Текст книги "Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы"

Автор книги: Николай Гнидюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 45 страниц)

Об этом разговоре узнали все, кто работал на заводе. Крыщук и Попчуки неотрывно следили за шефом. А тот метался по заводу как сумасшедший и поминутно звонил военному коменданту. Еще хуже чувствовали себя на заминированном заводе немецкие солдаты. Нервы у них были напряжены до края. Довольно было ударить молотком по железной трубе, как они вскакивали и хватались за автоматы. Все это видели Крыщук и его друзья и начали действовать энергичнее.

На заводе появились листовки на немецком языке. В них гитлеровских солдат призывали кончать бессмысленную войну, разоружать фашистских заправил и сдаваться в плен. Когда директор завода увидел у себя на столе такую листовку, он тут же позвонил коменданту. Но в ответ услышал чей-то незнакомый голос с украинским акцентом: господин военный комендант со своим штабом выбыли в Ровно. Директор мгновенно сориентировался в обстановке, тайком сел в свой «мерседес» и помчался во Львов, забыв даже запереть сейф. Вслед за шефом скрылись и прочие штатские гитлеровцы.

Увидев, что никого из начальства на заводе уже нет, воинская охрана всполошилась. Вахмистр в свою очередь побежал к телефону, но никак не мог дозвониться до военного коменданта. Наконец услышал чей-то голос:

– Куда вы звоните?

– Мне нужен господин комендант…

– А кто спрашивает?

– Вахмистр воинской команды цементного завода..

– Что вы там делаете?

– Ждем распоряжений!

– Каких?

– Господин комендант знает. Скажите, где он?

– Господин комендант распорядился всем воинским чинам занять оборону, потому что с востока Здолбунов окружен советскими войсками, а с юга наступают партизаны.

Вахмистр побледнел и поспешно положил трубку. Не успел он прийти в себя, как по территории цементного завода разнеслись сигналы воздушной тревоги. Через несколько секунд тревожные короткие гудки зазвучали по всему городу – из котельной цементного, из электростанции, из депо, с паровозов. На заводе началась паника, солдаты кинулись к бомбоубежищу, которое почему-то оказалось запертым. Кто-то крикнул: «Спасайтесь, партизаны!» Раздался выстрел, второй, грохнула граната. Этого было достаточно, чтобы на заводе не осталось ни одного представителя «доблестной армии фюрера». Они рассеялись неизвестно куда, покинув заминированный завод.

До утра на заводе кипела работа, которую возглавил Яков Иванович Крыщук. Мины были обезврежены, завалены входы в электростанцию, котельную, к вращающимся печам. К восходу солнца завод опустел.

На следующее утро Крыщук собирался позвонить военному коменданту, но тот опередил его, позвонил сам. А когда в ответ услышал, что здесь уже никого нет, потому что вчера на завод напали партизаны и охране едва удалось уйти, комендант повесил трубку.

Через два дня в город вступили советские войска. Яков Крыщук, его друзья, все рабочие завода праздновали победу над врагом.

ПОЕДИНОК

Осень, поздняя осень. Вернее, даже не осень, а начало зимы. Время, когда в природе идет упорная борьба между временами года. Казалось бы, еще вчера ничто не предвещало зимы, а проснешься утром и видишь: все побелело. Но ненадолго. Днем пригреет солнышко – и снег, выпавший за ночь, превращается в серебристые озера. Потом и они исчезают, и даже забываешь порой, что только что сыпался снег, что уже конец ноября, что осень допевает свою лебединую песню, что завтра, а может быть, даже еще сегодня снова кинется в атаку зима, чтобы окончательно утвердиться в своих правах.

Что принесет она людям? Множество новых забот и тревог – малых и больших? А может, радость, от которой все эти заботы перестанут быть тягостными, радость, которая наполнит сердца счастьем, а мысли – светлыми надеждами? Именно такою должна быть эта зима, ибо вместе с нею сюда, на захваченную врагом землю, повеяло свежим ветром освобождения.

Он настанет, он скоро придет – день желанной свободы. И пусть он будет морозным и снежным, – все равно он станет весенним, этот день – первый день обновления навеки свободного края.

