Текст книги "Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы"

Автор книги: Николай Гнидюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 45 страниц)

МАСТЕРА ИЗ «СУХОРУВКИ»

Ровенскую пекарню «Сухорувка» гитлеровцы превратили в фирму, снабжавшую хлебом солдат и офицеров гарнизона. Пекарня как пекарня – ничего, казалось бы, особенного. А впрочем…

В «Сухорувке» кондитерским цехом заведовал брат Коли Приходько – Иван Тарасович. Он привлек к разведывательной работе своего друга – мастера-пекаря Яна Каминского, который со временем стал ближайшим помощником Николая Ивановича Кузнецова. Широкий круг знакомств Каминского среди бывшей польской знати и гитлеровских офицеров, отличное знание немецкого языка да к тому же привлекательная внешность и светские манеры импонировали обер-лейтенанту Паулю Зиберту. Небольшой особняк Каминского, утопающий в вишневом саду на тихой улице, стал превосходным местом встречи разведчиков.

Приходько и Каминский познакомили нас с пекарем Антоном Марциняком. Умный, честный, сильной воли человек, антифашист по убеждениям, он с первых дней оккупации посвятил себя борьбе с гитлеровцами.

Эти пекарских дел мастера делали все возможное, чтобы хлеб для немецких солдат был наиболее «качественным». И сами немцы помогали им в этом. Шеф «Сухорувки» отставной полковник Ганс Кругер, выслуживаясь перед начальством, завел в пекарне суровый режим экономии. По его указанию хлеб выпекали чуть ли не наполовину с опилками, формы смазывали техническим маслом, а поскольку хлеб шел не на вес, буханки получались такие маленькие, что их можно было спрятать в кармане. Наши ребята, понятно, были сторонниками такой экономии, более того, старались экономить сверх нормы.

Ганс Кругер не раз хвалил Приходько, Каминского, Марциняка за ловкость, понимание ситуации, вызванной войной, и отправлял их реализовывать «сэкономленное» сырье. Разумеется, реализовывали на рынке и деньги делили с «добродушным» шефом.

Гитлеровцы, к какому бы рангу они ни принадлежали, занимались всевозможными махинациями, спекулировали, грабили при первом удобном случае. Но охотнее всего они брали взятки. Особенно в последнее время, когда вера в победу вермахта покачнулась, они не упускали ни малейшей возможности набить деньгами свои карманы. Непревзойденным взяточником был шеф «Сухорувки» Ганс Кругер.

Этот фашист требовал мзду и за то, что принимал на работу в пекарню, и за несколько дней отпуска. А вдень заработной платы мастера собирали для него «дань». Делать это приходилось также Каминскому, Приходько и Марциняку. Когда же они начали выполнять наши поручения, отпала потребность собирать деньги для Кругера, – их обеспечивала партизанская касса. Если же учесть, что выручка за «сэкономленное» сырье целиком попадала к шефу, то станет понятным, почему таким ласковым был с ними Кругер. Отпускал каждого, когда нужно, с работы, подписывал удостоверения, пропуска и другие документы, при необходимости посылал даже в командировки – словом, не мешал им заниматься своим делом.

Вот почему, когда мне необходимо было сменить документы и куда-нибудь пристроиться, я вспомнил о «Сухорувке».

Ян Каминский взялся уладить это дело.

– Специальность пекаря мне подходит, – сказал я. – Только, наверное, не стоит заносить мою фамилию в списки штатов, так будет безопаснее.

– Как раз наоборот, – оживился Каминский. – В список мы тебя включим. Шеф не разлучается с этим списком, так как там отмечено, от кого и сколько он получает в дни зарплаты. Да и всякое может случиться. Один пекарь, подвыпив, попал в фельджандармерию. Ночного пропуска не имел, вот и просидел ночь напролет за решеткой. А утром позвонили на «Сухорувку» – проверили, работает ли у нас такой. Я как раз находился в кабинете Кругера. Он сначала спросил об этом у меня, а потом вытащил бумажку, ту самую, которую мы вручили вместе с «данью». Отыскав фамилию рабочего, шеф отругал дежурного фельдпоста, и тот отпустил задержанного. Понимаешь, какого защитника мы имеем?

