Текст книги "Итальянская комедия Возрождения"

Автор книги: Никколо Макиавелли

Каллимако, Сиро.

Каллимако. Сиро!

Сиро. Что угодно вашей милости?

Каллимако. Поди сюда.

Сиро. Я тут.

Каллимако. Возьми из шкафа в моей спальне серебряный бокал, накрой его шелковым платком и принеси. Да смотри не пролей дорогой.

Сиро. Сию минуту.

Каллимако. Вот уже десять лет, как Сиро у меня, и все десять лет служил мне верой и правдой. Думаю, что и в этом случае на него можно положиться. Я хоть и не раскрывал ему моей уловки, но хитрая бестия, верно, уж и сам обо всем догадался. Пусть так, хлебом его не корми, только дай поучаствовать в какой-нибудь плутне.

Сиро. Вот бокал.

Каллимако. Отлично. Теперь живо к мессеру Ниче. Отдай ему зелье и скажи, что это лекарство жена его должна выпить сразу после ужина. А еще скажи, что чем раньше она поужинает, тем лучше. Да не позабудь прибавить, что мы ждем его на углу ровно в десять, как условились. А теперь – одна нога здесь, другая там.

Сиро. Бегу!

Каллимако. Постой! Если доктор пожелает, чтобы ты подождал его, то подожди и возвращайся с ним вместе. Если нет – возвращайся один. Да гляди, чтобы все было исполнено в точности.

Сиро. Все как вы сказали.

Каллимако, один.

Каллимако. Вот сижу, жду, когда придут Лигурио и монах, и думаю, сколь правы те, кто полагает ожидание тягостнейшим занятием. Уносясь в мечтах туда, где я могу оказаться через каких-нибудь два часа, и трепеща при мысли, что непредвиденный пустяк может погубить все мои надежды, я чувствую, как силы оставляют меня и тело мое сохнет. Случись это, нынешняя ночь станет для меня последней. Я либо утоплюсь в Арно, либо повешусь, выброшусь из окна, заколюсь кинжалом на пороге ее дома. Словом, наложу на себя руки, ибо без нее не жилец я на этом свете. Но вот, кажется, и Лигурио? Он самый. А с ним еще какой-то хромой горбун, не иначе как переодетый монах. Ох уж эта братия! Все на одно лицо! А вот еще кто-то к ним подошел. Похож на Сиро; верно, он уже отнес зелье и спешит домой. Подожду их тут, чтобы столковаться окончательно.

Сиро, Лигурио, Каллимако, Тимотео, переодетый.

Сиро. Кто с тобой, Лигурио?

Лигурио. Один добрый человек.

Сиро. Он на самом деле хромой или прикидывается?

Лигурио. Не твоего ума дело.

Сиро. Рожа у него пройдошливая.

Лигурио. Отстань, не липни! Скажи лучше – где Каллимако?

Каллимако. Я здесь и рад вас видеть.

Лигурио. Каллимако, да осади ты своего дурачка Сиро, он и так уже нагородил невесть сколько ненужной чепухи!

Каллимако. Послушай, Сиро, сегодня ты будешь делать все, что скажет Лигурио, таков мой приказ. И что бы ты ни увидел, ни услышал, ни расчухал этой ночью – держи язык за зубами, если только дорожишь моим добром, моей честью, моей жизнью и своим собственным благополучием.

Сиро. Будьте спокойны, ни гугу.

Каллимако. Отнес доктору бокал?

Сиро. Отдал прямо в руки.

Каллимако. И что же он тебе сказал?

Сиро. Что все будет исполнено в точности, как вы сказали.

Тимотео. Это Каллимако?

Каллимако. К вашим услугам. Можете располагать мною и всем моим имуществом, как своим собственным.

Тимотео. Охотно верю. Со своей стороны я готов сделать для тебя то, чего бы никогда не сделал ни для кого другого.

Каллимако. Труды ваши не пропадут даром.

Тимотео. Хватит с меня и доброго твоего отношения.