Как хорошо становится на душе от радостного предчувствия этого дня! Особенно если и ты что-то сделал, чтобы ускорить его приход!

Так думал Дмитрий Красноголовец, проходя по улицам родного города.

Недавно он побывал в отряде, и командир, с которым Красноголовец до этого был знаком лишь заочно, крепко пожал ему руку. А с заместителем командира – подполковником Лукиным – была у Дмитрия Михайловича долгая и серьезная беседа.

– Вы, – предупреждал его Александр Александрович, – возвращаетесь в город в особенно опасные для подпольщиков дни. Гитлеровцы чувствуют, что им скоро конец, и свирепствуют еще больше. Учтите это, Дмитрий Михайлович! И будьте осторожны.

Во всех деталях обсудили они планы деятельности здолбуновского подполья на зимний период.

– На мелочи размениваться не нужно, – наставлял Лукин. – Стоит подумать о том, как сохранить самые важные объекты железнодорожного узла – такие, скажем, как депо, сортировочная горка, система водоснабжения. Словом, те объекты, которые особенно понадобятся сразу же после того, как придут в Здолбунов советские войска.

Вернувшись из отряда, Красноголовец встретился с многими товарищами, входившими в его подпольную группу. За всеми объектами, которые назвал заместитель командира, закрепили своих людей. Скородинский и Шорохов должны были установить наблюдение за паровозным парком, а Тищук – за вагонным, сцепщик Сергей Яремчук взял под свой контроль сортировочную горку, Александр Попков – систему водоснабжения. Петр Бойко должен был условиться с Шмерегами насчет мастерских депо. Ему же было поручено встретиться с Ивановым и передать в отряд сообщение о всех этих мерах.

Мысль о том, что первое задание командования отряда успешно выполнено, наполнила Красноголовца ощущением удовлетворенности, придала уверенности и силы. Казалось, ничто не предвещало несчастья в это чудесное, полуосеннее-полузимнее утро.

И вдруг:

– Halt! Hände hoch![16]16
  Стой! Руки вверх! (нем.)


[Закрыть]

Повернул голову. Прямо на него смотрит дуло автомата, который держит эсэсовец. Рядом – кто-то в штатском.

– Красноголовец Дмитрий Михайлович? – спросил этот с чуть заметным иностранным акцентом.

– Совершенно верно, господа, – не растерялся Дмитрий.

– Где оружие? – резко выкрикнул «штатский».

– Какое оружие? Нет у меня никакого оружия, – довольно спокойно ответил Красноголовец, а сам подумал: «Как хорошо, что пистолет спрятан дома».

Быстрыми, натренированными движениями «штатский» обшарил Дмитрия Михайловича с ног до головы и вывернул карманы. Не найдя ничего подозрительного, сердито пролаял:

– Вы арестованы!

– За что? – только и успел спросить Дмитрий, но эсэсовец уже впихивал его в кузов полицейского фургона.

С силой грохнули дверцы, и машина, сорвавшись с места, запрыгала по выбоинам мостовой.

Огляделся: кроме него, еще несколько таких же, как он. Сидят и полулежат на грязном настиле. Молчат. Поглядывают друг на друга уныло и хмуро.

Знакомых нет. Хорошо. Значит, это не провал подпольной группы. А что же тогда? Почему его схватили? Неужели он чего-то не предусмотрел? Перебрал в памяти события последних дней. Как будто ничего подозрительного не замечал. В конце концов, разве он не знал, что это может произойти в любую минуту? Знал и был готов, а все же то, что случилось, оказалось неожиданным.

Куда их везут? Должно быть, в Ровно. Но куда именно? В полицейское управление?.. В гестапо?.. Или еще в какое-нибудь зловещее учреждение, откуда, как правило, никто уже назад не возвращается?

Толчок. Остановка.

– Abwärts![17]17
  Слезайте! (нем.)


[Закрыть]

Двухэтажный серый дом. Да, это Ровно. Но что там, за стенами этого дома, куда его сейчас поведут? Что ждет его там?

