Текст книги "Итальянская комедия Возрождения"

Автор книги: Никколо Макиавелли

Соавторы: Пьетро Аретино,Джованни Чекки,Алессандро Пикколомини,Бернардо Довици
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 38 страниц)

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Капитан Франсиско, мессер Консальво, Росадес, слуга.

Говорят по-испански.

Капитан. «Коль прелату угодишь, так себя озолотишь». Боже правый! Кабы снова посчастливилось услышать новости из дома, радости моей не было бы конца! После того как давеча мы расстались с Аньолеттой, завернул я на постоялый двор «Кавалло», да и прознал, что вчера ближе к ночи там остановился некий благородный кастильянец вместе со слугою; наутро он уж пошел прогуляться по городу. Хозяин сказывает, будто узнать его можно по камчатному плащу и бархатной шляпе, а на вид ему лет пятьдесят. Тсс! Не тот ли это господин? По описанью, похоже, он и есть!

Мессер Консальво. Я рад, что попал в этот город, Росадес.

Росадес. Что верно, то верно, хозяин. Древний и славный край.

Капитан. О Боже! Сплю я иль грежу? Да это же…

Мессер Консальво. Жизнью клянусь: я помню и люблю его еще с той поры, когда учился здесь.

Капитан. Признал, черт побери! Это же мессер Консальво Молендини из Кастилии. Добро пожаловать, ваша милость!

Мессер Консальво. Уж не сеньор ли Франсиско Маррада передо мной? Так и есть: он самый! Дозвольте обнять вас, любезный сеньор Франсиско! Вот так встреча! Смотрю на вас и глазам своим не верю: ведь в Кастилии все вас давно уже оплакивают как умершего.

Капитан. Вот те раз! Как так умершего?

Мессер Консальво. До нас дошел вернейший слух, будто прошлым годом вы пали в Африке, при взятии Голетты.^{164}

Капитан. Если бы Господу было угодно, чтобы я участвовал в той кампании!

Мессер Консальво. Отчего так?

Капитан. Оттого, что всякий истинный солдат, желающий отличиться и добыть славу на поле брани, коли достанет ему доблести, должен вознести молитву Создателю, дабы явил ему милость сразиться под знаменами нашего императора! Ибо никто не распознает доблесть и отвагу так, как он. Его великодушие и щедрость подтвердят вам многие наши соотечественники, равно как и прочие военачальники и бесчисленные храбрецы, удостоенные его наград.

Мессер Консальво. Ваша правда. Добродетели государя заслуживают и не таких похвал. Почему же вы не изыскали должного способа принять участие в баталии, коль скоро сами того желали?

Капитан. Сейчас узнаете. Прибыв из Кастилии в Италию, дабы испытать судьбу (а тому уж лет шесть будет, как вам ведомо), пошел я наемником к его светлости принцу Оранскому,^{165} стоявшему в ту пору лагерем под Флоренцией, и стал знаменщиком при капитане Зорге. В той кампании судьба мне благоприятствовала, да и сам я не плошал; как только Флоренция сдалась на милость победителя и было восстановлено правление герцога Алессандро,^{166} меня произвели в капитаны небольшого гарнизона, что находится здесь в Пизе в ведении комиссара. Последний же ни разу не дозволил мне отлучиться со службы.

Мессер Консальво. Рад слышать, что не посрамили отечества и всецело преданы ему. Но как сумели вы сохранить все это время навык родной испанской речи?

Капитан. Очень просто: что ни день – якшаюсь с испанскими солдатами. Однако навык этот изрядно ослабел. Ответьте, мессер Консальво, что сталось с моим батюшкой, и братом, и всеми домочадцами?

Мессер Консальво. Отец ваш сильно постарел, брат возмужал и скоро женится. Как я вам сказывал, он горько печалится о вашей смерти. Когда ж прознают ваши домашние, что вы целы-невредимы, боюсь, как бы сами они не умерли от радости.

Капитан. Каким ветром вас занесло в Пизу, мессер Консальво? Неотложные дела?

Мессер Консальво. Дел в Пизе, любезный сеньор Франсиско, у меня нет. А привела меня сюда тоска по этому славному городу, ибо в былые времена я проходил здесь курс наук и весьма прикипел душой к этому краю. Это явствует даже из моего выговора: тосканское наречье так крепко засело во мне, словно сам я родом из этих мест.

Капитан. Выходит, столь долгий путь вы совершили единственно для того, чтобы поведать любимый город?

