Текст книги "Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы"

Автор книги: Николай Гнидюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 45 страниц)

– Я все понял и не подведу вас, господин майор. Я благодарен за доверие. Накажи меня бог, если я только вздумаю изменить вам…

– Клятвы мне не нужны, – перебил Вайнер, – найдите мне ключ от большевистского подполья.

– Буду стараться, господин майор. А как же коммерческие дела? Мне не хотелось бы бросать их. И вам и мне пригодится лишняя копейка, да и сушеных грибочков и меду не помешало бы…

– Прекращать коммерцию не нужно, однако и ее надо подчинить основной цели. Кажется, за грибами вы ездите в Клевань?

– Так точно! – подтвердил Иванов.

– А вы разведайте у людей, не заходят ли к ним, случаем, партизаны. Лесов там, я слышал, много, а где леса, значит, там и лесные жители могут быть. Вот если б вам удалось напасть на партизанский след!..

– Вполне возможно, господин майор!

– Так желаю вам успеха, герр Иванов.

В тот же день Аврам Владимирович сообщил мне об этом разговоре. В сущности, такой разговор нисколько не удивил ни его, ни меня. Странным казалось только, почему так поздно гитлеровцы дознались, что к диверсии причастен штурмфюрер бангофжандармерии Ясневский.

И что с Ясневским? Почему он не пришел в тот день к Ванде? И вообще – где он теперь? Этого мы не знали.

…Через три дня после того, как Аврам Иванов отвез Ванду на клеванский «маяк», на квартиру к Жукотинским с самого утра прибежал Владек.

– Что случилось? – спросил я, увидев его волнение.

– Жених объявился, – проговорил Владек, чуть отдышавшись. – Генек.

– Где же он был?

– Это он сам расскажет. Этой ночью выхожу во двор и вижу: какая-то тень за кусты метнулась. Подхожу ближе, слышу: «Пан Владек, это вы?» Ночь светлая, полнолуние, вот Генек и разглядел из кустов. «Выходите, говорю, чего прячетесь». А он: «Где панна Ванда?» – «Нет ее. Ждала вас тогда, не дождалась и одна уехала, куда собиралась». – «Дурень я, дурень! – с отчаянием воскликнул он, а после спрашивает: – А пан Богинский, он тоже с ней уехал?» – «Нет, пан Богинский пока еще здесь». – «У вас» – в его голосе прозвучала надежда. «Нет, не у нас, но я знаю, где его можно найти». – «Так найдите, найдите, прошу вас», – начал он меня умолять, да так жалобно – пожалуй, вот-вот заплачет. «Найду, только не сейчас. Сейчас ночь. Идемте в дом, а утром я схожу и позову пана Богинского». Но в дом он не пошел – боялся, что там его может искать гестапо, и мне пришлось спрятать его в сарае. Он и сейчас там, ждет вас.

Генека трудно было узнать. В каких-то лохмотьях, лицо бледное и заросло густой щетиной, ввалившиеся глаза, как две застывшие стекляшки, губы потрескались и позеленели.

– Пан Богинский, дорогой мой! – кинулся он мне в ноги. – Умоляю вас, спасите меня! Вы всегда делали мне только хорошее и на этот раз не оставите на произвол судьбы.

– А где же вы были все эти дни, пан Ясневский? Почему не пришли сразу же, как обещали Ванде?

– Ой, пан дорогой. Не спрашивайте меня, не спрашивайте. Всю жизнь буду каяться, никогда себе не прощу этого.

– Чего именно?

– Того, что мне вздумалось зайти на минутку в бангофжандармерию.

– Зачем?

– Я собирался взять из своего сейфа… У меня там кое-что было… Кольца, сережки, медальон, браслет, немного денег… Ну, понимаете, мы с Вандочкой собирались пожениться, вот я и думал сделать ей свадебный подарок.

– А где вы все это достали?

В его глазах мелькнул испуг.

– Нет, вы только не подумайте, – начал оправдываться он, – это не я сам… Я никогда никого не убивал и не грабил. Это они, наши парни…

– А брать награбленное можно? Ведь эти вещи наверняка политы кровью…

– Простите, простите, милостивый пан. Бог меня за это покарал. Они остались там, в сейфе.