Ведут всех. Впереди – «штатский». Позади – эсэсовец с автоматом. Подталкивает на лестнице:

– Schneller![18]18
  Живее! (нем.)


[Закрыть]

Дошли. Остановились в темном коридоре. Выстроились лицом к стене. По одному начали вызывать в комнату за высокой, обитой дерматином дверью. Назад никто не выходил.

Его вызвали последним.

Большая комната с маленькой дверцей в противоположной стене. Должно быть, через нее и выводили его предшественников. В глубине – стол, за ним, под портретом Гитлера, эсэсовский офицер. Возле него «штатский», арестовавший Красноголовца.

Солдат подтолкнул Дмитрия ближе к столу. Офицер спросил что-то по-немецки, а «штатский» перевел:

– Фамилия?.. Имя?.. Возраст?.. Место рождения?.. Где работаете?.. Где живете?..

Красноголовец еле успевал отвечать на вопросы.

Затем офицер вытащил из папки какую-то фотографию, показал ее Дмитрию и спросил:

– Wer ist da?

– Кто это? – повторил переводчик.

С фотографии на Красноголовца смотрело знакомое улыбающееся лицо мужчины в белой парадной милицейской гимнастерке и в такой же фуражке, надетой слегка набекрень.

– Так кто это? – снова услышал он.

– Как кто? – спросил и сам же ответил: – Я.

– Что вы можете сказать по этому поводу?

– Ничего особенного, – пожал плечами Красноголовец. – Я служил до войны в железнодорожной милиции, следил за порядком на перроне и у касс. Был обыкновенным милиционером, рядовым солдатом, а не каким-то комиссаром. И этого ни от кого не скрываю. Если бы я чувствовал за собой что-нибудь такое, – он сделал многозначительный жест, – я бы не остался в Здолбунове, а сбежал бы с большевиками. А я не уехал, так как знал, что ничего мне от вас не угрожает. Когда началась война, я даже спрятался от большевиков, чтобы меня не взяли в армию и не послали воевать против вас.

– А это, это что такое? Большевистская награда?

Эсэсовец ткнул пальцем в фотографию.

– Да разве вы, господин, не знаете? – повернулся Красноголовец к «штатскому». – Это же значок «Ворошиловский стрелок». Мне его дали за меткую стрельбу по мишени из нагана.

«Штатский» начал что-то объяснять офицеру, и тот закивал головой – мол, понимает. Потом заговорил сам. Что именно – Дмитрий не понял, но догадался: немец не ожидал от него такой откровенности и сомневается, как дальше вести допрос. Посовещавшись со своим коллегой в штатском, офицер снял телефонную трубку, набрал номер, но тут же положил ее на рычажок.

Через минуту эсэсовец снова взялся за трубку. Что-то сказал в нее, опять положил, взглянул на Дмитрия и проговорил:

– Genug[19]19
  Достаточно (нем).


[Закрыть].

Вывели его через маленькую дверь и долго вели по узким извилистым коридорам, потом по лестнице вниз, потом опять по коридору и, наконец, втолкнули в темную и сырую подвальную комнату. Тяжелая металлическая дверь захлопнулась за солдатом, и Дмитрий остался наедине со своими мыслями.

Как же попала к гитлеровцам эта фотография? Вспомнил, когда фотографировались. Было это перед самой войной, после первомайской демонстрации. Прямо на площади, перед вокзалом. Вернулись железнодорожники из города, принесли портреты и транспаранты. А он – на станции. Праздник, а дежурит: так пришлось. Но дежурит в полной парадной форме. Надя начистила пуговицы – блестят. И значок «Ворошиловский стрелок» поблескивает. Фотографировались долго. Группами и поодиночке. Кто же тогда фотографировал? У кого был фотоаппарат? Что за черт, никак не припомнит. А вот принес ему фотокарточки…

– Стоп! Шкуратов! Да, это от него фото попало к ним. Прав был Леня Клименко, когда называл Шкуратова подлецом, тысячу раз прав. Продажная тварь!..