Мессер Консальво. Не только. Вы, верно, помните, досточтимый сеньор Франсиско, что ровнехонько тринадцать лет назад Педрантонио, мой брат, отправил Иоандра, своего сына и моего племянника, коему едва исполнилось тогда семь лет, в Рим, в папскую курию. Спустя немного времени после известного вам заговора брат был принародно объявлен бунтовщиком. Поскольку ему грозила тяжкая кара, он принужден был тайно покинуть родину под чужим именем.

Капитан. Все это я отменно помню.

Мессер Консальво. Брат обещал дождаться меня в Генуе, и с тех пор от него ни слуху ни духу. Боюсь, уж не умер ли он в изгнании.

Капитан. Это было бы большим несчастьем, ведь человек он был добропорядочный и благонравный.

Мессер Консальво. Должно полагать, вы помните также, что Педрантонио вверил мне свою дочь Джиневру. Невесть каким манером ее подбил уйти из дома некий Фернандо Сельваджо; так что и о ней я ведать ничего не ведаю. Опасаюсь, как бы ее не постигла та же печальная участь.

Капитан. Все это я помню столь ясно, словно дело было вчера.

Мессер Консальво. Вот и выходит, что из всей нашей семьи у меня остался лишь племянник Иоандр, пребывающий ныне в Риме. Возраст мой уже весьма преклонный, посему я и отписал ему множество писем, в коих просил вернуться на родину и войти во владение своим законным имуществом. Когда пробьет мой час, я не желаю, чтобы наше добро прибрали к рукам чужаки. Однако за все эти три года я не получил ответа ни на одно из писем, по причинам совершенно мне неведомым. Видя такое дело, я вознамерился добраться до Рима, дабы самолично переговорить с племянником. Ну а коль скоро давно уже чаял я побывать в этом городе прежде, чем сойду в могилу, то порешил завернуть сюда и передохнуть денек-другой. Прибыл же я по морю, кратчайшим путем.

Капитан. Вы приняли мудрое решение. Кто, позвольте узнать, путешествует вместе с вами?

Мессер Консальво. Мой слуга и паж.

Капитан. А не сопровождает ли вас некий чернобородый молодой человек в алом плаще и с белым пером на шляпе, коего недавно приметил я на постоялом дворе? Трактирщик передавал, будто он один из ваших.

Мессер Консальво. Верно. По воле случая мы повстречались вчера утром: он направлялся в Неаполь, и мы уговорились вместе держать путь в Рим.

Капитан. Не стану попусту разглагольствовать, ваша милость, скажу лишь, что всегда почитал вас как родного отца и надеюсь, что останусь для вас любящим сыном.

Мессер Консальво. Иного ответа и не ждал. Когда же помышляете вы вернуться в родные края?

Капитан. Покуда не думал об этом, сеньор. Мы превосходно уживаемся с комиссаром, и он все делает, как я ему присоветую. Так что я волен распоряжаться собой как хочу, да и потех в городе хватает, не жалуюсь. Особливо по части слабого пола. Сказать начистоту, многие уже потеряли из-за меня голову; есть среди них и такие красотки, каких поискать.

Мессер Консальво. Приятно слышать. Хотя сдается мне, что герцог Алессандро строго блюдет покой горожан и наипаче всего требует повсеместного уважения женской чести.

Капитан. Истинно так, на случай принуждения. Когда же они предпочитают меня прочим соискателям их сердец и мы расчудесно ладим, то ни герцог, ни кто иной не может помешать этому соединению.

Мессер Консальво. Когда так, то ни слова больше.

Капитан. Сеньор Консальво, то время, что вы проведете в Пизе, я намерен неотступно сопровождать вашу милость, дабы сполна насладиться вашим обществом и услышать побольше вестей об отчем доме.

Мессер Консальво. Почту за честь. И немедля приглашаю вас отобедать со мной.

Капитан. С превеликой охотой.

Мессер Консальво. Прошу.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Корсетто, солдат, один.

