Текст книги "Итальянская комедия Возрождения"
Автор книги: Никколо Макиавелли
Соавторы: Пьетро Аретино,Джованни Чекки,Алессандро Пикколомини,Бернардо Довици
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 38 страниц)
Параболано, Россо.
Параболано. Я видел, как ты входил через садовую калитку. Что говорит мадонна Альвиджа?
Россо. Она поражена вашим отменным обращением, вашим вниманием и вашей щедростью и собирается подтолкнуть в ваши объятия другую особу. Словом, ваша милость не напрасно старались.
Параболано. Это еще ничто по сравнению с тем, что я для нее сделаю.
Россо. Ровно в семь с четвертью означенная особа будет у нее. Но имейте в виду – она настолько стыдлива, что умоляет разрешить ей поработать с вашей милостью в темноте. Однако не беспокойтесь, скоро увидите ее и на свету.
Параболано. Верно, она считает меня недостойным лицезреть ее.
Россо. Ничего подобного. Просто все женщины поначалу ломаются, а потом, отбросив робкую свою стыдливость, готовы удовлетворять плотские свои желания хоть на площади Святого Петра.
Параболано. Ты полагаешь, что дело тут в робости?
Россо. Несомненно. А вы что думаете?
Параболано. Думаю, как сладко любить и быть любимым.
Россо. Сладкая вещь – таверна, говорил Каппа.
Параболано. Сладкая – Ливия, вот что я тебе скажу.
Россо. Бред, фантазия. Что до меня, то я Анджеле-гречанке предпочитаю бокал греческого.
Параболано. Если бы ты находил вкус в каплях амброзии, источаемых влюбленными устами, любое вино по сравнению с этим показалось бы тебе кислятиной.
Россо. Зря вы зачислили меня в девицы, свою долю я уже отведал и не нахожу в ней той сладости, которую находите вы.
Параболано. У благородных мадонн другой вкус.
Россо. Это правда, они и мочатся-то по-другому.
Параболано. Оставь дурацкие твои шутки!
Россо. Почему же дурацкие? Обождите. Разве вы сами не говорили, будто сладость, источаемая языком, который владеет речью, превышает сладость винограда, фиги и мальвазии?
Параболано. Да, но только до известной степени.
Россо. Ох, доведут же меня все эти сонетики Паскуино.
Параболано. Я не знал, что ты любитель поэзии.
Россо. Как же! Было б у меня образование, я непременно заделался бы философом или шляпником.
Параболано. Ха-ха-ха!
Россо. Когда я служил у римлянина Антонио Лелио, я всегда урывал минутку, чтобы почитать стихи, которые он сочинял во славу кардиналов, я их целую кучу выучил наизусть. О, они божественны, и я склоняюсь перед Барбиераччо, который говорит, что нет ничего предосудительного в том, если парочку их прочитывать на каждой утрене между Посланием и Евангелием.
Параболано. О, неплохо придумано.
Россо. Что вы скажете, например, о сонете, в котором говорится:
«И сколько родичей у папы Льва?»
Параболано. Прекрасно.
Россо. А об этом:
«Когда же Константин свершил свой дар,
Чтобы отделаться от злой проказы?»
Параболано. Очень тонко.
Россо.
«Коль папа был одним из трех монахов,
То поваром был сам апостол Петр».
Параболано. Ха-ха-ха!
Россо.
«Захочет ли Святая мона Церковь
Взять горностай в законные мужья?»
Параболано. Здорово!
Россо.
«О кардиналы, будь вы только немы,
Уж мы не захотели бы быть вами».
Параболано. Отлично.
Россо. Попытаюсь достать те, что были написаны для мессера Паскуино в этом году; среди них должны оказаться тысячи занятных вещей.
Параболано. Клянусь честью, Россо, ты настоящий человек.
Россо. Кто этого не знает?
Параболано. Однако не будем терять время. Зайдем домой, а потом ты отправишься к старухе и передашь ей мои приказания.
ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕМастер Андреа, мессер Мако.