– Ладно, вижу, здесь мне можно пристроиться. Но как мы это сделаем, под какой фамилией записаться?

– Я и об этом подумал, Николай. Был у нас один поляк Ян Богинский. Из «Сухорувки» он недавно уволился и выехал в Польшу, а в списке остался. Мы регулярно будем вносить за него деньги для Кругера. Выйдет, что Богинский продолжает работать в пекарне, но будешь этим Богинским – ты. Понял?..

И вот я снова прогуливаюсь по ровенским улицам, но меня уже трудно узнать. На мне добротный коричневый костюм и лакированные туфли. Очки в массивной черной оправе изменили черты моего лица. Вместо тяжелого портфеля в руке – трость. Я уже не езжу на велосипеде, а хожу пешком. В кармане удостоверение о том, что я – Богинский Ян, католик, уроженец Костополя, работаю в Ровно, пекарь, живу и прописан на улице Мыловарной, 19 (на самом деле такого дома на этой улице не было).

Так из Курильчука и Грицюка я превратился в Яна Богинского. Под этой фамилией и действовал вплоть до освобождения города Советской Армией. Да и после освобождения меня еще долго называли то «паном Янеком», то «паном Богинским».

Приходько и Каминский не раз предлагали Кузнецову привлечь к разведывательной работе еще нескольких товарищей из «Сухорувки». Но Кузнецов отвечал: «Пока что в этом нет необходимости».

Но случилось так, что независимо от нас еще один пекарских дел мастер, пятый по счету, стал нашим разведчиком.

Иван Тарасович Приходько давно собирался познакомить Николая Ивановича со своим шефом. Нужно было найти для этого повод. И вот Приходько надумал отметить у себя дома очередной «день рождения». Очередной – потому, что такие праздники устраивались здесь очень часто: дважды в году созывали гостей на детские именины, на день рождения хозяйки, а свой «день ангела» Иван Тарасович отмечал чуть ли не ежемесячно, – к счастью, в церковном календаре святых Иванов хватает. Конечно, все это делалось с определенной целью, – когда нужно было пригласить «знатных» гостей. Финансировались эти «праздники» из разведывательного бюджета.

И вот в «день рождения» тот, ради кого был накрыт стол, не явился: обер-пекарь «Сухорувки» Ганс Кругер срочно уехал в командировку. Решил не приходить сюда и Кузнецов.

Но ведь не пропадать же вкусным блюдам, которые приготовила Софья Иосифовна! И приглашенные гости с аппетитом поглощали жаркое и вареники, запивая все это пивом.

Когда мы с Михаилом Шевчуком и Николаем Струтинским переступили порог дома Приходько, именины были в разгаре. Наше появление, как водится в таких случаях, привлекло внимание гостей. Не успели мы освоиться, как Иван Тарасович и Ян Каминский, выбравшись из-за стола, начали представлять нас веселой компании.

– Это пан Болеслав Янкевич, порядочный человек, известный коммерсант, весьма популярен среди женщин. Они любят не так его, как его барыши, – представил Шевчука Каминский. – А это его коллега пан Богинский, – и, усмехаясь, указал на меня. – Ему меньше везет в коммерсантских делах, чем, скажем, Болеку, однако на женском фронте могут посоревноваться…

– Я с тобой не согласен, – перебил его Приходько. – Сегодня мы веселимся на моих именинах, а в следующее воскресенье, наверно, состоится обручение пана Болеслава. Он тут увивается за моей соседкой Ганкой…

Кто-то из гостей предложил:

– Хватит биографий. Налейте-ка лучше гостям по штрафной.

Компания засуетилась, перед нами появились стопочки.

Пока спорили, кому и чего налить, за что выпить, я осмотрел комнату.

Один из гостей сидел в уголке и сосал самокрутку. Кто-то даже сделал ему замечание:

– Володя, брось дымить. От твоей цигарки хоть топор вешай.

Я заметил, что этот Володя не сводит с меня глаз. И странно – лицо его показалось мне очень знакомым. Кто он и где я видел этого человека?