И он рассказал мне то, что я уже знал, – что не успел он переступить порог бангофжандармерии, как ему было приказано немедленно выехать с командой к мосту.

– Что я мог поделать? – жаловался он. – Поезд наш шел на всех парах, прямиком, нигде не останавливаясь, и я не мог убежать по дороге. Приехали к мосту. Матка боска, что там было, что там было! Я бросил свою команду и побежал к реке. Мне хотелось знать, что с Михалем, вправду ли он погиб…

– А почему он должен был погибнуть? – перебил я. – Ведь я предупреждал вас, что в мину вмонтирован запал замедленного действия. Он должен был сработать через семь секунд после того, как мина ударится о мост. А за семь секунд вагон, с которого ее кинули, уже мог оказаться в полной безопасности…

– Пан Богинский, – снова заговорил Генек, – сегодня я перед вами, как перед ксендзом на исповеди. Признаюсь вам: я сменил запал. Боялся, что Михаль останется жив и выболтает все немцам. Лучше уж пусть этот негодяй замолчит навсегда…

«А ты каковский? – подумал я. – Разве ты лучше?» И спросил:

– Зачем же вы тогда взяли у меня для него вторую тысячу марок?

– Поймите меня, поймите меня, пан Янек, я ничего худого не имел в виду…

– А то, что вы сменили запал, – разве не худо? Разве это не преступление? Мы специально смастерили такую мину, чтобы сохранить жизнь тому, кто будет ее сбрасывать, а вы… Вы – убийца. Вы убили человека.

– Поверьте мне, я никого не убивал, – заторопился Ясневский.

– А Ходаковского?

– Он жив.

– Да вы сами сказали, что подменили запал.

– Да, подменил. Но Михаль остался жив. Он только ранен. Я сам видел, как его внесли на носилках в санитарный вагон.

– Так он сейчас где-нибудь здесь, в больнице?

– Нет, этот вагон стоял на том берегу реки, его пригнали из Шепетовки.

– Вы что же, даже через реку переправились?

– Да, я искал труп Ходаковского.

Мне гадко было слышать этого подлеца. Его рассказ полностью раскрывал всю его мерзкую натуру. Он ничем не брезговал, лишь бы свою шкуру спасти. Откровенно говоря, у меня не было никакого желания отправлять его в отряд (кому он там нужен?), но и бросать его здесь на произвол судьбы я не мог. Он пробирался в Здолбунов пешком, а когда добрался до города, забился на кладбище в какой-то старый склеп и просидел там два дня. Ничего не ел и не пил, только нарвет между могилами щавеля и жует.

– Пане Богинский… Злотый мой Янек… Молю вас: выручьте меня. Вот вам та тысячка, она мне не нужна. Возьмите ее, больше у меня ничего нет. Мне ничего не нужно, только спасите.

– Встаньте, Ясневский, и перестаньте реветь. Вы думаете, что мы такие же, как вы, и ради денег готовы на все? Если мы выручим вас, то потому только, что не имеем права оставлять вас в опасности. Я обещал вам сделать это и сделаю.

– А как Вандочка? Сдержит ли она свое обещание?

– Не мне за нее отвечать, – сказал я, – но я на вашем месте, после всего случившегося, не заводил бы с ней такого разговора.

Но он завел. Завел сразу же, едва только Леня Клименко доставил его своим газогенератором на клеванский «маяк». Ванда выслушала Ясневского и сказала:

– Я знала, что имею дело с негодяем, но не представляла себе, как низко вы можете пасть. И после всего этого вы еще просите моей руки? Вы мне не нужны.

– Но, Вандзюня…

– Вандзюни больше для вас не существует. Одно могу вам посоветовать: выполните клятву, которую вы давали.

– То есть?

– Стать партизаном.

– Рядовым партизаном?

– Да. Взять винтовку и вместе с этими парнями бить фашистов.

– О нет, я это сделаю только тогда, когда вы, драгоценная Вандочка, скажете мне «да».

– Этого никогда не будет.