Мастер Андреа. А вы – давай Бог ноги, когда в этом не было никакой нужды. Ведь только ради вас синьор Параболано, вернувший вас домой in visibilium,{111} заставил меня прибегнуть к чисто неаполитанскому приему.
Мессер Мако. Ладно, поговорим о другом. Скажите, учитель, каким путем рождаемся мы на свет?
Мастер Андреа. Через дырку.
Мессер Мако. Широкую или узкую?
Мастер Андреа. Широкую, как печь.
Мессер Мако. А рождаемся для чего?
Мастер Андреа. Чтобы жить.
Мессер Мако. А чем жить?
Мастер Андреа. Едой и питьем.
Мессер Мако. Значит, я буду там жить, ведь ем я как волк и пью как лошадь: «клянусь честью», «клянусь Богом», «целую ручку». А что с нами будет, когда проживем свой век?
Мастер Андреа. Все помрем, каждый в своей дыре, как пауки.
Мессер Мако. А разве все мы не дети «Андара» и «Андеры»?
Мастер Андреа. Все мы дети Адама и Евы, макаронник ты мой, без соли, без сыра и без огня отпаренный.
Мессер Мако. Однако, я думаю, как хорошо было бы вот так просто взять и переплавиться в придворного, без всяких забот, лечь в этакую форму – и готово! Мне этой ночью примерещилось, да и Грилло это подтвердит.
Мастер Андреа. У вас губа не дура. Но, к сведению вашей милости, выплавляют так же пушки, колокола и башни.
Мессер Мако. И башни? Я думал, что башни сами рождаются, как они родились в Сиене.
Мастер Андреа. С вашей стороны это было грубой ошибкой.
Мессер Мако. А хорошего из меня выплавят придворного?
Мастер Андреа. Отличного.
Мессер Мако. Почему?
Мастер Андреа. Потому что легче сделать человека, чем пушку. Но так как вы остановились на таком отменном способе – поспешим.
Мессер Мако. Пошли, я сегодня же хочу улечься в форму, иначе сдохну от нетерпения.
ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕАльвиджа, одна.
Альвиджа. Хлопот у меня больше, чем сразу на двух свадьбах. Кому подавай мазь, кому порошков против зачатия, одному не терпится передать мне письмо, другому поручение, третьему нужно приворотное зелье, этому – одно, тому – другое. А Россо, наверное, разыскивает меня. Разве я его не предупреждала?
ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕРоссо, Альвиджа.
Россо. Как удачно, что я тебя застал.
Альвиджа. Я ведь коммунальная ослица.
Россо. Брось все прочие плутни и наколдуй так, чтобы хозяин нынче же ночью наигрался вволю.
Альвиджа. Вот только скажу несколько слов своему исповеднику и тотчас же вернусь. Подожди меня здесь.
Россо. Ты найдешь меня либо здесь, либо возле дома моего хозяина. Однако что это там за монах?
Альвиджа. Тот самый, которого я ищу. Оставь нас.
ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕНастоятель и Альвиджа.
Настоятель. Oves et boves universas, in super et pecora campi.{112}
Альвиджа. Вы всегда погружены в молитву.
Настоятель. Нет, не слишком этим злоупотребляю. Я не из тех, кто особенно спешит поскорее попасть в рай. Ведь все равно я туда попаду, не сегодня, так завтра. Он так велик, что мы, слава Богу, все в нем поместимся.
Альвиджа. Верю и все же думаю, что это не так: ведь сколько народу туда уже попало и хочет попасть. Даже в Колизее, когда там представляют Страсти Господни,{113} и то собирается столько народу, что продохнуть невозможно.
Настоятель. Ты этому не удивляйся. Ведь душа, если можно так выразиться, подобна лжи, она места не занимает.
Альвиджа. Не понимаю.
Настоятель. Exempli gratia:{114} представь себе – ты находишься в крохотной каморке, крепко запертой изнутри, и через дверь объявляешь, что-де слон перед смертью составил завещание. Разве это не ложь, достойная отлучения?
Альвиджа. Да, отче.
Настоятель. Так вот, комнатушка от этой лжи не загромождается, да и не загромоздится, хотя бы ты еще тысячу раз соврала. Так и душа в раю никакого места не занимает. Словом, в раю могут запросто поместиться целых два мира, не то что один!