Корсетто. Правду говорят: чтобы узнать человека, надобно с ним пуд соли съесть. Вот уж не думал, не гадал, что лучший друг, с коим, почитай, год душа в душу служили под началом одного капитана флорентийской гвардии, станет от меня секреты водить. Видать, дружба и впрямь дороже всего на свете и не всякому дано этот дар сохранить. Вот и моего товарища, как я погляжу, точно подменили. Судите сами: как-то раз уломал он меня испросить у нашего капитана отпуск на месяц-другой и притащил в Пизу. Тут, говорит, судьба моя решается, а какая такая судьба – ни слова, потом, мол, все сведаешь. Только обещанного, как водится, три года ждут. Торчим тут, торчим, а толку никакого. Разве вот платье да имя сменил; прежде звался Ферранте, а ныне, ни с того ни с сего, – Лоренцино. Вдобавок еще и слугой нанялся к старику Гульельмо, что живет тут поблизости. Тыщу раз умолял его: скажи, Бога ради, что все это за причуды, а он знай свое: завтра да завтра. В общем, толку не добьешься. Смекаю я, уж не двинулся ли он умом? Эко будет лихо-то! Намерен я нынче объясниться с ним начистоту. Коль я друг ему, пускай просветит меня насчет своих замыслов. А начнет вилять, так прямо и отрежу: два месяца уже на исходе; что до меня, то я сбираюсь обратно к капитану во Флоренцию, ибо здесь мне все одно веры нет. Эдак и совесть моя, как друга, будет чиста. Гляну, не дома ли он. Кажись, выходит кто-то. Он самый и есть. Рад-радешенек – давненько его таким не припомню. Притаюсь-ка в сторонке: пусть думает, что его никто не слышит… Авось до чего и дознаюсь.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Ферранте, под именем Лоренцино, и Корсетто.

Ферранте. Ну и счастливчик же ты, Ферранте! Верно, в сорочке родился да под счастливой звездой! Вот удача-то, вот радость! Есть Бог на свете! Такое счастье привалило, что ни словом сказать, ни пером описать! Ну кому, скажите на милость, еще так везло, как мне? Баловень судьбы, да и только! Вот бы сейчас Корсетто сюда: пришла пора выложить ему, что раньше держал в секрете.

Корсетто. О чем это он? Не иначе как совсем спятил.

Ферранте. Не думайте, будто я вовсе ошалел от счастья и не разумею, сколь важно для меня то, что собрался ему открыть, ведь тут решается вопрос чести благороднейшего создания, а заодно и вся моя жизнь. Но Корсетто настоящий друг, и я могу преспокойно ему довериться. Скорей к нему, не то вся Пиза узнает о моей великой радости.

Корсетто. Случай подходящий. Так и быть – покажусь ему, а то еще будет потом жалобиться. Эй, Ферранте, пусть твоя жизнь станет сплошным праздником!

Ферранте. Корсетто, дружище! Большего от жизни мне и не надобно. Я и так получил предостаточно. До чего же кстати я тебя повстречал! Прошу только, не называй меня Ферранте. Слава Богу, мы здесь одни, но нечистый не дремлет.

Корсетто. Какие вести? Хотя – о чем это я? Нешто от тебя чего-нибудь добьешься? А ведь знаешь, что мне ты можешь доверять, как себе самому. Скажу напрямик: надоели мне твои утайки, и порешил я нынче утром объявить тебе: коли нет от Корсетто проку, пора бы мне возвернуться во Флоренцию и сдержать данное капитану слово.

Ферранте. Неправда твоя, Корсетто. Если чем и обидел тебя, то не по злобе. Знай, что на всем белом свете нет другого такого человека, которому я мог бы до конца излить всю душу и которого готов всячески ублажать. Ты сам-то прикинь: на что мне было тащить тебя в Пизу, ежели я так тебя стерегусь, как ты мыслишь, да еще и водить тут за нос и кормить напрасными обещаниями? Зато теперь настал заветный час, и, видит Бог, я вышел из дому с единственной целью увидеться с тобой и испросить твоего совета.

Корсетто. Вот это я понимаю, а то, скажу не таясь, решил было, что дружбе нашей конец. Ну да ладно: что было, то прошло. Выкладывай, в чем там вся незадача.

Ферранте. Отойдем-ка подальше от дома.

Корсетто. Ну, говори.

Ферранте. Прежде чем посвятить тебя в нынешние мои дела, я должен коротко поведать свою историю, ибо, не узнав начала, не поймешь и конца.

Корсетто. Ясное дело. Зачинай, не тяни.

Ферранте. Семь лет пролетело с тех пор, Корсетто, как я жил не тужил у себя на родине в Кастилии. Лет восемнадцать мне тогда стукнуло. И вот в один прекрасный день жизнь моя резко переменилась: влюбился я по уши в одну девчонку лет тринадцати, по имени Джиневра. Папаша ее, Педрантонио Молендини, был объявлен у нас мятежником и принужден был оставить дочку на попечение брата, мессера Консальво. О нем же самом с того времени ничего не слыхать.

Корсетто. Поди, отдал Богу душу в изгнании.

Ферранте. Чего не знаю, того не знаю. Слушай дальше. На мое счастье, вскоре и она воспылала ко мне взаимным чувством. Но и тогда мне никак не удавалось склонить ее стать моею. Я уж и так и этак – все впустую. Хотя сам-то вижу: сохнет по мне девица, просто спасу нет; но честь свою блюдет – что и не подступишься. И знай себе твердит: лучше умру ради любви к тебе, чем опозорю себя в угоду твоей страсти.

