Текст книги "Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы"

Автор книги: Николай Гнидюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 45 страниц)

ИЗОБРЕТАТЕЛЬНОСТЬ ЗИБЕРТА

– Откуда у тебя этот пистолет? – спросил меня Николай Иванович.

– Когда подбили вторую машину, она съехала в ров. Пока я подбежал, гитлеровцы уже успели выскочить и начали отстреливаться. Но кто-то из наших ребят дал по ним из ППШ, и фрицы замолчали. Даже попадали. Я заметил, как один из офицеров забежал за машину и тоже упал. У убитых мы забрали оружие, из машин прихватили портфели с бумагами. Когда операция была закончена, Борис Сухенко решил бросить под мотор гранату. «Отойди, Николай», – предупредил он меня. Я отошел немного в сторону и заметил лежащий на снегу около большой темной лужи пистолет.

– А кобура?

– Кобуру мы нашли в машине на сиденье около мертвого шофера. Но это не его пистолет, а, вероятно, того, который убежал.

– Убежал?

– Да, убежал. Я же говорил, что заметил, как один из офицеров забежал за машину и упал. И Коля видел…

– Конечно, видел, – подтвердил Струтинский. – Но это не тот, которого мы нашли за машиной, перепуганного до смерти. Тот был при оружии, он не ранен. Мы взяли живыми и мертвыми пять офицеров и двух шоферов – всего, выходит, семь фрицев. А в двух машинах может поместиться восемь человек. Не исключено, что был еще один пассажир, и он спасся.

– И пистолетов мы взяли восемь, а не семь, – добавил я.

– Все это еще не доказательство, – сказал Кузнецов. – Разве в машине не могло остаться свободное место? Да и лишний пистолет ни о чем не говорит. Мог же кто-нибудь из немцев иметь два?

Да, мог. Николай Иванович прав. И как это мы тогда сразу же не выяснили, чей пистолет? Спросили бы Райса или Гаана – они бы и сказали. А теперь попробуй выяснить – был восьмой немец или нет. А найденный пистолет был необычный. По размеру не больше нашего ТТ, но обойма сдвоенная, и в ней шашечным порядком размещено четырнадцать патронов. Прямо-таки чудесная находка для разведчика!

Я понял, что пистолет нравится Николаю Ивановичу и он не против, чтобы я подарил его ему. Но что может произойти, если случайно Пауль Зиберт встретится с настоящим хозяином пистолета?

– Смотрите, Николай Иванович, как бы этот пистолет не причинил вам неприятностей, – предупредил я Кузнецова.

– Я вижу, тебе жалко с ним расставаться. Вот и выдумываешь басни о спасшемся немце. И, вероятно, Колю подговорил.

– Да что вы! – возразил Струтинский.

– Ну хорошо, я пошутил, – рассмеялся Кузнецов, пряча пистолет в кобуру. – Подарок принимаю, и увидите, хлопцы, какую службу он нам сослужит.

Мы не стали больше убеждать Николая Ивановича и, вероятно, вообще забыли бы о восьмом немце, если бы не случайная встреча, состоявшаяся через несколько дней.

По правилам конспирации нам не разрешалось бывать вместе в людных местах, но иногда это правило мы нарушали: когда вдвоем с товарищем, как-то легче становится на душе и чувствуешь себя увереннее. Поэтому мы, вопреки запрету, старались ходить парами.

На этот раз мы с Колей Струтинским почти целый день бродили по ровенским улицам и не заметили, как оказались возле большого здания военного госпиталя.

– Гляди, Николай, это не тот немец? – дернул меня за рукав Струтинский.

Я посмотрел влево. На лестнице, ведущей к широким дверям госпиталя, стоял высокий немецкий офицер в чине майора инженерных войск. В левой руке у него – окурок сигареты, а правую, забинтованную, он держал на марлевой повязке.

– Ты имеешь в виду того, что убежал? – спросил я, когда мы немного отошли от лестницы.

– Да. Ты присмотрись хорошенько к нему. Давай вернемся.

– Хорошо.

Мы вернулись назад.

Майор спустился по лестнице немного ниже. Он стоял бледный, чем-то озадаченный, по лицу видно было, что ему пришлось много пережить. Шинель наброшена на плечи, и мы заметили: из-под бинтов виднеется гипс.

– Ну, что? – спросил меня Коля.