Чтобы не мучали сомнения, я отозвал Ивана Приходько на кухню и спросил:

– Кто этот Володя?

Иван, прежде чем ответить, любил малость пофилософствовать.

– Будь уверен, в нашей хате только порядочные люди – пекари, вроде меня.

– Нет, ты мне скажи, кто этот парень, откуда он? – не отступал я.

– Да это Володя Цехош! Твой земляк, из-под Ковеля. Парень что надо.

Володя Цехош! Услышав эту фамилию, я обрадовался, но вместе с тем и встревожился. Он мой односельчанин, вроде бы даже какой-то дальний родственник. Мы давно не виделись: еще перед войной он женился и выехал из села. Никто не знал – куда. И вдруг эта неожиданная встреча!

– Он не только мой земляк, но и родственник.

– Так я его сейчас позову. Вы найдете общий язык. Человек он надежный.

В этот момент на кухню зашел Володя Цехош. Он узнал меня и не мог больше ждать.

– Ну, здорово, пан Богинский, пан коммерсант…

– Здорово, Володя.

Мы крепко обнялись и расцеловались.

– Ты только пошутил или, может, в самом деле принял католическую веру? – спросил Володя.

Приходько подмигнул мне: дескать, можно открывать карты. Но я категорически ответил:

– Сегодня я для тебя, как и для всех других гостей, коммерсант Ян Богинский. А завтра узнаешь обо всем.

– Добро!

– Только прошу тебя – никому ни слова, даже жене.

На следующий день, идя к Цехошу, я волновался. Такое чувство я испытывал всегда, когда приходилось привлекать кого-либо к подпольной работе. Как человек воспримет твое предложение, справится ли с ответственными поручениями, осознает ли до конца, на какой риск идет?

Но напрасной была тревога. Володя не задумываясь согласился нам помогать. Немного спустя он стал настоящим бойцом-разведчиком, а его жилище было нашей надежной штаб-квартирой. Выполняли наши поручения Володина жена Анна и дочь Галя.

Так еще один пекарь из «Сухорувки» стал нашим товарищем в борьбе с оккупантами.

КТО ОНА?

В отряд прибыли два советских военнопленных.

– Как вам удалось бежать из плена? – спросил я.

Один из них, Владимир Грязных, рассказал:

– Нам помогла женщина. Она работает официанткой в офицерском казино. Нас часто возили туда на разные черные работы. И вот однажды подошла к нам молодая красивая женщина и предложила свои услуги, если у нас возникнет желание податься к партизанам. Мы ей не поверили, но она при каждой встрече продолжала повторять: «Бегите, ребята! Я устрою все как надо». Официантка дала нам свой адрес, а когда мы пришли, она нас накормила, переодела и посоветовала идти в Цуманские леса. Еще денег дала на дорогу. Вот мы и пришли.

– А кто она, эта женщина?

– Зовут ее Лидия Ивановна. О себе она не рассказывала. Только попросила, если нам удастся найти партизан, то обязательно сообщить ей или дать кому-нибудь ее адрес. Даже пароль придумала: «Привет от Попова». Не знаем, кто она, но верим, что встретили своего человека.

Нас заинтересовал этот рассказ. Если действительно официантка немецкого казино хочет наладить связь с партизанами, то стоит с ней встретиться. Но не ловушка ли это? Ведь мы о ней, кроме адреса и того, что она помогла ребятам бежать из плена, ничего не знаем. Какие чувства руководили этой загадочной женщиной? Бороться с немцами? Тогда почему она пошла к ним работать? Так или иначе, но встретиться с ней надо. Хоть и рискованно, но надо. Разобраться во всем поручили мне.

И вот я иду по указанному адресу. Стучу в дверь небольшого особнячка, спрашиваю, дома ли хозяйка, и слышу ответ:

– Сегодня ее не будет.

На следующий день иду к ее дому, и снова неудача. Так продолжалось несколько раз, пока младшая сестра Лидии Ивановны – Лена (я уже успел с нею познакомиться) сказала:

– Лида просила зайти в среду. В этот день она выходная.