Лигурио. Оставим любезности и перейдем к делу. Мы с Сиро пойдем переодеваться. Ты, Каллимако, сейчас пойдешь с нами, а потом ступай и делай, что тебе надобно. Святой отец подождет нас здесь, мы мигом вернемся и уже все вместе пойдем за мессером Ничей.

Каллимако. Пошли!

Тимотео. Я вас жду.

Тимотео, один.

Тимотео. Вот уж правду говорят, что дурная компания до добра не доводит. Сколь часто люди попадают в беду – кто за то, что слишком покладист, кто за то, что слишком изворотлив. Господь свидетель, что я и не помышлял кого-нибудь обидеть или притеснить; тихо сидел в своей келье, читал требник, вел душеспасительные беседы с прихожанами. Так вот, надо же, стал у меня на пути этот пройдоха Лигурио; дал ему палец, а он и всю руку схватил. Влип же я в историйку! Одна надежда, что влипли в нее и многие другие. Вместе расхлебывать всегда легче. А вот и Лигурио со слугой.

Тимотео, Лигурио и Сиро, переодетые.

Тимотео. Ну как, дети мои?

Лигурио. Как мы выглядим?

Тимотео. Прекрасно.

Лигурио. Не хватает лишь мессера Ничи. Пойдем к его дому, уже начало десятого.

Сиро. Вон кто-то отворил дверь. Не разберу, он или слуга.

Лигурио. Он, он! Ха, ха, ха…

Сиро. Чего же тут смешного?

Лигурио. Да нет, ты только взгляни на него! Накинул кургузый плащик, эвон, вся задница наружу… Ну и чучело! На башке что-то вроде монашеской скуфейки, а еще шпажонку подвесил… Бормочет, вроде бы причитает. Не иначе приключилось что-нибудь с женой. Затаимся, послушаем.

Нича, переодетый.

Нича. И чего только не выкомаривала эта дурища! Служанку услала к матери, слугу в загородное имение. Тут она, впрочем, поступила разумно, а вот за то, что она, прежде чем улечься в постель, закатила истерику, похвалить никак не могу. Визжала: «Не хочу… Как же так… К чему вы меня принуждаете… Мама, мамочка…» И кабы мать не приструнила ее, она бы нипочем не согласилась улечься. Ах, затряси ее лихорадка! Конечно, стыдливость женщине к лицу, но уж не в такой мере. Всем нам задурила голову, куриные ее мозги! А ведь, поди, если б кто сказал в ее присутствии: «Следовало бы повесить самую умную женщину Флоренции», она б мигом откликнулась: «А что я вам сделала плохого?» Ох, дура из дурищ! И все равно я знаю, что пусть и с бою, но крепость будет взята. И не такой я простак, чтобы не убедиться в этом собственными глазами… А между тем, кажется, я недурно вырядился. Ни один черт меня не узнает. Вроде бы кажусь повыше, постройнее, моложе. Да передо мной в таком виде любая баба не устоит, да еще и денег за свою ласку не возьмет. Но где же наши?

Лигурио, Нича, Тимотео, Сиро.

Лигурио. Вечер добрый, мессере.

Нича. Ой, кто это?

Лигурио. Не бойтесь, всего лишь мы.

Нича. Стало быть, вы все в сборе? Не признай я вас сразу, отведали бы вы моего клинка. Это ты, Лигурио? Ты, Сиро? А то – сам маэстро? Правильно?

Лигурио. Вы угадали.

Нича. А здорово наш маэстро вырядился. Да его главный сыщик Флоренции нипочем не признает.

Лигурио. Я заставил его засунуть в рот два ореха, чтобы изменить голос.

Нича. Ну и болван же ты!

Лигурио. Почему же я болван?

Нича. А мне не мог этого подсказать? Я бы тоже обзавелся орехами. А то ведь знаешь, как легко узнать человека по голосу.

Лигурио. Прошу, вот и на вашу долю.

Нича. Что это?

Лигурио. Восковой шарик.

Нича. Дай сюда… Фу, черт, мерзость какая. Что б ты сдох, шельмец!

Лигурио. Прошу прощения, я спутал маленько.

Нича. Дьявол тебя побери… экая гадость… из какого это дерьма?