– Тогда я не пойду в партизаны.

– Что ж, они жалеть не станут.

…Я бы и не вспоминал Ясневского, если бы Иванов не сообщил мне о своей беседе с вице-комендантом.

– Как быть? – спрашивал он. – Стать гестаповским агентом, как советует Вайнер?

Я не знал, что ответить. Вообще-то, если бы Иванов начал сотрудничать с гестапо, он увереннее чувствовал бы себя. Но очень не хотелось, чтобы Аврам стал орудием в той грязной и опасной игре, которую начинал майор Вайнер. Возникни у майора любая осечка – и он не задумываясь пожертвует своим любимейшим агентом. От такого типа, как Вайнер, можно чего угодно ожидать.

Обо всем этом мы толковали с Ивановым и пришли к выводу: майор Вайнер начал нам мешать. Пока он довольствовался лишь щедрыми дарами бригадира уборщиков, их отношения были нам на руку. Но теперь они могут обернуться для нас другой стороной.

– Следует хорошенько это обдумать, – сказал я Авраму.

Я выехал в Ровно, а когда через несколько дней возвратился в Здолбунов, Иванов встретил меня неожиданным известием:

– Майора Вайнера уже нет.

– Как нет? – удивился я. – Куда же он девался?

– Не знаю. На другой день после того, как вы уехали, он вызвал меня к себе и сказал, что спешно выезжает в Ровно. Был очень расстроен и озабочен. «Должно быть, – сказал он, – эта шепетовская каналья подложила мне свинью. Но мы еще посмотрим, кто кого. Будет серьезная стычка с гестапо. И если она закончится моей победой, мы заживем с вами, милый друг. Я знал, что меня вызовут, но не думал, что так скоро. Жаль, что вы не успели подкинуть мне что-нибудь против них. Но я еду не с пустыми руками. У меня есть козырные карты, и я буду играть ва-банк: или – или». Уехал, и с тех пор я его не видел. А вчера на его место прислали какого-то гауптмана.

Так и не пришлось Авраму Иванову стать участником игры, задуманной майором Вайнером.

Позднее мы узнали, что бывшего здолбуновского вице-коменданта понизили в звании и отправили на фронт.

Карьера, с которой так мечтал один из самых способных инженеров фирмы «Золинген», непревзойденный «дегустатор оружия», карьера, ради которой он добровольно распрощался с тепленьким местечком в фатерлянде и отправился на Восток, карьера, которая началась для него так блестяще, – вдруг бесславно лопнула. Игра ва-банк оказалась для Курта Иоганна Вайнера роковой: его карта была бита.

МИНЫ НЕ ВЗОРВУТСЯ

Исчезновение Вайнера развязало мне руки. Можно было теперь смело ходить на станцию, не рискуя нарваться на господина майора. Разумеется, ничего страшного не было бы, если б он и раньше увидел меня тут: почему бы коммерсанту по каким-то своим делам не заглянуть в Здолбунов? Но встретились бы один раз, второй, третий, – и кто знает, не вызвали ли бы мои частые визиты на станцию подозрений у здолбуновского вице-коменданта? Значит, лучше было вообще с ним не встречаться, и потому, пока Вайнер хозяйничал в комендатуре, я старался не показываться не то что на станции, а даже поблизости от нее. Но это усложняло контакты с Ивановым. Мы с ним редко виделись. Только в самом крайнем случае он приходил к Бойко или Клименко, чтобы переговорить со мной. Если же требовалось передать через Иванова в отряд какое-нибудь сообщение, я посылал к нему Леню. Сводки Информбюро, пакеты от командования Аврам оставлял в условном месте, откуда кто-нибудь из наших подпольщиков приносил их мне.

Такая система была довольно сложной, но условия конспирации не позволяли упрощать ее. А теперь, когда майор Вайнер навсегда распрощался с здолбуновской комендатурой, я стал завсегдатаем вокзального буфета и тут, за столиком, попивая свежее пиво, имел полную возможность переговорить с Аврамом Ивановым обо всем.