Теперь уже Красноголовец не сомневался, что своим пребыванием в фашистском застенке он обязан Шкуратову, тому самому Шкуратову, который дважды доставал товарищам пропуска для выезда из Здолбунова. Первый раз – Коле Сысоеву. Тот благополучно выехал из города. А во второй раз? Во второй раз вышла осечка.

Было это несколько месяцев тому назад. Подпольщика Семена Максименко нужно было спешно переправить в отряд. Вспомнил Дмитрий про Шкуратова, решил проверить, таков ли он, как говорил Клименко, или искренне желает помогать подпольщикам.

Разыскал его. Спросил, не может ли достать пропуск одному приятелю.

– Это для меня пустяк, – сказал Шкуратов. – А куда пропуск?

– В Клевань.

– Фамилия парня?

– Максименко.

– Ладно.

Через два дня пропуск был уже у Красноголовца. Но прежде чем передать Семену, Дмитрий решил показать его знакомому сотруднику городской управы.

– С таким пропуском ваш хлопец далеко не уедет, – сказал тот. – При первой же перевозке задержат.

Сотрудник управы добыл для Максименко другой, вполне надежный документ, а Красноголовец решил больше к Шкуратову ни за чем не обращаться. «Хорошо, – подумал тогда Дмитрий Михайлович, – что я не сказал Шкуратову, кто такой Максименко и зачем едет в Клевань».

И вот теперь, спустя несколько месяцев, Шкуратов снова напомнил о себе, и напомнил так, что приходится жестоко расплачиваться за свою чрезмерную доверчивость.

Почему же до сих пор он молчал? Почему так старался хоть чем-нибудь угодить Красноголовцу? Может, выжидал, думал, что ему поверят, привлекут к подпольной борьбе, и тогда он поднесет оккупантам куда более весомый подарок, чем рядовой советский милиционер? Но его надежды не оправдались. Клименко, едва Шкуратов завел с ним речь о партизанах, весьма ощутительно дал понять, что никакого отношения к ним не имеет, даже наоборот – готов заявить на него в гестапо. А сам Красноголовец после того, как попросил пропуск для какого-то безвредного парня, ни о чем больше с ним не заговаривал.

Вот тогда, окончательно потеряв надежду раскрыть подпольную организацию, Шкуратов и вспомнил про фотографию, которую еще до войны на всякий случай оставил у себя. Пригодилась-таки!

Так размышлял Дмитрий Красноголовец, сидя в ту ночь на мокром цементном полу одиночной камеры гитлеровского застенка.

А наутро – опять длинные узкие коридоры, опять лестница – только теперь уже наверх, опять подталкивают автоматом в спину. Идут. Но только минуют дверь вчерашнего кабинета. Идут дальше по коридору, сворачивают налево.

– Halt!

Пришли. Кабинет просторнее вчерашнего и лучше обставлен. На стенах – два портрета. Побольше – Гитлера со свастикой на левом рукаве. Поменьше – Гиммлера в черном мундире. Два фюрера: фюрер третьего рейха – маньяк, обуреваемый жаждой стать властителем всего мира, и рейхсфюрер СС – главный атаман кровавой шайки убийц и грабителей. А вот и двое из этой шайки: вчерашний «знакомый» – офицер, допрашивавший Дмитрия, и хозяин кабинета – тоже офицер, и по возрасту, и по званию, и, наверно, по должности старший. А где же третий? Где «штатский», который вчера схватил Красноголовца на улице, а после служил за переводчика? Нету. Неужели без него обойдутся?

Офицер, ведший вчера допрос, что-то тихо сказал хозяину кабинета и, пройдя мимо Красноголовца, стоявшего посреди комнаты, исчез за дверью.

– Подойдите ближе и садитесь, – выговорил раздельно и четко эсэсовец.

Дмитрий сел.

– Я буду спрашивать, а вы будете отвечать, – продолжал немец.

И началось то же, что вчера.

Выслушав ответы на устную анкету, он тоже показал Красноголовцу фотографию, и тому ничего не оставалось, как дословно повторить свой вчерашний рассказ.

– Это нам известно, – протянул офицер, – все это мы слышали от вас вчера.

Произнес это таким тоном, будто бы не он заставил говорить Дмитрия.