Корсетто. Не часто встретишь этакое целомудрие. Сказывай дальше.

Ферранте. Видя такую ее неприступность, я предложил ей руку и сердце. Джиневра была на седьмом небе: она и не чаяла, что доживет до такого дня. Однако дядюшка ее Консальво и слышать об этом не захотел. А все потому, что кто-то из моих родичей подбил его брата Педрантонио на заговор. Сколько мы из-за этого натерпелись, ведают лишь те, кто сам перенес нечто подобное. Не один месяц длилась вся эта мука, покуда, не в силах более сдерживать наши чувства, мы не порешили обвенчаться тайно, а вслед за тем оставить Кастилию и держать путь в чужие края, положившись на судьбу.

Корсетто. Видно, ради тебя она была готова на все.

Ферранте. Так мы и учинили. Под покровом ночи сели на баркас, загодя снаряженный моими друзьями, и вышли в море. Поначалу наше плавание шло благополучно. Но судьбе, что вечно противится самым что ни на есть радужным замыслам влюбленных, угодно было распорядиться на иной лад. Как приблизились мы к пизанским берегам, напали на нас четыре шхуны пиратов. Окружили со всех сторон, и завязался бой. Отважно дрались мои товарищи, но все, как один, полегли в морской схватке. Я же был тяжело ранен и попал в сарацинский плен. В пылу сражения я собственными глазами видел, как пираты силком перетащили мою Джиневру на одну из шхун и уплыли с ней восвояси, не вняв ее жалобным просьбам лучше убить, нежели разлучить со мной. Так и расстался я со своей избранницей, единственной, которую я любил и буду любить, покуда жив.

Корсетто. Сердце кровью обливается от твоего рассказа. Что же дальше?

Ферранте. Что сталось с ней потом, я не ведал до сего дня. О себе же скажу, что привезли меня в Африку и сделали невольником. Едва оправился я от ран (телесных, разумею, ибо раны душевные не затянулись и поныне), запродали меня в Тунис одному из первых толстосумов города, некоему Флешеру, который незадолго до того прикупил таким же манером флорентийского раба по имени Нофрио Валори, полоненного на пути из Генуи во Флоренцию. Сдружились мы с ним: ведь вместе любую напасть снесешь. А годы идут и идут… Но вот прошлым летом, июля пятнадцатого дня, случилось взятие Туниса, великая виктория достославного императорского войска; и нам, купно с двадцатью тысячами других рабов, была дарована свобода. Тот день я запомню на веки вечные.

Корсетто. Эка жалость, что не пришлось мне сразиться в той баталии.

Ферранте. Что и говорить. Более слаженного войска ты еще не видывал: все солдаты как на подбор – так и сияют радостью; капитаны исполнены усердия; ополченцы, точно в старые добрые времена, являют образец слаженности и порядка; а главное, узрел бы ты неземную милость, превеликую рачительность и необычайную фортуну несравненного нашего императора, коего все мы с нетерпением и надеждой уповали увидеть после Туниса в Константинополе.

Корсетто. Воистину, блаженны христиане нашего века, коим выпало счастье жить под столь могущественным и священным покровителем! Продолжай.

Ферранте. Как освободили нас, пожелал Нофрио Валори взять меня с собой во Флоренцию, где помимо прочего сыскал мне место в гвардии – уж это тебе ведомо. Однако во всех своих перипетиях я ни на мгновение не забывал о моей Джиневре. Ну а что было со мной дальше, ты и сам знаешь.

Корсетто. Где же ты так лихо наловчился нашему говору?

Ферранте. Хоть я и кастильянец, но родом из Генуи. Там меня и взрастили, в доме мессера Фабрицио Адорни, знатного купца и близкого друга моего отца.

Корсетто. Теперь я уразумел, отчего ты вечно невесел, только нынче утром малость приободрился. Но зачем же надобно было наниматься к Гульельмо, да еще под чужим именем?

Ферранте. Погоди, ведь я еще не дошел до самого главного.

Корсетто. Сказывай.

Ферранте. Помнишь, как на прошлое Рождество прибыли мы с товарищами поразвлечься на пару денечков в Пизу?

Корсетто. Ну помню. Только при чем здесь это?

