже дома?» Обернулась: он. Пошел за мной. Шел и говорил, что понимает, как я вместо Германии попала в Здолбунов. Что достаточно об этом сообщить кому следует – и я на всю жизнь это запомню. Но что он не такой, как я могла бы подумать, и он постарается доказать мне это. Что он может устроить меня на работу, и я буду чувствовать себя в полной безопасности. Так он дошел со мной до нашего дома. Попросил разрешения войти и, хотя я ничего не ответила, зашел. На следующий день явился опять. И вот ходит. Считает себя настоящим женихом. А ты сегодня еще подлил масла в огонь.

– Прости меня, Ванда…

– Я все поняла. Не такая уж я дура, как ты думаешь, – продолжала Ванда. – Я и прежде не очень верила в твою коммерцию. Вы с Владеком о чем-то перешептывались, а я думала: ну и пускай. Только больно было, что вы от меня прячетесь. Пожалуй, приходится благодарить этого гнусного немецкого холуя за то, что ты решил пойти на откровенность со мной. А то, наверно, и дальше морочил бы меня своей коммерцией и ухаживаниями, а маму обещаниями.

– Кстати, если речь зашла насчет коммерции, – возразил я, – то можешь не сомневаться. В Ровно я целыми вагонами сбываю всяческие продукты и порой получаю приличную прибыль. А насчет обещаний?.. Мне кажется, я ничего не обещал. Разве что – зайти в другой раз.

– Это меня тоже слегка удивляло, – призналась Ванда. – Зачастил молодой человек к девице, изображает из себя влюбленного…

– И не признается в любви, – поспешил добавить я. – Скажи откровенно, как бы ты поступила, если бы я признался тебе в любви и сделал предложение?

Ванда подняла глаза, посмотрела на меня недоверчиво и уклончиво ответила:

– Не спрашивай об этом… Скажи лучше, зачем тебе понадобился этот шляхтич?

– Есть одно дельце.

– Не думаю, чтобы он смог оказаться полезным.

– Сможет.

– Любопытно, каким образом?

– Сперва придется выдать тебя за него замуж.

– Оставь эти штуки! – вспыхнула Ванда. – Ты думаешь, что я сразу же выскочу за этого идиота? Он мне давно уже осточертел. Ходит за мной по пятам, всем говорит, что я его невеста, обещает устроить меня на работу в депо или на станцию. А мне ничего другого не остается, как обманывать его, лишь бы спастись от отправки в Германию.

– Я отнюдь не требую от тебя оправданий. Как раз очень хорошо, что тебе на крючок попался этот гестаповец. Он должен нам помочь.

– Он сделает все, что я ему скажу.

– Только это нам и нужно. Чтобы офицер гестапо исполнил поручение советских партизан…

Сказав это, я посмотрел на Ванду. Ожидал увидеть удивление на ее лице, но оно ничуть не изменилось, словно ничего особенного девушка от меня не услышала.

– Так вот, – продолжал я, – тебе придется выполнить довольно сложную роль: посвятить гестаповца в народные мстители.

– А как именно?

– Этого я еще как следует не обдумал. Но идея для меня ясна. Нужно провезти в поезде мину и сбросить ее на мост через Горынь. Ясневский мог бы это сделать.

– И сделает, – заверила Ванда. – Вот увидишь: он меня послушается.

– Тогда нам с тобой остается только разработать сценарий, распределить роли и приступать к исполнению.

– Действующих лиц будет трое, – сказала девушка, – ты, мой «жених» и я.

– А может, еще Владек?

– Нет, – возразила Ванда. – Не нужно. И вообще прошу тебя: не говори ничего Владеку.

– Почему?

– Он считает меня глупенькой и несерьезной девочкой, а я хочу доказать ему, какова я в действительности. Мы еще посмотрим, кто из нас разумнее и серьезнее – он или я. Так не скажешь?

– Хорошо, Ванда, не скажу.