Лигурио. Из алоэ.

Нича. Будь ты проклят! Тьфу… Маэстро, а вы почему ничего не скажете?

Тимотео. Лигурио обозлил меня.

Нича. О! А голос вы лихо подделываете.

Лигурио. Не станем терять время. Я буду вашим капитаном, слушай мою диспозицию. Тараним неприятеля «головой быка». Правым рогом будет Каллимако, левым – я, а между двух рогов помещаетесь вы, мессере. Сиро будет прикрывать нас с тылу. Боевой клич – «Святой Рогач».

Нича. А что это за святой?

Лигурио. Во Франции это самый почитаемый святой. А теперь – вперед! Исходная позиция вон на том углу! Чу! Я слышу лютню!

Нича. Это он! Атакуем?

Лигурио. Сперва вышлем разведку, чтобы точно установить, кто он. А там действуем согласно донесению разведки.

Нича. Кто идет в разведку?

Лигурио. Пойдет Сиро. Он знает, что нужно делать. Осмотрись, разведай и быстро сюда.

Сиро. Слушаюсь.

Нича. Лишь бы не промахнуться. Вдруг это окажется какой-нибудь хилый или больной старикашка. Не пришлось бы нам завтра начинать все сызнова.

Лигурио. Будьте покойны. Сиро такой ловкач, что не промахнется. Да вот он бежит сюда. Сиро, кого ты там обнаружил?

Сиро. Здоровенный детина, вы и представить себе не можете. Ему нет и двадцати пяти лет. Один, в коротеньком плаще, тренькает на лютне.

Нича. Такой нам и нужен, если ты, понятно, разглядел его хорошенько. Но смотри, если что не так, все падет на твою голову.

Сиро. Все так, как я сказал.

Лигурио. Пусть выйдет из-за угла, и тут-то мы на него и навалимся.

Нича. Придвиньтесь ко мне, маэстро. Вроде мужик вы плечистый. Вот он!

Каллимако (поет).

 
Пусть черт придет к тебе в постель,
Раз уж мне прийти нельзя…
 

Лигурио. Хватай! Отбери у него лютню!

Каллимако. Да что я вам сделал, люди добрые?

Нича. А вот увидишь. Завязывай глаза, держи крепче!

Лигурио. Крути его!

Нича. Крутани еще разок! Еще! А теперь тащите его в дом!

Тимотео. Дражайший мессере, с вашего разрешения, пойду отдохнуть, голова трещит так, что вот-вот расколется. И если не потребуется какой помощи – до завтра.

Нича. До завтра, маэстро. Надеюсь, что мы и сами управимся.

Тимотео, один.

Тимотео. Они скрылись в доме, а я вернусь в монастырь. Вы же, почтеннейшие зрители, не браните нас и приготовьтесь бодрствовать всю ночь, ибо действие комедии продолжается. Я займусь молитвой, Лигурио и Сиро сядут за трапезу, поскольку сегодня они еще ничего не ели, мессере будет бродить по дому, поглядывая за тем, чтобы все шло как задумано. А вот Каллимако и Лукреция спать не будут, потому как будь мы с вами на их месте, то мы бы не спали.

КАНЦОНА

 
О, сладостная ночь, о, тишина ночная,
когда влюбленным пылким не до сна!
Кто может им помочь,
блаженством наполняя,
когда не ты, что любящим верна?
Ты воздаешь сполна
измученным влюбленным
за долгое труженье.
И в ледяной крови
умеешь ты зажечь огонь любви!
 

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

Тимотео, один.