Новый здолбуновский комендант начал заводить на станции свои порядки. Он лично давал наряды подчиненным, за любой пустяк делал выговоры, кричал на них, причем всякий раз поминал недобрым словом своего предшественника, который был «слишком либерален» и «всех распустил». К бригадиру уборщиков новый комендант относился особенно сурово, так как кто-то донес ему, что Иванов пользовался доверием майора Вайнера. Но Аврам старательно выполнял свои обязанности, и к нему никак нельзя было придраться. Он по-прежнему ездил (правда, не так часто!) из Здолбунова на клеванский «маяк», и командование отряда получало третьи экземпляры отчетов о движении поездов.

А поезда шли – на запад вагоны с красными крестами и платформы с подбитыми танками, на восток – эшелоны, набитые пушечным мясом всех сортов: от желторотых подростков до сморщенных стариков. Широко раскрытыми глазами смотрели они на встречные составы с красными крестами на вагонах, с ужасом думая о том, что ждет их там, на фронте. Случалось, иной из «новобранцев» по дороге на фронт сбегал, поэтому бангофжандармерия начала меньше заниматься охраной железнодорожных объектов, а усилила наблюдение за воинскими эшелонами, шедшими на фронт.

На перроне, на привокзальной площади и внутри вокзала были установлены щиты с надписями на немецком языке. Одни призывали «доблестных сынов третьего рейха» до конца выполнить свой долг перед фатерляндом и фюрером, другие поясняли, как нужно действовать на захваченной территории, или сурово предупреждали нарушителей военной дисциплины о грозящих им карах.

Придя как-то на станцию, я увидел под одним из щитов два гроба.

– Что это такое? – спросил я Иванова.

– Изобретение нашего коменданта, – рассмеялся он. – Для психологического воздействия на фашистских вояк. Чуть только остановится поезд с новобранцами, они тут же начинают расползаться во все стороны, как черви после дождя. Кто на базар спешит, кто с котелком ищет кипятку, кто бежит в отхожее. Семафор открыт, нужно поезд отправлять, а половины солдат нет. Как быть? Крики и угрозы не помогают. А коменданту выговор за то, что задерживает эшелон. Вот он и надумал вывесить на станции объявление, что, мол, в Здолбунове эпидемия тифа и дизентерии, поэтому выходить в город, пользоваться услугами населения, покупать съестное на базаре, пить воду строго воспрещается. А для вящей убедительности приказал поставить под объявлениями гробы.

– Что же, помогло?

– Куда там! – махнул рукой Иванов. – Недавно проезжали какие-то штрафники. Понапивались и такой скандал устроили, что их еле загнали в вагоны и отправили на Шепетовку. Один, прочитав объявление коменданта, улегся в гробу, скрестил руки на груди и вопит во все горло: «Не трогайте меня! Я прокаженный!.. Я заразный!..» Ну и смеху было!

В другой раз, встретясь со мной в вокзальном буфете, Иванов рассказал:

– Вчера вечером прибыл эшелон итальянских солдат. Должен был следовать на восток, но пришла телеграмма задержать его в Здолбунове. Об этом мне сказал Йозеф. Эшелон загнали в тупик, и он до сих пор стоит там. Вы не знаете, что такое случилось, почему итальянцев не отправляют на фронт?

– Откуда же мне знать? Может, путь поврежден?

– Нет, на восток прошло уже несколько поездов.

– Тогда я ничего не понимаю. Сейчас еду в Ровно. Может, Николай Иванович разгадает эту загадку?

Кузнецов сразу разобрался, в чем дело.

– Эшелон задержали, – сказал он, – потому что Италия капитулировала. Итальянский король Виктор Эммануил и маршал Бадольо сдались американцам и англичанам. Вот немцы и опасаются посылать итальянцев на фронт.

– Откуда это стало известно? – спросил я.

– У меня вполне достоверный источник: гестаповец фон Ортель. Он обычно откровенно делится со мной секретными сведениями.

– Так, может, этот секрет раскрыть итальянским солдатам? – предложил я.

– Это непременно нужно сделать, – согласился Кузнецов. – И как можно скорее. Жалко, я не знаю итальянского языка, но ничего, они разберут и по-немецки.