ПАТЕНТОВАННЫЕ НЕГОДЯИ

Через день состоялась торжественная церемония посвящения Ясневского в «народные мстители». Весь ритуал проходил по заранее разработанному мной и Вандой плану.

Гестаповец стоял на коленях перед образом божьей матери и, сложив молитвенно руки, повторял за своей «невестой» слова клятвы:

– Именем матки боски, именем родных моих, именем народа польского, стонущего под ярмом гитлеровской оккупации, твоим именем, возлюбленная Ванда (последние слова «клятвы» исходили от него самого), клянусь выполнять все поручения подпольной организации имени Тадеуша Костюшко, мстить фашистским захватчикам…

Мне смешно было смотреть на этого уже лысоватого холостяка в гестаповском мундире, который покорно устремлял набожный взгляд на молодую девушку, так мастерски выполнявшую свою первую сложную роль. Смешно и в то же время гадко. Гадко, потому что я чувствовал: этот человек, лишенный всяких убеждений, произносит слова клятвы не потому, что они продиктованы его мыслями и чувствами, а только потому, что этого пожелала Ванда. А если бы девушка произнесла тираду в защиту фашистских «идеалов», он, не раздумывая, так же прижал бы руки к груди и повторял слова верности гитлеровским захватчикам.

– …И если я когда-нибудь изменю своим товарищам, – повторял за Вандой гестаповец, – да постигнет меня кара божья и месть народная.

– Целуйте образ божьей матери, – приказала Ванда.

– А для большей формальности, пан Ясневский, – добавил я, – поставьте здесь свою подпись и отпечаток пальца.

Когда торжественная процедура была закончена, Генек облегченно вздохнул:

– Теперь я словно вторично на свет родился. – А потом, как бы с испугом, спросил: – Скажите, а своей клятвой я не теряю права на руку моей дорогой Вандзи?

– Наоборот! – ответил я.

– А что скажет панна Ванда?

– Безусловно, теперь у вас больше шансов на успех, чем прежде, – успокоила гестаповца девушка. – Но помните: прежде всего борьба, а уж затем любовь. Если вы будете добросовестно выполнять все наши поручения, я обещаю быть снисходительной.

– О-о, – мечтательно протянул Генек, – ради этого я готов сделать для подпольной организации все, что прикажут.

И в подтверждение этих слов он стал рассказывать, где расположены секретные посты по охране железнодорожных объектов. Увлекшись рассказом, который время от времени прерывался глубокими вздохами и комплиментами по адресу «дражайшей Вандочки», гестаповец начал перечислять поименно своих агентов. Когда он закончил, я положил перед ним листок бумаги и химический карандаш и велел написать все эти фамилии, с добавлением адреса и места работы каждого.

Список гестаповской агентуры вместе с донесением о Ясневском был передан через Иванова в отряд. Командование одобрило мой план и разрешило использовать услуги гестаповца.

– Генек, – обратился я к нему, – вам дается важное поручение. Как только вы его выполните, вас с Вандой мы отправим в партизанский отряд, и там вы сможете пожениться…

– О Езус Мария, – с восторгом воскликнул шляхтич, – говорите скорее! Какое поручение?..

– Нужно взорвать железнодорожный мост через Горынь, – спокойно ответил я.

– А что я могу для этого сделать? – спросил не задумываясь Ясневский.

– Сбросить с поезда мину на мост.

– Хорошо, – проговорил «жених» и, немного подумав, добавил: – Мне на эту операцию нужно три дня, две тысячи немецких марок, мину и ваше, Вандзя, благословение.

– За этим дело не станет. А кто повезет мину?

– По-видимому, Ходаковский. Это кондуктор, за деньги он все сделает. Тем более что почти не бывает трезвым. Нынче же я с Ходаковским увижусь и все улажу.

– Смотрите только, чтобы он не продал нас.

– О нет! Он жаден на деньги, а я ему вперед дам немного, зато пообещаю, что после заплачу все.