– Знаешь, мне даже его лицо кажется знакомым, – ответил я. – А впрочем, разве мог я за какую-нибудь секунду запомнить лицо забежавшего за машину офицера?

– Но послушай. После «подвижной засады» прошло две недели. По времени подходит. Он ранен в правую руку, в которой держал пистолет. Пистолет падает на снег, а рука ранена. Но немец не теряется и убегает…

– Возможно, возможно… Все возможно, Коля… А ты обратил внимание на шинель? Точнехонько такая же, как у Гаана и Райса. Даже погоны и знаки отличия те же. Неужели это тот самый?

– Давай подойдем и спросим, где его ранило. Попросим прикурить, заведем разговор… Скажет, вот увидишь – обязательно скажет.

– Я не возражаю. Но это слишком дерзкая выходка. Мы же разведчики, Коля, и можем на такой глупости погореть. Чего это вдруг мы станем расспрашивать немецкого майора, где он ранен? Если его действительно подстрелили партизаны и он убежал, у немца может возникнуть подозрение.

– А что он нам сделает? Он даже без оружия. Ранен, и мы ему посочувствуем. Вот и все.

– Ну хорошо, пошли. Только Кузнецов нас за это по головке не погладит.

Разговаривая, мы отошли довольно далеко, завернув за угол дома. А когда вернулись, майора уже не было. Так и осталась загадка неразгаданной.

На следующий день утром мы обо всем рассказали Николаю Ивановичу. Как и следовало ожидать, он рассердился и хорошенько нас прочистил за то, что мы среди бела дня без особой надобности разгуливали по улицам. Сообщению о загадочном майоре он не придал значения.

– Выбросьте из головы эти глупости. Разве вам нечем больше заняться? Вбили себе в мозги, что кто-то удрал во время «подвижной засады», и не можете успокоиться. По-научному это – «идефикс» – навязчивая идея.

И все же эта «идефикс» не давала нам покоя.

Шли дни. Майора мы больше не встречали. Дел у нас становилось все больше и больше. Николай Иванович быстро освоился в Ровно, завел знакомства и пользовался незаурядной популярностью среди немецких офицеров.

Все было хорошо, лишь одно обстоятельство тормозило нашу разведывательную деятельность: мы не имели оперативной связи с отрядом. Вначале добытые сведения доставлялись в отряд непосредственно через Ровно. Но расстояние было порядочным, и связным приходилось отмерять десятки километров; на это уходило много времени. Позже организовали «маяки». Расстояние до отряда наполовину сократилось. Но и это нас не удовлетворяло. Иногда возникала необходимость по нескольку раз связываться со своими, но как это осуществить?

– Дмитрий Николаевич, – обратился Кузнецов к командиру, – надо что-то придумать со связью. Наша связь слишком примитивна. Много времени тратим попусту и только то и делаем, что катаемся из Ровно на «маяк» и обратно. Нам такие прогулки просто мешают.

– Я вас понимаю, Николай Иванович, но всего сразу не сделаешь. Пока прогуливались – и вам это пошло на пользу. Свыклись с обстановкой, изучили местность, так сказать, потренировались. А теперь Александр Александрович подготовил вам подарок.

– Да, – подтвердил Лукин. – С вами в Ровно поедет радистка. Кто именно – решайте вы, Николай Иванович. Наши девчата все рвутся в город, и я не могу кому-нибудь из них отдать предпочтение.

– А почему именно радистка, а не радист? – поинтересовался Шевчук. – По-моему, парень лучше, меньше мороки.

– Конечно, можно и парня, – ответил Кузнецов. – Но лучше все-таки взять девушку. Ну, предположим, Валю Осмолову.

– Казачку?! – воскликнул я.

– Да, именно ее. Она девушка красивая, сообразительная, к тому же смелая. Ничего, что она из кубанской станицы – одень ее модно, сделай соответствующую косметическую обработку, и выйдет настоящая пани, дочка какого-нибудь недобитого интеллигентика-белогвардейца. С ней можно и по городу пройтись, и в веселой офицерской компании посидеть.

– Но ведь она, кроме русского, никакого языка не знает, – не сдавался Шевчук.