Наконец среда. Подхожу к знакомому особняку, стучу. Дверь открывает стройная молодая блондинка. Выше среднего роста, с красивым смуглым лицом и большими серо-голубыми глазами. «Это она!» – думаю я и произношу:

– Привет от Попова.

– Здравствуйте, – отвечает. – Будем знакомы – Лисовская. Я так и думала, что вы от тех ребят. Проходите в комнату и чувствуйте себя как дома.

Так мы познакомились. Она рассказала, что хорошо знает немецкий язык и поэтому ее назначили метрдотелем («Значит, не обычной официанткой», – подумал я) офицерского казино…

– Я ненавижу швабов, – говорила она мне. – О, если бы вы знали, как я их ненавижу! Что им нужно на нашей земле? Вы видели виселицы на улицах Ровно? Господи, как это ужасно! Звери! А называют себя освободителями. Уничтожать их, беспощадно уничтожать, чтобы не издевались над нами. Сколько страданий принесли они! А было так хорошо! Когда в тридцать девятом году пришли сюда советские войска, люди встречали их с цветами. А этих извергов надо встречать пулями. На каждом шагу их должна подстерегать месть.

Говорила Лидия Ивановна искренне, чувствовалось, что она много пережила, что горе народа – это ее горе.

– Посоветуйте, что я должна делать. Годы идут, мне уже за тридцать («Никогда нельзя дать», – подумал я), так хочется счастья, семьи. Нет, вы не можете этого понять! А они разрушили все! Как я рада, что удалось связаться с вами! Я готова на все. Поручите мне любое дело – выполню.

Но одно обстоятельство заставляло настороженно относиться к ее рассказам. Обычно, когда мы заводили новое знакомство, нас спрашивали: «А чем я могу быть для вас полезным?» Лидия Ивановна подобных вопросов не задавала. Она сама начала излагать один за другим планы своей будущей подпольной деятельности, как будто они у нее были готовы заранее:

– Я могу подкинуть вам важного генерала… Или, если хотите, проведу ваших людей в казино, когда там будет сборище немецких офицеров… Могу подсыпать в блюдо яд… Могу выкрасть папку с секретными документами…

Все эти «могу» заставляли меня задуматься, не маскировка ли это? Подозрение мое усилилось, когда ночью к Лисовской пришли гестаповцы.

Квартира Лидии Ивановны была просторной (три большие комнаты и кухня с верандой), но, с нашей точки зрения, очень неудобной, так как окна выходили на улицу и не было «черного хода».

Вместе с Лисовской жила ее старенькая мать, сестра Лена и брат Володя. Они держались обособленно, не вмешивались в дела молодой хозяйки, тем более что она была основным кормильцем.

Первый наш разговор затянулся допоздна, и Лидия Ивановна предложила мне заночевать в ее квартире.

– Можно всегда пользоваться ею, как собственной, – добавила она.

Мы поужинали, погасили свет и легли спать. Но уснуть я не мог: мысли роились в голове, не давали покоя. Кто она, Лидия Ивановна? Честный человек или артистка, которая мастерски разыгрывает спектакль, поставленный врагом? Может быть, я нужен только как маленькая, но очень важная ниточка, потянув за которую, гитлеровцы раскроют нашу разведывательную группу? Необходимо все хорошенько обдумать…

Вдруг слышу – на улице топот кованых сапог. Люди приближаются к нашему дому, поднимаются по деревянным ступенькам, ведущим на веранду. И – сильный стук в дверь.

– Откройте! – доносится из-за двери грубый голос.

«Ловушка!» – мелькнуло в голове.

Рука выхватила из-под подушки пистолет.

Лидия Ивановна выбежала на веранду, и я услышал ее сердитый, громкий голос:

– Какого черта вы тут шляетесь ночью? Спать людям не даете! А ну, убирайтесь отсюда быстрее!

– Мы из гестапо. Хотим проверить, кто у вас ночует. Немедленно откройте! – настаивали гитлеровцы.

Я мигом оделся, приготовил гранаты, взвел курок пистолета и отбросил задвижку в ставне. А Лидия Ивановна не унималась:

– Гляди, чего захотели. Я вам не открою! Можете ломать дверь. Но знайте: за это вам не поздоровится. Утром я пойду жаловаться господину Прицману. И он вам устроит такой нагоняй, что больше не захочется проверять мою квартиру.