– Добро. Пускай будет он. Только пока что ничего ему не говорите. Нужно все хорошенько обдумать. Приходите завтра сюда, и мы окончательно уговоримся. А сегодня можете только слегка прозондировать почву. Но предупреждаю: о задании – ни слова.

В тот же день я поехал в Ровно, встретился с Кузнецовым и сообщил ему, что Ясневский согласен подорвать мост.

– Вообще-то вся эта игра довольно рискованная, – сказал Николай Иванович. – Я могу поверить, что «жених» ничего не выдаст немцам, потому что клятва, которую он подписал, и списки агентуры, составленные им собственноручно и переданные нам, а кроме того, и любовное чувство к Ванде связывают его по рукам и по ногам. Но вот Ходаковский…

– Я и сам о нем думаю, поэтому и решил посоветоваться, как с ним быть.

– Он ни в коем случае не должен знать, что везет мину. Придумайте что-нибудь. Ну, хотя бы пусть Генек ему скажет, что в чемодане вещи для охраны моста. Кажется, его охраняют мадьяры?

– Да.

– Ну вот, пусть пьяница кондуктор думает, что у его шефа какие-нибудь делишки с мадьярами.

– А что, если я сам буду присутствовать при разговоре Ясневского с кондуктором? – спросил я Кузнецова. – Без меня Генек может наговорить глупостей.

Николай Иванович немного подумал и сказал:

– Опасно, но это надежнее. Только смотри…

– Постараюсь.

И еще в одном деле я ожидал совета от Кузнецова: кому взять мину у Шмерег. Самому мне вообще нельзя появляться на этой улице. Послать Леню – так ведь он ничего не знает про Ванду и Генека, наверняка обидится на меня, начнет расспрашивать: кто, да что, да как. Мог бы пойти Владек, но Ванда категорически против. Про ее тайну и про всю эту историю с Ясневским знает только Жукотинский, но условия конспирации строги, я не хотел посылать его. Ванда сказала, что сама принесет мину. Все же, не посоветовавшись с Кузнецовым, я не мог решиться послать девушку к Шмерегам.

– Пойдет она от них с большим чемоданом, – говорил я Николаю Ивановичу, – кто-нибудь к ней пристанет. А то вдруг найдется галантный кавалер, которому вздумается ей помочь…

– Знаешь что, – решил Кузнецов, – я сам буду сопровождать девушку. Завтра же приеду в Здолбунов. Пусть она придет к Шмерегам к двум часам дня.

Под вечер шофер Пауля Зиберта, Николаус – так называл Кузнецов Колю Струтинского, – привез меня в Здолбунов, к Петру Бойко. Здесь я встретился с Михаилом Шмерегой и предупредил его, что завтра, в два часа дня, к нему придет человек за чемоданом с миной.

…Ровно в два часа в дверь дома Шмерег постучались. Анастасия Тарасовна, открыв дверь, увидела незнакомую девушку.

– Не продается ли у вас новое платье моего размера? – спросила пришедшая.

– Да, продается. Оно вам подойдет, – ответила Анастасия. – Пройдите, пожалуйста, в комнату. Но донесете ли вы чемодан, ведь он такой тяжелый! Я сама еле передвигаю его…

– Донесу, – уверенно ответила Ванда.

Минут через десять Ванда вышла из дома и, сгибаясь под тяжестью чемодана, медленно зашагала в город. Пройдя несколько десятков шагов, она остановилась, поставила чемодан на тротуар и только потянулась за ним другой рукой, как услышала над самым ухом:

– Скажите, пожалуйста, как пройти на Долгую улицу?