Альвиджа. Все-таки великое дело, когда понимаешь толк в Писании! Ладно, а теперь, святой отец, мне хотелось бы узнать от вас еще две вещи: во-первых, суждено ли моей наставнице попасть в райскую обитель, и, во-вторых, жив ли еще турка или нет?
Настоятель. Что касается первого, то твоя наставница пробудет в чистилище двадцать пять дней или около того, затем будет отправлена на пять или шесть дней в преддверие ада, а уж после этого dextram patris cœli cœlorum.{115}
Альвиджа. Однако говорили обратное – что она уже осуждена.
Настоятель. Мне ли не знать?
Альвиджа. Змеиные языки!
Настоятель. Что же касается пришествия турки, то все это враки. А если бы он даже и пришел, тебе какое дело?
Альвиджа. Какое мне дело? Мне? Быть посаженной на кол мне никак не улыбается. Сажать бедных бабенок на кол! Что это для вас, шуточки, что ли! Я прихожу в отчаяние от одной мысли, что нашим преподобным отцам и в самом деле хочется, чтобы их посадили на кол.
Настоятель. Из чего ты это заключаешь?
Альвиджа. Из того, что они не принимают никаких мер. А ведь люди-то говорят – «вот он, вот он!».
Настоятель. Пустое болтают! Однако ступай с Богом, я тороплюсь. Мне надо поспеть на почтовых в Веруккио помочь сцапать жида – музыканта графа Джан Мария. На исповеди он признался, что замышляет бунт – чтоб с него живым шкуру содрали, – ну а я, понятно, выдал его!
ЯВЛЕНИЕ ТРИНАДЦАТОЕАльвиджа, одна.
Альвиджа. С Богом! В конце концов, эти монахи всюду суют свой нос. А разве они не кажутся святыми с их умильными ужимками? И кто им не поверит, глядя на их ноги, стертые сандалиями, и на чресла их, опоясанные вервием, кто не поверит их вкрадчивым словесам? Но надо же обладать добродетелью, если хочешь спасти свою душу так, как спасла ее моя наставница. Обдумав все толком, я, пожалуй, даже предпочла бы, чтоб ее сожгли. Ведь на том свете она мне будет такой же хорошей заступницей, как и на этом. Однако мне надо найти Россо.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТЫРНАДЦАТОЕГрилло, один.
Грилло. Я должен отыскать магистра Меркурио, самого компанейского человека и величайшего затейника во всем Риме, ибо мастер Андреа убедил мессера Мако, что этот Меркурио и есть тот врач, который ведает формами для отливки придворных. Однако, клянусь честью, вот и он сам!
ЯВЛЕНИЕ ПЯТНАДЦАТОЕМагистр Меркурио, Грилло.
Магистр Меркурио. В чем дело?
Грилло. Дело коварное! Появился здесь гусь лапчатый, некий сиенец, который хочет сделаться кардиналом, и мастер Андреа убедил его, что вы и есть тот врач, который ведает формами по отливке кардиналов и придворных.
Магистр Меркурио. Можете не говорить. Один из его слуг, который рассердился на него и теперь ищет нового хозяина, мне уже все рассказал.
Грилло. Ну и как? Здорово?
Магистр Меркурио. Давайте поместим его в один из тех больших котлов, куда наливают воду, а предварительно я заставлю его принять еще здоровенную дозу пилюль.
Грилло. Ха-ха-ха! А ну, живо за дело! Ведь мессер Приам и мастер Андреа нас уже дожидаются.
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕМастер Андреа, мессер Мако, магистр Меркурио, Грилло.
Мастер Андреа. О цене мы договорились, и мессер Мако решится принять пилюли с мужеством, достойным сиенца.
Мессер Мако. Эти пилюли заставляют меня призадуматься, сильно призадуматься.
Магистр Меркурио. Pilolarum Romanae Curiae sunt dulciora.{116}
Грилло. Святых величай, а чертей не замай.
Мессер Мако. Почему ты это говоришь?