Ферранте. Сейчас поймешь. Не прерывай. Прогуливаясь как-то под вечер около дома Гульельмо, заметил я в окошке юную красавицу, и почудилось мне, будто это моя Джиневра. Поразмыслив, я рассудил, что это вполне могла быть именно она, ведь как раз в здешних морях мы и попали в плен. От трактирщика я узнал, что дом этот принадлежит некоему Гульельмо, что своих детей у Гульельмо нет, зато живет у него девица, которую несколько лет назад он получил в дар от какого-то благородного господина, вырвавшего ее из лап сарацинов. Теперь уж я наверное знал, что это и есть Джиневра. С невиданной прежде силой разгорелась во мне унявшаяся было за это время страсть. На следующее утро я вернулся, чтобы проверить, признает ли она меня. Джиневра смотрела так, словно перед ней был первый встречный. Ничего удивительного, ведь она еще ни разу не видела меня с бородой: когда нас разлучили, на ее месте едва пробивалась слабая щетинка. Все это навело меня на мысль дознаться каким-либо манером, прежде чем откроюсь ей, памятует ли она о своем Ферранте или же, напрочь позабыв о нем, увлеклась кем-то еще. Я не измыслил лучшего способа, как, сменив имя, определиться слугой в ее дом. Посему, возвернувшись во Флоренцию, уговорил тебя выпросить у капитана отпуск и привез сюда, чтобы в случае надобности ты оказался рядом.

Корсетто. Тонко рассчитано. Ну, а потом?

Ферранте. Проник я, значит, в дом Гульельмо и ну служить да прислуживать с таким усердием, что за несколько дней снискал благосклонность хозяина и девицы. Лоренцино сюда, Лоренцино туда – все проходило через мои руки. А сам тем временем присматриваю за Джиневрой: что она да куда. Присматриваю и не вижу в ней ничего, кроме тихой печали, благочестия и доброты, за каковые и пригрел ее старик Гульельмо, словно родную дочь. Так что все мои подозрения, будто сердце ее отдано другому, отпали сами собой. Теперь предстояло увериться, помнит ли она обо мне. Подгадав удобный случай, вчера вечером я завел с ней беседу о разных разностях, а потом – возьми да и примись рассуждать о всемогуществе любви. Гляжу, слова мои премного ее взбудоражили. Ну, думаю, самое время спросить, а не знавала ль она в Валенсии некоего Ферранте ди Сельваджо. Как услыхала Джиневра это имя, так вся бледностью покрылась. Смотрит мне прямо в глаза и, глубоко так вздохнув, вопрошает: отчего это вдруг я любопытствую? Не было у меня, отвечаю, другого такого товарища, как он. А сам подмечаю: мелькнула у нее догадка, что перед ней Ферранте и есть. Смотрит на меня пристально, глаз не сводит. И понял я, что признала наконец. Но для пущей верности спрашивает: «Неужто вы и есть тот самый Ферранте?» При этих ее словах я более не мог сдерживаться и открылся ей. Мы бросились друг другу в объятия. Слезы умиления брызнули из наших глаз. Не помня себя от радости, мы поведали друг дружке обо всех своих злоключениях.

Корсетто. Счастливчики! Вот что значит постоянство в любви! Такой случай, хоть в театре представляй!

Ферранте. Не стану расписывать тебе нашу радость, иначе я и до утра не закончу. Главное, прикинули мы, что ежели откроем Гульельмо все как есть – хоть лопни, не поверит старик, и будет только хуже нам обоим. Посему вознамерились мы скрытно бежать из Пизы этой же ночью. От тебя, Корсетто, потребуется вот что: сыпь что есть духу к Арно, вели снарядить какую ни есть лодчонку и держи ее наготове. Ближе к ночи будь рядом со мной на случай, ежели Гульельмо или кто другой станут чинить нам препятствия. Тогда мы постоим за себя, а буде занадобится, порешим его, и дело с концом.

Корсетто. Ни слова больше. Ради тебя пожертвую чем угодно, даже самой жизнью. Делай, что собрался, об остальном я как-нибудь позабочусь. А куда мы отправимся?

Ферранте. После обмозгуем. Знай же все до конца: сегодня мне предстоит сорвать сладчайший плод из вожделенного сада, редчайшую розу из желаннейшего цветника, ибо Джиневра обещалась, коли достанет времени, одарить меня цветком своей девственности. О, несказанный день, сколько восторгов ты мне готовишь!

Корсетто. Бог вам в помощь, дабы не вышло как в прошлый раз.

Ферранте. За дело! Не будем терять время. Беги, Корсетто, и устрой все как надобно.

Корсетто. Несусь, как ветер, кратчайшим путем.

Ферранте. Полагаюсь на тебя.

Корсетто. Слажу в наилучшем виде.