Тимотео. Всю ночь сна ни в одном глазу! Так хочется поскорее узнать, чем кончилась вся эта проделка. Чтобы убить время, чего я только не переделал: совершил утреннюю молитву, прочел житие, зашел в церковь и засветил потухшую лампаду, переменил покров на чудотворной Мадонне. Сколько раз просил я братию держать ее в чистоте! А еще удивляются, что благочестия все меньше и меньше. Я помню, когда у нас бывало до пятисот пожертвованных образков, а теперь и двадцати не наберется. А ведь сами кругом виноваты, что не сумели поддержать доброй славы наших чудотворных ликов. Всякий-то день, бывало, ходили мы после вечерни крестным ходом и каждую субботу пели акафисты. Сами заказывали новые образки, на исповеди подвигали прихожан на все новые и новые приношения. Нынче мы все это забыли, а еще удивляемся, что рвение паствы охладело. Ох и безмозглая же у нас братия!.. Тс… слышу великий шум в доме мессера Ничи! Клянусь распятием, это они гонят взашей своего узника. Значит, я поспел вовремя. Видно, прозабавлялись до самого рассвета. Отойду-ка в сторону да послушаю, о чем они толкуют.

Нича, Каллимако, Лигурио и Сиро.

Нича. Бери его за эту руку, а я за ту. А ты, Сиро, придерживай его сзади.

Каллимако. Только не бейте!

Лигурио. Не бойся и проваливай побыстрее!

Нича. Ну, дальше не пойдем.

Лигурио. И не надо, скатертью дорога. Давайте только раза два крутанем его, чтоб не знал, откуда он вышел. Верти его, Сиро!

Сиро. Вот так!

Нича. Ну-ка, еще разок!

Сиро. Извольте!

Каллимако. А моя лютня?

Лигурио. Прочь, мошенник, катись отсюда! А будешь болтать – шею сверну.

Нича. Все, удрал. Пошли переоденемся. Сегодня нам следует выйти из дому не поздно, дабы никто не заподозрил, что все мы провели бессонную ночь.

Лигурио. Ваша правда.

Нича. А ты вместе с Сиро поспеши к маэстро Каллимако и скажи ему, что дело обошлось как нельзя лучше.

Лигурио. А что мы можем ему сказать? Ведь мы же ничего не видели. Вы помните, что, придя в дом, мы сразу же спустились в погребок выпить. А вы с тещей остались возиться с этим несчастным, и встретились мы только сейчас, когда вы нас кликнули помочь выпроводить его.

Нича. И то правда. Тогда у меня есть что порассказать вам! Жена лежала в постели впотьмах. Сострата дожидалась меня на кухне. Я поднялся с этим лоботрясом наверх и, чтобы чего не проморгать, завел его в чуланчик возле столовой. Там мерцал маленький светильник, и потому лица моего он никак не мог разглядеть.

Лигурио. Умно поступили.

Нича. Я велел ему раздеться. Он было заупрямился, но я набросился на него с такой яростью, что он мигом сбросил с себя одежды и, думаю, готов был от страха не надевать их еще тысячу лет. Морда у него гнуснейшая: нос крючком и на сторону, рот кривой, но тело – какого ты в жизни своей не видывал и не увидишь: белоснежное, гладкое, упругое. А уж об остальном даже не спрашивай!

Лигурио. Тут уж, извините, вы дали промашку; надо было обследовать все досконально.

Нича. Не держишь ли ты меня случайно за дурака? Уж коль запустил руку в квашню, так месить до дна! Да и надо же было убедиться, что он здоров: а вдруг какие на нем прыщи да язвы? Хорош бы я был, скажи?

Лигурио. Еще бы!

Нича. Убедившись, что он здоров как бык, я выволок его из чуланчика и отвел в полной темноте в спальню, уложил в постель и, прежде чем уйти, на ощупь удостоверился, что дело идет на лад. Я ведь, как ты знаешь, не из тех, кого можно провести на мякине.

Лигурио. Словом, вы провернули все это дело с величайшей предусмотрительностью!

Нича. И вот, после того как я все потрогал и пощупал, я вышел из спальни, запер дверь на ключ и присоединился к теще, которая грелась у огня, и с ней мы скоротали ночь в многоразличных беседах.

Лигурио. О чем же вы беседовали?

Нича. О дурости Лукреции, о том, сколь проще было бы, если б она уступила сразу, а не закатывала истерики. Потом разговор перескочил на ребенка. Мне так и кажется, что я нянчу этого сладкого малышку на руках. Когда я услыхал, что часы пробили пять часов и вот-вот должно рассвести, я пошел в спальню. И можете себе представить, что лишь с превеликим трудом я сумел растолкать этого стервеца.