– А для чего ей знание языка? Она же не будет выдавать себя ни за немку, ни за фольксдойче, ни за полячку. Тех нескольких немецких слов, которые она выучила в школе, для нее вполне достаточно, чтобы найти общий язык с Паулем Зибертом и его друзьями на вечеринке. А самой ей никуда не придется ходить. Все время будет с нами. Раз в день будет передавать донесения в отряд или прямо в Москву. Вы понимаете, что это значит?

Днем позже мы уже мчались на своих вороных в «столицу». Валя – красивая, краснощекая – сидела рядом с надменным немецким офицером – обер-лейтенантом Паулем Зибертом. Рядом с нашим лихим кучером Колей Приходько примостился Михаил Шевчук. Мы с Николаем Струтинским уселись сзади.

Трещал мороз, поскрипывали сани по снегу, и только пар клубами валил с потных лошадей. Мы спешили засветло доехать в город. Вот и Ровно. Выезжаем на улицу Грабника, навстречу нам из-за угла дома вырывается грузовая автомашина.

И тут случилось непредвиденное. Наши лошади, которые мало видела машин, всполошились, рванули в сторону, вмиг перевернули на нас сани. Только Коля Приходько и Михаил Шевчук успели соскочить. Растерянные, вылезали мы из-под саней, отряхивая снег и солому. А на мостовой около перевернутых саней лежала целая радиостанция с батареями. Мы не успели и опомниться, как Кузнецов, схватив автомат, неистово закричал по-немецки:

– А ну-ка собирай свои игрушки! Шнеллер! Шнеллер! А вы что стоите, истуканы? – повернул он к нам гневное лицо. – Не видите, что сани лежат вверх ногами?

Мы кинулись переворачивать сани. В это время к Кузнецову подбежал какой-то низенький офицерик и начал что-то тараторить.

Но Николай Иванович резко оборвал его:

– Ты что – ослеп? Не видишь, кого везу? Это мы схватили советскую парашютистку с рацией.

Он сильно толкнул казачку автоматом в сани, и через несколько секунд мы мчались по ровенским улицам.

Когда мы прибыли на квартиру к Ивану Приходько, Кузнецов рассмеялся:

– Ты, Валя, извини меня, я, наверное, тебя больно толкнул в бок. Но ничего другого не мог придумать. Этот остолоп спрашивает: «Что это вы, господин обер-лейтенант, на прогулку берете с собой радиостанцию? Разве вам недостаточно хорошенькой девушки?» Вот и пришлось тебе синяк подсадить…

Оставив Кузнецова, Валю и Шевчука у Ивана Тарасовича, мы поехали в Здолбунов.

Дмитрий Красноголовец и Петр Бойко сообщили, что через станцию проходит много эшелонов на Сталинград. В них – продукты, теплое обмундирование, боеприпасы, оружие, горючее и, конечно, солдаты.

По возвращении в Ровно мы решили, не теряя времени, передать эти сведения в Москву. Валя зашифровала радиограмму, растянула антенну, отрегулировала передатчик и приготовилась начать передачу. Но в это время открылась дверь, и на пороге появился немецкий офицер, живший в соседнем доме. Узнав, что приехал Пауль Зиберт, он решил зайти и посидеть в его компании, тем более что интеллигентный обер-лейтенант всегда был щедрым на угощение.

Что делать? Сорвать передачу? Кузнецов не мог такого допустить.

Извинившись перед гостем, Николай Иванович зашел в комнату, где сидели мы с Валей, и тихо произнес:

– Замотайся платком и вместе с передатчиком лезь под одеяло. Сеанс не срывай. А я займусь этим офицером.

Мы с Шевчуком нащупали в карманах пистолеты – пусть только сунется сюда непрошеный гость.

Валя сделала так, как приказал Кузнецов: положила радиостанцию в постель рядом с ключом морзянки, наушники на голове замотала большим платком, легла и накрылась пушистым теплым одеялом. Она лежала, выстукивая ключом текст шифровки, и, словно действительно больная, тихонько стонала.

А в это время в соседней комнате Пауль Зиберт угощал гитлеровца. Когда тот дошел до такого состояния, что еле ворочал языком, гостеприимный хозяин даже разрешил своему гостю зайти посмотреть на «зейр шойн фрейлейн», которая заболела в дороге и теперь вынуждена лежать в постели, вместо того чтобы с ними пить коньяк и веселиться.

Валя так понравилась гитлеровцу, что Кузнецову пришлось силой выволакивать его из комнаты.

– Фрейлейн ист кранк, фрейлейн ист кранк, – бормотал немец.