– Да разве я могу сказать иначе, если оно так и было? – удивился Красноголовец.

– Допустим. – Гестаповец начал выстукивать пальцами по столу какой-то мотив. – Допустим, вы нам сказали правду. Но нам этого недостаточно. Может быть, вы что-нибудь добавите к вашему рассказу?

Подумав немного, Дмитрий сказал:

– Вот разве что забыл я сказать, когда сделана эта фотография. Первого мая сорок первого года в Здолбунове была демонстрация. Но я на эту демонстрацию не захотел идти и попросился дежурить. А после демонстрации, когда все железнодорожники вернулись на станцию…

– Об этом не нужно. Это нас не интересует, – перебил его немец. – Лучше скажите, чем вы занимались последние два года?

– Я, господин начальник, по специальности не милиционер. Я портной. В милицию меня забрали большевики. Пришлось из двух зол выбирать меньшее. Я и подумал: лучше в милицию, чем в армию. В милиция хоть какую-нибудь копейку можно зашибить. Увидишь: шофер выпил в буфете кружку пива, а потом сел за руль. Подойдешь: «Ну-ка, давай права». А он вместо прав червонец тычет. Или налузгает на перроне какая-нибудь бабенка семечек. Подойду, козырну: «Платите штраф, гражданочка!» Заплатит. А квитанцию можно не выдавать. Правда, попадались такие, что требовали, но…

– Хватит, хватит об этом. Вы так и не ответили мне, что делали в последнее время.

– Заговорился немного. Так вот, я уж докладывал вам, что умею шить. Говорят, даже неплохо. Извините, мне кажется, правый рукав вашего кителя морщит. Где вы его шили? Дали бы мне, я бы сделал вам люкс. И вообще, если вам потребуется что-нибудь пошить…

– Ну хорошо, – остановил его болтовню немец. – О портновских делах – после. Скажите, а вы ни с кем не встречались, никаких чужих поручений не выполняли и сами никому ничего не поручали, никого ни о чем не просили? Вы подумайте, подумайте хорошенько. Может, забыли, так припомните. Скажем, вы никому не помогали куда-нибудь выехать?

Некоторое время Дмитрий делал вид, будто напрягает память, стараясь что-то припомнить. Так продолжалось несколько минут. Потом на его лице появилась радостная улыбка.

– Было, было такое, господин начальник. Еще в прошлом году познакомился я с одним хлопцем. Звать Николаем. А вот фамилию, извиняйте, не помню. Не то Сиваков, не то Севастьянов… Помню, что на «С», и фамилия русская, а вот как его…

– Может быть, Сысоев? – спросил фашист, заглянув в какую-то бумажку, лежавшую перед ним.

– Так, так, Сысоев, – обрадовался Красноголовец. – И как это я мог забыть? Старость. – Он рассмеялся. – Так вот этот Сысоев пообещал хорошо заплатить тому, кто достанет ему пропуск, чтобы выехать на Подолию. Где-то там у него, сказывал, невеста.

– Ну, и вы достали?

– Вот когда мы с ним шли и толковали об этом, попался нам навстречу один мой давнишний приятель. Шкуратов его фамилия. Он поваром на станции в буфете служил, а я – в милиции. Ну и понятно, я частенько захаживал к нему на кухню. Там у него маленькая комнатка имеется, мы закрывались и… ну, сами понимаете, мне в милицейской форме в зале пить нельзя, а там…

– Вы опять не о том.

– Еще раз извините. Так вот. Этот – как его? – ага, Сысоев, сразу же к Шкуратову, с той же просьбой. И Шкуратов достал ему пропуск. И, видать, не задаром… Я так понимаю, Шкуратов может доставать всякие пропуска. К нему в конторку заходят хлопцы и из городской управы, и из бангофжандармерии, и даже из комендатуры. Заходят, так же, как прежде заходил я…

– Ну, а вы сами не обращались за пропуском к этому повару?

– А зачем он мне? Сам я портняжничаю понемножку в Здолбунове, ездить на заработки мне никуда не нужно…

– Так не обращались? Ну, а не для себя, для какого-то своего приятеля, а?