Грилло. Разве вы не слышите, что врач ругается, как азартный игрок?
Мессер Мако. Он говорит как ученый, скотина! Займитесь мною, domine mi.{117}
Магистр Меркурио. Dico vobis, dulciora sunt Curiae Romanae pilolarum.{118}
Мессер Мако. Nego istam.{119}
Магистр Меркурио. A progresus herbis, et in verbis, sic inquit, totiens quotiens aliquo cortigianos diventare volunt, pilolarum accipere necessitatis est.{120}
Мессер Мако. Cortigianos? Петрарка так не говорит.
Мастер Андреа. Говорит в тысячах мест.
Мессер Мако. Это правда. Петрарка так говорит в сонете: «Настолько нить тонка».
Мастер Андреа. Вы ученее самого Роланда.{121}
Магистр Меркурио. Словом, вашей синьории сиенские ягоды знакомы?
Мессер Мако. Да, мессер.
Магистр Меркурио. Сиенские ягоды то же самое, что римские пилюли.
Мессер Мако. Если римские пилюли то же самое, что сиенские ягоды, я их проглочу хоть бочку.
Грилло. Не обижай свою дочку.
Мессер Мако. Что ты говоришь?
Грилло. Говорю, что будет как раз точка в точку, если вы поспешите, и я мог бы пойти и проверить, что поделывают формы, которые для вас заготовлены.
Мессер Мако. Тогда иди же и выбери самые подходящие.
Грилло. Иду.
Мессер Мако. Послушай! Отбери самые красивые, какие там есть.
Грилло. Самые что ни на есть красивые!
Мессер Мако. Знаешь что, Грилло! Смотри только, чтобы никто не сделался придворным раньше меня.
Грилло. Не беспокойтесь.
Мастер Андреа. Не забудь весы. Ведь как только мы его отольем, необходимо его взвесить, чтобы заплатить по количеству фунтов согласно распоряжению «Горностая».
Грилло. Не беспокойтесь, не обвесим.
Мастер Андреа. А как только вы сделаетесь придворным и кардиналом, вам останется только одно – поклясться, что вы меня не оставите своими милостями, ибо стоит только человеку оказаться при дворе, как он тотчас же поворачивается к вам тылом и из ученого, мудрого и хорошего превращается в невежду, дурака и злодея. Стоит только любому негодяю заслышать вокруг себя шуршание шелков, как уж больше он ни на кого не смотрит и считает своим смертным врагом всякого, кто сделал ему приятное, ибо ему стыдно признаться, что он когда-то был в нужде… Так что уж лучше поклянитесь…
Мессер Мако. Даже могу коснуться рукой вашего подбородка.
Мастер Андреа. Детские забавы! Клянитесь!
Мессер Мако. Клянусь благословенным Крестом Господним!
Мастер Андреа. Это бабья клятва.
Мессер Мако. Клянусь святым Евангелием и всеми евангелиями!
Мастер Андреа. Так выражается мужичье.
Мессер Мако. Клянусь Верой Господней!
Мастер Андреа. Слова, достойные грузчика.
Мессер Мако. Клянусь собственной душой!
Мастер Андреа. Выражение лицемеров.
Мессер Мако. Клянусь телом вселенной!
Мастер Андреа. Хреновина!
Мессер Мако. Вы хотите, чтобы я сказал – Телом Господним?
Магистр Меркурио. Святых величай, чертей не замай, как только что сказал Грилло.
Мессер Мако. Хочу ублажить магистра, ей-богу, хочу.
Мастер Андреа. Разве я не говорил вам, что придворный должен уметь ругаться?
Мессер Мако. Да, но я забыл, ей-богу, забыл.
Магистр Меркурио. Не будем терять время, а то формы остынут, да и дрова в Риме чертовски дороги.
Мессер Мако. Если вы подождете, я пошлю в Сиену за целым возом.
Мастер Андреа. Ха-ха-ха! Ну и дурак же!
Мессер Мако. Что вы говорите?
Магистр Меркурио. Что из вас выйдет преизряднейший придворный.
Мессер Мако. Премного вам благодарен, доктор!