Он взял листок бумаги и начал что-то писать на нем большими печатными буквами. Закончив, подал мне:

– Вот тебе листовка. Можно переписать в нескольких экземплярах. Ну, и, надеюсь, ты понимаешь, что делать дальше.

На следующий день я вручил Иванову несколько листовок, аккуратно переписанных Валей Бойко. Аврам без особых трудностей подбросил их итальянским солдатам.

Листовки сделали свое дело. Итальянцы отказались выполнять распоряжения здолбуновского коменданта и выбрали своего. У вагонов они выставили охрану и никого к себе не подпускали. Между обоими комендантами начался спор. Один требовал немедленно отправить эшелон на запад, другой объяснял, что на этот счет нет никаких распоряжений. Однако итальянец стоял на своем. Наконец к эшелону подали паровоз, и он укатил обратно, в сторону Львова.

Как ни досадно, мне не пришлось быть свидетелем этих событий, – сразу после того, как я передал листовки Иванову, меня вызвали в отряд.

– Посмотрели бы вы, какую демонстрацию устроили итальянцы на перроне! – рассказывал Иванов, когда я спустя некоторое время возвратился в Здолбунов. – Что-то кричали по-своему и пели. Комендант наш бесится, а они поют. Рады, что не придется умирать на войне.

Петр Бойко встретил меня новостью:

– Пока вас не было, я установил связь с подольскими партизанами.

– Что, что?

– С подольскими партизанами, говорю, связался. На днях пришел ко мне один хлопец из Здолбицы и говорит: «Вас хочет видеть Венедикт Кушнерук». Это тот самый, от которого я когда-то книжку с листовкой принес. «Ладно, – отвечаю. – Завтра поеду в Здолбицу и загляну к нему на маслозавод». А он мне: «Ну, в Здолбице вы его не найдете. Он здесь, в Здолбунове. Если желаете, я проведу вас к нему». Откровенно говоря, я не знал, как поступить. Думал, провокация. Хотел было отказаться, но хлопец настаивал, да и мне любопытно было узнать, зачем я понадобился Кушнеруку. Пришли мы на квартиру к Густаву. Чех один, из местных. Я его давно знаю. Вместе в школу ходили, вместе за девчатами ударяли. Кушнерук был у него. Оба – и Венедикт и хозяин – встретили меня радушно, пригласили к столу, предлагают поужинать. Должно быть, думаю, хотят что-нибудь из продовольствия на зиму заготовить – огурцов, помидоров или там крупы какой. Но Кушнерук завел со мной речь совсем о другом.

«Нам известно, – сказал он, – что хоть вы и на высокой должности у оккупантов, но им не сочувствуете. Вы, надо полагать, знаете, что фронт приближается, фрицы драпают, всюду много партизан, катятся под откос фашистские поезда, взлетают на воздух железнодорожные мосты…»

«Так вот куда ты гнешь, любезный! – думаю. – Постой, постой, сейчас я тебя поймаю».

«А кто же, – спрашиваю, – все это делает?»

«Как кто? – отвечает. – Наши люди, партизаны и подпольщики».

«И железнодорожный мост через Горынь взорвали ваши подпольщики?»

«Известно, наши, не немцы же и не мадьярские охранники».

«Так кто же? Может, ваши, здолбицкие?»

«Как ни жаль, нет. Мы тоже получили такое поручение, но нас упредили. Но кто бы это ни сделал – мы знаем: это наши люди, советские патриоты».

Я понял: Кушнерук честный человек – и спрашиваю:

«Что я должен делать?»

«Как что? Включиться в борьбу».

«А конкретно – что именно?»

«Конкретно? Если не возражаете, мы дадим вам поручение. По своей должности вы можете оказаться полезным партизанам. В вашем распоряжении транспорт, материальные средства, люди».

Понятно, я не мог отказать Кушнеруку, но и давать согласие, не посоветовавшись с вами, не мог. А Венедикт был со мной вполне откровенен. Рассказал, что в июле его и еще нескольких здолбицких парней арестовали гитлеровцы. Больше месяца просидел он в ровенской тюрьме, хотя никаких доказательств против него не было. Тогда его отправили в Неметчину. По дороге он сбежал и вот уже недели две как вернулся. Назад, в Здолбицу, ему нельзя. Скрывается у Густава. Уже давно поддерживает связь с партизанским отрядом Одухи, с тем, что действует на Подолии.