Вести передачи из одного места было опасно. Через несколько дней в кварталах неподалеку от дома Приходько появился автопеленгатор. Передачи пришлось прекратить.

– Придется переехать в Здолбунов, – предложил Кузнецов.

Мы отправились на поиски подходящей квартиры, но, сколько ни искали, не могли найти. Поместить радиостанцию у Шмерег мы не могли – нельзя рисковать складом оружия. Да и вообще в Здолбунове, этом важном железнодорожном узле, служба пеленгации работала не хуже, чем в Ровно.

Пробовали на период сеансов выезжать в ближайшие леса, на окраину села Новомильского, но это было сопряжено с большими неудобствами и риском, забирало много времени.

– Радиосвязь – хорошее дело, но как ни жаль, а придется от нее отказаться, – решил Кузнецов. – Много лишних хлопот она нам причиняет. Пеленгаторы засуетились, как осы в гнезде. Собирайся, Валя, поедем в отряд.

– Николай Иванович, – на глазах девушки заблестели слезы, – за меня не беспокойтесь. Я ничего не боюсь. Вот увидите – все будет в порядке.

– Нет, казачка, мы не имеем права так рисковать. Ты будешь полезна в отряде, а мы поищем другие способы связи.

В тот же день мы проводили Валю с ее «приданым» в лес.

НЕРАВНЫЙ ПОЕДИНОК

Коля Приходько выполнял роль связного между нашей разведывательной группой и партизанским «маяком». Почти ежедневно на велосипеде или пешком, а когда выпал снег – на санях пробирался он до Кудринских хуторов, за Тучином, передавал информацию, которую нам удавалось собрать в городе, и получал для нас пакеты от командования.

Он был сильный, напористый, смелый, эти черты воспитывались в нем с детских лет.

У путевого обходчика Тараса Приходько было много детей. Нищета, лишения, а иногда и голод надолго поселились в железнодорожной будочке, одиноко, сиротливо стоявшей невдалеке от Здолбунова. Ребенком Коля остался без матери.

Осенью тридцать девятого года, когда в Здолбунов пришла Красная Армия и над зданиями взвились алые флаги, Николай пошел работать на станцию. Он начал учиться в вечерней школе, вступил в комсомол и стал одним из активных его членов. Перед самой войной его назначили инструктором райкома ЛКСМУ.

И вдруг – война. Фашисты приближаются к Здолбунову, железнодорожные пути на станции забиты военными эшелонами, составами с грузом и эвакуированными. Николай понимает, что его место на станции: там труднее, там он может принести больше пользы. И девятнадцатилетний юноша возвращается на железную дорогу. Он не знает ни сна, ни отдыха и до последних минут не оставляет свое место в штабе по эвакуации. Буквально из-под носа оккупантов уезжает и сам на Восток.

В Пензе, куда были эвакуированы почти все работники Ковельской железной дороги, сошлись наши судьбы. Коля тогда работал в системе водоснабжения депо. Тут мы впервые встретились, и мне сразу же понравились его искренность и откровенность, его честность и непримиримость к любой фальши. Мы подружились. Вскоре наша компания ковельских железнодорожников выросла. Сюда прибыли Петя Голуб, Саша Яцюк, Александр Данилович Середенко. Всех нас объединила одна судьба. Все мы стали партизанами.

Помню: иду я однажды на работу и встречаю Колю.

– Привет, земляк! – говорю.

– Здоров!

– Куда собрался, не к невесте ли?

– Война, а у тебя в голове глупости, – ответил он. – Я вот посоветоваться с тобой хочу. Понимаешь, я иду в военкомат, несу заявление, чтобы взяли на фронт. Не к лицу нам, комсомольцам, отсиживаться в тылу и гайки с болтами подкручивать. Может, и ты со мной, а?

– Это ты правильно решил, Николай. Думаю, все наши ребята тебя поддержат. Но не знаю, выйдет ли что-нибудь из этого, ведь у нас, железнодорожников, и тут дел по горло.

– Не выйдет, говоришь? А я думаю, что выйдет! Будем писать до тех пор, пока выйдет. А не согласятся здесь, в Москву, в ЦК напишем, и обязательно выйдет!..