– Ну, господин начальник, я вижу – вы знаете больше меня. Вы имеете в виду Максименко?

– По-моему, я вас допрашиваю, а не вы меня, – сказал офицер, но в его тоне Красноголовец не почувствовал недовольства.

– Про Максименко можете спросить самого Шкуратова. Не знаю, кто этому Максименко посоветовал обратиться ко мне, только я его отправил к Шкуратову. А договорились ли они, и достал ли ему Шкуратов пропуск, и выехал ли этот Максименко, я так и не знаю… Если дозволите, я вас все-таки о чем-то спрошу.

– Ну?

– Почему вы меня об этом расспрашиваете? Что, Шкуратов попался, и вы меня допрашиваете, как свидетеля? Так я вам должен сказать, что ничего общего с этим Шкуратовым у меня не было. Только чарку пил у него в конторке.

– Это не вашего ума дело: попался Шкуратов или нет. Вы думайте лучше о себе, а не о нем. Неужели вам, как бывшему советскому милиционеру, никто не предлагал помогать партизанам? А?

Не услышав никакого ответа, эсэсовец проговорил:

– Ну, ладно. Пока и этого достаточно. Мы встретимся с вами завтра утром. У вас есть время хорошо все обдумать и взвесить. Ваша участь зависит только от вас. Помните: мы умеем жестоко наказывать тех, кто нам противится, но в то же время мы щедро награждаем наших помощников. Мы, немцы, умеем ценить хорошие услуги. И у вас есть возможность в этом убедиться. А теперь ступайте.

Нажал кнопку звонка. Вошел автоматчик. Офицер что-то сказал ему по-немецки. Потом обратился к Красноголовцу:

– Вас отведут в более приличную камеру.

– Покорно благодарю, господин начальник.

Опять в камере. Теперь хоть есть на чем сидеть и лежать. Правда, голые доски, без матраца, а все же койка.

Похоже, что эсэсовец доволен допросом. В сущности, это был даже не допрос, а беседа с глазу на глаз, без лишних свидетелей и официальных протоколов. Должно быть, для того и отказались немцы от разговора через переводчика, чтобы больше настроить на откровенность.

А теперь? Теперь совсем другое дело. Недаром этот гитлеровец так вежлив. Хитрый лис! Хорошо умеет обрабатывать.

Но он клюнул. Клюнул на крючок. Все правильно – брехни нет: Шкуратов достал пропуск Сысоеву, Шкуратов помог отправить и Максименко, в конторке у Шкуратова всякие люди бывают…

Красноголовец довольно улыбнулся: все идет по плану. Он вспомнил, как недавно сидели они с заместителем командира в землянке, пили чай и беседовали о здолбуновских делах.

– Может случиться всякое, Дмитрий Михайлович, – говорил ему Лукин. – Вы должны быть готовы к любой неожиданности. Не дай бог, чтобы это произошло, но уж если схватят фашисты, вам заранее нужно знать, как вести себя.

– Никто меня не схватит, Александр Александрович. Я везучий.

– Везучий не везучий, а застраховаться надо. Сегодня вам придется выполнить небольшое упражнение: хорошенько заучить на память десятка полтора фамилий и адресов. Вот они.

Он положил перед Красноголовцем лист бумаги, густо исписанный химическим карандашом, и продолжал:

– Это – агентура одного бывшего гестаповца, штурмфюрера бангофжандармерии Ясневского. Здесь полный комплект негодяев. Если вас внезапно схватит гестапо, можете подбросить им как большевистских агентов кого-нибудь из этих продажных тварей, а то и всех разом.

– А поверят мне немцы, что эти мерзавцы связаны с партизанами?

– Думаю, что поверят. Тут одна маленькая деталь. Этот штурмфюрер имеет некоторое отношение к взрыву моста через Горынь. А мину на мост скинул вот этот агент, – Лукин подчеркнул ногтем одну из строк, – Михаль Ходаковский. Сволочь, каких мало. За деньги и за водку родную мать продал бы… А еще служил в бангофжандармерии Иван Царенко. Но о нем, наверно, Гнидюк и Клименко вам рассказывали.