Лигурио. Охотно верю.

Нича. Видать, губа у него не дура! Но я все же его растолкал, позвал вас, и мы выпроводили его.

Лигурио. Стало быть, дело чисто обделано.

Нича. А знаешь, кого мне жаль во всей этой истории?

Лигурио. Кого?

Нича. Этого несчастного малого. Ведь он должен вскоре умереть. Вот во что обошлась ему эта ночка!

Лигурио. Вот еще! Пусть у него болит голова.

Нича. И то верно. А я жду не дождусь увидеть Каллимако, чтобы порадоваться вместе с ним.

Лигурио. Он выйдет через час. Однако уже совсем рассвело. Мы пойдем переоденемся. А вы?

Нича. Я тоже пойду надену нарядное платье. Потом подниму жену, велю ей хорошенько вымыться и пойти в церковь совершить очищение. Хорошо бы и вам с Каллимако прийти в церковь. Надо же поблагодарить святого отца и вознаградить за содеянное добро.

Лигурио. Лучше не скажешь. Можете на нас рассчитывать.

Тимотео, один.

Тимотео. Разговор мне понравился, особливо принимая во внимание редкостную глупость мессера Ничи. Всего же более радуют меня последние его слова. И так как они собираются ко мне, то больше торчать мне здесь нечего. Обожду-ка я их в церкви, где и стены помогут оценить мою добродетель повыше. Но кто это выходит вон из того дома? Похоже, что Лигурио, а с ним, верно, и Каллимако. Не хочу, чтобы они видели меня здесь, по сказанным выше причинам. А если даже они и не придут ко мне, я-то всегда смогу к ним зайти.

Каллимако, Лигурио.

Каллимако. Как я тебе уже сказывал, любезный Лигурио, поначалу мне было порядком не по себе, хоть и не скрою, что наслаждение я получил огромное. И все же дело казалось мне неладным. Потом же, когда я во всем открылся, объяснился в неслыханной своей любви, убедил, сколь счастливо и без боязни огласки, благодаря одной лишь глупости ее супруга, мы можем наслаждаться друг другом, клятвенно обещал жениться, лишь только Господь приберет его, она смягчилась. Правда и то, что, отведав разницу между моими ласками и ласками своего мессера, между поцелуями молодого любовника и поцелуями старого хрыча, она, немного повздыхав, сказала: «Раз твоя хитрость и глупость моего мужа, простота моей матери и низость монаха побудили меня сделать то, чего бы я по доброй воле никогда не совершила, то я желаю думать, что все это было предначертано нам свыше, и потому я не вправе отвергнуть веление небес. Так будь же моим руководителем, моим защитником и полным моим хозяином. Ты мой отец, моя опора, единственное мое благо. И то, чего муж мой пожелал на одну ночь, пусть получит до конца своих дней. Ты сделаешься его кумом, сходишь сегодня утром в церковь, а оттуда придешь обедать вместе с нами, и в твоей воле будет приходить к нам и оставаться у нас сколько тебе захочется, и мы сможем проводить время вместе, не возбуждая подозренья». Услыхав эти слова, я едва не умер от наплыва чувств. Не мог высказать в ответ и малейшей частицы того, что чувствовал. Поверь, что я самый счастливый человек, какой когда-либо жил на свете. И если бы моему счастью не грозила ни смерть, ни время, я был бы блаженнее всех блаженных и праведнее всех праведников.

Лигурио. Я безмерно рад твоему счастию. Теперь ты убедился, что все случилось именно так, как я тебе и предсказывал. Но что мы будем делать теперь?

Каллимако. Пойдем в церковь, ибо я обещал ей туда прийти. Она, Сострата и доктор будут нас ждать.

Лигурио. Я слышал, как стукнула их дверь. Это они. Впереди мать и дочь, а позади Нича.

Каллимако. Пошли в церковь и там подождем.

Нича, Лукреция, Сострата.

Нича. Лукреция, ты сегодня какая-то шалая, а тебе, напротив, следует преисполниться благостности и богобоязненности.