В тот же день Коля понес в военкомат целую пачку заявлений, в каждом из которых одна и та же просьба: отправить на фронт. Нужно было видеть, как он нервничал, когда нам отказали. Он не находил себе места, помрачнел и, обиженный, продолжал почти ежедневно обивать пороги военкомата и обкома комсомола. Зато как засияло его лицо, как заблестели глаза, когда наконец нам ответили согласием.

Настойчивость его не имела границ. Увлекшись какой-нибудь идеей, он мог забыть обо всем на свете и не успокаивался, пока не добивался своего. А если в конце концов оказывалось, что он был не прав и его желанию не судилось сбыться, болезненно воспринимал свою неудачу. Коле часто не хватало выдержки, он любил действовать сгоряча, и это обстоятельство не раз мешало ему.

Однажды в Москве, когда мы готовились к полету во вражеский тыл, произошло с Колей приключение, которое едва не закончилось для него трагически.

Часто для тренировок мы выезжали в подмосковные леса, где учились пользоваться картой, компасом, ходить по азимуту. Делали это старательно, умело – каждый хотел получить наивысшую оценку. Требовалось не только безукоризненно выполнить задание, но и, не вызывая подозрения, незамеченным, беспрепятственно возвратиться к месту сбора. Так вот, на одном из таких тренировочных занятий все ребята из нашей группы возвратились своевременно. Не было лишь Николая Приходько. Не пришел он ни через час, ни через два. Не дождавшись его, мы поехали в город.

Наступила ночь, а Николая все еще не было. Что могло с ним случиться? Где он? Конечно, в Москве он не пропадет, но ведь при нем нет никаких документов. Нужно его искать.

Мы принялись звонить по отделениям милиции, но напрасно: он как в воду канул.

Только под утро он наконец явился. Вид у него был измученный.

– Где ты был?

– Заблудился…

– Как это – заблудился?

– Да так: перепутал азимут, вот и блуждал до полночи, пока выбрался из лесу. Оставьте меня, я хочу спать…

Он плюхнулся в кровать и через несколько минут уже спал богатырским сном.

На следующий день Приходько несколько раз рассказывал, как заблудился, но мне все время казалось: он что-то утаивает, – очень хорошо знал я своего земляка.

Я не ошибся. Когда мы остались наедине и я начал настаивать, чтобы он сказал мне правду, Николай был вынужден сдаться:

– Понимаешь, неприятная история вышла. Только прошу: никому ни слова, а то засмеют ребята, да и от начальства влетит. Могут еще списать.

– Ладно, буду держать язык за зубами.

– Слушай же. Пошел я на задание. Подсчитал: по азимуту нужно пройти еще километров шесть. А времени – два часа. Спешить некуда. Вот и бреду себе спокойно. Пересекаю опушку леса. Передо мной железная дорога. Слышу, приближается поезд. Присел под деревом, просматриваю записную книжку. Вдруг за спиной кто-то как крикнет: «Ни с места! Руки вверх!» Оглянулся. Смотрю: стоит лесник с ружьем наперевес. Что делать? Кинуться на него, повалить и отобрать оружие? Сделать это не трудно. Но я подумал: «Черт с тобой, ты ведь при исполнении служебных обязанностей». Я ему говорю: «Опомнись, милый человек, тебе что, делать нечего?» А он и слушать не хочет. «Руки вверх, а то буду стрелять!» Ну и пришлось… – Коля замолчал, вздохнули, стыдливо посмотрев на меня, продолжал: – …Пришлось разведчику Приходько поднять вверх руки по команде плюгавого лесника. И не только поднять руки, но и следовать в его сопровождении к сторожке. Там было несколько человек егерей. Меня начали допрашивать. Что я должен был отвечать? Рассказать, кто я и откуда? Но ведь они убеждены, что я диверсант и подсчитывал вагоны воинского поезда.

Вскоре прибыли два милиционера. Посадили меня на полуторку и повезли выяснять: что я за птица. Я прошу: везите в Москву, а они и слушать не хотят: «Не учи нас. Уж коль попался – знаем, куда везти».

По дороге, воспользовавшись неосторожностью конвоиров, на полном ходу выпрыгнул из кузова и махнул в лесную чащу. Даже стреляли вдогонку. Но лес был такой густой, что я без особого труда мог бежать не только от двух милиционеров, но и от роты преследователей. Через час я уже ехал на электричке, но не в Москву, а в противоположную сторону. Нелегко было добираться сюда: на каждом шагу проверяли документы. Всю ночь блуждал, обходя посты и заставы. И все-таки пробрался. Эта ночь была для меня самой лучшей тренировочной школой за все время. Только еще раз прошу тебя, Николай, не рассказывай об этом никому…

– Хорошо.