Подняла глаза: немецкий офицер. Смотрит на нее вопросительно и ждет ответа. Фашист, а вежливый. Подумала: Микола предупреждал, что может произойти такая встреча, и сказал, чтобы она ответила и продолжала идти, не обращая никакого внимания на немца. Ответила. Немец поблагодарил и пошел в указанном направлении. Она – за ним. Шел он не торопясь, осматриваясь по сторонам, останавливался прочитать какое-нибудь объявление или распоряжение коменданта. Ванда чувствовала: делает он это не случайно, а для того, чтобы она не отстала. Ванда не знала, кто он, этот немецкий офицер, но то, что он шел впереди, придавало ей уверенности и силы, и даже ноша не казалась такой тяжелой.

В тот же день, рассказав мне об этой встрече, девушка спросила, кто был этот немец.

Очень хотелось мне сказать ей, что это был не немец, а русский, переодетый в форму гитлеровского офицера, что это наш разведчик и мой друг, но я не имел на это права. Подлинное лицо обер-лейтенанта Пауля Зиберта можно было раскрывать только крайне ограниченному кругу людей. В Здолбунове такими людьми были Шмереги, Красноголовец, Иванов, Клименко, Бойко. Для других подпольщиков его существование в то время оставалось тайной, и раскрыта она была только после войны.

Я поджидал Ванду у Жукотинских. Их гости уже уехали, и я снова мог пользоваться гостеприимством этого дома. Ванда ушла, а мы с Жоржем, открыв чемодан, начали перекладывать шашки тола, потому что они не прилегали плотно одна к другой и стучали.

За этим занятием нас застала жена Жоржа – Марыся. Заметив желтоватые брусочки тола, она подумала, что это мыло, и накинулась на Жоржа:

– Смотри какой! В доме нечем белье выстирать, а тут столько мыла. Еще прятал от нас в чемодан. Ну и хозяин! Хоть бы один брусочек оставил. Так нет! Спекулянт несчастный!

Чем было ее успокоить? Возражать? Сказать, что Жорж не спекулянт? Нет, пожалуй, придется ему походить в спекулянтах и выслушать упреки родных.

– Пани Марыся, – заговорил я, – не волнуйтесь. Завтра же я принесу вам мыла, а это мы должны срочно отправить: очень выгодные покупатели нашлись.

На следующий день пришлось потерять несколько часов, пока я за немалые деньги раздобыл несколько кусков мыла. Принес их Жукотинским и опять заработал упрек:

– За мыло спасибо, но то, вчерашнее, было гораздо лучше, желтее…

Наутро между Генеком Ясневским и его агентом Михаилом Ходаковским произошел такой разговор.

– Этот чемодан, – сказал гестаповец, – ты должен завезти на мост, для мадьяр, которые его охраняют.

– А как же я его там оставлю, ясновельможный пан? На мосту поезд никогда не останавливается. Разве вам это неизвестно?

– Болван! Никакой остановки для этого не нужно. Скинешь на ходу поезда.

– Это можно сделать, ваша вельможность. Но стоит ли каким-то мадьярам сбрасывать такой прекрасный чемодан, да еще с продуктами? Может, я им приготовлю какой-нибудь другой чемоданчик? У меня есть свой. Переложу туда ваш товар – и пусть получают. А за этот можно литра два самогонки взять.

– Что ты поделаешь с этим болваном? – обратился Ясневский ко мне с Вандой. Мы сидели с нею в сторонке и молча слушали разговор Ходаковского с его шефом.

Генек разозлился:

– Я тебе еще раз повторяю. Сегодня, проезжая по железнодорожному мосту через реку Горынь, ты скинешь на мост этот чемодан. Понял?

– Отчего не понять? Вы на меня не сердитесь. Просто я говорю, что не обязательно разбрасываться такими хорошими чемоданами, как этот…

Пошатываясь, он подошел к чемодану и попробовал поднять его.

– О-о, тяжелый, бестия! А чем вы его загрузили, прошу вас? Может, коммунистической литературой? – И он громко захохотал.

– Брось глупости! – оборвал его Ясневский. – Делай, что приказывают.