Упоминание о фон Прицмане, очевидно, отрезвляюще подействовало на гестаповцев. Они еще продолжали бить в дверь и кричать «открой!», но уже не с таким упорством, как вначале.

Лидия Ивановна продолжала наступать. Она использовала весь арсенал пристойных, но крепких выражений, пересыпая их фамилиями высокопоставленных гитлеровских офицеров. Наконец этот словесный поединок закончился ее победой. Возбужденная, взволнованная, вбежала она в комнату и, увидев меня в полной боевой готовности, удивленно воскликнула:

– А это что за маскарад?

– Не стану же я спокойно ждать, пока сюда ворвутся гестаповцы, – ответил я. – Встреча с ними у меня не предусмотрена, но приветствовать их есть чем.

– Запомните, – Лисовская все еще не могла успокоиться, – никогда в моей квартире не было и не будет никаких неприятностей. Боитесь за свою голову? Можете не волноваться. С нее ни единый волос не упадет.

– Но я не люблю шутить с гестаповцами где бы то ни было.

– Все равно повторяю: тут вы в полной безопасности. Чувствуйте себя спокойно.

– Какое тут спокойствие, когда в первую же ночь пребывания в этом доме сюда лезут пьяные немцы да еще угрожают выломать дверь.

Лидия Ивановна засмеялась:

– Вы не учитываете одного обстоятельства: немчура меня хорошо знает и никогда не заподозрит в связи с партизанами. А эта мерзость, что приходила, – Лисовская брезгливо поморщилась, – уже не раз пыталась познакомиться со мной ближе и предлагала свои услуги. Но я всегда отвечала и отвечаю: «Ко всем чертям!» Завтра же расскажу об этом визите фон Прицману. Он обедает в нашем казино и очень любит, когда я лично его обслуживаю. А сейчас давайте спать! И выбросьте из головы всякие глупости.

Но я уже не мог уснуть до утра. После неожиданного визита гестаповцев Лидия Ивановна стала для меня еще большей загадкой. И когда я рассказал обо всем этом Кузнецову, он разделил мои сомнения.

– Будь осторожен, – предупреждал меня Николай Иванович, – ничего лишнего ей не говори. Постарайся больше узнать о ней из других источников. Наверное, она связана с гестапо.

Из наших знакомых Лисовскую никто хорошо не знал. Иван Приходько попробовал было расспросить о ней у соседей, но они рассказывали то, что нам уже было известно: работает в офицерской столовой, часто подъезжает к дому на легковой машине в сопровождении немцев.

Когда командование отряда ознакомилось с нашим сообщением о Лисовской, мы получили такую записку:

«Знакомство с Л. нас беспокоит. Продолжайте ее изучать и о малейших подозрениях докладывайте нам. Никаких заданий, кроме проверочных, не давать. Будьте особенно осторожны, чтобы не разгласить наших явок. Если она работает на немцев, то обязательно постарается войти к нам в доверие, чтобы накрыть всю группу. Желаю успехов».

Я трижды перечитал записку Александра Александровича.

«Да, крепкий орешек мне достался, – подумал я. – Как бы не сломать на нем зубы».

Прекращать знакомство с Лисовской нельзя было. Если бы мы даже сделали это, она все равно продолжала бы нас искать. Надо было ждать. Ждать и проверять ее. А когда все станет понятным, или привлечь ее к работе, или…

Но не так легко проверять в наших условиях. Это можно делать лишь путем наблюдений, догадок, выводов. В таких случаях даются контрольные задания. Что ж, попробуем, хотя это и не так просто.

Я ходил к Лидии Ивановне и давал ей поручения. Лисовская выполняла их охотно, хотя и не скрывала своего недовольства тем, что они были незначительны, мелки.

– Вы что? – с обидой спрашивала она. – Не доверяете мне? Боитесь?

– Почему вы так думаете, Лидия Ивановна? Не спешите и не горячитесь. Разведчице нельзя быть такой нетерпеливой, – успокаивал я. – Придет время, и мы с вами будем совершать большие дела. Главное – дисциплина. Делайте то, что вам говорят.