И если теперь, спустя много лет, я впервые рассказываю об этом случае, то лишь для того, чтобы читатель понял, какой неугомонный характер был у нашего Геркулеса, каким отчаянным он был…

Неудачи на Восточном фронте, особенно катастрофа на Волге, активизация партизан в полесских областях всполошили оккупантов. Через Ровно и Здолбунов начали двигаться крупные соединения фашистских войск. Каждый день мы получали все новые и новые важные сообщения, их немедленно нужно было передавать в отряд. Для нас всех, и для Коли особенно, этот период был чрезвычайно напряженным.

Двадцатого февраля Приходько повез на партизанский «маяк» очередное донесение.

– Будь осторожен, Коля, – предупредил его Кузнецов, вручая пакет. – Немцы устраивают засады и проверки. Лучше объезжай опасные места.

– Не волнуйтесь, Николай Иванович, – спокойно ответил Приходько, – я уже научился их обманывать. Они проверяли мои документы и говорили: «Гут, гут». Так что все будет в порядке.

Мы с Колей Струтинским проводили его за город.

– До свидания! – весело крикнул он и погнал лошадей.

Если бы мы знали, что видим его в последний раз, если бы нам было известно, какая опасность подстерегает его впереди! Мы смотрели вслед его богатырской фигуре и желали ему счастливого пути и быстрого возвращения.

А он не вернулся.

Прошел день. Потом второй… Где Коля? Что случилось с ним? В городе началась паника, на перекрестках дорог и улиц беспрерывно проверяют документы, то тут, то там устраивают облавы. Не связано ли все это с исчезновением Приходько?

– Страшно поверить, что Колю схватили, – сказал Шевчук, – но что то с ним случилось, иначе бы он вернулся или дал о себе знать.

– Тебе, Николай, – обратился ко мне Кузнецов, – надо немедленно послать кого-нибудь в Тучин, пусть узнают, нет ли там новостей.

– Я уже говорил об этом с Левицкой, – отвечаю ему. – Она сегодня же отправится туда.

– Я думаю, – вставил Струтинский, – не мешало бы еще послать Казимира Домбровского в Великий Житень. У него там родственники, и через них можно кое-что разузнать.

– Ладно! – согласился Кузнецов. – Не будем, ребята, терять время. Но прежде всего нужно оставить квартиру Ивана Тарасовича и предупредить его об опасности. Если схватили Колю, даже мертвым, его могут опознать и кинуться на поиски всех его родственников.

На второй лень дошла до нас страшная весть: на шоссе между Тучином и Великим Житием неизвестный партизан в неравном бою уничтожил много фашистов, а когда у него кончились патроны и гранаты, покончил с собой. Хотя нам и не назвали фамилии отважного патриота, сомнений не было: погиб наш друг, наш боевой товарищ Коля Приходько.

Коля, Коля! Наш веселый, жизнелюбивый Геркулес! Неужели это правда? Неужели мы никогда больше не увидимся с тобой, не услышим твоего громкого уверенного голоса? Неужели смерть оказалась сильнее тебя? Сегодня – ты, а завтра каждый из нас может столкнуться в смертельном поединке с врагом и так же, как ты, отдаст свою жизнь в неравной борьбе, но не станет на колени, не поднимет рук. Идет война. Священная война с коварным врагом. Он силен. Но мы сильнее его. Слышишь, Коля, сильнее! Ты погиб, но ты победил. Ты – с нами. Ты – со всем народом. А народ – бессмертен.

Вместе с известием о смерти Приходько мы получили приказ командования: всем разведчикам срочно возвратиться в отряд. Сделать это было нелегко. Гитлеровцы на всех дорогах расставили заслоны, и необходимо было переждать несколько дней, чтобы они немного успокоились. Но оставаться в Ровно было опасно, обстоятельства требовали оставить «столицу» оккупированной Украины, и мы решили перебазироваться в Здолбунов и уже оттуда с помощью местных подпольщиков добраться до отряда. Так мы и поступили, переехали к братьям Шмерегам. Наши надежды на помощь здолбуновских товарищей не оказались напрасными. Когда Николай Иванович высказал мысль, что неплохо было бы достать автомашину и на ней отправиться в отряд, Сергей Шмерега предложил:

– У нас в заготконторе есть такая машина. Газогенератор. Мешок дубовых чурок – и шпарит сто километров. Гитлеровцы потому ее и не взяли, что она работает на дровах.