– Тот, что когда-то сбежал от вас?

– Он самый. Можете и его назвать.

Каким дальновидным оказался тогда Лукин! Будто знал, что ему, Красноголовцу, придется вступить в поединок с гитлеровцами, в поединок, где оружие – не автомат и граната, а сметка, хитрость и находчивость. Этот поединок начался вчера. Завтра он продолжится. И победит тот, кто окажется умнее.

…День спустя из дома № 26 по Почтовой улице города Ровно вышел коренастый, средних лет мужчина. Остановившись на тротуаре, он обернулся к дому, из которого только что вышел, и начал внимательно изучать вывеску на дверях.

– Sicherheitsdienst[20]20
  Служба безопасности, или СД (SD), – фашистская организация, подчиненная рейхсфюреру СС Гиммлеру.


[Закрыть], – прочитал Красноголовец по складам непонятное слово. Постоял немного, подумал, как будто старался твердо запомнить это слово, потом тяжело вздохнул и неторопливо направился в ту сторону, откуда только что донесся паровозный гудок.

На вокзале Красноголовец сел в пригородный поезд и за каких-нибудь полчаса прибыл в Здолбунов.

И вот он снова идет по улицам своего города, где все ему такое родное и знакомое, идет, словно ничего не случилось, словно четыре дня назад никто его отсюда в полицейской машине не вывозил.

Четыре дня… Как много за эти дни пережил он а передумал! Где нашлись силы выстоять, победить в нелегком поединке с врагом?

Тайный агент… Теперь он тайный агент – как его там? – «зихерхайтсдинста». Ну и словечко придумали – язык поломаешь!

Вспомнил, как обрадовался эсэсовец, когда он, придя утром на допрос, заявил, что все хорошо обдумал и готов быть полезным немецким властям. Потом сказал:

– Был у, меня один приятель, кондуктором служил. Правда, где он теперь, я не знаю, но мне известно доподлинно, что он имел какие-то дела с партизанами.

– А как звали этого кондуктора? – спросил немец.

– Ходаковский. Михаль Ходаковский. Он никогда не бывал трезвым и, когда мы с ним встречались, всегда, уж извините, ругал новую власть. Один раз я его встретил с каким-то гестаповцем. Тот говорил на польском языке, назвался Ясневским, сказал, что ему про меня рассказывал Шкуратов.

– Значит, Шкуратов тоже был связан с Ясневским?

– А как же! Ясневский чуть ли не каждый день заходил в шкуратовскую конторку. А раньше, с полгода назад, у него частенько бывал какой-то Царенко. Тоже служил в бангофжандармерии. Так этот Царенко, сказывали, был партизанским агентом. Сбежал к партизанам. Это Михаль сказал. Даже болтал про какую-то мину, что Ясневский будто бы поручил ему скинуть ее на железнодорожный мост…

Затем Красноголовец назвал эсэсовцу фамилии людей, которых не раз «встречал» у Ясневского, Шкуратова и Ходаковского… Список агентов Ясневского пригодился-таки!

– Есть еще кое-кто, – добавил он, – только я не знаю их фамилий и адресов.

– А могли бы узнать? – поинтересовался фашист.

Красноголовец ответил не сразу.

– Мог бы. Но я хотел бы знать, что я за это буду иметь?

– Первой наградой будет ваше освобождение. Вот подпишите это, – он подал Красноголовцу анкету, и тот поставил свою подпись. – Через неделю, – продолжал эсэсовец, – я жду вас здесь с новым сообщением. Скажете, что вы к Паулю. Там будет для вас пропуск. Тогда получите вознаграждение.

Но новоиспеченный агент не получил вознаграждения. И не потому, что его не было. Оно ожидало его на столе кабинета, в котором висели портреты двух фюреров. Ожидало, как и пропуск на его имя, лежавший у дежурного при входе в дом по Почтовой улице, 26. Ожидало, как ожидал и «Пауль», считавший себя тончайшим знатоком человеческой психологии и никогда в людях не ошибавшийся.

На этот раз он ошибся.