«Очень рад, что ваши подпольщики мне доверяют, – сказал я ему, – но…»

«Что – но? – перебил меня Кушнерук. – Долго раздумывать некогда…»

«…Но, – продолжал я, – такое же точно предложение я собирался сделать здолбицким хлопцам и тебе лично. Помнишь, ты дал мне книжку Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки»?»

«Припоминаю».

«Так вот в той книжке лежала листовка на польском языке о поражении немцев под Сталинградом. Мы тогда поняли, что у вас есть связь с партизанами, и решили вам не мешать».

«Кто это – мы?» – спросил Кушнерук.

«Здолбуновские подпольщики и их друзья – партизаны, ваши – на юге, а наши – на севере», – ответил я. На этом мы разговор закончили. Условились, что, если понадобится помощь мне или ему, свяжемся через Густава… Правильно я поступил или нет? – закончил свой рассказ Бойко.

– Правильно, – одобрил я. – Пришло такое время, что в этом городе подпольщикам стало тесновато. Но не беда. Хлопцы работают – и это главное. Когда понадобится действовать сообща – свяжемся с ними. Пока что нужды в этом нет.

Мы не собирались объединяться с подольскими партизанами, но обстановка сложилась такая, что обойтись без этого нельзя было.

Щедрой на радостные события была осень сорок третьего года. Добрые вести приходили с фронтов. Из уст в уста передавались легенды о героических делах партизан и подпольщиков. На каждом шагу фашистов настигала карающая рука народных мстителей, советских патриотов. Новостей было много, – значит, было чем поделиться Кушнеруку и Петру Бойко. Венедикт Алексеевич все чаще стал посещать своего старого знакомца. И всякий раз беседа сводилась к партизанским делам, хотя говорить о них, по правилам конспирации, и не полагалось.

Однажды Кушнерук спросил Бойко:

– Меня удивляет, почему ни ваши медведевцы, ни мои подоляне не поинтересуются цементным заводом в Здолбунове? Ведь это такой объект…

– Откуда ты знаешь, что никто этим заводом не интересовался? А впрочем, что ты имеешь в виду?

– Ну, хотя бы то, что, во-первых, там выпускают цемент высоких марок, а во-вторых, там много рабочих, и среди них можно создать сильную подпольную организацию. Ведь несколько листовок, напечатанных на заводском ротаторе, по-моему, еще не говорят о том, что там существует подполье. Завод все время действовал бесперебойно…

– Я согласен с тобой, Венедикт, на заводе действительно много хорошего народа, и можно было бы создать подпольную организацию. Но не забывай, друг, одного: у подполья в этой войне свои особенности. Многочисленное – оно нужно для организации забастовок, демонстраций, массовой пропаганды. Для борьбы с гитлеровской машиной больше подходит уже другая его форма. К тому же продукция этого завода – цемент, хоть и высшей марки – это все же не взрывчатка… Кстати, ты, кажется, выразился – завод действовал. А теперь он разве не действует?

– Уже несколько дней. Рабочих сперва держали на казарменном положении, а затем всех распустили по домам. Сам знаешь, какая паника везде: и на заводе, и на железной дороге, и во всем городе. Фашисты бегут что есть духу. Им не хватает составов даже для раненых. А цемент… цемент лежит в кучах, как уголь. Вчера на заводе снова засуетились.

– Начал работать?

– Нет! Задумали, гады, завод заминировать. Из Шепетовки прибыл вагон взрывчатки. Целый день рабочие носили ящики из этого вагона и подкладывали под основные узлы и агрегаты завода. Хлопцы принесли мне детальный план минирования. Электростанция, вытяжные трубы, вращающиеся печи, все приводы, канатная дорога – все уже заминировано. Для руководства этой работой прибыл из Шепетовки какой-то саперный майор, с группой солдат… Одним словом, Петро, считай, цементного завода уже нет. Мое командование об этом знает. Может, и ты своих оповестишь?