– Это хорошо, – сказал Кузнецов. – А как быть с водителем?

Коля Струтинский не выдержал:

– А какой вам нужен шофер? Первого класса или автомеханик? У меня второй класс. Давайте какой угодно драндулет, и я поведу. Были бы только руль и колеса.

– Чудесно! – воскликнул Кузнецов. – Только как же это? Возьмем машину и уедем. А что скажут в заготконторе?

– На этой машине работает бывший военнопленный Леонтий Клименко. Мы его немного знаем. Он какой-то замкнутый, ни с кем не дружит, сторонится всех, но честный, хороший человек, и мы уже думали привлечь его к подпольной работе. Попробуем? – спросил Сергей.

– Если вы в нем уверены, пожалуйста, договаривайтесь, – согласился Николай Иванович.

На следующий день братья Шмереги сообщили, что Клименко без колебаний согласился ехать и машина будет ожидать нас в семь часов вечера в условленном месте.

Ровно в семь мы с Шевчуком были в одном из здолбуновских переулков. Мы увидели старенькую полуторку с газогенераторными баллонами по бокам, около которой возился худощавый, неприветливый с виду человек лет тридцати.

Подойдя к нему, я спросил:

– В каком направлении уходит ваш лимузин?

– В направлении Гощи, – ответил он, оглядев нас с Мишей с ног до головы. – А дальше видно будет… Садитесь, пожалуйста.

Мы забрались в кузов. Через две-три минуты подошел Коля Струтинский.

– Ну, можно ехать? – спросил наш новый знакомый, но тут же прикусил язык, увидев рядом немецкого офицера. Тот, ничего не говоря, открыл дверцу кабины и, удобно устроившись на сиденье, резко захлопнул ее.

Клименко растерянно посмотрел в нашу сторону.

– Все в порядке, – сказал Шевчук. – Поехали.

Видно, эти слова не очень успокоили шофера. Он с недоверием взглянул на нас, вздохнул и медленно полез в кабину.

Машина, оставляя за собой клубы дыма, тронулась в путь.

По дороге нас несколько раз останавливали немецкие патрули, но, заметив в кабине обер-лейтенанта, даже не осмеливались проверять документы. Мы уже надеялись без всяких препятствий добраться к месту назначения, как вдруг перед мостом через Горынь, возле села Бабино, патруль предложил нам сойти с машины и направиться к штабу гарнизона для проверки документов.

– А вы, господин обер-лейтенант, подождите, пожалуйста, в кабине, – обратился к Кузнецову старший патруль.

Но Кузнецов уже соскочил на землю.

– Разве вам недостаточно того, что я здесь? – недовольно воскликнул он.

– Извините, но мы это делаем ради вашей безопасности. Не забывайте: вокруг полно партизан, и кто знает, нет ли их среди ваших спутников. Вы рискуете, господин обер-лейтенант.

– Не ваше дело, кто со мной ездит! – перебил его Кузнецов. – Я был в Париже, в Варшаве, под Харьковом! Я дважды ранен, и мне нечего бояться. Это вы тут, в тылу, пугаетесь каждого воробья. Вас бы на фронт! А что касается этих людей, то я сам их проверял и в ваших услугах не нуждаюсь.

– Еще раз простите, господин обер-лейтенант, мы не хотели вас обидеть, и все это исключительно ради нашей общей безопасности. Но если вы настаиваете, то, пожалуйста, можете ехать.

Шлагбаум поднялся, и мы поехали дальше. Приблизительно через час машина остановилась. Мы рассчитались с водителем и направились к лесу. Клименко стоял и глядел нам вслед, все еще не понимая, с кем он имел дело.

Позже, когда я снова встретился с ним (а он к тому времени уже стал настоящим подпольщиком), он не выдержал и спросил:

– А немецкий офицер, который был тогда с вами, тоже партизан?

– Да это же не немец. Это наш разведчик, русский, – ответил за меня Сергей Шмерега.

– Какой русский? Он тогда на мосту так кричал по-немецки на патрулей, что я даже испугался. Не может быть…

– У нас все может быть, – ответил я. – Здесь нет ничего удивительного. На то мы и партизаны.