Грилло. Пилюли и формы вас ждут.
Мессер Мако. А где сейчас луна?
Магистр Меркурио. In Colocut.{122}
Мессер Мако. Если она не на пятнадцатом своем дне, то этого достаточно.
Магистр Меркурио. Пожалуй, уже год, как она там была.
Мессер Мако. Значит, я могу принять ягоды sine timore influxi?{123}
Магистр Меркурио. Конечно.
Мастер Андреа. Входите, залезайте сюда.
Мессер Мако. Вхожу, лезу.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕАльвиджа и Россо.
Альвиджа. В чем дело, Россо ты немазаный?
Россо. Я уж думал, ты совсем сгинула.
Альвиджа. У меня прямо-таки ноги отнялись… Я разговаривала со своим исповедником и узнала, когда в августе бывает Богородица.
Россо. А зачем тебе это знать?
Альвиджа. А затем, что я принесла обет, что буду в канун ее поститься. А затем я попросила истолковать мне сон и заказала помянуть в проповеди чудеса, которые творила моя наставница. Ходила к Пьемонтезке, она скинула, – ты уж помалкивай. Затем взглянула на ножище Беатриче… ух ты! Как ни в чем не бывало! А потом выхлопотала для Паньины местечко в монастыре «обращенных», но так и не попала к Святому Джанни, чтобы навестить испанку Ордегу, которую замуровали за то, что дон Диего сходил по ней с ума.
Россо. Об этой сплетне слыхал.
Альвиджа. Проделав все это, я наспех выпила в «Зайце» стакан корсиканского вина и вот теперь к твоим услугам.
Россо. Альвиджа, нас – двое, и мы – одно… Когда бы ты захотела оказать мне услугу, простую, несколько слов – и все, то клянусь кровью Непорочной Девы и благословенным, священным… я весь тебе отдамся, телом и душой.
Альвиджа. Если дело в нескольких словах – дело в шляпе.
Россо. Только в два-три слова, ничего больше.
Альвиджа. Говори, не стыдись.
Россо. Стыдиться тут, в Риме? О!
Альвиджа. Да говори же скорей!
Россо. Я колеблюсь, ибо еще никогда не доставлял тебе никакого удовольствия. Пусть ожерелье будет целиком твоим.
Альвиджа. Приму и не приму. Приму в том случае, если окажу тебе услугу, а если не окажу, то и не приму.
Россо. Ты говоришь как сивилла. Но знаешь ли ты, в чем дело? Я хочу напакостить Валерио. Если хозяин на него прогневается, я буду самым главным, а это выгодно для тебя и для меня.
Альвиджа. Понимаю. Значит, дело за мной? Так-так. А знаешь, я нашла способ выжить его из дому.
Россо. Какой?
Альвиджа. Сейчас скажу.
Россо. Подумай хорошенько и скажи. Ведь если только отправить его к свиньям, я стану dominus dominantium.{124}
Альвиджа. Вот тебе средство…
Россо. Сердце замирает…
Альвиджа. Ничего, сейчас оно снова забьется.
Россо. Немного отлегло.
Альвиджа. Я скажу, что твой Валерио открыл брату Ливии, Лиелло ди Риенцо Мациенцо капо Ваччина, что я развращаю его сестру. Всем же ведомо, что в Риме нет более свирепого человека. Знает это и твой хозяин после того, как мессер Лиелло спалил дверь у знаменитой «Мама не велит».
Россо. О, что за государственный ум! Что за дальновидность! Это преступление, что до сих пор ты еще не владетельная княгиня ди Конето, ди Пало, ди Мальяна и прочая, и прочая. Вот и хозяин, Альвиджа; in te, Domine, speravi.{125} Да и я постараюсь вовремя поддакнуть.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕПараболано, Альвиджа, Россо.
Параболано. Что делает моя богиня?
Альвиджа. Моя доброта этого не заслужила.
Параболано. Помоги мне, Господи!
Россо. Это был поступок мерзавца…
Параболано. В чем дело?
Альвиджа. Иди-иди, Россо, по своим делам!
Россо. Что до меня, я плюю на всех, но мне жалко эту бедняжку.