– Мне очень не нравится такая работа, – не сдавалась Лисовская. – Я имею дело с настоящим разведчиком, а приходится запоминать, сколько гитлеровцев за день посетит наше казино и сколько среди них офицеров высших рангов. Ну и разведка! Разве не найдется для меня задания более ответственного?

Мы и в самом деле поручали ей узнавать разные мелочи: кто из высшего офицерства обедал в казино, куда они потом ехали, какие пароли назначались на ночь… Все эти поручения Лидия Ивановна выполняла без колебаний и очень старательно. Однажды по собственной инициативе она принесла пухлый портфель, набитый бумагами и личными вещами какого-то полковника.

– Что это? – спросил я Лисовскую.

– Пришел сегодня один пообедать. Лысый, дряхлый, старый. Говорит: «Еду с фронта в Берлин, к самому фюреру пойду».

Я его хорошенечко угостила. Так, что он сам уже не мог идти на вокзал. Попросил, чтобы я его отвезла. Я согласилась. Вызвала извозчика и поехала с этим пьяным стариканом на станцию. В это время подошел поезд. Я помогла немцу зайти в вагон, он уехал, а портфель так и остался у меня.

– Плохо, очень плохо получилось, – разочаровал я Лидию Ивановну. – Этого как раз и не следовало делать. Неизвестно, представляют ли эти бумаги ценность, а вот раскрыть себя вы могли.

– Да ведь он был в таком состоянии, что опомнится не раньше чем через сутки. А в портфеле полно бумаг. Возьмите и передайте своим.

Этот случай еще больше сбил нас с толку. Ничего интересного в бумагах, найденных в портфеле, не оказалось, лишь акты на списание продуктов питания в одной из воинских частей. И несколько интендантских объяснений. И снова у нас возникло подозрение: не приманка ли это?

Почти ежедневно я бывал у Лисовской, много разговаривал с ней. А говорила она так, что хотелось верить в ее искренность.

– Вас, вероятно, удивляет мое поведение, и я чувствую, что вы не можете мне полностью доверять, – прочитала однажды Лидия Ивановна мои мысли.

– Этот вывод лишен оснований, – возразил я.

– Не думайте, что я так наивна. Я не девчонка, ищущая романтических приключений. О нет! Свои тридцать лет я прожила не так, как хотела. А было у меня желание стать не только хорошей женой, но и матерью. Ежи – так звали моего мужа – очень любил меня. И очень жалел. «Какая я счастливая! Счастливее всех!» – это тогда я так думала. Мы поехали с ним на курорт Закопане. Это были лучшие дни моей жизни. Я из бедной семьи, а Лисовский – родовитый. Он был капитаном польской армии, служил в ровенском уланском полку. Сам очень хорош собой, а еще форма улана – красавец, глаз не оторвешь. Заберемся мы с ним высоко в горы, станем лицом к ветру – эх, и до чего же чудесно было тогда в Закопане! Ежи говорил мне: «Возвратимся с курорта, начнем строить свой домик. Будут у нас дети. Только первая обязательно дочь. И чтоб похожа была на тебя…» Все в Закопане нам завидовали: «Такие молодые, красивые и такие счастливые». Боже мой, счастливые! Мне даже как-то не по себе теперь, когда слышу это слово. Не успели вернуться с курорта – мужа вызвали в часть. Потом война. Под Варшавой немцы взяли его в плен. И расстреляли в тот же день. Вместе со всеми пленными расстреляли. Как я тогда плакала! Вы даже не представляете, сколько у человека может быть слез. Хотела покончить с собой. Да жалко было маму и Лену… Дайте, пожалуйста, зажигалку.

Она закурила сигарету, сильно затянулась и продолжала:

– Вскоре пришли Советы. Меня начали запугивать. Говорили, что жен польских офицеров вывозят в Сибирь. Я уже было собралась бежать в Польшу, да одумалась: куда? В какую Польшу? К немцам, которые убили моего мужа? Я устроилась на работу оператором на почте. Там и познакомилась с майором Поповым. Хороший был человек. У него жена умерла, и он часами простаивал возле моего окошка с опущенной головой. Рассказывал о себе, о жене. Очень любил ее. Мне стало его жаль, ибо судьбы наши были похожи. Я начала его успокаивать. Мы ходили с ним на прогулки, подолгу бродили за городом. Сперва все было таким обычным, а потом мы полюбили друг друга. И любовь эта была такой же чистой, как и первая, – моя и его. Перед самой войной собирались пойти в загс. Грянула война. Геннадий как ушел из дому, так больше я его и не видела.