Клименко смутился:

– Вот тебе и на! А я еще деньги взял за то, что подвез партизан.

Он долго не мог простить себе этого и, когда во второй раз встретился с Кузнецовым, прежде всего извинился перед ним.

…В отряд мы прибыли на рассвете. В штабе уже знали обо всех подробностях гибели Коли Приходько.

Он приехал на партизанский «маяк» веселый, возбужденный, отдал ребятам наш пакет и, ничего не сказав, пошел отдыхать. Утром следующего дня ему вручили пакет от командования отряда. Перед тем как направиться в Ровно, он вытащил из саней два карабина и, отдавая их Борису Сухенко, сказал:

– На, передай в штаб. Я отобрал их у полицаев.

– У каких полицаев? И где они?

– Я их пустил под лед. Понимаешь, еду я из Великого Житня на Тучин, и вдруг встречаются мне два полицая. «Подвези нас в Козлин», – говорят. Сначала мне хотелось прошить их из автомата, но потом подумал: жаль патроны на этих гадов тратить. «Садитесь!» – отвечаю. Они устроились сзади и давай надо мной смеяться. Чего, мол, я, такой здоровый, не хочу ехать в Германию. Там, дескать, очень хорошо: и культуры можно набраться, и денег заработать. А, думаю, гады, вон вы куда гнете! Я им: «А почему вы сами туда не поехали?» А они мне: «Какое твое дело? Нам и тут хорошо. А вот тебе надо было бы поехать». Один из них говорит: «Мы приедем в Козлин и отправим тебя». Меня аж передернуло. Как раз в это время мы въехали на мост. Ну, думаю, увидим еще, кто кого, я вас отправлю не только в Германию, но и ко всем чертям. Остановил лошадей, выхватил автомат и как заору: «Прыгайте, гады, в воду! Они затряслись от страха и давай меня умолять: «Товарищ партизан, мы пошутили, не убивайте, мы не виноваты». Но я не сдавался. «Прыгайте, говорю, в воду, иначе убью». Они и прыгнули с моста в реку. А вода ледяная, лютая, только их гитлеровки и всплыли наверх. «Черт с вами», – думаю. И погнал лошадей. Ты, Борис, не рассказывай об этом командиру, иначе мне снова попадет.

– Хорошо, не скажу. Но ты будь осторожен. Советую возвращаться в город другим путем.

– Чего ради?

– Твоя выходка может насторожить оккупантов, и они подготовят тебе засаду.

– Вряд ли, – возразил Приходько.

– Не надо быть таким упрямым, Николай, ехать этой дорогой опасно.

– Ну хорошо, поеду другой.

Но он сделал все-таки по своему, поехал в город той же дорогой, которой за день перед этим пробирался на «маяк».

За Тучином его остановил патруль.

– Документы!

Николай подал свой аусвайс.

Один из полицаев начал шарить под сиденьем. Николай не выдержал, выхватил автомат и нажал на спусковой крючок. Автоматная очередь скосила их. Но не все они были убиты. Когда Николай погнал лошадей по дороге, оставшиеся в живых начали стрелять ему вслед. Фашистская пуля попала партизану в плечо, но Приходько продолжал гнать лошадей. Возможно, ему удалось бы скрыться, но навстречу шла машина с немецкими солдатами. Увидев ее, Николай свернул с дороги в поле. Машина остановилась, и немцы открыли стрельбу по нему из пулеметов. Лошади мчались как бешеные. Казалось, еще мгновение – и Приходько удастся оторваться от преследователей. Пуля свалила одну лошадь. Николай быстро выпряг ее и погнал сани вперед. Но не успел он проехать и двух десятков метров, как упала вторая лошадь. Приходько залег за ней и открыл огонь по гитлеровцам. Но к ним подоспело подкрепление: еще одна машина. Фашисты окружили Николая большим кольцом, которое начало быстро сужаться: они решили взять партизана живым. А он и не думал складывать оружие – косил из своего автомата фашистов. Кончились патроны, и он стал бросать гранаты. А потом достал пистолет. Когда гитлеровцы были уже совсем близко, Приходько, истекая кровью, сжег пакет, метнул в немцев последнюю гранату и выстрелил из нагана себе в лицо разрывной пулей, чтоб его не могли опознать.