Параболано. Не мучьте меня!
Россо. Ваш Валерио…
Параболано. Что сделал мой Валерио?
Россо. Ничего.
Альвиджа. Знаете, что сделал этот мерзавец? Он пошел и сказал брату Ливии, что будто Россо и я задумали развратить его сестру.
Параболано. Что я слышу?
Россо. А надобно бы вам сказать, что брат ее самый отчаянный головорез во всем Трастевере; он укокошил десятка четыре стражников, пять или шесть приставов, а вчера избил двух часовых. Он носит оружие назло губернатору. И вот с этим-то Риенцо, который своим мечом раскромсал четки паломника, вам, быть может, предстоит сразиться. Дай-то Бог, чтобы и ваша милость вышли сухим из воды.
Параболано. Я в ярости! Не удерживайте меня! Сейчас же пойду и вгоню мерзавцу кинжал в самое сердце! Не удерживайте меня!
Альвиджа. Тихо, спокойно! Главное – притворство, сдержанность, только не бешенство!
Параболано. Предатель!
Россо. Не горячитесь, не то он услышит, и получится еще большая неразбериха.
Параболано. Убийца!
Альвиджа. Только не упоминайте моего имени. Заклинаю вас честью Ливии!
Параболано. Я вытащил его из грязи и положил ему жалованье в целых пятьдесят скуди.
Россо. Он получает княжеское содержание.
Параболано. А скажите, смогу я все же заполучить мою Ливию? Вы молчите?
Россо. Она молчит, ибо сердце ее разрывается от невозможности вам угодить.
Параболано. Упроси ее, Россо, дорогой, уговори ее, иначе я умру.
Россо. Сварите меня живьем, синьор, изжарьте меня, я ваш верный раб, но Альвиджу я нипочем не сумею заставить. Ведь лучше быть живым ослом, чем мертвым епископом.
Альвиджа. Не отчаивайтесь, дорогой синьор, я твердо решила пойти на костер, только бы ублажить вашу милость. Что мне терять? Если ее братец меня прикончит, у меня больше не будет никаких забот и я не буду больше жаловаться на нищету. Хоть бы кусок хлеба найти, чтобы не подохнуть с голоду.
Параболано. Съешьте этот алмаз.
Россо. К черту. Они отравленные.
Альвиджа. Откуда ты знаешь?
Россо. Мне это говорил мантуанец Майнольдо, католический рыцарь, папский ювелир и дьявольский сумасброд. Я у него служил. О, это великая бестия!
Параболано. Возьмите его, матушка.
Альвиджа. Премного благодарна вашей милости. Пойдемте же наверх, в дом. А ты, Россо, обожди нас тут.
Россо. Жду.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕРоссо, один.
Россо. «Осел, возомнивший себя горным оленем, теряет друга и никогда не имеет денег», – говорил Месколино из Сиены. Я ведь всегда расплачивался с тобой за сырое тесто испеченным хлебом, мессер простофиля. Знаю, что ты отправишься в Тиволи корчить из себя синьора, бык ты разряженный! И чем только от него не несло! Каждому говорил он пакости и каждого считал за скотину и всегда рассуждал о войне, словно он ни дать ни взять как сам светлейший синьор Джованни дей Медичи. А если кто ему возражал, он сразу же на него бросался, обзывал его то неслыханным ослом, то неслыханным дураком. Да сам церемониймейстер не проделывает вокруг папы во время службы в капелле столько поповских ужимок, сколько он, когда что-то говорит или кого-то выслушивает. Он лютой ненавистью ненавидит каждого, кто перед ним не ломает шапки и не отвечает ему «да, синьор» или «нет, синьор». Он корчит из себя королевского сановника, словно Франциск, король Франции, хоть сколько-нибудь считается с подобного рода проходимцами. Жалкое отродье, недостойное причесывать собак его величества! Говорил я нашему Валерио, который возомнил себя равным самому папе и который обозлился на родного брата за то, что тот не величал его в своих письмах «милостивым государем»: «Не удержаться тебе в синьорах, негодяй, хоть ты, мерзавец, и богат».