А потом – немцы, – Лидия Ивановна вздрогнула при воспоминании о враге. – У меня не было колебаний, я сразу же решила бороться с ними, чего бы мне это ни стоило. Я верила, что найду связь с вами. Я уже посылала брата в Клевень: расспросить, что там слышно. Он дважды ездил. Ходят слухи, говорил, о партизанах. Вот я и решила подсказать военнопленным, чтобы убежали к вам. А вы мне не доверяете. Боитесь меня. Я очень хорошо вас понимаю… У вас нет оснований верить мне. Тем более что ежедневно меня видят среди немцев. Вы имеете право спросить меня: «Если ты так ненавидишь немцев, то почему бываешь в их компаниях?» Но поймите же и меня. Взять в руки оружие и пойти против них – этой возможности я лишена. Вести борьбу одной – что это даст? Арестуют, отвезут на Белую улицу – и только. Не работать, а жить как-нибудь, – вывезут в Германию и заставят пойти в публичный дом или заморят голодом. Ничего не делать? Уйти в монастырь? Выйти еще раз замуж? Но это не помешает швабам наступать на Восточном фронте. Есть борьба другая, настоящая борьба. Ее я и выбрала… Я пошла работать метрдотелем в офицерское казино. Я подняла выше голову и хожу, даю распоряжения среди этих вояк. Они думают, что я покорилась и поэтому так хорошо их обслуживаю. А я думаю другое: «Чем больше будет уверенности у этих гадов в моей преданности, тем легче мне будет бороться с ними». Не так ли?

Я ничего не ответил на философские размышления Лидии Ивановны. И тогда она сама попробовала это сделать:

– Вы со мной слишком осторожны. Хорошо. Я отлично это понимаю и поэтому не буду вас торопить. Когда вы убедитесь в моей искренности, я принесу вам пользу. А тактики своей не изменю.

Я хотел что-то сказать, но Лисовская не дала мне произнести ни слова.

– Прошу вас, не оправдывайтесь. Не нужно. Мне даже нравится, что вы все делаете так осторожно. Чувствую, что имею дело с настоящей разведкой. Мы еще покажем чудеса!

Я верил ей. Она действительно ненавидит фашистов и способна выполнить любое рискованное задание. Но Николай Иванович, которому я до малейших подробностей передавал наши беседы с Лидией Ивановной, советовал не спешить.

– Нужно ее проверить на деле, – говорил он. – Слова, чувства – это еще не доказательства.

Когда Лидия Ивановна стала получать от нас задания, она еще активнее начала заводить знакомства с немецкими офицерами. Приглашала их к себе в гости, устраивала вечеринки. Знакомила меня с ними.

– Доверие немцев мне нужно сейчас больше, чем ваше, – любила она повторять.

Однажды, придя с работы, Лисовская рассказала, что в казино готовятся к какой-то встрече. Завозят дорогую мебель, продукты, напитки.

– Говорят, должно состояться важное совещание.

– Надо узнать, кто именно из высших офицерских чинов прибудет на него, – сказал я ей.

– Какое это имеет значение, кто именно? Главное – будет совещание. Вот и надо что-то придумать.

– А что именно?

– Ну хотя бы мину подложить. Или какой-нибудь «специи» для вкуса подсыпать.

– Относительно мины – ничего не выйдет, – разочаровал я Лидию Ивановну. – Гестаповцы заранее обнюхают все. А вот о «специях» стоит подумать, если действительно слетятся важные птицы.

– А вы найдите что-нибудь такое, что бы не портило вкуса и хорошо действовало.

Предложение Лисовской было передано в отряд. Командование его приняло. Я вручил Лидии Ивановне ампулу с ядом и строго приказал применить ее лишь в том случае, если появится кто-нибудь из высокопоставленных фашистов.