* * *

Когда я сообщил об этом Медведеву, он, по обыкновению, задумался, а затем как бы шутя сказал:

– А ты уверен, что это для меня новость, что мы о заводе ничего не знаем?

– Не я так думаю, а наши хлопцы в Здолбунове…

– Этот завод дал нам таких прекрасных разведчиков, как Пилипчуки, Жукотинские и еще многие. Информация с завода была для нас подлинным барометром состояния дел у немцев. Если прежде цемент отгружали преимущественно на восток, а летом этого года – в Польшу, под Варшаву и Сандомир, то, по последним данным, теперь он почти весь поплыл в фатерлянд. Отсюда видно, где фашисты строили и строят укрепления. За эти материалы Москва была очень благодарна здолбуновским ребятам.

– Все они уже жалеют, Дмитрий Николаевич, что не было взрывчатки. У них руки чесались пустить на воздух электростанцию или вывести из строя вращающуюся печь. Леня Клименко не мог спокойно смотреть на канатную дорогу, как по ней вагонетки бегали то в один конец, то в другой. А теперь фрицы заминировали завод.

– Возможно, вывод из строя этого завода имел бы раньше некоторый смысл, – высказался окончательно Медведев. – Сегодня же, напротив, следует серьезно подумать, как его сберечь.

– Не поручить ли это задание кому-нибудь из наших здолбуновских товарищей? – предложил я.

– Кого ты имеешь в виду?

– Ну, хотя бы того же Жукотинского или Петра Бойко. На них можно вполне положиться.

– Это очень сложное дело. Обезвредить вражеские мины сможет только специалист. А где его найти? Времени остается мало. Однако нужно навести рабочих на мысль, что мины на заводе не должны взорваться.

– Можно подготовить такую листовку…

– Нет, листовка непременно попадет в руки гестапо и предупредит врага о наших намерениях. Это вызовет много осложнений для нас. Лучше передай устно…

На следующий день Леня Клименко посетил своего бывшего шефа и передал ему приказ командования специального партизанского отряда:

– Мины на цементном заводе, заложенные гитлеровцами, взорваться не должны. Немедленно распространить этот приказ среди подпольщиков, довести до сведения рабочих…

– Хорошо, Леня, – с удовлетворением ответил Петре – Все будет выполнено. Наконец пришло время, когда нам, подпольщикам, поручают не разрушать и уничтожать, а беречь народное добро, чтобы оно служило советским людям.

Этот последний приказ явился основным заданием здолбуновским подпольщикам накануне освобождения города от фашистов.

* * *

Отгремели выстрелы, далеко на запад откатились бои. Доблестные советские воины добивали врага в его собственном логове…

А на освобожденной нашей земле, в городах и селах, закипела работа по их восстановлению. И когда я приехал в Здолбунов, передо мной раскинулась чудесная панорама: из высоченной заводской трубы голубовато-сизыми облаками валил к небу дым. Над стройными стальными мачтами бежали по канатной дороге вагончики с мергелем. Завод работал. Мины, заложенные гитлеровцами, не взорвались.

Мне очень хотелось узнать, кто и как выполнил тогда это задание, как здолбуновские патриоты спасли свой завод. Начал я разыскивать товарищей по подполью, но никого не нашел: одни ушли на фронт, другие выехали, кое-кто погиб. На заводе мне сказали, что мины обезвреживала особая воинская часть, прибывшая вслед за передовыми частями. Об этом свидетельствовали специальный акт и размашистая надпись на стенах: «Разминировано», возле которой стояли дата и чья-то неразборчивая подпись.

Так и не выяснив подробностей, я ни с чем вернулся домой. И только совсем недавно, когда первые главы этой книги были опубликованы в газетах, Венедикт Алексеевич рассказал мне историю с минами.

Здолбуновские цементники, узнав о том, что партизаны намерены спасти завод, решили деятельно помогать им. Они знали, что значит цемент для разоренного народного хозяйства нашей страны. К тому же завод был им дорог, как родной дом, ведь они возводили его своими руками. Решено было любой ценой отвести опасность от завода.