Лукреция. Что же, по-вашему, я должна делать?

Нича. Во-первых, не огрызаться! Ишь распетушилась!

Сострата. Не удивляйтесь. Она немного возбуждена.

Лукреция. Что вы этим хотите сказать?

Нича. Пожалуй, мне следует пойти вперед, поговорить со святым отцом и попросить его, чтобы он встретил тебя в дверях и повел к молитве, ибо сегодня ты все равно что снова родилась на свет.

Лукреция. Чего же вы стоите?

Нича. Вон какая ты сегодня языкастая, а вчера и слова вымолвить не могла.

Лукреция. И все по милости вашей.

Сострата. Поспешите к святому отцу. Впрочем, можете не спешить. Вот он сам выходит из церкви.

Нича. Вижу.

Тимотео, Нича, Лукреция, Каллимако, Лигурио и Сострата.

Тимотео. Я вышел потому, что Каллимако и Лигурио предупредили меня, что мессере и дамы сейчас должны прийти.

Нича. Bona dies, святой отец.

Тимотео. Добро пожаловать. Благое вы сделали дело, да ниспошлет вам Господь хорошенького мальчонку.

Лукреция. Дай Бог.

Тимотео. Непременно пошлет.

Нича. Кажется, я вижу в церкви Лигурио и маэстро Каллимако?

Тимотео. Да, мессере.

Нича. Позовите их.

Тимотео. Идите сюда.

Каллимако. Храни вас Господь!

Нича. Маэстро, дайте руку моей жене.

Каллимако. С радостью.

Нича. Лукреция, вот кому мы обязаны, что у нас на старости лет будет надежная опора.

Лукреция. Сердечно благодарна ему и очень бы хотела, чтобы он стал нашим кумом.

Нича. Благослови тебя Бог за эту мысль! И я хочу, чтобы он и Лигурио пришли сегодня отобедать с нами.

Лукреция. Непременно.

Нича. И я дам им ключ от нижней комнаты, что рядом с лоджией, дабы они в любое время могли прийти, ибо женщин у них в доме нет и живут они аки твари неухоженные.

Каллимако. Принимаю его с великой радостью и буду пользоваться им всякий раз, когда возникнет охота.

Тимотео. А деньги на подаяния могу я получить?

Нича. Заверяю вас, святой отец, сегодня же они будут вам доставлены.

Лигурио. Но неужели никто не вспомнит о нашем Сиро?

Нича. Пусть просит. Ничего не пожалею. А ты, Лукреция, – сколько гроссов хочешь ты дать святому отцу за молитву?

Лукреция. Десять.

Нича. Ишь, разорительница!

Тимотео. А вы, мадонна Сострата, вроде бы помолодели.

Сострата. Это от радости!

Тимотео. Пошли в церковь, а помолившись, отправляйтесь домой обедать. Вы же, зрители, нас не дожидайтесь, мы не вернемся: служба длинная, я останусь в храме; а вот друзья наши поспешат домой. И потому – прощайте!

НИККОЛО МАКИАВЕЛЛИ
КЛИЦИЯ

Перевод Н. Томашевского

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Клеандро.

Паламеде.

Никомако.

Пирро.

Эустакьо.

Софрония.

Дория.

Дамоне.

Сострата.

Рамондо.

КАНЦОНА[9]9
  Стихи в комедии переведены Е. Солоновичем.


[Закрыть]

 
Поистине прекрасен
подобный день, когда
мы в мир преданий благодарно входим,
и в каждом, кто согласен,
как мы, прийти сюда,
мы душу дружественную находим.
Мы век земной проводим
под сенью светлых рощ, в лесной дали,
и снова к вам пришли
мы, пастухи, и я, дриада,
петь о любви, в которой нам отрада.
 
 
Светла и беззаботна
пора, и край блажен,
где нашим песням эхо отвечало.
И мы споем охотно
по ходу этих сцен
и, предваряя песнею начало,
хотим, чтобы звучала
она нежнее прежних в этот раз;
потом покинем вас
мы, пастухи, и я, дриада:
нас ждет любовь – всегдашняя отрада.