– Ясновельможный пан штурмфюрер, – Ходаковский щелкнул каблуками, – я никогда не отказывался и не собираюсь отказываться исполнять ваши приказы. Выполню и этот. Но я хотел бы знать, что я получу за это…

– За выполнение этого приказа ты получишь… две тысячи! – ответил Ясневский.

– Чего? Карбованцев, которые печатаются в Ровно, или, может, рейхсмарок? – заглядывал ему в глаза кондуктор.

– Две тысячи оккупационных марок наличными, – заявил Ясневский.

– Прошу прощения, ясновельможный пан, вы не шутите? – удивился Ходаковский. – Вы слышите? – обратился он ко мне. – Две тысячи оккупационных марок. Да это целая бочка самогона. Могу ли я их увидеть?

Теперь уже мне пришлось вступить в игру. Я открыл свой портфель, вынул оттуда две пачки новеньких ассигнаций и положил их на стол. Ходаковский жадно схватил деньги и начал перебирать их, не веря своим глазам.

– Сейчас вы получите одну тысячу, – сказал я, – а когда выполните это поручение, получите вторую.

– Вот это фирма! – с восхищением произнес кондуктор. – Скажите, милостивый пан, это вы заинтересованы, чтобы чемодан был сброшен мадьярам на мосту?

– Да, я.

Он подошел ко мне и отвел в сторону.

– Вы, должно быть, из гебитской службы?

– Да, да! – не стал я возражать.

– Мне очень приятно, что придется иметь дело с вами. Я давно приметил, что гебитская служба солиднее. Это не голодранцы из бангофжандармерии. Хотят находить коммунистов и вылавливать партизан бесплатно. Так добра нет и не будет. Выигрывает тот, кто больше платит.

– Я вижу, пан Ходаковский, вы человек разумный и неплохо разбираетесь во всем.

– Еще бы! Думаете, я не знаю, зачем вы подбрасываете мадьярам этот чемодан, и не догадываюсь, что в нем? Михаль хоть и любит пропустить чарку-другую, но котелок у него, – он постучал себя пальцем по голове, – варит. Если гестапо кого-нибудь в чем-то подозревает, но не может сцапать, потому что нет улик, – оно само эти улики создает. Находится такой Михаль и за кругленькую сумму подбрасывает их куда надо. Я не знаю, что делала бы ваша фирма, дорогой господин из гебита, если бы у вас не было таких, как мы!

Наш расчет оправдался: Ходаковский был уверен, что участвует в секретной операции, которую гестапо затеяло против мадьярской охраны моста.

Я решил поддать духу этому негодяю.

– Выполните это поручение, найдется для вас еще одно, весьма ценное…

– На какую сумму, прошу вас?

– Тысяч на пять.

– Я готов, – поспешно подтвердил Ходаковский, словно боясь, что кто-нибудь другой сможет перехватить выгодное дельце.

Ванда, Ясневский и Ходаковский с чемоданом отправились на станцию, а я пошел добывать для Марии Львовны и Марыси еще мыла.

– Смотри не проспи моста, – сказал гестаповец своему агенту, когда тот, занеся чемодан в служебное купе, вышел в тамбур и принялся потягивать перцовку из бутылки. – И не пей больше!

– Не беспокойтесь, господин штурмфюрер! Все будет в порядке.

Но не успел поезд тронуться, как Ходаковский опорожнил бутылку, заснул, а когда проснулся – мост уже был позади, Чемодан с толом приехал назад в Здолбунов.

Узнав об этом, я встревожился. Казалось, дело улажено, а тут этот пьяница подвел! Еще, чего доброго, сорвется вся операция. Я уже жалел, что связался с Ясневский и что вообще поручил такое серьезное дело негодяям. Но теперь нельзя было отступать. Нужно было действовать – и решительно.

Когда мы с Ясневским пришли на квартиру к Ходаковскому, тот лежал мертвецки пьяный и храпел. Чемодан с взрывчаткой стоял в углу комнаты. Нам оставалось только забрать мину и уйти. Молча мы подошли к дому Пилипчуков.