Прошло несколько дней, неделя, другая, совещания все не было. Наконец Лисовская сообщила, что оно совсем не состоится.

Это обстоятельство снова посеяло у нас подозрения относительно честности Лидии Ивановны.

– Вероятно, изучает методы нашей работы, – размышлял Николай Иванович. – Ты смотри, Николай, – обратился он ко мне, – не будь с ней очень откровенным, а то последнее время она тебя что-то уж чересчур пленила.

– Может, она тебя околдовала? – добавил Шевчук. – И вообще, стоит ли с ней столько возиться? Строит из себя какую-то сверхпатриотку, ненавидит немцев и в то же время разъезжает с ними в автомашинах, устраивает для них пьянки. Мне кажется, со всем этим пора кончать.

Что я мог ответить товарищам? Я пытался защищать Лисовскую, но никаких доказательств ее честности у меня не было. За все время разведывательной работы мне впервые пришлось встретиться с таким интересным и непонятным человеком, как Лидия Ивановна.

Посидишь с ней вечер, поговоришь, – кажется, что большего патриота и быть не может. Часами она говорила о себе, о красоте жизни вообще и о подлости гитлеровцев, о муках и страданиях, которые они несут людям. Она чудесно ориентировалась в международных событиях, знала много такого, о чем нельзя было ни прочитать в газетах, ни услышать по радио. Например: должна состояться конференция великой тройки, на которую большевики возлагают большие надежды. Но напрасно – союзники не откроют второго фронта ни в сорок третьем, ни в сорок четвертом. И вообще второго фронта может не быть. Или: в ставке Гитлера был заговор. Гитлер беснуется, никому, кроме Евы Браун, не верит. Можно было услышать и такое. Американцы и англичане никогда настоящими союзниками русских не будут; как бы война ни кончилась, они все равно будут с немцами.

Все эти мысли она излагала под впечатлением рассказов немецких офицеров. Но Лисовская не слепо повторяла то, что слышала от них, а сама сопоставляла факты, события, обстановку и делала определенные выводы.

Сила ее логики могла убедить кого угодно из собеседников, и возражать ей было не легко. Послушаешь ее – и приходишь к мысли, что перед тобой настоящий патриот, способный вести беспощадную борьбу с врагом. Но увидишь ее в компании гитлеровских офицеров и не веришь, что это тот же человек, который еще вчера так серьезно и умно размышлял о жизни.

Какая она, настоящая Лидия Ивановна? На этот вопрос я не мог пока ответить. И в этом не могли мне помочь товарищи: ни Николай Иванович, ни Миша Шевчук, ни Коля Струтинский.

Еще одно обстоятельство усилило подозрения, что Лисовская ведет двойную игру. Когда я зачастил к ней, ко мне прицепился «хвост». Почти ежедневно он ходил за мной. Как-то я целый день бродил по городу (зашел на рынок, в парикмахерскую, в одно учреждение, в другое, в ресторан, в кино), и всюду я видел этого субъекта. Мне до зарезу нужно было встретиться с товарищами, но сделать этого я не мог. Предупредил только знаком Ивана Приходько, встретившегося мне на улице, и пошел к своему старому знакомому пану Зеленко. Только после этого мой преследователь оставил меня в покое (очевидно, убедился, что я ни в каких подозрительных местах не бываю) и больше не ходил за мной по пятам.

После этого случая я работал более осторожно и стал постоянным клиентом Вацека Сакраменты.

О «хвосте», разумеется, я ничего не сказал Лисовской. От товарищей тоже пока что решил сохранить это в тайне Я ждал развязки, искал ее, а вернее – пытался найти правильный выход. Продолжать свои визиты к Лидии Ивановне было делом рискованным: рано или поздно, если она работает «на два фронта», гестапо начнет действовать. Бросить Лисовскую, оставить ее вне связи с партизанами – значит выбыть мне из игры. Устранить ее бесследно – для этого мы не имели оснований. Кто же она? Как узнать? Дело нелегкое. А события все более усложняли положение и еще долго не давали окончательного ответа.