Яков Крыщук, бывший член Коммунистической партии Западной Украины, которого власти Пилсудского не один раз бросали в тюрьмы за революционную деятельность, с приходом советской власти стал передовиком производства. Цементники гордились своим знатным земляком. А когда настали черные дни оккупации, Крыщук и его товарищи по работе – Валентин Сидорчук, Иван Монах, братья Попчуки – не могли оставаться в стороне от борьбы с ненавистным врагом. Они распространяли листовки, передавали разведданные подольским партизанам. И при очередной встрече с Венедиктом Кушнеруком получили от партизан важное и почетное поручение – сохранить завод.

В короткое время эта весть облетела всех рабочих. Задание понятно: не дать фашистам в последние минуты взорвать завод. Но как это сделать? Намечали много вариантов. Одни предлагали поставить дежурных у всех объектов, где заложены ящики с взрывчаткой, другие – вытащить детонаторы из мин. Однако все эти варианты были нереальны. Хотя гитлеровскую охрану и охватила паника, все же невооруженным рабочим невозможно было бы справиться с солдатами. Взволнованные рабочие, встречаясь, говорили только об одном: как не допустить взрыва мин.

Тут и проявили себя Яков Крыщук и Венедикт Кушнерук. Венедикт Алексеевич, уже не соблюдая конспирации, все чаще встречался и советовался со своим приятелем Петром Бойко. А когда Бойко передал ему приказ командования партизанского отряда о цементном заводе, он стал действовать увереннее. Именно тогда и возник у них любопытный замысел.

Еще летом сорок третьего года Леня Клименко раздобыл через Иржи Гроуду переносный телефонный аппарат, предназначенный для проверки исправности телефонных линий. К двум длинным бамбуковым палкам приделал крючки и соединил их с телефонным аппаратом. Клименко выезжал на тот или другой участок железнодорожного полотна или шоссейной дороги, цеплялся крючками за телефонные провода и слушал разговоры с двух противоположных концов. Но немецкий язык он знал плохо и вскоре забросил свое изобретение. Пробовали пользоваться им другие товарищи. А лучше всех использовал это устройство Кушнерук. Венедикт Алексеевич, хорошо владея немецким языком, не раз подслушивал переговоры шепетовского и здолбуновского военных комендантов, ро-венского гебитскомиссара, узнавал о распоряжениях рейхскомиссариата.

И вот теперь Кушнерук начал усердно контролировать разговоры между дирекцией завода и городом. То, что он услышал однажды, решило судьбу завода.

– Долго я буду торчать здесь, на мертвом заводе? – прозвучало в трубке.

– Уважаемый господин директор, – отчаянно закричал голос на другом конце провода, – еще раз повторяю: я получил категорическое распоряжение – не дозволять никому покидать свои посты. Это касается и вас!..

– Я не желаю выполнять ваши указания, – настаивал директор, – тем более теперь, когда мы отступаем.

– Это такие, как вы, порождают панику. Не забывайте, что фюрер издал по этому поводу специальный приказ, и у меня неограниченные права…

– Тогда поясните, – несколько понизив тон, продолжал директор, – в чем же теперь мои функции, если завод не работает и цемент никто не собирается отсюда вывозить?

– Ожидать указаний…

– Каких?

– Сами знаете…

– Но я могу сделать это хоть сегодня….

– Не сходите с ума, господин директор. Если вы прикажете включить детонаторы сегодня, нам здесь нечего будет делать. Мы сами продемонстрируем свое бессилие и дадим понять, что мы отступаем. В такие минуты мы не должны проявлять поспешности, а тем более трусости.

– Боюсь, что эти детонаторы включат либо партизаны, либо другие большевистские агенты, таких в Здолбунове полно. И не только завод взлетит на воздух…

Директор не договорил, потому что его снова перебили и строго предупредили:

– Еще раз предлагаю вам ожидать моего звонка. А что касается партизан и агентов, советую вам, до того как приступите к выполнению вашей последней миссии, сделать так, чтобы на заводе они были…

– Я понял вас, господин комендант, жду звонка, и только лично.